— Мы идеальные, брат.
— Великолепные.
— Пускай мы никогда не изменимся.
Воспоминание, породившее горькую ухмылку на лице. В полумраке Борон ощупывал сплетённые одним шнуром два подарка — последнее, что у него осталось. И казалось, Кимсан по-прежнему здесь. В каждой трещинке сотворённого нежными пальцами шедевра, в изгибах фигурок, в подобранном материале. Его кровь течёт в жилах, а присутствие духом бестелесным щекочет затылок. «Ты снова мне снился…» Он снился каждую ночь. Но сегодня — впервые за три долгих года, — снились не стеклянные глаза, а его бесконечно влюбляющий облик. В грёзах братья играли друг с другом — играли почти так же, как сейчас Борон играл с Двукрылой. Смех Кимсана, живейший, раскатывающийся, до сих пор вспоминался, словно эхо далёких миров.***
— МЕДЛЕННЫЙ! — довольно хохотал Погоревший во сне, словно забылся, не знал ни горя потери, ни страха никогда больше Кимсана не встретить. — Я же говорил, кот никогда не сможет догнать ангела! Только в грёзах их окружали не реки подземелий, а старинный храм посреди пустыни. Кирпичи лабиринтов осыпались, стояла духота — ни вдохнуть, ни выдохнуть, но отчего-то легко было на душе и по-человечески безмятежно. Как будто Кимсан в кои-то веки решил присниться и напомнить — он никогда не уйдёт окончательно. И носился беспечный старший братец за младшим, пока тот обращался пушистым комком света, выискивал в тенях. Пытался поймать ладонью, словно кот — солнечного зайчика, но каждый раз тщетно. Заливался смехом ещё громче и, не унывая, всё равно преследовал. — Не скажи, у котов — девять жизней! — и упрямился, ведь иначе то был бы не Кимсан. — Это понятно, но в этой жизни что? — усмехался младший, когда останавливался на передышку. — У меня есть ангельские крылья, а у тебя — всего лишь твой пушистый хвост. Но горек момент, когда осознаёшь, что происходящее — отнюдь не реальность, лишь глубокий твой сон. Осознав это, Борон замер, даже сдвинуться побоялся. — Эй… — и сразу почувствовал щелчок по плечу. Сан догнал, цапнул сиама за ворот белоснежного пальто зубами и отшатнулся. Не самый привычный облик для жаркой пустыни. — Не теряй меня. — Чт… — Научишь меня делать огненные шарики? — глаза безупречного человека сияли, как в самом юношестве, и не было в них ни обиды, ни теней прошедших мучений. Поодаль стоял Колетто, судьба которого ныне была неизвестна колдуну, палило ослепительное солнце, подчёркивая златые и пряные краски пустыни. Борон в неверии смотрел на родного брата, и казалось — коснёшься, снова исчезнет. — Какие огненные шарики, Сан? Ты же сгорал, когда огонь тебя лишь немного целовал… Хотелось беспомощно поймать за воротник этого бессовестного… но самого любимого человека во всех существующих мирах. Упасть ему в ноги и взмолиться не уходить никогда, оставить и самого Борона в этом бесконечном сне, где они вечно будут рядом. В глазах Кимсана сияло солнце. Он сам был ярче солнца. — Нет, научи меня делать огненные шарики, — упрямо заявил Безупречный, разворошив нежными пальцами бинты и локоны Борона. — Иначе ты совсем один без меня пропадёшь. А так — научусь и буду согревать, как ты меня ночами. Сердце пропустило удар. Борон всмотрелся в глаза близнеца, слишком осознанные, и мог поклясться — Кимсан знал, что мёртв. Так только покойники снятся. — Научу, Кимсан, научу… — Боне залепетал поспешно тотчас же, ведь знал, что осознание этого вскоре оборвёт даже самые глубокие грёзы. А Безупречный лукаво усмехнулся и отшагнул. — Только не покидай меня сейчас, пожалуйста, Сан, я… — Это не я медленный, а ты, братик, — тихо прошептал с улыбкой старший близнец. — Не бойся. Никогда ничего не бойся, хорошо? Ты ни в чём не виноват. И вновь бросился прочь, в лабиринты старинных руин. На глазах Борона обратился маленькой нежно-лиловой бабочкой и утонул, как утонули надежды никогда в горькую реальность не возвращаться.***
Погоревший очнулся от воспоминаний, когда На`ан уже сидела на высоком ящике неподалёку и исправляла мелкие осечки в готовом чертеже. Заметив, как Погоревший наконец перестал стоять изваянием, Двукрылая улыбнулась приветливо и пропела: — Не задумайся ты так глубоко, я бы тебя никогда не догнала. Ты придумал эту игру, чтобы контролировать её конец? А Борон, растерянно встрепенувшись, и сам не понимал. Ему отчего-то захотелось почувствовать, каково это в реальности, не во сне — когда за тобой несётся кто-то, весь заинтригованный, с горящими глазами, иногда смеясь. Но На`ан не напоминала Кимсана. И в ней не было смысла его искать — Безупречный оставался неповторимым. А под крыльями Манаири прятались уже её единственные в своём роде секреты. — Может и так. Расскажи свою историю, На`ан, — неожиданно прошептал Борон, подходя ближе и присаживаясь на край ящика рядом с ней. — Кем ты стала бы, не стань служить Вирналену? Тоскливый вздох, полный озадаченности, оборвался тишиной. Двукрылая впервые не попыталась наладить с Боне зрительный контакт. Конечно же, он надавил на больное, конечно же — к Вирналену счастливые люди не обращались. — Я бы стала служить кому-нибудь ещё, — в конце концов прошептала На`ан. Повернулась к Борону и уязвлённо дрогнула губами, мысленно польщённая его вниманию — настолько трезвому и полному интереса. Шрам по-прежнему не уродовал, но подчёркивал собой бледное лицо. — Я родилась в Кур Гае, это селение такое маленькое на окраине Меззии… — Пустыня, значит, — кивнул Борон. Хоть Республика и славилась самым ярким, воистину экзотичным укладом жизни, а покровительствовали меззийцам Танцующие Боги, жизнь там никогда не была простой. А где, впрочем, была? — Да. Оторванный от мира маленький домик и отец, который десятки часов подряд играл заунывные мелодии на своей лютне. Мать у меня была лет до четырёх, пока не влюбилась в женщину и не свалила вместе с ней куда подальше, ну а папочка после этого двинулся и впал в глубокую печаль. — Хвалёное меззийское разнообразие в любви. Отец срывал на тебе злость? — предположил Погоревший, с каждым последующим мигом всё больше находя в этом пепельном мотыльке такого же изувеченного судьбой ребёнка. Родители с самых начал открывали для своего чада первые дороги в огромный мир, и отчего-то вечно на его опыте — тернистые. — Нет, но лучше бы срывал! — воскликнула На`ан слишком звонко, но осеклась и вновь съежилась, голову в плечи вжала. — Или лучше бы меня мать с собой забрала, жила бы под опекой двух влюблённых дам. А отец не делал ничего. Я росла, а он всё играл, никогда не разговаривал, только кормил меня и одежду новую притаскивал. Вот вообще молча, понимаешь? В селении ни детей других, никого, кроме с ума сошедших стариков, одна пустыня и папа, повернувшийся на прошлом. С тех пор звуки лютни слышать не могу — передёргивает. — Романтичные истории из жизни, рассказываемые в подземелье, смертельно красиво, — хохотнул Погоревший, позволив себе беспечную фамильярность и заправив за ухо На`ан выбившуюся пепельную прядь. — И не говори… Ну, а я книгами увлеклась всякими. Отец много книг приносил, которые выторговывал у странствующих торговцев, обычно без разбора, даже оккультные. И в четырнадцать лет я умудрилась призвать демона, который вырвался наружу и подчистую уничтожил половину деревни. Случайно! Я ведь хотела просто попросить его исполнить моё желание выбраться оттуда. Выбралась, меня… изгнали, как преступницу, хорошо не повесили. — Предел Грешника? — Предел Грешника. Очень уж славное название для скопления скал в Меззии, куда отправляли преступников в последнее паломничество. Лишь единицы выживали в вертепе жестокости, где горные твари, беспощадная засуха и паразиты уничтожали в одночасье. Коли выходил оттуда кто — так уж и быть, всё ему прощалось, ведь пожертвовал всем, смог. — Отец мне молча всучил сумку и ничего не сказал. Я несколько дней бродила по Пределу и на раненого вронгара наткнулась, помогла чем смогла. А он к собратьям привёл, те заинтересовались и в течение нескольких лет всему обучали — больно память им моя понравилась. Ничто не сравнится с вронгарскими библиотеками… Двукрылая замерла, обрывая мечтательный комментарий. Вновь глубоко вдохнула, уловив лёгкую горечь на кончике языка, и поймала себя на мысли — впервые удалось кому-то так откровенно довериться. Всё не было возможности по-человечески даже обсудить случившееся, мало кому настежь распахнёшь дверь в оплот своих преступлений. — Ты меня дурой назовёшь, но я медленно умирала от скуки. Вронгары ведь тоже сутками молчат, а проживать годы в кромешной тишине, ну… собственные мысли оглушали. В них терялся смысл существовать, — На`ан хмыкнула. — Знаний — уймы, а я превратилась в нелюдимую отшельницу. Вронгары были мне наставниками, но я с детства не знала ни одного друга. Отчаялась и стала без разбора обращаться ко всем возможным богам, чтобы заключить союз и принести хотя бы какой-то смысл в этот мир. — Но почему Вирнален? — в груди Борона ощутимо сжалось то, что можно было именовать душой, и казалось, сжалось до хруста. Легко ему было насмехаться над На`ан поначалу — кто упрекнёт юношу, с самого детства имевшего цель обрести бессмертие для своего любимого? А если ты — таков, как она? И ни примера у тебя нет, ни даже плеча рядом. — А ты представляешь, — и здесь Двукрылая рассмеялась. Так искренне рассмеялась, позволяя глазам блеснуть очень плохо скрытыми болью и обидой. — Мне ни один Бог, кроме него, не ответил. Столько светлых божеств, святых на свете, ко всем обращалась, всех молила, и все в ответ молчали. Ты спросишь, почему? Манаири спрыгнула с ящика в тень, смахнув из-под ресниц так не вовремя выступившую влагу чертовской досады. Слёзы были холодны, а На`ан однажды зареклась не позволять их себе. Признак слабости. — А я отвечу. Ни один Покровитель не захочет, чтобы ему служили из отчаяния и незнания себя самой, а Вирналену нужны те, кому нечего терять, нечего хотеть и некуда стремиться. Жадный до знаний супруг самого Забвения… Мне как раз всё равно, китёнок и отозвался. Теперь проживу свои несколько лет, отслужу ему своё, выкраду побольше секретов мира, а потом он заберёт меня в Заводь. Даже перерождения своего знать не желаю. Непривычный холод схватил за плечи. Погоревший ошалевшими глазами пробуравил в лопатках На`ан дыру и впервые поймал себя на этом пронзительном, но подлом чувстве: бесконечно желаешь что-то сказать человеку, залатать в нём гнойную рану, но слова не подбираются. Ты никогда его трагедии, в конце концов, не знал. Всегда стремился жить вечно, а делишь откровения с той, что согласна знать — эта её жизнь будет последней. Ведь Заводь — не райское объятие Майвейн, гарантирующее перерождение. Заводь — это забвение и вечная пустота. Две стороны смерти Атиса. — На`ан, — прошептал Борон, поднимаясь вслед за Двукрылой и вытягивая руку. — Смысл жизни люди, увы, находят не от великого счастья зачастую. Иногда просто жить — это… Погоревший не успел договорить. В стороне послышался шорох — колдуны оба резко обернулись, когда неподалёку замер, кажется, патрульный, что светил своим пышным факелом в темноте. Благо, Борон и На`ан продолжали прекрасно пользоваться магическим зрением. «Вот и наша жертва», — мелькнуло в глазах Двукрылой, а не успевшие полноценно блеснуть в них слёзы исчезли, словно тех никогда не существовало. Всё произошло стремительно, как и полагалось её антуражу. — Эй, ты, — бесстрашно Манаири вышла из тени, заставляя патрульного обескураженно отшатнуться от неожиданности. Хватило нескольких слов: — Твоя жизнь такая жалкая. Устрашающий гипноз, сокрытый в изничтожающих словах. Они очарованием затекли в гортань незнакомца и на секунду парализовали его. После — заставили рухнуть на колени. Патрульный взревел. Захохотал, как хохотали двинувшиеся с ума безумцы: дикий смех одолел его всецело, а двое колдунов смотрели, как невинная душа умирала, задыхаясь от собственного… умопомутнения. Хотя кто знает, быть может, не столь и невинная. — Моя жизнь такая жалкая… жалкая… — повторял патрульный, хватаясь за голову, пока не побелели глаза, а очередной вдох не застрял в горле. Борон и На`ан стали свидетелями лопнувшего разума, мысленно отмечая собственное сходство с умирающим. Они тоже когда-то были простыми людьми. И жизнь жалкая скорее у них, а приходится всё это делать, чтобы… чтобы что? У младшего нашёлся смысл, На`ан же себя даже не оправдывала. Или служение Вирналену — есть смысл, вопреки зверствам, которые приходилось творить? И вновь тонкие пальцы впились в шею — спустя секунды патрульный сам вспорол себе глотку и обмяк. — Этот талант, к слову, называется Пепельный Шарф, — прошептала На`ан, присаживаясь над ещё горячим трупом, перепачканным грязью с влажной кладки. — Шарф, который ты рисуешь на своей шее собственными руками. — Почему не алый тогда? Ты же шею в месиво превращаешь. — У убитых шея серым пениться начинает, — Двукрылая пожала плечами, а Борон не сходу понял природу азарта, овладевшего им в тот миг. Из груди патрульного вспорхнул мотылёк, что был его душой, искавшей выход; Погоревший же поспешил вскинуть ладонью и перехватил того — замкнул в объятие забинтованных пальцев. — Душа твоя отныне не ведает покоя, отныне же ты принадлежишь мне, ты и твоя жизнь — потенциал моих сил, самого моего существа. — Ты что делаешь? — возмущение захлестнуло Манаири с головой, не успел на её глазах Погоревший поглотить душу только что ею убитого. — Отдай! И даже слишком наивно, пожалуй, На`ан бросилась отбирать душонку у бессовестного коллеги. А он того и ждал — отшатнулся от Двукрылой, смеясь, вскинул вверх кулак с бившимся внутри мотыльком и не дал так просто умыкнуть — ишь чего захотела. — Не-а. Моё. — Эта душа принадлежит Вирналену, а не тебе! Отдай, кому говорю! — Неужели ты так мелочна? Я тебе отдам сотни душ, если понадобится, а ты сейчас из-за жадности не хочешь упустить одну? Как дети малые спорили, а за что, казалось бы — за жизнь человеческую. Обернувшийся Борон не ожидал ловкого нападения исподтишка: эта бессовестная запрыгнула на него сзади, прямиком на спину, да ещё и бёдрами с двух сторон крепко обхватила. Взвывшие ожоги сковали жаром по всему телу и разбили уверенный запал. Цепляясь за плечи, Двукрылая пыталась сбить из руки мотылька уже под несдерживаемое шипение колдуна, но царапалась упрямо, всё крепче держалась, лишь бы не рухнуть в воды позади. — Да почему ты такой… — прорычала Двукрылая, пока Погоревший вместе с ней кружился на месте, а затем в два счёта проглотил эфемерного мотылька, как На`ан совсем недавно без угрызений совести проглотила бриллиант. — Какой? Расскажи, мне интересно. — Вот оно как. Ну, и забирай на здоровье. Двукрылая спрыгнула, уже обиженно готовая сообщить, что никакого обращения к Вирналену у них не получится, если каждый раз души отбирать, но Погоревший всё рассчитал. Он ведь планировал, в конце концов, повеселить этого меланхоличного, во всём разочаровавшегося мотылька. Правда, теперь пришлось припасть к спине и перевести дух от нахлынувшей боли. — Правило самое первое. Правило, которому ты никогда не должна изменять, Белая Крыса, — строго прошептал Борон, поймав Двукрылую за запястье и подтащив к себе. Спустя секунду вцепился грубой хваткой в её шею и заставил откинуть голову. Губы На`ан приоткрылись инстинктивно. — Эгоизм — превыше всего. Манаири ожидала всего, но не случившегося. Пальцы, стиснувшие теперь её подбородок до алеющих пятен, подтянули ближе. Борон открыл рот: с кончика языка лёгким серебряным шлейфом заструился поток дыма, коим и являлась поглощённая душа. Ручейками она, гипнотизирующая, покидала уста Погоревшего и направлялась к На`ан. Она вздрогнула, но Борон сжал за челюсть сильнее и дёрнул ещё ближе. Рассыпавшийся на крупицы мотылёк достиг губ Двукрылой и спустя пару-тройку мгновений утонул уже в её рту. Только пыль седая осталась на устах припухлых, а шершавая ладонь Погоревшего спустилась по шее На`ан и отдёрнулась от неё. — Ну как тебе, пташка, вкусно? Подумай и о себе. Если каждую душу Вирналену в Заводь отдавать — откуда черпать свои силёнушки будешь? Приятно пробовать на вкус чьи-то жизни? На языке вязало. На`ан, смакуя озадаченно этот странный букет, отдала себе отчёт: душа убитого на вкус горчила, впрочем, как горчило его осознание реальности в предсмертный миг, преисполненное страхом и нежеланием покидать мир. Какова же могла быть на вкус душа безмятежно умершего? Сложно узнать, если не прийти к кому-нибудь во сне. — Я никогда не курила, но проассоциировала бы этот вкус с крепким дымом от горьких, но дорогих сигар. — Вот оно что… — промычал Борон задумчиво. А затем, словно опешив, вздрогнул. — Никогда не курила? Даёшь. — Возрадуйся, Борон. У тебя столько поводов научить меня плохому.***
На ближайшие двое суток их убежищем стала очередная заброшенная хижина на окраине гиблой равнины. Глубокая ночь обещала стать заветной: На`ан сообщила, что если во время ритуала Борон понравится Вирналену, кит благословит его душу. Это значит, им вдвоём останется лишь проделать работу, а затем бриллиант вернётся в руки его обладателя. В полумраке, где тени разгоняло лишь пламя свечей, на неровном полу сидела Двукрылая. Свежий луговой мятлик — любовную траву, — она измельчала ступкой. Ветвь дикой вербы, словно кисть, иногда окуналась в свежую кровь убитого; ею, алой, На`ан чертила символы на языке Бездны. Борон стоял в стороне, наблюдая с непривычным себе благоговением. Казалось, затих весь мир, а помещение незаметно погружалось на дно бескрайнего океана, омываемое чёрными водами. Даже ночной свет уже не проникал из окон внутрь, казалось, раскроешь дверь — утонешь в бездонном небытие. Колдун бродил вокруг, с упоением наблюдая за профессионализмом коллеги. Символы рисовались быстро и чётко, чернь пропитывала старые доски, а над рисунком лежало бездыханное тело патрульного. Все звуки утонули. Сущего не стало, когда их маленький домишко взмыл, казалось, в объятия самой Заводи. — Запомни, когда всё начнётся, тебе придётся поразить его, — прошептала Двукрылая, поворачиваясь к Борону и перехватывая его застывший взгляд. Колдун скрещивал на груди руки. — Больше свободы, продемонстрируй, что для тебя есть «смертельная красота, восхваляемая Выколотыми Глазами». Понимаешь? Ему нужно представление. Ему нужно увидеть, готов ли ты пожертвовать всем. — Ну, чего же ещё ждать от ему подобных? — закономерно заключил Погоревший с едкой улыбкой. На`ан нахмурилась. Отрезала пепельную прядь со своего затылка, заставив ту рухнуть в сосуд — локон окрасился в багряный. — Теперь дай мне свою руку, Чёрный Барон. — Нужна ещё и моя кровь? Банально, — без злого умысла, однако, Борон закатал рукав и подошёл к сидевшей На`ан. Не позволил тронуть кожу — вспорол её сам призрачными когтями. Но окончательно и бесповоротно эта девушка внушила Погоревшему опаску в тот миг, когда посмотрела на него своими серыми очами с раздирающим разоблачением — пониманием, на которое были способны единицы в этом мире. Перехватив за запястье руку Борона, Двукрылая прошептала: — Нет, — и безумная усмешка тронула её губы. — Мне нужна кровь живого мертвеца. Ледяной пот ошпарил спину колдуна, который едва не шарахнулся от На`ан прочь, но она удержала. Впилась губами в рану Погоревшего, чтобы набрать полный рот его всецело мёртвой крови. Конечно же, Творец знал самый страшный секрет, хранимый Бороном от Кимсана с самого момента их встречи. Секрет, о котором он старался даже лишний раз не думать, о котором никому не дал знать, кроме Аннабель. Двукрылая выгнулась над ступкой и принялась сцеживать кровь Борона через зубы, позволяя тёмно-алой густыми струями стекать по её подбородку вниз. Китовый вой разнёсся над хижиной, заставляя загрохотать стены — Вирнален обратил свой взор. — Raost'a gho'she lie, — склонила голову Манаири, с интригой смотревшая на смесь. Если божество не сочтёт их тандем достойным внимания — всё погорит. Но ступка вспыхнула алым пламенем — хлопок заставил чернокнижницу вздрогнуть. — Boron'ie Bone'h… Настал момент понять, заслуживал ли Борон получить свою душу обратно. Заслуживал ли он Её. «Ты раскусила мой самый страшный секрет с самого начала и не задала мне ни единого вопроса… И теперь твой патрон требует показать, на что я способен, чтобы забрать себе причитающееся. Впервые чья-то наглость мне не претит настолько…» Правда, речь шла о наглости На`ан, совсем не Выколотых Глазах. И эта обескураженная мысль стала последней. Манаири, сидевшая на залитом полу, почувствовала, как Борон рухнул позади неё. — An ist hyacit Irnes ost, — послышался его скрежещущий голос. Ни малейших сомнений. Божество нуждалось в наглядности? Оно получит самое ценное, что Борон имел при себе — ещё больше его собственной крови. Их с Кимсаном крови. Крови рода Боне, которой столько приходилось гордиться вопреки ненависти к семье. — Urti isntessa ash. На предплечьях Борона вновь лопнула кожа. На`ан уловила, как Погоревший вжал её в свои тесные, лишающие воздуха и возможности двигаться объятия. Примкнул к лопаткам сзади, не позволяя даже видеть своих намерений, замыкая в ловушку на бесконечные минуты ритуала, от которого стыли жилы. Ошпаривающая кровь младшего Боне хлынула по хрупкому телу Двукрылой в неистовом количестве: она пропитывала лёгкий хлопок её рубахи, обжигала нутро и заставила выгнуться в руках. Тенью Борон возвышался над На`ан, а его близость — всё равно, что цепи. Ловушка, которую не нашлось шансов покинуть. Перепад с губительного мороза на жар Бездны переполнил желанием вывернуться наизнанку. Глаза На`ан обратились мутными, пока опавшие бинты Борона пьянили её разум дурман-травами, пока он обнимал и не позволял даже шелохнуться. Пока кровь заливала её всю из глубоких ран на его теле, а Боне умудрялся оставаться при жизни, его пальцы вновь обернулись когтями. «Я заслуживаю всего, Выколотые Глаза. Всегда заслуживал. Она утонет в Моей крови, если это потребуется. А я утону — в Её». Треск полотна. Когти Борона вспороли ткани Двукрылой, и те звонко разошлись по швам. Беспощадно разорвали рубаху и повязки, вошли под кожу и принялись истязать изнутри. От всенаполняющей, неизбежной боли Двукрылая забилась в руках Погоревшего: его изнуряющая кровь заливалась в её раны и смешивалась с её сутью, прятала бледное тело. Обнажилась женская грудь и напряжённые ореолы сосков, лишь на бёдрах остались брюки, истерзанные в клочья. — Держи-ись, пташка, — на самое ухо коварно прошептал Погоревший и накрыл ладонями упругие холмы чернокнижницы, бесстыже пряча их от взора Вирналена. Над сотрясавшейся хижиной, казалось, бушевал штормовой океан, и выли сотни китов, но все они сочетались в один-единственный вой. Его вой. Цепкие зубы колдуна впились в лебединую шею девушки: выдирая плоть и заливая кровью ключицы На`ан, Борон заставил её забиться в экстазе, пока суть их обоих норовила спечься на полу и на них самих. Ещё миг — Боне крепче стиснул рёбра Манаири, где билось хрупкое, останавливающееся сердце. Лопались невидимые цепи, которые всё это время сдерживали Погоревшего — сдерживали беспомощностью, горем утраты и неверием в себя. И если бы не эта девушка — он сгинул бы рано или поздно. Сгинул. Двукрылая обмякла в руках Борона. Пар пошёл от кожи, пока на ней вскипала мёртвая суть, а Погоревший услышал в своей голове долгожданное приветствие божества. Вой, который он очень хорошо понимал, словно в нём читались настоящие человеческие слова.Жалкая.
Увечная.
Птаха.
Убей или забери.
Поражённый жертвенностью и бесстыжей смелостью Вирнален оказался слишком падким, возжелал игр, возжелал зрелищ. Борон широко оскалился, не веря своим собственным ушам — в шёпоте океана Выколотые Глаза предлагал ему прямо сейчас уничтожить Двукрылую и получить бриллиант обратно вместе с нужными секретами мироздания. За одну единственную её жалкую жизнь, за зрелищную способность предать. Слуга Вирналена пошла на этот ритуал и даже не подозревала, что может погибнуть из-за того, кому доверяла, или допускала подобное? Парализованная, На`ан лежала в руках своего палача, подрагивала в предсмертной эйфории Творца и ждала решения. Слышала отголоски слов патрона где-то там, в бушующих волнах взволнованного океана.Принятая.
Обманутая.
Вечно молодая.
Мученица.
«Кто на его месте не согласится…» «Я не соглашусь». «Никогда… Я не брал что-либо прямо с рук. Никогда».IRT URISI ASPES.
ТЫ — МОЯ ПТАШКА.
Рычащий голос Борона пронзил губительную тишину. Он склонился над На`ан, крепче прижимая её, изувеченную, за талию. Дрожащие пальцы оставляли багровые разводы на хрупких плечах той, что поразила своей смелостью, поразила беспардонно бесстрашным взглядом на смерть и на судьбы других во имя утоления скуки. И там, где раньше Борон находил смысл в уничтожении, ныне обладание станет его спасением. «Ты не умрёшь так просто, жалкая увечная птаха, вспоротая моими когтями, омытая моей кровью. Ты обретёшь смысл в этом мире. Подарившая мне надежду, я клянусь — я найду для тебя столь же сильную причину существовать». — Ters… Ters… Ters… Жадный до той, кому возжелал подарить смысл, Борон прижал онемевшую На`ан ещё теснее. Уткнулся в её окровавленную шею, принявшись слизывать с кожи обилие их перемешанной крови, вяжущей, горькой. Вода забурлила громче, но, вопреки шепоту волн, колдун примкнул к хрупкой груди Двукрылой ухом и вслушивался в редкие удары её сердца, подобно те стали его единственным спасением. Пальцы На`ан дрогнули, возжелав опуститься на плечи Борона, но обессиленно обмякли. — Tera. Последнее, на что хватило сил ей перед бездонным небытием. И только Борон Боне, совершивший свой выбор, остался наедине с Вирналеном — с тем, кто ныне был готов выставить колдуну свои условия. Условия, которым осталось внимать в гулкой тьме морских глубин.***
На`ан возвращалась в сознание несколько раз, вытаскиваемая из небытия осторожными прикосновениями чего-то прохладного. Воспалённый разум отказывался пробуждать Двукрылую окончательно, но ей хватило сил понять — во время ритуала оба колдуна выжили, а сейчас Борон медленно стирал с обнажённого женского тела кровь. Выжимал полотно, набрав почти целое ведро, чувствительные места особенно осторожно обхаживал, даже не рассматривал. Вернее, рассматривал, но честно и беспристрастно, не приходя в нелепый восторг от наличия рядом обнажённой женщины. — Пташка выжила, — заключил Борон, позволяя себе лёгкую улыбку и вытягивая руку, чтобы сбить с лица Двукрылой уже высушенную прядь волос. Голову ей тоже пришлось помыть, теперь она высыхала. А На`ан сбивчиво дышала, не поднимая век, но уже реагировала — подрагивала. — Подняться сможешь? Вирнален нам с тобой нехилую задачку на будущее поставил, но думаю, будет весело. Он согласился. В ответ послышалось только слабое мычание. Дрогнув, Погоревший понятливо кивнул, отбросил тряпку прочь и предпочёл не накрывать На`ан одеялом — она до сих пор горела. Только опустил влажную ткань ей на лоб. — Ладно, спи. Нам не впервые друг друга охранять. Истинное пробуждение случилось с На`ан через сутки с лишним, на рассвете. Аппетитные запахи похлёбки, которую готовил в котелке Борон, вернули в реальность хлеще всего прочего, да и ломота во всём теле не благоволила ко сну. Манаири почти сразу заставила себя подняться с кровати и аккуратно села на самый край. Заскрипели ткани, пока она лепетала что-то, опустив пальцы на свои виски и заставив Боне в другом конце помещения прыснуть с добрым смехом. — Доброе утро, мотылёк. — Доброе утро… Доброе. Что ж, — прошептала Двукрылая, никак не совладав с реальностью. — Вирнален счёл меня слабой. Она хмыкнула и подняла бледные глаза на того, кто потерял крови не меньше её, но выжил и держался крепче. Это ещё больше заставляло убеждаться в… — Нет. Чем сильнее Творец — тем меньше Вирналену он нужен, как ни странно. Это меня он счёл падким, — обернувшись, Борон подошёл к На`ан и присел перед ней, бережно вкладывая в дрожащие руки чашу с похлёбкой. Боне успел покинуть хижину за это время, поймал и поджарил мелкого зверька, чьё мясо теперь бурлило в густой, пряной жиже вместе с кореньями. — Он повеселиться захотел, понаблюдать, как его Творца уничтожают во имя любви. Любовь — высшее благо. Как видишь, я на это не пошёл. — А был такой лёгкий способ получить бриллиант обратно, — дерзнула Двукрылая, и улыбка появилась на её лице, из-за этого — ответная, — и на лице Борона. — Ты слишком понравился Киту. Своевольный, но жертвенный, когда воистину того пожелаешь. А теперь ещё и понял, что надо мной покровительствует некто непостоянный в своих решениях. «И почему я ждала, что ты отдашь мою жизнь взамен на мгновенную помощь? Я бы отдала». Кажется, Погоревший прочёл эту мысль по глазам, пока сидел около кровати и наблюдал за тем, как На`ан аккуратно дула на похлёбку в маленькой деревянной ложке. — Забыла моё главное правило, пташка? — фыркнул Борон беззлобно. — Ничто не стоит того, чтобы я прогнулся и согласился на нелепые условия. — Даже Кимсан? — дрогнул голос, преисполненный недоверия. — Кимсан всего стоит, — горько прошептал Погоревший. — Но он стоит моих стараний и твоей помощи. Он должен знать, что ради него были готовы ждать, прикладывать усилия, пусть даже долгие годы, но не ползали у кого-то в плавниках. — Я никогда не видела человека, способного любить так, как ты любишь его, — и не обязательно было знать всю историю братьев с начала и до конца. Мало того, Борон за это время уже многим поделился, так На`ан ещё и слышала все чувства колдуна в его интонациях, в тех тонких вибрациях, которые исходили, казалось, от самого сердца. — Верю — он любит тебя так же сильно. На его месте иначе невозможно. — Откуда же нам знать, — немыслимо резко в голосе отразилась такая боль, какой никогда в своей жизни Борон не желал знать. Он всё испортил ещё своим побегом. Он всё испортил тогда, когда предпочёл играть с памятью брата, а не искренне и честно попросить вернуться к себе. Он всё испортил тысячи раз. И не было ясно, исправит ли. А На`ан смело улыбнулась. Вот опять. — Я не шутила, когда сказала, что помогу вернуть его. У вронгаров есть способ возвращения мёртвого к жизни, о котором нигде больше не сказано. Обсудим позже? — Шутишь? На`ан, — да как она могла быть такой? До глубины души растроганный Борон вытянул руку и ловко поймал Двукрылую за щёку, проглаживая её большим пальцем. Ласка шершавых бинтов пощекотала На`ан скулу и задела мочку уха. — Почему я не встретил тебя раньше? Манаири пожала плечами. Отставила похлёбку, чтобы ободряюще боднуть Борона в лоб своей лохматой головой. — Чтобы жизнь не казалась слишком простой. Кстати, где мой Нэзу… Упомянутый мышонок почти тотчас зашуршал в простынях, заставляя обоих колдунов обернуться и сипло рассмеяться — Борон продолжал приобнимать ослабленную На`ан за щёку. Слишком быстро они породнились, но там, где жизнь летела с неистовой скоростью, даже несколько дней для двух несчастных, одиноких душ были бесконечно большим сроком. И только обескураженный вопрос На`ан, заданный глаза в глаза, напомнил… Напомнил — она знала больше, чем кто бы то ни было. Лишь Посланники и Творцы — вестники погибели, — были способны почувствовать это. — Кимсан знает, что ты мёртв? И как давно? Борон отстранился, осознавая, что от этого разговора не уйдёт. Его губы исказились в улыбке дрожащей, бесконечно сожалеющей. — Я погиб во время пожара. И нет, он об этом не знает. Ещё винить себя начнёт за то, что прикончил меня, хоть там и сложная история. Понравится ему знать, что я дух во плоти, имитирующий процессы жизни? Что моё дыхание, мой жар, моё телесное вожделение — всё ложь? Я такая же кукла, какими были все наши предки. Конечно, да, я чувствую к Сану слишком многое, а мёртвая кровь мне в этом помогает, но факт не меняется. Я нежить. Больше, чем высший лич или похотливый вампир, но меньше, чем счастливый и живой человек. Настал момент Борона отворачиваться от сидевшей Двукрылой, чтобы скрыть тот самый взгляд, налитый нестерпимым количеством проклятий в отношении бренного мира. — Впрочем, Сан погиб, даже этого не поняв. Ты знаешь, он всё время переживал, что я рано или поздно умру от зависимости, из-за лессия, который курю. Даже не догадывался, что только лессий разгоняет все процессы в моём организме. Лессий и немного колдовства. Хоть один собьётся — рухну бездыханным трупом. Но пока… неплохо получается поддерживать роль, — сумеет ли теперь На`ан подобрать слова? Как вообще можно отреагировать на столь страшное признание? — Я иногда даже забываю, что не человек, что всё искусственно. Пока меня не начинают шугаться животные, например. А самое смешное… обрести желанное бессмертие… в посмертии. Никогда от старости не умру, а счастья, хах, от этого не чувствую. И Кимсану такое бессмертие не подаришь. Так добился я чего, пташка? Увы, нет. — Борон… — но её голос упрямо возвращал к жизни снова и снова. — Как бы там ни было, Кимсан — самый счастливый человек в этом проклятом мире. Ты любил его так сильно, что плюнул на факт предательства, даже неосознанного, и отправился вслед за ним. Какая разница, что покойником? Твоё желание было сильно — ты ни на секунду не дал ему усомниться в том, что жив. Разве что-то ещё вас в этом мире способно остановить? Хотя бы что-то?