Мёртвая кровь

      Сегодня им благоволила совсем не удача. Чёткая подготовка и поддержка Шакала, запугавшего культистов ложным донесением о скверных настроениях Эльгиды. Весь день жители селения не покидали свои дома, а в блеклых красках весны фигуры братьев брели, подобно скверне и снегу — чёрная и белая. Вестники скорой гибели прихвостней Герберта. Оккультные формулы срывались с губ колдуна, а забинтованные пальцы выпускали пыльцу. Она кружила по воздуху, рисовала на мрачной земле алые следы, которые вспыхивали и тускнели, растворялись под влажной кромкой. Горели белизной прежде голубые глаза Борона. И он, надрывисто посмеиваясь в ненасытной кровожадности, стал призраком в бинтах. Мстительным духом, тонкие пальцы которого рисовали руны, а в них вычерчивали слова на мёртвом языке. Кимсан, как завороженный, брёл следом.       И миарский синдром вёл их. Шаг в шаг. Нога в ногу. Младший — впереди, старший — его отражение, его личная тень, повторявшая каждое движение. Лабиринты эфирных нитей потухнут, но вечером снова проснутся… Они станут рекой, которая принесёт своим течением гибель. И нет ничего страшнее, чем жуткая мысль — от предвкушения… становится голодно.       — Запоминай каждый штрих моих плетений, Кимсан. Ты станешь проводником, с-станешь их палачом.       — Я чувствую твоё влияние на эту землю. Даже вслепую… не запутаюсь.       Никто из здешних культистов не мог почувствовать эти нити раньше времени. Вэл рассказал о них — чернокнижники, служившие Хайре, нуждались в утолении голода. Они выращивали наркотик для Герберта, но взамен получали неиссякаемый доступ к нему. На уровне животных инстинктов смотрели на мир, жадно, и нынче сидели тише воды ниже травы… Ведь пламя Наталиса губительно для них, как неприятны нынешние праздники. Они ничего не заметят. Они просидят в домах до вечера, пока не окажутся одурманены и созваны в ратушу, где погибнут.       А Кимсан, завороженный смертельной красотой, приносимой в эти места братом, поймал себя на мысли страшной. Когда Борон бездушно зарезал их «бабку»… Старший Боне напрягся, понадеялся, что никогда таким же не станет.       Что сейчас? Он кровожадно мстит не только отцу, но и не боится втоптать в прогоревшую землю мерзких культистов. Казалось бы, самых безобидных из всех. Голодных волков, щенят Четырёхглазой Волчицы.       Руны вспыхнули и растеклись по деревне. Была поставлена последняя. Каждую нить лабиринта Кимсан выучил наизусть, и двое братьев скрылись в тени ратуши прежде, чем расстаться. Борону ещё потребуется время, чтобы поразить разум самого авторитетного из культистов. Голодные звери не бездумны, не стоило полагаться на их глупость.       Расставание с близнецом совсем не напоминало то, что было во сне. Никаких нежных просьб, только раздирающее душу переживание, молчаливое, и взгляд — глаза в глаза.       — Ты хорошо постарался, — прошептал Кимсан, поддевая Борона за украшение на его груди пальцем. Кожаный шнурок обмотался вокруг. — Я дам тебе знак.       — Ха, посвистишь? И я услышу за милю, из-за безумной любви к теб…       — Идиот. Развлекись так, чтобы мы ещё встретились.       — Сомневаешься во мне? — усмешка. Борон прочесал волосы брата задиристым, но покровительствующим движением, и мягко столкнулся своим лбом — с его. — Даже не с-смей думать о всякой дряни вроде моей смерти. Она невозможна, слышишь?       — Как знать, — лукаво цыкнув, Кимсан коснулся губами шершавых бинтов на щеке брата и дёрнул плечами. Пальцы потянули за шнурок на шее, подтаскивая ближе. — Из пламени ты вышел живым, да. Отдашь? На удачу.       Взгляд Борона переменился. С доверчиво одобряющего — на опасливый, и младший проследил за тем, как пальцы Кимсана ласкали подаренную им же фигурку в виде пламени.       «Догадался, что оберег? Вряд ли… Просто сантимент себе хочешь. Скучаешь уже…»       — Бери, — преспокойно прошептал Борон, сняв со своей шеи украшение и аккуратно надев на брата. Пламя пошло его светлым одеждам. Взгляды схлестнулись в последний раз, как почти схлестнулись губы, но…       За мгновение до поцелуя Борон задиристо шлёпнул Кимсана по груди и оттолкнул, нагло ухмыляясь.       — Никаких поцелуев на прощание. Будет тебе мотивация увидеться ещё раз.       — Злодей, — с досадой хмыкнул Кимсан, и след колдуна простыл, утонувший в чёрном тумане. Предстояло вернуться, пока окончательно не стемнело — освещением этой деревни сегодня станет кровожадный огонь. Чёрная ухмылка исказила фарфоровое лицо Безупречного.       «Как будто мне впервые…»       Вэл встретил Кимсана в доме, в последний раз повторив с ним план — излишне переживал. Он заметил подвеску Борона на шее суженого и хмыкнул одним ему понятным мыслям. После чего позволил Сану почувствовать во время очередного объятия, как в его карман падает что-то тяжёлое, подброшенное ловкой рукой Шакала.       Тонкие пальцы Безупречного скользнули внутрь, выуживая оттуда…       Отлитую из серебра фигурку чёрной птицы, глаз которой блестел осколком эбонита. В ладони сразу похолодело, и осознание пришло к Кимсану, пожалуй, раньше его реакции.       «Это символ Церкви Майвейн… Символ…»       Посланников Атессы. Тех самых жнецов смерти и блюстителей порядка, о которых рассказывала Аннабель. Способные вернуть души братьев с Перепутья, но вместе с тем — заклятые враги Борона. Ведь там, где Посланники хранили покой цивилизации, Погоревший этот покой бессовестно нарушал. Кровь похолодела, едва не передав младшему сообщение о надвигающейся буре, но руки Вэла легли на плечи Кимсана и осадили его.       — Я не предам вас, не бойся. Даю тебе это, потому что доверяю.       — Ты сотрудничаешь с Посланниками? — помрачнел Безупречный, отшагивая назад, но объятие Вэла не разомкнулось на его плечах. Стало понятно, откуда у Шакли влияние на Белую Гвардию, стражу и всех остальных. В любом государстве, в любой стране Посланники являлись неприкосновенными шпионами богини и святой, раскрывали заговоры и имели все полномочия контролировать оборонительные силы. Они видели больше простых смертных и имели право слова. А слово их — закон. Соратниками Посланников являлись Искры — последователи второго святого, Кайстиса. Пока жнецы раскрывали заговоры и выискивали души умерших, Искры исцеляли, несли покой во снах и обезвреживали чудовищную магию. Там, где вместе работали они и Посланники, влияние Багровых Богов сметалось в пыль.       — Сотрудничаю, — холодно сообщил Вэл, прекрасно понимая, почему Кимсана так насторожило его признание. — Этот символ позволит мне всегда знать, где ты, чтобы найти тебя в пламени и помочь. Не бойся, я не сотворил всё это в целях загнать твоего брата в ловушку, иначе ничего подобного бы не сообщил.       — А с чего бы тебе его отпускать? — процедил Кимсан, рассматривая фигурку в побледневшей ладони.       — Я близко сотрудничаю с Посланниками с недавних пор, и часть ответственности легла на мои плечи. Этих культистов давно нужно было уничтожить, пламя Наталиса изнывало по ним. Вы свалились на голову так вовремя, — Вэл хмыкнул заговорщически. — Моим братьям и сёстрам это выгодно, Борон оказывает услугу церкви и платит за свою свободу, мы — отпускаем его наслаждаться с тобой жизнью, при его-то мёртвых амбициях он не представляет больше опасности… И не нам за ним гоняться.       — Объяснимо, почему ты ему ничего не сказал, — фыркнул Безупречный, прекрасно понимая, как Борон отреагировал бы на любое сотрудничество с выходцами церкви. Никакой уважающий себя кровавый колдун не станет им доверять, гордость не позволит. Предупреждающий взгляд поднялся на Вэла. — Если ты мне соврал, из-под земли достану. И тебя и всю твою церковь.       — Мне нет смысла делать из тебя врага, — угроза едва ли подействовала на Шакала. Он прекрасно знал, что Кимсан сохранит секрет, ведь не захочет сорваться в последний момент и не захочет напрячь брата. Ему всегда льстило доверие. — Поверь, предупреждать о себе за миг до пожара, зная о вашем синдроме — немыслимая глупость. Навек запомни, что был ею удостоен.

***

      Неслышно смеялся, широко скалясь, окружённый алой дымкой колдун. Затаившись на отдалении от селения, в укромном, скрытом тенями месте, Борон творил свой страшный замысел. Закатились вновь побелевшие глаза. Младший Боне вскинул руками, словно крыльями, и взмыл вверх ворох красной пыли. Сотканная из мрака призрачная корона поднималась над его головой.       А смотрел Борон совсем не на миарский лес… Он давно смотрел глазами Якоба Армедора, ключевого человека маленькой, спрятанной от простых смертных братии. Будучи Гончей Хайры, он носил прозвище Оскал, но недолго скалиться ему осталось. Завороженный, пронизанный Короной Безумия культист вышел из своей хижины. Оглушительно хлопнула скрипучая дверь, и худощавая фигура осунувшегося мужчины побрела, подобно куколке в руках кукловода.       — Зверь р-р-рвёт, — прорычал Борон, и ему в такт прорычала за милю его марионетка.       — Зверь р-р-рвёт…       — Зверь ес-ст…       — Зверь живёт…       Спутанные, русые волосы Якоба, убранные в низкий хвост, развивались холодным ветром. Армедор вплёл мозолистые пальцы в свою бороду и громким рыком воззвал к пробуждению всех затихших в домах собратьев.       — Чураться пламени Наталиса — себя презирать! Хватит сидеть и по углам прятаться, с-сегодня наш-ш день, пускай Хайра гордится своими Гончими… Пускай Хайр-ра видит нашу пир-рушку, наш ур-рожай, пускай одар-рит детей своих благами за бесстрашие перед прихлебателями божьими…       Выглядывали из домов их жители, распахивались двери, но никто не замечал в Якобе — постороннего. Борон долго наблюдал все эти дни за Оскалом исподтишка, а с помощью Кимсана хорошо научился мимикрировать. Чистейший взгляд, тот же говор, Боне лишь направлял, помогал увидеть истину…       Из глубоких порезов на предплечьях колдуна текла багровая кровь, орошая магическую руну. Но Борон не чувствовал боли. Продолжал смеяться. В бесконечном триумфе сырой, приближающейся ночи, которая запахнет жареным, он чувствовал себя победителем.       «Наконец-то вы узнаете, каково это — гореть…»       — Мы укроемся этой ночью под крышей нашего Источника, — твердил очарованный Якоб, и черви чёрной магии проедали его мозг, пока кружилась над ним невидимая корона безумца. — Пр-раздновать будем, лессием упиваться и Хайр-ру прославлять…       Спустя десяток минут каждый культист до единого укрылся в ратуше. Ведомый своим лидером, ведомый верой в падшую богиню. И последняя фигура, заходившая через громоздкую дверь внутрь, невидимая, никем не замеченная, обернулась…       Борон Боне обернулся, замечая поодаль, в тенях, готового Кимсана. Опустил два пальца себе на губы и отсалютовал, прощаясь подобием воздушного поцелуя, прежде чем коварно подмигнуть и скрыться в ратуше вместе со всеми. Безупречный кивнул ему, и со скрежетом дверей звёздная ночь укрыла селение, прозванное Тлеющим. Оно уже сгорало дважды до этого…       Но Баталия любит троицу.       Выжидать…       Никогда не просто. Но хлад птицы в кармане успокаивал Безупречного, как согревала его грудь подвеска брата. И Кимсан брёл во мраке, пока сами тени покровительствовали ему, слыша лёгкое бряцанье фиалов с горючим в своих карманах… Завывал, поднимаясь и срываясь на бурю, безумный ветер, сама погода танцевала в схватке с ним. Деревья зловеще покачивались, напоминая клыкастые пасти.       Нужно дать веселью разгореться. Пока Борон шныряет в толпе призраком, контролируя Якоба, он замурует все двери и окна… Отблеск блокирующих рун вспыхнет на них, когда будет слишком поздно.       «Я уже делал это раньше… Пламя… Пламя в собственных руках — это власть…»       Власть над судьбами человеческими, всё, что способно положить конец жизни — есть власть. А Кимсан чувствовал, как в его жилах колыхалась суть брата, как заражал Борон своим безумством. Восторгом, с каким он был готов оборвать то, что подарила мать каждому из них, объятие согревающего лона!.. Падкость к греху выгрызала в груди Безупречного дыру, порождала кровожадную невозможность остановиться…       Отчего такая злоба? Отчего это мстительное чувство?       «Они все… Заслуживают смерти. Они не заслуживают существования. Пус-скай Хайра изголодается по своим же убитым волчатам…»       Так нельзя было ощущать себя с ничего. Укоренившаяся, сильная эмоция, и Безупречный выждал до нужного мига. Щелчок в голове. Борон подал знак.

— Дейс-ствуй, бесценный мой… Пор-ра… Веселье в самом разгаре. — Позаботься о том, чтобы каждый из них насладился собственной смертью.

      Выверенные шаги Безупречного стали первыми аккордами его танца. Со смертоносной медлительностью двигался палач, на голову которого был накинут острый капюшон, и вдыхал сырой воздух округи. Пробка из первого фиала оказалась вынута ловким движением пальца…       Ярко-жёлтая смесь, вспыхнув малахитом, с дотошной аккуратностью полилась вниз и зашипела, спуталась с ручьём эфирных нитей. Тонкая струя пламени потекла к первому дому, объятому паутиной рун. Заскрежетал разгорающийся огонь.       Подобно зверю с липкими лапами, он охватил здание. Хлопок. Вспышка отразилась в чёрных глазах Безупречного, и он широко оскалился, довольно вбирая в грудь порцию пропахшего предвкушением воздуха.       Гори ясно. Гори, как горел, изнемогая, мой брат, и сгорите все вы. Кимсан зашагал дальше выученными дорогами. Следующий фиал откупорился, и золотая жидкость, словно краска на конце кисти, потекла к ряду домов. Тлеющая деревня — словно холст для Кимсана Боне, а он — по-прежнему художник, уверенный в смертоносности собственной мести отцу и его шавкам.

— Горит… Горит, мой славный братец, начинай заниматься весельем. Нам нечего терять. — Вот оно что, киса…

      Пирушка удавалась на славу. Якоб Армедор бродил среди приспешников Хайры, вызывающе словоблудил и порождал авторством Борона безумие. Гончие курили лессийский лепесток. Утопали в дыму наркотика, который смолой застилал их лёгкие и был последней радостью перед неминуемой гибелью. А Погоревший бродил неприметной фигурой в мороке и коварно наблюдал.       Отчего-то повеселиться захотелось на славу. И пока старший братишка шагал, распаляя пламя, младший…       Как же давно он не держал в своих пальцах власть до человеческих судеб. С тех пор, как сбежал и научился убивать. С тех пор, как только начал кормить внутри себя этот голод.       Неравномерно голубые глаза вспыхнули, когда Погоревший разглядел в культистах опьянённую невменяемость… Волчата обезумели, волчата упивались весельем и бесстрашием. Смеялись. Они не знали, что среди них кроется цербер — первый, кто встретит на пути к царству мёртвых, оборвёт всё на корню. И, словно трёхглавый пёс из древних легенд, Борон больше не позволит умершим вернуться в мир живых. Никто, кроме них с Кимсаном, не заслужит подобной чести. Вновь зрачки утонули в пустоте белка.       — Хайр-ре суждено поужинать с-сегодня… своими собственными детьми.       Слова, подведшие последнюю черту. Борон обратился алым дымом и вселился в свою марионетку; пронёсся внутрь сквозь глазницы и стал совершенным кукловодом.       Одержимый им Якоб схватил со стола серп и одним мощным ударом перерезал глотку одурманенному волчонку около себя. Кровь хлынула на его одежды, но в сумбуре происходящего это заметят не сразу.       Призраком в чужом теле Борон утопал в дыму и скрывался, по одному уничтожая щенят кровожадной богини. И там, где они должны были заподозрить его, одурманенные лессием шавки бросались друг на друга.       «Оставшиеся из вас безусловно сгор-рят… Если не перережут друг друга раньше…»       Но хотелось удержать в руках это пресловутое влияние, хотелось контролировать и наблюдать. Хрипели опадающие наземь культисты, захлёбываясь в своей крови, пока по округе брёл второй палач, и плащом ему стало — неудержимое пламя.       В глазах Кимсана отражались вспышки. Кусачие языки огня возвышались к самым небесам, а раскалённый расплав тёк по тысячам ниточек… Шипела, кусаясь, трава. Дым заполонил округу, крышей пряча селение от лишних глаз.       Последний фиал изящные пальцы опрокинули в колодец, где Борон спрятал самую крупную руну. Безупречный ловко ушёл в сторону, за укрытие, и та оглушительно взорвалась, выплёскивая очередную порцию пламени в мир. Но слишком разбушевался ветер. Буря разыгралась, разыгралась дико, словно сам Ткач Погоды, обозлённый, явился сюда.       «Что-то… что-то не так…»       Опасливая мысль не успела перерасти в паническую. Кимсан распахнул глаза, из-за угла наблюдая, как пламя перестало следовать только нитям. «Оно не должно… Оно не должно идти этими дорогами…»       У Боне не было времени раздумывать. Не было времени даже понять, в чём дело — в ветре, в порванных рунах, или…       На его глазах дьявольский огонь, гонимый ветром, полыхнул сразу по всей линии домов. Слишком быстро. Слишком хаотично, словно эфирные нити порвались. Кимсан вышел из укрытия, ошпаренный отблеском пламени на фарфоровом лице, и сердце сжалось.

— Уходи оттуда, сейчас же! — С-сан?

      Гулким эхом миарского синдрома предупреждение донеслось до брата. Сумасшедший взрыв встряхнул ратушу с нижних этажей. Пламя лопнуло стёкла и понеслось к самой крыше, а затылок ощутил ледяное прикосновение самого настоящего ужаса. В одно мгновение, казалось, сердце Безупречного прекратило биться.       — Сиам?..       А в ответ — всепоглощающая тишина. Затихла кровь, отрывая одного брата от другого, даря обоим гробовую, внемлющую пустоту.       Рёв пламени, расплескавшегося морем, мешал слышать. Кимсан, в один миг позабыв о себе, бросился в сторону ратуши под наблюдением кровавого неба. Пахло гарью и дымом; они забивались в ноздри и заставляли глаза слезиться. Вслепую, натягивая ткань на лицо, старший Боне, словно в недавно увиденном сне, донёсся до ратуши. С треском рядом рухнуло одно из деревьев. Во все стороны разлетелись искры.

— Сиам?.. Мысль, ещё чистая, полная приглушенной надежды: — Ворожей?.. Но ответа нет. — Бесценный! Отчаяние срывается дымкой прошлого, где почти так же Борон канул в огне. — БОРОН БОНЕ! Неужели… — ОТЗОВЁШЬСЯ ТЫ ИЛИ НЕТ?

      Неужели всё повторится? Задыхающийся Кимсан откашливался, не чувствуя ни объятия пламени, ни судорожно подкашивающихся ног — в ужасе перед потерей брата бросался из крайности в крайность. Над ним возвысилась ратуша, под которой растекались ручьи огня. Искать Борона — самоубийство.

***

      Взрыв прогремел за секунду до того, как Борон убрался отсюда. Не помоги миарский синдром, не успел бы. Тревога брата, проевшая плешь в груди, погнала прочь: младший Боне успел вырваться из тела Якоба дымом. Армедор взорвался брызгами крови, выплеснулись наружу внутренности, а Погоревший перенёсся на крышу. Не успел ничего больше — взрыв заставил кубарем покатиться с неё вниз.       Падение ужесточило дерево. Обламывая собой ветви и сдирая в кровь ноющие ожоги, Борон рухнул на спину и, парализованный, захрипел. В глазах всё размыло — пока тело пронзала саднящая боль, колдун ничего не слышал, не мог даже вдохнуть. Смотрел в небо, где дым рисовал зловещие узоры. Они обращались в дьявольскую пасть, с алых рогов которой капала кровь, они обращались в чёрные, пустые глазницы. Бред покалеченного разума возвышался над Погоревшим и опалял его горячим паром из ноздрей. Раскалённая жижа вытекала из них…       Отдалённо Боне слышал вопли оставшихся Гончих и улавливал едкий аромат сгорающего мяса… Он не принадлежал ему сейчас. Пока — не принадлежал.       «Кимс-с-санх-х…»       Мысль не дошла до адресата. Борон чудом заставил себя перевернуться, дрожали пальцы, пока под ногти вбивались щепки и пепел. В дыму и пламени давно не было видно ничего — марево огненного поцелуя вскоре выкосит всё живое. Хуже, чем во сне. Дыша через стиснутые зубы, Борон жалобно проскулил и обнял пальцами бедро, пробитое отломанной ветвью. В раны впились алые нити и принялись зашивать их, грубо, сразу же, как остриё оказалось с рыком вынуто.       Искажённое сознание обращалось к Борону подлыми словами. Сквозь миарский синдром пытались прорваться дьяволы, выжирающие душу.       — Тебе не страшно, пёсик? — клокотали они, пока хромающий колдун поднимался и, едва удерживаясь на ногах, плёлся прочь, желал найти Кимсана вопреки всему. — Злой, плюющийся слюной пёсик…       Но голоса разбивались, когда там, в пламени, мерещился голос близнеца. И Борон, больше всего на свете боявшийся чёртового огня, плёлся; плёлся, держась за окровавленный живот. Глаза, которые и без того никогда не были внимательными, утонули за поволокой слёз. Борон боялся увидеть тело брата посреди пепла. Он… Да, он боялся. И прекрасно, до дрожи хорошо понимал, почему Кимсан однажды вытащил его из горящего дома. Почему не смог доделать начатое. Мучительная душевная боль вырвалась из клетки рёбер желанием обратиться к сиаму, но голоса в голове молчали. Боне закричал во всё горло. Срываясь на вопль, всё равно знал… Его зов потонет в огне.       — СА-А-А-А-А-АН!..       Глаза не успели подняться к небу. Крупное дерево, пронизанное огнём, рухнуло прямиком на Погоревшего. За секунду до неминуемого конца он успел вскинуть руку и начертить последнюю руну в воздухе…       Прежде чем быть погребённым под тяжёлым стволом.       Эта могила может стать вечной.       Сан… Сан… Сан…       Отчаянный отголосок, тянущийся из души того, кто в ту ночь едва снова не сгорел дотла.

***

«Умирай, умирай, умирай — Для таких Бог и выдумал рай, Только как бы нам в этом раю Не подохнуть со скуки…»

      Свистящий вдох пробудил Кимсана ближе к тлеющему серостью рассвету. Журчание холодного ручья у уха отрезвило, вернуло воспоминания о ночи… Безупречный искал брата, готовый искупаться в пламени, лишь бы спасти, но в какой-то момент огонь почти охватил его. И за секунду до того, как в труху рассыпался бы уголь волос, а кожа полопалась, спасительный толчок в спину заставил рухнуть вниз. Будто кто-то пришёл на помощь, как и было обещано, за шкирку вытащил из огня, швырнул прочь.       Или показалось, и Кимсан сам упал? Он точно рухнул с крутого спуска вниз. Обдираясь об камни, рассекал лицо. Чудовищная боль заставила взвыть, захрипеть не своим голосом, а удар в грудь лишил возможности глубоко вдохнуть. Боне скатился к воде, которая потушила окончательно местами загоревшуюся одежду… Обожгла холодом. Сан ещё долго задыхался и кашлял, перепачканный землёй, гарью и собственной кровью.       А теперь лежал… Всё тело ломило, но оно пробуждалось, словно кто-то потусторонний удерживал в этом мире и не позволял заснуть окончательно. Вырывал из небытия, оттаскивал от света в конце тоннеля, хлестал когтистой лапой по бёдрам и груди.       Кто ты?.. Кимсан сомкнул в кровь разбитые губы, насильно вернувшийся в реальность… Под пепельным небом парили чайки. Оглушительно кричали. Там, наверху, пламя оставило после себя лишь могилу.       Нет. Нельзя умирать сейчас, нужно найти брата. Может, он жив. Может, мёртв. Жив — испустить дух у него в ногах. Мёртв — оттащить отсюда и покинуть мир вместе. Поднимайся, Кимсан. Горечь не вечна. По той или иной причине она отступит. Зашарив руками по земле, словно слепой и мокрый кот, Боне нашёл силы подняться на четвереньках. Острая боль в коленях заставила рухнуть обратно. Казалось, Боне сломался, как потрёпанная куколка.       Борон… Борон… Борон…       Молитва, отбивавшаяся от стенок сознания, удерживала на плаву.       Пускай сгорит сотня деревень, пускай тысячи умрут в муках, пускай мастерская падёт от руки Герберта ещё раз, но Борон покажется посреди пепелища. Живым. С трудом вскарабкавшись наверх, Кимсан увидел последствия ночи. Серое покрывало безжизненности, остатки деревьев, обломки зданий… Лёгкий пар взмывал вверх. От ратуши неподалёку пахло смертью… Она всегда пахла особенно.       — Н-наталис… — хрипел Сан. Пошатывался, едва ли не падал. Всё же ухнул на колени и впился ногтями в щёки, раздирая их от чудовищного страха, хрипя в ужасе перед гибелью брата. У кого теперь просить помощи? Где чёртовы Посланники, которые покровительствовали этому? Остаётся лишь брести и искать.       Силуэт Борона в стороне всё же показался. Заставил встрепенуться, даровал глоток надежды… и почти сразу её отобрал. Младший Боне сидел на коленях бездыханный, словно монумент. Распиленное надвое от удара дерево лежало по обе стороны от его фигуры. Не моргавшей, не подававшей ни малейших признаков жизни. Глаза — открыты, стеклянные.       — Ч-чёрт, ч-чёрт… — Кимсан слепо бросился к брату, не заметил, как рухнул в пепел перед ним, на колени. Прижимая к себе и чувствуя, как недвижим Борон, какой он каменный. — Жив… Ж-жив…       «Я н-нашёл тебя… Ч-что… Ч-что с тобой произошло…»       Синдром молчал. Ноющие руки схватили с колен брата гримуар: книга раскрылась на нужной странице, послушно ведомая наставлением хозяина помочь его единственной любви. «Могила». Заговор, на который ещё хватило Борона… Вечный сон, превращающий в живое изваяние, которое не тронут ни пламя, ни мороз, ничто. Ни изрезать тебя, ни выпотрошить… Стало ясно, как разбилось дерево. Оно раскололось о силуэт Борона       Должно быть, брат приготовил заговор на случай трагедии… Но из этой могилы его не выпустит простой смертный. Кровь застыла в близнеце. Всё равно, что умер.       Глаза налились влагой. Сан завозил руками по страницам и с горечью в горле проклял себя за то, что никогда не знал чёрной магии. Гримуар позволил прочесть, открылся одному ему, дал знать, что брат… Не ушёл безвозвратно.       Но как помочь, если пальцы никогда не ткали? И не смогут в один миг научиться.       Смятение и беспомощность накрыли холодным покрывалом за плечи, но за ними мгновенно пришла решительность: Кимсан был готов ворваться в дверь церкви Майвейн, к Посланникам, и потребовать ответить. Он был готов отыскать кого угодно, но сам…       Сам был виноват. Стоило предупредить Борона, а не бояться спровоцировать Вэла раньше времени.       Ледяной ветер ударил в грудь. Слишком непривычный… для весны. Безупречный не услышал бесшумных шагов. Ошеломлённо замер, когда на его плечо опустилась рука. Из-за спины, чужая, худощавая рука, на которую старший скосил глаза. Она не принадлежала Вэлу. Длинная, по-эльфийски бледная и утончённая, продолжалась птичьими когтями, которые заскреблись по пропахшей гарью одежде Кимсана. Всю суть пронзил загробный холод приближающейся смерти, и Боне попытался обернуться, но рука впилась в его плечо предупреждением. Всё тело парализовало. Сан окоченел.       Посланник. Позади — один из них. Каждый Посланник отказывался от собственной фамилии и принимал имя птицы, становясь единственным в своём роде. Соколом. Филином. Вороном. Ласточкой. Кем угодно. На шее побледневшего Кимсана проступили чёрные вены, он принялся глотать пропахший горем воздух сухими губами.       Нежный, низковатый голос затёк ему в душу, в подсознание, словно таинственный гость был лишь картинкой в голове… Нет. Нет, он реален.       — Сейчас ты смотришь на врага цивилизации, Кимсан. По крупицам собираются грехи этого человека перед миром в его деяниях. Безжалостных, жестоких, недостойных деяниях.       Ужас когтистой лапой, казалось, вонзился в сердце. Словно оно билось в смертоносном объятии этой руки, словно Посланник ворвался в нутро и хозяйствовал там. Кимсан удушливо промычал, в бешеном страхе осознавая приближение опасности к ним с Бороном. Нет… Нет, никто не способен убить защищённого Могилой. И будет защищён ещё некоторое время после пробуждения, пока не истощится окончательно. Чужак здесь не за этим.       — Человек, которого ты видишь, принёс в жертву сотни невинных душ, использовал собственную кровь по правилам, которые чтят порождения Бездны… Светлый Пантеон отвернулся от него.       — Он… Он помог вам. Мы договорились, — прошептал Кимсан, промораживаемый до костей. Посланник мешал добраться до брата и что-либо сделать. Паническое желание оправдаться раздирало изнутри, но ужас подавлял прочие эмоции. — Амбиции Борона давно мертвы, вы обещали, ч-что отпустите, если он никогда больше не продолжит заниматься этим. Вы не давали нам с-слова, но…       — Ты боишься. Боишься увидеть его смерть и даже не подозреваешь… — чьи-то холодные губы почти примкнули к уху, опаляя то морозным дыханием. Кимсан почувствовал ворох крупных мурашек и уловил горький аромат… он принадлежал ядовитой траве, но сложно сейчас осознать, какой именно. — Даже не подозреваешь о секретах, которые хранит от тебя твой брат. Ответь мне, — хлёсткое, резкое обращение. — Ты желаешь, чтобы я его пробудил?       — Д-да, — мгновенный ответ. Кимсан ни в чём не сомневался — сейчас, ради брата, он был готов отдать даже свою жизнь. Пускай это так несправедливо, пускай Борон не заслужил провоцировать такие жертвы. — Проси что угодно.       — Цена невелика. Отдай свою душу, Кимсан.       Сердце Безупречного пропустило удар.       — Она блуждает по Перепутью, но мы достанем её оттуда. Тебе, мирная кровь, всё равно не нужна твоя душа при жизни. А Посланникам — да. Посланникам ценна каждая.       — З-зачем?       — Твоя жизнь поддерживается искусственным путём. Но что будет после смерти? Посланникам нужна гарантия, что после смерти твоя душа будет у них, под крылом Майвейн, а не в пасти Мёртвых Богов, которым потакает твой брат. Мы храним Цикл. Пробуждение Борона в обмен…       — На вечный контроль надо мной… — прошептал Безупречный, осознавая весь ужас подобного решения. После гибели душа каждого человека взмывает синим мотыльком в ладони Богини Смерти. Только от её решения зависит, кем он переродится после долгого и сладкого сна, в какой жизни окажется однажды. Майвейн прощает всех… Но если ей выгодно, переставляет шахматные фигурки.       И ей выгодно больше не допустить в мир союз близнецов, связанных запрещённой болезнью. Борон ни за что не отдаст Посланникам свою душу добровольно, если не падёт от их руки, и это будет означать вечную разлуку в конце. Больше никогда не встретиться вне этой жизни… Готов ли Кимсан согласиться? Сумеет ли переубедить брата однажды подарить им шанс увидеться вновь?       А есть ли у него выбор?       Не лгут ли Посланники… Действительно ли идут на уступок? Нет, выбора не было. Таинственный чужак позади — единственная возможность пробудить близнеца сейчас. Все дороги в любом случае приведут в Церковь Майвейн. Даже подаренный бриллиант.       — Забирай душу, — прошептал Кимсан не своими, немыми губами, пока стекленели его глаза. У самого уха послышался удовлетворённый, почти по-отечески покровительствующий смешок.       — Вот и славно, душа моя.       Вторая ладонь легла на плечо Кимсана, пронизывая его уже ласкающим постёгиванием птичьих когтей.       — Слушай внимательно. Ты сохранишь тайну о прибытии Посланников и их связи с Вэлом. Он тебе поможет. Огонь разошёлся так быстро из-за повреждения крайней руны, она порвалась на отравленном скверной клоке земли. Твоя душа принадлежит Посланникам, и жить тебе отмерено ровно столько, сколько позволяет болезнь.       — А душа моего брата? — зябко съежившийся Кимсан резко выпрямился, когда острый вороний коготь резанул по его спине, игриво проскакал по позвонкам. Гипноз втекал в разум Безупречного и мягко изменял его сознание, ненавязчиво склонял ко лжи во благо. Убаюкивал. Вселял спокойствие. — Душа моего брата на Перепутье… Вы не можете забрать её без согласия?       — Ошибаешься, — прошептал нежный голос. — Всё с вами случившееся — хитрый фарс. Борон ещё до похода на Перепутье заключил с дьяволами сделку, которая гарантировала его возвращение души в кратчайшие сроки. Я чувствую его душу. Она — при нём. Хорошо думай о том, кому доверяешь, Кимсан, и о том, как умело тобой манипулирует твой человек.       Не успел Боне сказать ни слова, как чужак принял решение оставить его в недоумении и мягко перебил.       — У тебя есть последний шанс всё исправить. Убеди Борона жить спокойно, пока не поздно, — ловкая рука, обратившись в человеческую, вынула из кармана Кимсана оставленную Вэлом фигурку. Посланник забрал её себе. — Веди его по тропе спокойной жизни. Мы властны над вашими душами.       — К-кто мне гарантирует безопас-сность… — последним выпалил Кимсан, но почувствовал, как паралич отпустил его тело. Оно обмякло, а таинственная птица порхнула прочь, оставляя за собой шелест крыльев. Неужели Боне… Добровольно отдал свою душу в вечное объятие Посланников? Кому бы он отныне ни захотел её подарить, не выйдет. Это — их возможность манипулировать Бороном.       Но самое главное… Самое главное — защитить близнеца.       Кимсан не сразу почувствовал ледяные слёзы на собственных щеках. Все эмоции, которые подавлял страх, разом обрушились на хрупкие плечи дикой усталостью.       Как же хотелось обо всём забыть и вернуться в юность. Далеко, туда, где вместе с братом они заливисто смеялись, бродили по ароматным цветочным садам или сбегали по ночам на городские праздники, чтобы потанцевать вдвоём или понаблюдать пламенные фокусы. Совсем не обжигающие. Где оба они, как две капли воды, дополняли друг друга и не переставали находить новые дурацкие идеи, чтобы повеселиться и забыть обо всём. Весь мир ополчился против… Ни за что? Нет. Справедливо. И именно это понимание горьким ядом отравило дрожащего Кимсана. Они заслужили. Как быть теперь?       Слабые руки вжали Борона крепче, почувствовав, как тот…       Оттаял. Прежде каменное тело со скрипом одежд тяжестью рухнуло на Кимсана и придавило почти к земле. Сердце бешено забилось, пробуждая грудную клетку, заставляя пылко дышать.       — Борон…       — Как же я тебя… — хриплый голос простонавшего колдуна донёсся спустя несколько секунд. Его закатившиеся глаза…       Всё лучше, чем смерть.       Всё лучше, чем смерть.       — Я люблю тебя, Кимсан.       Резкое признание Погоревшего садануло сразу и глубоко. Он явно хотел в чувствах просипеть: «ненавижу, ненавижу за то, что исчез, ненавижу за то, что заставил искать тебя, ненавижу за то, что заставляешь так сильно бояться». Но всё не так важно, всё — равносильно самому жаркому нежеланию терять. Отчаянному. Немому.       «Сколько раз за эти десять лет я мечтал услышать от тебя эти слова… Конечно… Конечно, ты не переставал меня любить. Как я мог подумать иначе?»       — И я… Люблю тебя, сиам, — пролепетал, не веря в своё счастье, Безупречный, вжался в близнеца и отёрся кончиком носа о его забинтованную шею. Слёзы продолжали орошать лицо, сбивая дыхание. Их жизнь только усложнялась, но… ничто не важно. Важна жизнь брата, который совсем скоро сможет встать плечом к плечу с Кимсаном и вместе с ним решить все чёртовы проблемы. — Никогда никому не отдам. Из-под земли достану.       — Ты дурак… Дурак, — ведь как можно так искренне любить Борона? Сбежавшего, плешивого пса, думал он, который обрёк на такое долгое одиночество. — Но сердцу не прикажешь…       В полубреду, ещё не осознавая, что до конца проснулся, Борон говорил всё, что чувствовал; всё, что думал. Он ещё не успел осознать, каким именно образом оказался пробуждён: разум заполонил голод до близнеца. Голод до его нахождения рядом.       — Почему у нас с тобой не может быть всё просто? Трагедии, расставания… Огонь… Чёр-р-ртов огонь, ненавижу, — и в этот миг Борон широко улыбнулся. Его подслеповатые глаза сощурились, поцеловали вниманием, а младший Боне ласково боднул старшего своим лбом. Рассыпались из-под бинтов угольные волосы, щекоча щёки Кимсана.       А тот — мелко дрожал, крепче обнимал близнеца и не заметил, как начал немыми губами расцеловывать здоровые участки его лица.       Безупречный…       Больше всего на свете хотел сохранить Борону жизнь.       Но был уверен — Посланники просто так не уйдут.       И каково…       Каково хотеть сохранить жизнь тому, кто обманывает тебя, кажется, отнюдь не впервые?       — Если бы всё было так просто… — боль успокаивалась, сменяясь остывающей под дурманом кровью, окрашивала мир в обычные тона. Борон жив. Пламя снова не убило его. Кимсан скрыл смятение под чёрными ресницами.        — … мы ни за что не встретились бы вновь.