К чёрту Богов…
Мы сами — Боги.
Глаза младшего Боне побелели. Вслед за дьявольским зовом глубокие раны лопнули на предплечьях обоих братьев: из них хлынула багровая кровь, заливая дощатый пол под ногами. Бурля, она обратилась липкими щупальцами и обвила запястья колдуна. Стала глиной в его руках, незаменимым элементом творения — проснувшийся потенциал кипел вопреки разряженному воздуху. Близнецы зажались у стены, а впереди… Просыпалось нечто. Кровавые щупальца соткали из себя трёхглавую пантеру. Заострённые когти вспороли землю под лапами, и демоническая сущность, названная Азахиилом, раскрыла надменные, полные чертовщины глаза. Ярко-голубой и смоляно-чёрный на каждой морде переливались, как переливалась тенями и багрянцем гибкая, крупная фигура. Безупречный бешено воззрился на их с Бороном творение — не из плоти, но крови и мрака, порождённое общим разумом и чернью отсутствующих душ. Порождённое захлестнувшим чувством отчаяния, желанием спастись во что бы то ни стало. С грохотом дверь в помещение распахнулась. Ударил на редкость колючий ветер, сопровождая приход заклятых врагов. Посланники их собственной персоной: смертоносные существа, от которых холодом веет за версту. Часть птиц обратилась людьми. Все, как один, прекрасно снарядились: на угольных одеждах блестели склянки и пузырьки с ядами, сталь метательных кинжалов. Каждый из бледнолицых вооружился кто наточенным стилетом, кто арбалетом, кто держал за спиной стрелы и лук. И близнецы могли поклясться, вошедшие — лишь малая часть из явившихся сюда. Борон, закрывая Кимсана спиной, ещё не верил в конец. В отличие от Безупречного, отказывался его принимать. Но старший, съежившись, прекрасно осознавал — для них обоих здесь всё закончится. В сердце разбушевалась морозная буря, какую испытывали лишь загнанные в угол звери, не способные поверить в нужду расстаться со своим перебитым чадом. Ещё скалившиеся, но уже отчаявшиеся. Безупречный перевёл потерянный взгляд в сторону Посланника, вышедшего вперёд — он был выше остальных, и отчего-то складывалось ощущение, что именно с ним не так давно пришлось заключить сделку. Ледяные, серо-голубые глаза убийцы изучили трёхглавую тварь, а затем пристально перехватили внимание Кимсана. Он поднял изящную эльфийскую ладонь. «Это он…» «Точно он». Скажи же, что не собираешься нападать. Чего стоило твоё обещание? Как же хотелось, чтобы роковые слова никогда не оказались произнесены. — Брата отступника — огородить, по возможности, — «по возможности». Безжалостные, они пустили армию мурашек по плечам, и в ту же секунду разверзся ужас, какой Кимсан никогда в своей жизни не желал увидеть. Часть Посланников, обратившись птицами, метнулась к крыше и скрылась в тенях. Отвлекли внимание на себя, пока по лесу, со всех сторон, к зданию собирались разведчики Эльгиды — бесшумные и стремительные, они знали, как отразить напор могущественного колдуна и обратить его беспомощным птенчиком. Ничего не осталось. Жалкая мечта о переговорах, которая рдела в душе Борона медлительностью, оборвалась последней нитью. Нет больше шанса на мирный исход. Никогда не было.Убей.
Каждого, Азахиил…
Сожри.
Мысленный приказ, отданный слившимися голосами хозяев. Им некуда бежать, и пока последний Посланник не окажется мёртв, барьер не исчезнет. Кимсан продолжал стоять за спиной, мертвенной хваткой вжимаясь в пояс Борона. Младший, вбивая его в пол стойким приказом, рыкнул: — Не смей высовываться. Трёхглавое дитя по-кошачьи выгнулось и мгновенно сбило тройным хвостом нескольких птиц из-под потолка. Но Посланники, умелые подонки, были готовы ко всему — главные бойцы бесстрашно вышли вперёд, отвлекая тварь на себя и выманивая её подальше от близнецов. Стрелки зарядили арбалеты. Пантера, силуэт которой клубился и рассеивался, остервенело закрывала хозяев — залп выстрелов отбился её выгнувшейся спиной. С лязгом десятки выпущенных болтов рухнули вниз и похоронили свой замысел. «Они заточены под борьбу с магией, Азахиила не хватит надолго» — паническая, поспешная мысль, но в мареве происходящего не было времени думать. Сколько они выдержат? Как прорвать завесу там, где твои силы — бесполезная дрянь? Рано или поздно Посланники найдут ключ. В изящной ладони вожака птичьей стаи вспыхнул теневой клинок; он ловко ушёл от выпада когтистой лапы, которая прибила двух других нападавших и вспорола тем животы. Каким же жалким чувствовал себя Борон сейчас, вынужденный прятаться за спиной собственного порождения. А порождение шипело и охотилось на вожака, увлечённое им; эльф не боялся заигрывать с пантерой, словно с наивным котом. Удачно ускользал, подобно неуловимой приманке, из объятия когтей. Норовя ослепить, Посланники пернатой стаей бросились на головы Азахиила. Взмахом лапы часть отбило в сторону; птичьи головы сломались о стены амбара. Вторая часть преуспела — когти вонзились в глаза на левой морде и заставили Азахиила взреветь. Дитя замотало головой. Вожак, самоуверенно хмылясь, вновь ушёл из-под удара и вскинул ладонью. Его стальной, звонкий и едва ли не сахарный голос прогремел непоколебимым приказом. — Поддержать барьер! Эльгида здесь. Два слова. Слова, захлестнувшие гулкой безнадёжностью, с которой двое братьев воззрились наверх, в мирное ночное небо. Увы, мирным оно было для кого угодно, но не для них. Десятки огненных стрел расчертили небеса пламенем и рухнули на амбар, с треском древесины пробивая стены. Загорелась крыша, по сену понеслись жадные языки — недолго осталось прятаться в углу, вскоре и он обратится трухой. Посланники разбрелись кто куда и скрылись в тенях, способные нанести удар с любой стороны. Внутрь ворвались разведчики Эльгиды — вооруженные не меньше соратников, натренированные бойцы скопом ринулись на теневую тварь. Они зажимали Азахиила к близнецам, заставляя того строптиво кружиться на месте. Трёхглавое дитя отчаянно сражалось, впиваясь своими клыками в шеи инквизиторов. Пробивая их доспехи и пронизывая головы, оно уже ослепло на два глаза. — Долго не выдержит, — заключил Погоревший, отталкивая Кимсана назад и понимая, что огонь вскоре заполонит и захватит всё дымом. Ладонь Борона обратилась когтистой лапой; он вспорол своё предплечье ещё раз. — Мхирата`ас-с… Целые дни, месяцы, годы жизни утекали с последней мольбой колдуна подарить ему хотя бы маломальскую защиту. Сотканный из крови щит закрыл их с Кимсаном — спрятал от огненного дождя. — Уходим! Шевелись.«Прорви завесу, дитя.
Спаси нам жизнь».
Даже мысли в голове перебивались отзвуками неверия. Всё бесполезно, всё — лишь попытка оттянуть неизбежное, но как же… Нет. Десять лет Борон сражался за себя и за своего брата, чтобы сейчас предательски всё потерять? Потому что позволил им мимолётную слабость, в кои-то веки не шипел в паранойе на каждую тварь? Он не позволит забрать близнеца, он… не отдас-ст… Азахиил, услышав приказ, смёл прочь от себя бойцов Эльгиды. Их клинки распарывали тени, но, пока крови и сил хватало, дитя справлялось с ранами — те срастались вновь. Гибко выгнувшись, пантера бросилась на стену амбара и повалила её: уже пылающую, хрупкую, словно хрусталь. С грохотом обнажился путь на выход. Азахиил выискивал защитные нити, пока три хвоста окружали братьев со всех сторон и, подобно второму щиту, укрывали от возможных выпадов. Из тени вырвались Посланники: залп арбалетных выстрелов рваным дождём испещрил всё вокруг. Грохот — словно во сне, не наяву. Спустя миг в этом аду Кимсан поймал себя на кроткой мысли. Его не собирались убивать… Словно по указу Вэла явились сюда лишь за преступником, которого не хотели упустить во второй раз. Близнецы бежали прочь отсюда, ждали мгновения исчезнуть, но Сан всегда мог оставить брата, предать и бросить здесь, ведь так много раз желал ему смерти в те долгие и несчастные десять лет… Но не делал этого. Стискивая зубы и укрываясь в объятии Борона, упрямо шёл рядом с ним, ведь нет силы, способной разбить их преданность. Пока рёбра стискивал душераздирающий страх, заставляя те трещать, пока по предплечьям стекали багровые реки крови… Либо они уйдут вдвоём, либо отсюда не уйдёт ни один из них — не дано другого. И если бы не болезнь, о которой Эльгида не знала, их уже уничтожили бы, стёрли с лица Атиса. И, как назло, именно сейчас больше всего на свете подумалось о несказанных словах. О том, что будет, если… Но прогрохотал взрыв пламени, и Кимсан в ужасе обернулся. Общими усилиями инквизиторы породили огненное марево, которое достигло Азахиила и вонзилось в него. Магическое пламя принялось жрать тени, заставляя дитя взвыть и забиться в конвульсии. Не успело прорвать барьер… Небо, казалось, окрасилось в багряный. Вверх взмывал дым, а горький ком в горле встал удушающим пониманием: даже Азахиил не спасёт. Очередной удар; клубящаяся молния почти сожрала двух братьев, но пантера подставила вторую голову. Затряслась почва. Ушло из-под ног равновесие — Кимсан и Борон кубарем рухнули вниз, скатившись по склону к дереву, пока пламя пожирало окрестности, траву, пока их дитя отвлекало внимание, но тщетно. Не нашлось дороги, чтобы уйти. — Пр-р-роклятье… кх… — Борон подтянул Кимсана к себе. Подполз к стволу, свободной рукой закрывая их почти истончившимся щитом, и всем телом вжался в брата. Лишь бы спрятать, лишь бы не отдать, хотя умалчивал о страшном. Его убьют. Его убьют, и самое жуткое — смотреть в бешено раскрывшиеся чёрные глаза напротив, не находя сил признаться Кимсану, что… У них ничего не получилось. Они так сильно желали воссоединиться, плюя на прочий мир, но с этого момента всё закончится. Что выхода нет — ни единого. — Борон… Бор-р-рон, — прорычал в отчаянии старший, обнимая младшего за лопатки и впиваясь ему в ожоги, выскребая на спине хаотичные символы вне способности что-либо сделать. Он-то, один, наперевес с кваддарой, против целого мира? — Прости меня, Кимсан, — одними губами прошептал Погоревший. С мгновения на мгновение их достигнут, пока амбар тонет в языках пламени, а Азахиила — их кровь и разум, — безжалостно превращают в труху. Грубая ладонь легла на щёку Безупречного, и полными безудержной горечи глазами Борон хотел донести самое сильное, что мог. — Я ещё с тобой потанцую. Не хорони меня, Кимсан, не х-хорони. Залепетал в панике, затряс головой, и чёрт возьми… Он видел, как побледнел Кимсан. Как начал хвататься за Борона, задыхаясь в ужасе, в немом, почти детском желании попросить не уходить, что-нибудь придумать, всё, как оно обычно бывает, правда? Сложно поверить. Можно простить миру всё, но так сложно простить ему смерть. На фоне послышался рёв Азахиила. Инквизиторы окружили его, а Посланники напали пернатой стаей: в предсмертном вопле дитя разлилось остывающей кровью и застлало траву вокруг сгоревшего амбара. А в нём пылало всё — воспоминания, старые одеяла с первых свиданий, деревянные ящики с признаниями в любви друг к другу, письмами и сантиментами. Они забрали всё. — Пожалуйста, Борон, — надорвавшимся от слёз голосом прошептал Кимсан. Но, осознав, что брат принял свою судьбу, отчаянно забился в его груди. Подобно животному остервенелому, стал отталкивать от себя в попытках перевернуть и закрыть спиной. Спрятать, как угодно, лишь бы не… — Пожалуйста, отпусти, Борон, пожалуйста, я… Слёзы хлынули по лицу. В грудь младшего вонзились пальцы Безупречного, стегнув по ожогам. Даже так не вышло перевернуть. Закрыть собой. Закрывать до тех пор, пока их обоих не испещрят, но не отпустить. Никому никогда не отдать. А младший рычал, закатывая от боли глаза, но мертвенно держал близнеца и не позволял ему вывернуться. «Никогда не отпущу, Кимсан…» Щит истончился. Несколько арбалетных болтов вонзились в спину Погоревшего. Ядовитых, они тотчас порвали ткань и заставили прохрипеть, часто заморгав. Кимсан, захлёбываясь в ужасе и рыдании, ещё несколько раз попытался вырваться из хватки брата и отбить его, но ничего не вышло. И только чёртов рок, чёртова одна-единственная случайность повернула судьбу совсем не так, как все того смели ожидать. За секунду до того, как Погоревшему нанесли последний удар из тени, на его пальце вспыхнуло кольцо. Подаренное Безупречным ещё на кладбище, месяцы назад, оно обещало спасти от смертельного удара. Зачарование призрачным плащом накрыло тело, заставляя весь силуэт Погоревшего заискриться. Он исчез во всполохе света. Вырвался из рук Безупречного и обратился ничем. Попросту… Борон попросту растворился, словно его никогда не существовало. Заставляя Безупречного в ужасе обнаружить себя одиноким. А удар, который предназначался колдуну, по роковой случайности достиг шеи Кимсана. Отравленный болт, рассекая воздух, впился в горло старшего и росчерком его крови окрасил траву под ногами. Захрипев, Боне поднял немеющие руки к шее и схватился за неё в попытках выдрать вошедший в плоть предмет. Всё перестало быть важным. Осознание даже не пришло — ни осознание смерти, ни понимание собственного положения. «Я умру? Вот так просто — умру?» И то — лишь обрывок мысли. Яд схватил мгновенно. Перед глазами рассыпалась рябь, а мир раскололся на тысячу мелких обломков. Ни единого шанса глотнуть воздух. Задыхаясь, сплёвывая на губы алые сгустки, Кимсан вслепую нащупывал болт. Кровь брезжила, жидкими струями застилая грудь, а Боне захлёбывался, пока не рухнул в траву и не забился в предсмертной конвульсии. Воспоминание о случившемся утекло вместе с обрывающейся жизнью, лишь боль в груди продолжала тлеть. Остаточная мысль, что никто им с Бороном не дал покоя… Но брат… Брат спасён. Брат сейчас где-то далеко, где Посланники его не найдут. Остекленевший взор Кимсана застыл, направленный куда-то к небу. Ресницы ещё едва подрагивали, а на шее краснела полумесяцем раскрывшаяся рана. На грудь убитого, спикировав, приземлился чёрный грач. Обратившись эльфом, он в самобытном страхе схватился руками за того, кого, казалось, ещё можно попытаться спасти. Хотя бы в последний момент… Кто, как не Посланник? Грач пытался, пытался из последних сил, тряс и опалял лицо донельзя неравнодушными словами, в которых читались знакомые нотки. Но Кимсан уже ничего не понимал. Глаза обратились стеклом. Безупречное тело истекло отравленной кровью. А мотылёк, которым стала душа, затрепыхался в груди, так желая попасть в объятие ласковых рук Майвейн. Боне молчал. Не бросался остротами, не важничал. Всего лишь лежал, пока нарастающий ветер в мольбе бился о полы его плаща, порванного в клочья. Даже перед лицом смерти Безупречный лишь улыбнулся — его влажные губы хранили сомкнувшуюся ухмылку, с которой он плюнул богам в лицо и подарил брату жизнь.***
По искусанным губам текла кровь. Ею Борон захлёбывался — плевался, часто моргал из-за слёз, которые накатывали на глаза из-за ошпарившей боли. В глотке кипело неверие. Погоревший даже не понял, как это чёртово кольцо спасло его, перенесло невесть куда, в холодные земли Союза за тысячи миль от Астры. Он нашёл себя в снегах, посреди иссохшего леса, в темноте позднего вечера. Под чужим, пепельным небом. Где-то, откуда младший не сможет в считанные мгновения вернуться и спасти брата… А на одеждах — кровь Кимсана. Борон не понимал, как так вышло, но был залит ею — металл пах Безупречным, источал его жар, он БЫЛ Безупречным. Или разум совсем повернуло от ужаса и шока… Осознание смерти пришло сразу. В таком нельзя усомниться — вместе с тем, как затих миарский синдром, проснулось понимание. Кимсана больше нет. Бесконечно глупая случайность спасла жизнь не тому, кому её обещали… Эти мрази… Эти мрази… Погоревший кричал. Он орал. Рвал глотку, хватаясь ладонями за промёрзшие корни и вбивая себе под ногти камешки. Сверху, за высокими кронами безлиственных деревьев, обрушился ливень. Слёзы неба по лучшему своему произведению. — Как так, Сан… Кимсан… Сан… Его кровь продолжала застилать руки. Она была повсюду, настолько повсюду, что пропитывала снег, и это — точно бред. Холодная, липкая, впитывалась в одежды. Погоревший сорвал голос, сбиваясь на рыдания. Разум трещал без мирной крови, породив перед глазами тысячу картинок о том, как мог Кимсан умереть там, в их лапах, что эти мрази умудрились с ним сотворить, как это произошло. Казалось, он вот здесь лежит — бездыханный, но ещё тёплый, и хочется прижать к себе. Хватаясь за воздух, подобно подранному, слепому коту, Борон думал, что крепко обнимал брата. Он верил в увиденное — вот же, стискивает улыбчивого очаровашку, зарывается носом в угольные локоны и трясётся, обещая его спасти. Но как спасти, когда нет тела? Как спасти, когда душа — у этих чёртовых тварей? Как спасти, если ты за несколько жалких лет сгоришь без мирной крови, без которой не способна существовать твоя, мёртвая? Борон задыхался в слезах. Никогда не позволяя себе их прежде, так, пуская лишь скапливаться в уголках глаз, сейчас он обнимал жалкий воздух в полной уверенности, что держал своего Кимсана. Проклятья мешались с мольбами — хотелось просить кого угодно, лишь бы это оказалось кошмаром. Сколько раз колдун бегал от Посланников игриво и со смехом, понимая — те не заинтересованы в нём настолько, чтобы гнаться через весь мир. Как он мог… Как он мог не расценить связь Сана с ними? Как он мог не додуматься вовремя? Глухое рыдание колдуна, согнувшегося в три погибели в пустом лесу чужого Союза, застелило его голову. Невнятные: «Почему вы отбираете у меня М О Ё?» и «Я повешу каждого из вас, я выпотрошу за это ответственного» мешались со скулежом брошенного матерью пса, которому отдавили все лапы. Несколько минут прошло. Может, десяток или больше, за которые худощавое тело колдуна продрогло и онемело. Раны от болтов и яд медленно поражали его, и едва ли в застланных слезами глазах различались фигуры. Борон зашарил руками повсюду, сбрасывая с бедра свой гримуар. В нём остался бриллиант… Он не поможет. Традиционным образом уже — не поможет. — Асхаи-ил… — прошептал младший, пуская по своей коже исцеляющие потоки энергии, чтобы вытравить из крови яд. Ещё долго Погоревший, припадая к промёрзшей земле, дрожал на ней; выворачивался наизнанку и просто не мог допустить случившегося. Допустил… А самое горькое — даже не забрать теперь Кимсана. Если умер, если Посланники ничего не сделают, его тело сожгут. Вместе со всеми шрамами, воспоминаниями о поцелуях, и… Как можно было за несколько месяцев обрести его и снова потерять? — Я верну тебя… — в пустоту донеслось охрипшим голосом, и Борон стёр с лица ораву слёз. Вновь. — Я верну тебя. Ты вернёшься обратно. Если бы я только знал… Если бы я знал, как, Сан… Я столько всего знал, почему я не знаю, как помочь тебе… Остервенело вышвырнув свой гримуар в снег, Борон ободрал страницы. Он сжёг бы его сейчас ко всем чертям вместе с трудами десяти лет… Но тогда брат точно не вернётся. Уже никогда. Как иронично, Погоревший? Ты убедил Кимсана, что умрёшь, и попросил не хоронить себя раньше времени. Был ли ты готов сделать это сам?Непривычно, когда миарский синдром молчит.
Непривычно не слышать своим мыслям ответ.
— Кимса-анх…
Сан.
С а н.
Лишь эхо. Бессмысленное эхо ещё не потускневшей мёртвой крови. Откуда теперь брать силы? Кто отныне подарит время? Погоревший заснул, позабыв о возможности замёрзнуть насмерть. Снова пришли сны. Беспробудные. Он их даже не вспомнит.***
Борон навсегда запомнил тот проклятый день, случившийся десять лет назад. Предпосылок к его побегу не было, и вместе с тем — весь мир, казалось, успел тогда осточертеть юному колдуну и толкал к безумству. Скрипнула дверь, впуская младшего брата в изящно обставленный отеческий кабинет. Правда, при всей вылизанности он казался чужеродным и холодным. Всегда слишком горько пахло внутри, а воспоминания мгновенно возвращали к крикам, наказаниям и ударам за малейшие оплошности. В общий их с Кимсаном праздник — в день рождения-то, — хотелось как можно быстрее разобраться с отцом и добраться до амбара. Старший уже ждал там. Он, до одурения влюблённый и счастливый, сообщил, что устроит романтический вечер. Масляные лампочки; огромные и пушистые пледы; оранисское вино. Наверняка вновь в чувствах к любимому написал на старых пергаментных листах стихи. Вот только стальной взгляд Герберта не предвещал совершенно ничего хорошего: глава семейства стоял, подобно тени, у окна с распахнутыми шторами, и потирал большим пальцем щетину на лице. — Проходи, садись, — оповестил отец. — Свой подарок Кимсан получил, теперь твоя очередь. Его безразличный, натянутый голос всегда заранее уничтожал на корню любые тёплые эмоции. Борон, бросив на Герберта, однако, предупреждающий взгляд, аккуратно сел. Держал напряженно осанку, подворачивая тонкими пальцами свою чёрную рубашку, и, словно хищник, проследил за вышедшим из-за стола отцом. Подвывал жаркий ветер за окном, принося в помещение духоту. Затишье перед бурей. — Вот-с… — промычал Герберт, укладывая перед сыном на стол крупный справочник. Глаза юного колдуна мгновенно загорелись — о его амбициях Герберт слышал с ранних лет. О желании изучать искусство исцеления, живые организмы, магию духа и всё, что было способно удлинить существование. Помочь нуждающимся не исчезнуть слишком рано из мира, который заслуживал большего. На миг девятнадцатилетний Борон позабыл обо всём. Об обидах, нанесённых отцом, о пережитых в последние годы с братом ужасах. Схватился за книгу, которую зажал в тонких пальцах перед тем, как открыть. Герберт изогнул бровь, явно удивлённый таким порывом. — Отец, неужели… — но радость быстро исчезла с лица младшего Боне, стоило ему раскрыть справочник. Право. Юридическое дело. Пальцы стекли по корешкам, когда Борон уставился бездумно в пустые страницы. Для него — пустые. По этой дороге мог пойти Безупречный — он был совсем не против продолжить дело отца. Неужели Герберт остался так слеп? Глава семейства, скрестив руки на груди, хмыкнул и обошёл своего сына со спины. Склонился над ним, подобно коршуну, и ухватил за плечо. Подобно бесу глумливому, прошептал на ухо: — Настал момент, когда тебе придётся поступить учиться. И ты продолжишь моё дело, сын. Вы с Кимсаном оба. После всего, что вы натворили за последние годы, ни о каких иных дорогах не может идти и речи. Пора восстановить имя семьи. — Ты… шутишь, папа? — не слыша себя, прошептал Борон. Отдёрнулся от этих страниц, как молнией поражённый, и уставился на отца в бешеном желании докричаться, донести. А вместо рыка с губ срывались только тихие слова. — Ты же обещал, что поможешь мне пойти по дороге, которая… По дороге, которая поможет мне… Болезнь рано или поздно доконает Кимсана, кто знает, что случится с ним через день! — Мы это уже обсуждали, сын, — не дрогнул ни на секунду безучастный голос отца. Он осадил одним взглядом. — Я не доверяю словам того жреца всецело и не считаю, что мой старший сын не справится с хворью. Он болел с детства, но всегда приходил в себя, никаких осложнений не случалось, так с чего бы… — Ты вообще не рассказал бы мне о болезни Кимсана, не подслушай я тебя в тот день! — рявкнул Борон, поднимаясь из-за стола. В один из дней ему повезло подслушать разговор Герберта с одним из жрецов, пришедших, чтобы облегчить очередной всплеск удушья, напавший на старшего сына. Незнакомец сказал тогда: — Снадобья лишь облегчают хворь, которая нападает на его лёгкие. С каждым последующим годом юноше будет всё сложнее сражаться с напастью, и боюсь, прожить больше нескольких десятков лет ему будет не суждено. — И что, жрецы — бессильны? — спросил поражённый Герберт. — Боюсь, да. Это редкая болезнь, врождённая патология, сопроводившая и без того сложное появление на свет. Возможно единожды вылечить его, но она нападёт снова, и вновь. Всё, что можете теперь — уберегать сына от напастей, следить за его здоровьем и по возможности обезопасить образ жизни. Молитесь, Боги смилуются, смертельный припадок подольше будет обходить его стороной. Тогда Борон впервые не поверил своим ушам. Сейчас он не верил уже во второй раз, когда осознал, что отец, кажется, снова… Да сколько можно закрывать глаза? Медленно Борон поднялся. Возвысившись над Гербертом, несмотря на проигрыш в росте, задержал дыхание перед тем, как процедить по слогам: — Ты заставил меня ждать, па-па… Потому что пообещал, что затем поможешь стать его спасением. Нет болезни, которую в нашем мире нельзя излечить. — Если уж даже Боги не могут, Борон, то кто? Ты возомнил себя способным превзойти их? — выплюнул пренебрежительно Герберт, на что юный колдун отшатнулся с чистейшей мыслью: да как в их с Саном жизни могло постоянно всё быть так дерьмово? Безумная идея, которая неумолимо в тот день засела в нём, разгорелась в груди. Страшные слова вскоре стали девизом младшего Боне, за ним — одержимостью, и после — мёртвой амбицией, утоплённой в пламени. — Если нельзя остановить болезнь, можно остановить жизнь. — О чём ты? — Где бессмертие, отец, там нет власти всему иному. — Что за чушь ты несёшь? — диалог разгорался, но Борон чётко решил для себя — не было времени медлить. Его уже хорошенько обманули. Младший Боне не успел вернуться мыслями к Кимсану, который ждал его сегодня — им не нашлось места. Если не уйти сейчас, позже может стать слишком поздно. Все остальные равнодушны к судьбе старшего Боне, и если не его самый любимый, то кто? «С собой брать нельзя… Нельзя брать с собой, подобное существование скосит его раньше времени. И говорить нельзя, всё равно жертвенно увяжется за мной. Пусть думает, что предал». Оставить Кимсана в этой золотой клетке — всё равно, что стать конченным ублюдком в его глазах. Но в спешке Борону ничто не представилось более уместным. Покинув комнату отца, он показался ему всего лишь безумным юнцом, который снова хлопнул дверью, но уже под утро вернулся бы… Проблема в том, что Борон не вернулся. Ни под утро, ни через десять лет — его тёмный плащ стал единственным и последним, что увидел в двери оторопевший Герберт.***
Кимсан, продрогший донельзя, стоял на пороге отеческого кабинета спустя четыре с половиной часа. Успели истлеть все свечи, которые он подготовил для романтического вечера, и еда давным-давно остыла. Борон никогда прежде не опаздывал, но в этот раз предупредил, что отец способен задержать. Не настолько же? Тревога засосала в груди юноши, который как раз снова простыл, а ко всему прочему ещё и замёрз, пока искал Борона по всем памятным местам. Забрёл даже в маленькую пещерку на отшибе леса, которую они однажды облюбовали для чтения стихов «в особенно гнетущей обстановке», как сказал Борон. Брат не мог просто так куда-то запропаститься, а если с ним что-то произошло? — Папа? — тихий голос Кимсана заставил скукожившегося над столом Герберта вздрогнуть. Старший Боне, закутавшийся в тёплые одежды, сбил с губ дымку холодного воздуха и потёр порозовевшую щёку. Кашлянул в кулак. А вопрос застрял в горле. Живя в семье под крылом деспотичного родителя, уже учишься по его дыханию, шагам и банально позе определять, когда стоит затихнуть и под шумок уйти. Оттуда же Безупречный никогда не переставал бояться слишком громких звуков… Ударов по стенам, бьющейся и падающей посуды. — Твой брат сбежал, Кимсан, — сказал, как отрезал, Герберт. — Он забрал все ваши сбережения, свои вещи, записи… Его видели на отдалении от Адонио поймавшим попутный обоз. Всё никак не наиграетесь… Безупречный побледнел. Он скептицизмом Герберта не отличался и знал, что Борон не раз намекал — если его всё доконает, глазом не моргнёт. Правда, братья всегда договаривать сбежать вместе… и уже единожды пытались. Но почему… «В наш праздник? Без меня?» Одна-единственная, кроткая мысль, и что-то внутри юноши оборвалось, когда он поднял глаза на справочник по праву на столе. Извечно чуткий, старающийся быть послушным — а некогда и вовсе шавка отца, — Кимсан медленно подошёл к книге и обнял пальцами корешок. Неверие вскипало злобой, какую впервые в тот вечер позволил себе Безупречный. Всё послушание уже трещало по швам. — Ты… подарил ему то же самое, что и мне? Зная… как он… мечтал стать целителем? Преобразователем? — Ты смеешь корить меня сейчас в этом? — Герберт выпрямился слишком стремительно, и резкое движение заставило запуганного юношу отшатнуться. — Смеешь корить меня в том, что я вам, неблагодарным, дорожку выстилаю, ещё и бок о бок? И этот сукин сын разворачивается, собирает свои манатки и уходит посреди ночи прочь, отвечая мне таким образом на всё? Вот она — благодарность за воспитание? Кимсан почувствовал, как задрожали его руки. Глаза налились кровью, и жуткий страх перемешался с гнетущим чувством ярости — в таких состояниях обычно убивали членов своих семей за всё хорошее. Но вместо того, чтобы кинуться на отца, Кимсан остервенело швырнул справочник в камин, где он мгновенно вспыхнул адским пламенем. Язычки огня затанцевали на обложке. Нежный голос сорвался на крик: — Этот сукин сын вырос под крылом тираничного ублюдка, который ломает судьбы. ТЕБЕ ли его винить? Сан слишком поздно понял, что именно себе позволил. Не успел ни извиниться, ни отшатнуться за мгновение до хлёсткого удара. Голова зазвенела, а отеческая рука выбила из Кимсана весь дух и заставила рухнуть на пол. Он упал, приложившись ушибленной щекой об пол. Мокро и удушливо откашливаясь, ухватился за лицо и задрал голову. Герберт возвышался над Безупречным, очевидно, не видя другого способа сорвать свою ярость. Своё поражение. — Отец… Ещё один удар. Звонкий, вновь пришедшийся по лицу. Кимсан сплюнул кровь из разбитой губы и почувствовал, как отец схватил его за волосы, пригвождая, избитого, к полу. Обратившись самым настоящим зверем, намотал пряди на кулак и несколько раз ударил о доски в таком положении. Прежде чем прошипеть, сомкнув пальцы на шее: — Вы, малолетние ублюдки, совсем совесть потеряли? Если бы не я, вы бы уже год гнили в заключении. Так же обо мне думали, когда я прибежал спасать ваши шкуры после того, как вы, двое кретинов, вдрызг напились и убили Лию с Дженис? О чём ВЫ думали, когда изувечили невинных девушек и пытались сбежать? Герберт стиснул Безупречного за челюсть и развернул к себе, заставляя смотреть в глаза. Сжимая, казалось, до хруста костей. Слёзы на щеках Сана смешались с кровью на разбитом лице, но он молчал, не всхлипывал, не позволял себе ни секунды слабости. Если сейчас снова дать волю эмоциям раньше времени, от отца никогда не удастся избавиться. Боне нашёл смелость выплюнуть: — Мы всего лишь разрушили навязанный нам тобой брак. Хватит… Хватит решать за нас нашу судьбу. — Ох, теперь-то ни в коем случае… — отшвырнув от себя Кимсана, подобно шавку драную, и оставив задыхаться, Герберт дёрнул губой. Выпрямился. — Я даже не собираюсь искать твоего брата. Если он с концами свалил, то тебе с этим разбираться. Вот и кончились ваши игры, голубки. — Подожди, ты же не собираешься… — всё же дрогнул голос Безупречного, оставшегося сидеть на коленях. Неверие в скотское отношение родителя тлело из года в год, и там, где приходилось лежать избитым, там же приходилось в тоске надеяться: вдруг сейчас пожалеет? Ну вдруг?.. Боне начал хвататься за ноги отца, едва ли не умоляя его, но Герберт стряхивал руки. — Ты не будешь искать Борона? Люди ненавидят его после случившегося, его же убьют в дороге, если не защитить, пожалуйста, давай вышлем кого-нибудь… — Шутки кончились, Кимсан, — отрезал Герберт. Даже не обернулся к сыну перед тем, как уйти. — Можешь собирать свои вещи и проваливать из этого дома за ним. Всё дальнейшее — как в тумане. Звон в челюсти и металлический вкус крови во рту. Сгоревший сад с розами, где вся боль разом вырвалась неконтролируемой истерикой, и неумелые уговоры Мираны всё решить. Не зная о смертельной болезни, Безупречный бросил дом, ринулся по следам своего брата, но следов не нашёл ни через день, ни через долгие годы. Сколько раз он ползал на коленях, умоляя хотя бы каких-то Богов обратить на него внимание… Сколько взывал о помощи, лишённый средств, здоровья и крепкого плеча под боком. Сколько скулил, не зная, зачем вообще влачить своё существование дальше. Но не умирал. Превозмогал болезнь. Упрямо шёл вперёд, находя причины улыбаться и открывать свою чуткую душу другим людям, которые были рады протянуть руку помощи. Жаль лишь, история жизни Кимсана в те мгновения — история, на которую свету суждено пролиться позже. Ведь амбар давно дотлел, и не осталось в нём ни единого целехонького письма, посвящённого одним братом другому. А безжизненное, отравленное тело лежало в траве, залитое уже подсохшей кровью, пока чёрные глаза отражали в себе пасмурное небо. Ветер едва колыхал чёрные волосы Безупречного, слипшиеся, сухие. В горле по-прежнему блестел болт. — Мы не знаем, куда он переместился, Деласар, — безжизненным голосом прошептал один из Посланников, обращаясь к высокому эльфу, что стоял рядом с телом Кимсана и смирял его самым виноватым взором серо-голубых глаз из возможных. Птицы, сочетая свою трель в траурную песнь, парили под пепельными облаками. С дерева на тело Безупречного осыпалась первая пыльца. — Наводка оказалась удачной, но уже во второй раз мы что-то упускаем. Потребуется время, чтобы найти. Эльф не сразу ответил. Пока чёрные одежды колыхались на его тонком силуэте, а ветер бесстыже заигрывал со светло-русыми волосами, Деласар не сводил ледяных глаз с Кимсана. Не читалось в этом холоде жгучего безразличия. Наоборот, можно было поклясться, если существовал вообще нежный и сожалеющий холод — он таким был. — Найдём, во что бы то ни стало. У нас будет время узнать больше об их болезни, рано или поздно она перестанет быть загадкой, — отрезал мягкий, но решительный голос. Казалось, ещё во время поджога селения было учтено всё. Посланники блефовали, играли на доверии Кимсана и повредили нити, породившие преждевременный взрыв в ратуше. Они подозревали, что Борон успеет уйти, но таким образом прощупали почву и гарантировали себе его последующее истощение. Искали лучший момент. Однако... Даже там, где колдун оставался изнеможён, даже там, где он не воспользовался силами в полной мере, помогли синдром и случайность. Деласар отмахнулся, отпуская Посланника, и медленно присел над телом убитого. Он не заслуживал смерти… Изящная ладонь, лишённая птичьих когтей сейчас, опустилась на замершую грудь Безупречного, прощупывая в нём ещё бившегося мотылька. Душа не спешила уходить окончательно — её следовало проводить Жнецу Смерти. Вот только… «Не могу». Стремительная мысль, и заострённые глаза эльфа распахиваются. Он ловит новый глоток дыхания перед тем, как сложить свои ладони в молитвенном жесте. Тоскливой эльфийской песнью воспарило этим пасмурным утром обращение ко всем святым. — Услышь, Матерь Тишины. Услышьте, святые брат и сестра. Укрой его душу, Целующий Ночью… Не время этого человека было сгинуть здесь. Услышьте меня, Ткачи Снов.Пусть спит он спокойно в ваших объятиях, пока не придёт время. Прошу, позвольте ему вернуться в этом обличье и теле…
Позвольте нам сохранить его. Позвольте ему однажды очнуться, укрывшись нашими чёрными перьями и вырастив свои.
Позволь мне, Мама…
Позволь не похоронить его сейчас.
Ледяное сердце дрогнуло, услышав немой ответ самого божества. Деласар раскрыл глаза, и те застлал хлад благодарных слёз.