«Почему ты оставил меня, мой ангел? Я так долго знал лишь твой дом, твоего верного пса и шёпот воды у реки, я помнил блаженные прикосновения её прохладных объятий к себе, я помнил, как твои добрые сказки успокаивали мой разум. Мне казалось, это истинный рай — место, где я нахожусь, — и он будет моей вечностью. Пробудившись от далёкого сна, я осознал, что совсем себя потерял».
Когда Кайстис исчез, а сны изменились, каждый из них урывками начал напоминать Кимсану о случившемся годы тому назад. Больше всего терзал пожар. Гложущее, затаившееся в самых дебрях чувство вины, которое раз за разом возвращало Кимсана к его самому большому греху. К ночи, когда он не защитил Борона вовремя. Аромат истлевшей плоти, жар пламени… И мученический крик младшего Боне, ставший единственным звуком, который днями слышал Безупречный в бреду. А затем он начал улавливать тихое переливание уже знакомого голоса — некто приходил к Кимсану и либо пел колыбельные, либо шёпотом рассказывал добрые сказки. Только уже не Кайстис. Их смысла Боне не понимал, но нежность и невинную красоту принимал всей душой — как и там, далеко, в объятиях ангела. Спустя некоторое время он начал осознавать больше — осознал, что приходил в себя после долгого, но крайне реалистичного сна. «Забытье?»***
Самые первые внятные картинки из воспоминаний были столь долгожданны — они вели к мигу после случайной гибели от рук Посланников. Представившийся Целующим Ночью загадочный небожитель пригласил в свой дом умершего и сообщил, что его душа не заслужила исчезнуть так быстро. А Кимсан стоял под тенью розовых сакур, подобно очутился на страницах добрых историй о загробном мире, и не понимал ни крупицы. — Как же? Я ведь умер, — спросил он тогда, и добрый взгляд Кайстиса внимал каждому оторопелому движению. — Посланники убили меня, я чувствовал, как умирал… Я знал, что умираю. — Ты умер по ошибке, света луч, — прошептал в ответ Целующий Ночью. — За твою жизнь читает молитвы тот, кому покровительствует моя Сестра, и она позволила ему исправить промах. Твоя душа погостит у меня отмеренный ей срок, а когда будет нужно, я отпущу тебя вновь, на волю. В журчании реки у дома протекала, казалось, целая вечность, и на волю рваться Кимсан перестал. Поначалу он, хорошо помнивший последние события, встревоженно повествовал Кайстису о нападении, о тоске по брату. Верил, что Борон обязательно заберёт его, когда наступит момент. Целующий Ночью снисходительно выслушивал каждое слово и не позволял себе ни единой скверной эмоции. Кайстис твердил, что если судьба тому будет благоволить, оно представится возможным, но всегда добавлял: — Я вижу твой путь несколько иным, облако моё. Чем больше миновало времени, тем меньше Кимсан верил в свой уход. Он пел песни, научившись благодаря Кайстису играть на лютне, и с каждой строкой боль исчезала, как исчезали осквернившие память тревожные воспоминания… В конце концов они поблекли, тоска по брату утихла, пришла нужда вечно вести столь райскую жизнь, по крупицам уносившую всё малодушное и далёкое. Однажды Безупречный услышал особенную песню, и голос, который её пел, звучал извне. Тогда Кайстис сообщил, что он принадлежал любящему существу, каждую ночь возносившему молитвы за своего избранника и его покой. Кимсан не сумел не покориться строками, которые стали его спасением, и искренним другом, названным лунным принцем… Кайстис слишком любил рисовать на их общем небе голубую луну. Иногда Кимсана охватывали жуткие видения даже в жизни над небесами. Подобно до души добиралось нечто сокровенное, способное лишить святого покоя. Безупречному виделось, как он хватал за плечи седовласую деву и о чём-то её просил, ему мерещился брат, далёкий и непонятный, кровь на шее и голод до пряной кожи… Но Кимсан всегда приходил в себя. Обретал равновесие и продолжал мечтать никогда больше не возвращаться в реальность. Пробуждение… принесло ему лишь мучительно изувеченные воспоминания.***
Ещё спустя некоторое время после возвращения души в волосах начали чувствоваться полюбившиеся пальцы. Они обласкивали и успокаивали Кимсана, стонавшего в объятии нежной синевы ночного храма. В один спутанный комок прошлого стянулось всё: оглушительные крики птиц, голод крови, вина за разожжённое пламя, вечные поиски давно позабытого. В своих метаниях Безупречный уверился, что его брат трагично погиб. Искажённое сознание и частично не подталкивало к тому, чтобы его вернуть — горький факт представлялся обманчивой аксиомой. Миновали месяцы, они исцеляли, и Кимсан, подобно одурманенному лунатику, даже начал вставать с постели. Он никого не видел и ничего не осознавал, находил в зале пергаментные листы, перо и чернильницу, а затем начинал писать. Любые воспоминания, которые приходили в голову, разворачивал в строках, лишь бы вернуть утраченную личность обратно, узнать, кем он был. А кто — сейчас? Однажды Деласар, вновь бережно складывая записи заснувшего, наконец обнаружил вместо несвязных предложений смысл. «Блаженной Юностью» были названы рассказы, первыми сотворённые Кимсаном. О далёком юношестве близнецов, о мирных днях после первого поцелуя в шкафу. — Он не должен был кануть памятью так далеко, — шептал Деласар, наблюдая за беспокойно спавшим в стороне, и их с родной сестрой прятала тень. Высокая эльфийка, на плечи которой опадал медный каштан волос, держалась куда бодрее старшего брата. — Это нормально. Разлагающийся разум всегда обращается сначала в счастливые моменты далёкого прошлого. Продолжим давать лекарства, и постепенно он придёт в себя. — Меньше всего я желал ему безумия… — Не ты в нём виноват, Дэл, — а Нилатрия оставалась до чёртиков циничной. Даже слишком импульсивной для Посланницы, но тем и захватывала дух. — Его память давно крошилась, с нас взятки гладки. А Кайстис — ну уж точно лучший, кому можно такое отдать на поправку. Он сделал всё, что мог. Деласар помотал головой. За три года после гибели Кимсана жизнь обратилась сущим кошмаром для него, хотя, признайся Сэлдори себе в этом честно, он назвал бы сущим кошмаром время и задолго до них. Уже тогда, когда Безупречного начали подкашивать болезнь и бредовый поиск блудливого брата. — Я попрошу ещё лекарств. Песни и сказки даровались Кимсану с подачи Деласара неустанно. Лекарствами же считались и жреческие методы исцеления разума, и народные, чтоб его, средства, и все возможные алхимические шедевры особенно одарённых Посланников. Истинным блаженством было осознавать — Безупречный всё-таки шёл на поправку. И день, когда он впервые обнаружил в себе сознание, Деласар нарёк первым днём их знакомства. Первым днём истории, которой было суждено начаться сначала — там, где Сэлдори согласился оказаться забытым, но не согласился отдать своего самого родного человека безумию.***
«Не потеряй свой безупречный цветок. Останься для него тайной.
Останься его заботливой тенью, мой Грач»
Слова Атессы убаюкивали, кружа в подсознании Деласара пленительной песней. Очередную ночь ему было суждено провести в спальне Боне, сторожа мирный сон. С тех пор, как Кимсан начал вставать и свободно передвигаться по храму, служители настояли на том, чтобы Деласар нашёл ему дом — по их мнению, это лучше сказалось бы на восприятии больного. Несмотря на выздоровление, даруемые собратьями советы оставались не слишком-то обнадёживающими… Те наказывали вести себя с Кимсаном аккуратно, не вываливать на его память все истины сразу, ведь разум мог попросту не выдержать. А это означало, Деласару ничего не оставалось, кроме как смириться со своим исчезновением в забвении и начать с Боне всё сначала, как будто те знакомились впервые. «Может быть, однажды… Мне так хочется верить, что однажды»… Минул ровно год со счастливого мига воскрешения Безупречного. Позднее лето в Белой Астре, особенно в Арэше, было на удивление сырым и промозглым. За прошедшее время многое встало на свои места. Беглянку так и не поймали — На`ан скрылась от преследователей и никоим образом не позволяла себя выследить. Она, казалось, сквозь землю провалилась, но Деласар не посчитал это за провал. Он, в конце концов, положил конец истории Борона. «И коли вдруг возродишься, коли вернёшься, жизни тебе больше не осталось… Кровь и отсутствие времени опрокинут песочные часы. И твоя истончившаяся душа, которую ты продолжал безбожно тратить на колдовство после смерти, ведь другого ресурса у тебя не осталось…» И Деласар продолжал сливаться с шипящими тенями, храня покой того, кто, исписав десятки страниц с воспоминаниями, искал безмятежность под одеялом. Но Кимсану предательски не спалось. Сегодняшней ночью он отчётливо себя осознавал, а осознание накаляло подозрение о слежке. Воспалённый разум шептал, что окна распахивались, хотя были наглухо заперты. Шелест воздуха щекотал за плечи навязчивым присутствием, но как ни пытайся отогнать наваждение — бесполезно. Деласар скрывался без излишнего рвения, ведь не верил, что роковой ночью Кимсан проснётся по-настоящему. Спустя же мгновение тот, кто месяцами бредил, к обескураживающему удивлению… вскочил с постели. Ровно встал на ноги, озираясь слишком осознанно для лунатика. «Кимсан?..» В комнате по-прежнему царила гробовая тишина. Окна, что недавно, казалось, шелестели, взаправду были плотно заперты. На глазах у молчаливой тени Безупречный проковылял, встряхивая головой, к подоконнику. Вцепился в него руками. Порывы прохладного воздуха щекотали порозовевшие от лихорадки щёки — откуда, если всё закрыто? Боне долго так стоял. Наблюдал мрак сырого летнего города, самого криминального и нелицеприятного в Астре, но вместе с тем — удобнейшего, чтобы спрятать человека от слежки. «Что творится в твоей голове, теперь, когда повезло очнуться, стать собой прежним? Прежний ли ты…» Тоскливая мысль ударила Деласара. На свои накопления он купил Кимсану этот самый дом: двухэтажный особняк на окраине Арэша, прекрасно защищённый им и его союзниками, должен был стать убежищем новоиспечённого писателя. Но что творилось в его голове, одним богам оставалось известно. Наблюдая, словно хищник, притаившийся ради поимки добычи, Деласар дрогнул лицом, скрытым под маской. — Лучше бы я умер тогда, — разбил тишину тоскливым шёпотом Безупречный, и Сэлдори окатило ледяной водой. Так оглушающе звучали столь робкие слова. Кимсан обернулся в сторону прихожей, взъерошив слегка влажные волосы. Всё сырое стекло виновато, к которому не повезло прислоняться. «Безопасны ли ночные прогулки в городе, имени которого я не знаю?» Даже при условии, что нет, Кимсану было всё равно. Он желал запрятаться в тенях. Потому стремительно, подчиняясь телесной памяти, нашёл нужные вещи и ключи, а затем покинул дом. Бурое пальто ещё в прихожей оказалось накинуто на плечи, были надеты высокие сапоги, и Боне их даже зашнуровал дрожащими пальцами. Прохладный воздух встретил настойчивым объятием и выбил последние остатки грёз из головы, позволяя наконец прочувствовать нынешнюю жизнь. «Я помню, что погиб после нападения Посланников, и другом мне стал тот, кого я никогда не забуду», — стало первым заключением того, кто, беспардонно игнорируя опасность хождения по ночным улицам, побрёл по ним. Сан даже не знал дороги, но едва ли его это останавливало. — «Кайстис покинул меня, когда я пробудился. Я очень долго восстанавливался и погрузился в писательство — моей главной темой стали воспоминания о юношестве. В бреду я исписывал десятки страниц каждую ночь, и, кажется, только сегодня я начал понимать это так ясно». Рассасывавшийся бред, к прискорбному сожалению, радости не приносил. Кимсан ускорился, переходя на бег, подобно глубокое дыхание было способно пробудить всё ещё хворые лёгкие и придать сил. За ним, поражённая до глубины души, по крышам высоких зданий уже неслась взбудораженная тень. «Я хорошо помню свою первую и единственную любовь. Страстно вожделея душой и сердцем собственного брата, я верил, что с ним одним мы поделим целую жизнь на двоих. Но с тех пор, как Посланники подарили Борону трагичную гибель, мои мечты обратились трухой. Мой любимый человек слишком навредил ни в чём неповинному миру, и отныне ему суждено обрести покой на плане мотыльков, а однажды переродиться лучшим человеком…» Кимсан знал, что дом принадлежал ему. Кажется, официально особняк оформили на него Посланники — те, кто ныне покровительствовали некогда измученному бедолаге. И по сей день Боне верил — птицы желали лишь добра. Его бы устраивало это… Не трещи сознание по швам, не приноси мучительную пустоту. И вечный вопрос: откуда я всё это помню? Когда успел узнать… Должно быть, всё — истории Кайстиса или добрые сказки полюбившегося голоса. Боне не заметил, как, минуя кровожадно спутанные лабиринты улиц, выбежал к покатому холму. Устрашающий обрыв там, внизу, разбил Арэш на несколько частей — на нижний и верхний город. А Кимсан продолжил нестись, вбирая всеми лёгкими долгожданный воздух, пока не спустился к самому краю и не сумел остановиться. Бешено вздымалась грудь. Он жил. «Так… Я — потерявший свою любовь, пропащий человек, которому суждено провести остаток жизни за пергаментом? С уходом Борона я расхотел рисовать… Не притронусь больше к пейзажам и портретам. Не желаю… И гончарное ремесло отныне — не моё». За тоскливым зрелищем продолжал цепко наблюдать проницательный взгляд. Впрочем, ныне он принадлежал уже двум птицам. Чёрный грач сидел на плече Деласара, что держался на крыше и рассматривал одинокую фигуру того, к кому не мог так просто подойти, как прежде… «Ты ведь забыл меня? Забыл мою истинную личину, забыл Вэла, ты забыл всё…» — Рената, почему я не могу просто рассказать… — Нельзя, — отчеканила топорным голосом птица на плече, осадив Деласара настолько осуждающе, насколько вовсе мог осадить фамильяр. — Ты должен хранить цикл, импульсивные решения уже не единожды приводили тебя к проблемам. Отныне нельзя позволить пропащей душе кануть в пучины сомнений по неосторожности. Его разум хрупок. — Тогда… — смиренно поджав бледные губы, Сэлдори кивнул в сторону Кимсана. — Сделаешь это для меня? — Сделаем это вместе. Тебе не хватает храбрости, Чёрный Грач, приблизиться рано или поздно придётся. Деласар махнул рукой. Рената сорвалась с плеча, и в прыжке с крыши Грач слился со своей птицей, метнулся вниз, к Безупречному — тому не пристало ходить одному по городу, полному дрянных людей. — О-сан-ка! — прокричал пернатый, взывая поднять голову. На лице Кимсана проступило изумление. — О-сан-ка! Чёрный глаз, чёрный глаз! «У тебя всегда была безупречная осанка, Сан…» Безупречный инстинктивно вытянул руку, позволяя птице спикировать и вцепиться в ткань его пальто когтями. Хватка отрезвила, а бурный порыв ледяного ветра растрепал поблекшие локоны, несколько отросшие, что их можно было уже завязывать в пучок. — Незрячая ворона? — «прямиком как я». — А, или грач… Кажется, грач. Слишком уж стеклянные очи взирали на Боне, не моргавшие, пернатый напоминал замысловато сложенный механизм, никак не живое существо… Или слепой, старый? — Зрячая! Зрячая! — упрямо проскрежетал он, но голос был женским, и Безупречный озадаченно замер, усомнившийся в реальности происходящего. Говорящих птиц он не видел прежде даже в самых дивных своих воспоминаниях. Тело потяжелело. Пронизанный почти осенней прохладой, Боне в тоскливой, измученной попытке поймать наслаждение принялся рассматривать город. Арэш хвастался этажами блеклых зданий, пиками башен, именно здесь кипела преступность, как нигде более в Астре. На центральной площади возвышался храм, как ни парадоксально, принадлежавший Наталису. Эльгида и преступное отребье умудрялись существовать бок о бок, но да, верно, первая занималась поиском оккультистов, а Арэш населяли отпетые воры, грязные мошенники, бандиты, не обходилось без убийц… Не лучшее место, чтобы получить дом от Посланников, но в верхний город сброд совался редко, от прочего мира там прятались те, кто мог себе позволить лучшую охрану. Кимсан по велению судьбы оказался почти таковым. Лакомый кусочек, если окажется лишён защиты. Отвлёкшись от лицезрения округи, он снова всмотрелся в глаза птицы, что сложила крылья совсем напротив. Безупречный не желал, чтобы их покой нарушали — больно успокаивал этот холод в очах грача, — но пришлось. Ночные улицы — и правда, совсем не место для прогулок. Боне этого не заметил, но Деласар в теле Ренаты — да. Проницательный взор зацепился за фигуры в церемониальных тёмно-красных робах, метнувшиеся в сторону обрыва по крышам зданий, под навесами и вдоль теней… «Стоило ожидать их появления мирным утром…» Незнакомцы звали себя Алым Сопротивлением. Нападали на незащищенных в ночи, и хотя официально ставили себя в Арэше, как отпетых воров, после столкновения с ними никто более не возвращался в свой дом. «Мерзкие работорговцы под прикрытием… Когда-то Алое Сопротивление внушало надежду и уважение, то были воры, в поступках которых простые люди видели светлый смысл. Что осталось от них теперь, какой сброд ещё прикроется их именем?» — Мост! Прыгай под мост! — проскрежетала птица, и одолеваемый паранойей Боне на удивление быстро смекнул, что к чему. Вспомнились все кошмары о преследовании, о гложущей невозможности оказаться в надёжном уединении. В объятии родного дома, коим всегда был человек. И вот оно — первый вестник опасности на пути беспамятного, в предрассветных лучах они горели бы, подобно крылья феникса. Кимсан и Деласар бросились в разные стороны: Безупречный кинулся к подвесному мосту над обрывом, а Грач разделился с Ренатой и невидимой дымкой устремился вдаль, в сторону преследователей. «Моя верная подруга останется с тобой, а ты — вспомни, каково это, бежать. Не всегда птицы несутся следом, чтобы навредить…» Куда чаще под их крыльями обретаешь дом. Адреналин бил в кровь. Кимсан не знал, от кого скрывался, но доверился — его всё ещё вели инстинкты в какой-то мере. На глазах у Сопротивления фигура Безупречного рухнула с обрыва, на деле же — приземлилась на потаённый выступ. На плече восседала птица, с бесконечно разумным, почти человеческим пониманием взиравшая на того, кому отныне подругой стала. Хотя, парадоксально, но Рената ею всегда была… Просто Кимсан не помнил. Фигуры в робах неслись, заряжая воздух предвкушением вечной потери свободы. Ни одна душа не желала попасться в лапы поддельного Сопротивления, но сколькие попадались, ещё искренне веря, будто оно приходило с благом? Грязно-пепельное небо насытилось кремовыми расцветками, но вскоре начало бы голубеть — разгорался ласковый рассвет, озаряя вовсе не ласковый город. Но сгустились тучи, и в одно мгновение на мир обрушился ливень — он реками понёс прочь всё тщетное. Растерянный Кимсан, пробуждённый желанием жить, неповторимым и твёрдым, поймал внимание Ренаты. Она порхнула, уводя за собой, зазывая следовать вниз, по уступам. В обрыве под мостом рассыпались самые зловещие и неприглядные районы нижнего города — обитель нищих. «Среди разрухи проще всего затеряться, потому ты ведёшь меня туда?..» Рената кружила, осталось лишь следовать за ней, пока тяжёлые капли стучали по ткани одежды. А Деласар смотрел свысока, вновь с очередной крыши, расцелованной бронзой на миг выглянувшего солнца. Визгливое рычание послышалось сквозь шёпот дождя: вслед Кимсану готовились спустить псов-охотников, напичканных магией тварей, способных передвигаться по вертикальным поверхностям с прыткостью пауков. Для того они и имели столько же лап, обречённые на мучения и уродство невинные души. «Уже никак не спасёшь… Им путь — встретить Майвейн. Что до вас — вы, подонки, согрешили достаточно, чтобы открыть себе дорогу в ад при жизни». Деласар не раз ловил себя на специфичном понимании морали. Эльфийские пальцы, облачённые в скрипучие перчатки, выхватили из колчана стрелу. Натянулась тетива, ставшая проводником в последний путь, и со свистом острия вонзались в плоть увечных зверей. Стрела за стрелой просыпались дождём и останавливали ползучих псов до того, как они достигали обрыва. Скулили, объятые лаской Майвейн. А Деласар, упиваясь замешательством Сопротивления, рухнул вслед за Ренатой и Кимсаном — его облачённая в чёрное фигура скользила прытко по тонким спускам, не оступаясь ни на едином хлипком пути. «Какой сюрприз — кто-то из вас оказался сообразительнее…» Под ногами хлюпала вода. Затаившаяся фигура в красном пряталась между выступами, норовившая спуститься за Кимсаном самостоятельно, но столь неудачно разоблачённая Деласаром. Тенью Грач метнулся за спину неприятелю; показываясь из ножен, в умелой ладони сверкнуло лезвие кинжала. Удар пришёлся рукоятью и выбил дух, даря обещанную путёвку в ад при жизни — когда работорговец вернётся в сознание, его будет ждать череда неудач. Деласар оттащил тело прочь, беспардонно отшвыривая ногой чужое оружие. Стилет с лязгом скатился в обрыв. Кимсан обернулся на звук. Он покорно брёл за Ренатой, но вновь поймал себя на недавнем подозрении — на подозрении о мистическом, интригующем покровительстве. Подобно собственная тень стала живее, и ей хотелось верить больше, чем самому себе. Пальцы сжались, прячась в рукавах, и только серый свитер начинал постепенно промокать под пальто… Вслед за ударом воцарилась тишина. Безупречный обрёл долгожданное спасение, рухнув вниз с крайнего уступа — он приземлился, пролетев несколько метров, только удар отдался в ноги и заставил заныть колени. Десятки повозок подобно ленивой реке двигались вон из города по дорогам, с которых дождь смывал гниль и серость. Главное — затаиться. Безупречный потерял Ренату, но уже не думал о ней, прошмыгнул под навесами, вода с которых стекала водопадом, и оказался ближе. Уже насквозь промокший, всё ещё пытался закрыться от погоды, схватился за край обоза и нырнул в него. Его спрятала ткань, натянутая между двумя крупными ящиками. Мысли успокоились не сразу — потребовалось время, чтобы пульс утих, и они снова стали слышны. «Неужели я… Жив? Неужто эта ночь — первая и единственная ночь, вернувшая мне меня… Что, чёрт возьми, произошло? Эта птица, это странное чувство присутствия, эти незнакомцы в красном, с ума сойти…» Растирая продрогшие ладони, Боне рискнул выглянуть из-под ветоши и вновь увидел там, на тракте, крупную птицу со стеклянными глазами… На плече у невиданной прежде фигуры. Незнакомец казался озадаченным, стоя на месте и иногда озираясь, он отдалялся с каждой секундой, что обоз уплывал вдаль. Не понимая, плодом ли его воображения являлся мистический наблюдатель или самой настоящей истиной, Кимсан засматривался несколько секунд, пока, расцелованный каплями дождя, не скукожился между ящиками.«Ты так отличаешься от них. От нищих, от алых преследователей… Такой осиротевший… Так тебя понимаю. Нужно доехать до ближайшего трактира и там согреться… А затем найти безопасную дорогу обратно домой…»
Кимсан, потерявшийся в собственном разуме и продрогший, даже не узнал в фигуре Посланника. Он отдался дрёме, очнувшись лишь спустя десятки минут, когда волей случая был разбужен лучами вернувшегося солнца и увидел проплывавший мимо трактир. Судя по просторам полей, что окружали повозку, Арэш остался позади. Ватные ноги сами понесли прочь из обоза, по слякотной дороге к радушно приоткрытой двери. Призраком невзрачным Кимсан вошёл в зал под любопытный взгляд трактирщика. Пепельно-золотистый сигрус с рысиной головой поджал ухо и только плечами пожал, когда Боне отмахнулся и не стал делать заказ — у него и медяка с собой не было. — Хотя бы тёплую накидку? — из доброты душевной предложил сипящий рысь, и Кимсан кивнул, обнимая себя руками. Он выбрал стол в самой тени, подальше от пытливого внимания, пускай кроме сигруса здесь никого и не нашлось… В зале царила тишь, солнце превращало дощатый пол в золотой витраж, и отчего-то странное желание оборачиваться на дверь одолело Безупречного. Вечная нужда убедиться, что кто-то зайдёт, подобно этот кто-то — призрак потерявшегося в закромах памяти брата. «А если попытаться вспомнить, что именно происходило со мной до нападения Посланников?» Но разум полнился малодушной пустотой, непостижимым непониманием… Если до собственной смерти у Кимсана ещё выходило складывать мозаику, то теперь он не знал, с чего начать. Только тёплая малиновая шаль оказалась заботливо уложена когтистыми лапами на плечи. Боне благодарно кивнул, отвлёкшись на сигруса и не заметив бесшумно раскрывшейся двери. Бесконечно жаль, за нею всё равно стоял не брат, но да мертвецы не могли прийти, правда? Мертвецам место на плато мотыльков. «Кого же ты ждёшь, мой писатель?» Участливая мысль сопровождала Деласара в его встревоженном наблюдении за Боне. Не составило труда нагнать Кимсана, и тенью, сбросившей с себя капельки воды, Грач прошёл к столу, за которым одиноко сидел он. Нельзя больше терять… Спокойный голос не выражал ни угрозы, ни корысти — он напоминал журчание ручьёв в глубоких снах о Кайстисе: — Могу ли я присоединиться? — прошептал Деласар, и осторожная игра началась. Было бы правильнее снять маску и не внушать ужаса одним только видом, но она давно стала частью лица, нет, даже самим лицом. — Я друга своего здесь жду… И вы наверняка… Кимсан снова кивнул. Едва ли он имел силы вести с кем-то диалоги, одинокий цветок посреди пустоши, где никто не собирался протянуть руку помощи и поделиться живительной влагой, всякий норовил с безбожной наглостью сорвать. Но Сэлдори не собирался срывать — меньше всего он желал навредить Безупречному и исказить его взгляд на мир.«По крайней мере, отныне твой разум будет лишь исцеляться, а не рваться, цветок паслёна»
— На Пыльном спуске такой ливень шёл, словами не опишешь, здесь он всё-таки щадящий… — минуту спустя Сан заговорил. Впервые так гладко и доверительно, немного осипшим голосом. Заболеет ведь… Дрогнувшая эльфийская ладонь опустила в центр стола кружку с горячим гранатовым напитком — Деласару хватило времени его заказать, а Боне даже не заметил. — Прошу прощения? — Это не алкоголь, — объяснил Сэлдори. — Гранатовый чай. Он согреет горло. — Благодарю, — хмыкнул Кимсан. — Но пусть больше чая достанется вашему другу. — Как можно отказаться от горячего граната в такую погоду? — Деласар с долей усталости удивился, ведь этот напиток являлся любимым напитком Безупречного — он просто обожал гранаты. Так сложно держаться чужаком, играть в честную ненавязчивость, не хватает сил — срываешься, надавливая слишком сильно. — Ты прав, на Пыльном спуске было весело полчаса назад, толпа людей в красном неслась за одиноким путником из верхнего города… Но у тебя получилось спрятаться, Кимсан. «И пора понять, что мой друг — ты. А какого друга ждёшь сам?..» Затуманившийся взгляд Сана поднялся резко. Полный страха, до крайности затравленный, встретился со скрытым лицом. Но озадаченному Боне повезло понять — он уже видел эту фигуру, там, в пути. Широкий капюшон поверх зловещей маски с резьбой продолжался иссиня-чёрной тканью, усыпанной птичьими перьями. Пышные, они блестели в бирюзовых кольцах, не звенели, лишь шептали тишиной. Багровые доспехи показывались из-под полотна, и слишком тонкие для человеческих руки… Лидер нападавших у амбара не вспомнился, иначе бы Безупречный точно сказал — это был он. Зато вспомнился голос. Голос, который по ночам пел песни и рассказывал сказки, прогоняя кошмары. Пряный, но не скрежещущий сладостью, он безупречно подошёл бы пророкам, которые не кричали, лишь соблазняли вслушиваться в размеренное течение собственных слов. Осознанность в глазах Кимсана заставила Деласара невидимо улыбнуться, и он кивнул: — Моё имя — Деласар Сэлдори. Я являюсь Посланником, сыном Тихой Дочери, которому судьба велит хранить твою безопасность с тех пор, как случилась трагедия. Всепоглощающий покой, источаемый самим мраком во плоти, холодил. Кимсан отстранился, настороженно выпрямляясь. Тонкая нить симпатии к тому, кого даже Кайстис простодушно хвалил, перебивалась дикой опаской, ведь весь мир… Весь мир как будто подстроил для Безупречного ложную реальность, которой он был обязан следовать. Или эта реальность давно превратилась в правду? — Я и сам в состоянии о себе позаботиться. — Безусловно. Но я хочу вернуть тебе память, — мягкая настойчивость сработала. Кимсан аккуратно обнял пальцами ручку кружки и даже задумался, испить ли. А если яд? «Уже не пугает…» — Истинную память, — продолжил Деласар. — Окончательно собрать мозаику собственными усилиями, ни от кого не завися… Не в праве Посланника манипулировать тобой, так что, можешь быть уверен, к воспоминаниям ты вернёшься сам, без незваного вмешательства. И, играя на потаённом любопытстве Кимсана, Деласар хорошо знал, как подарить ему крупицу оживляющей надежды. Простого человеческого интереса — как редок был этот ресурс в их мрачном мире. Вместо продолжения Грач отрезал: — Допей чай и пройдись до ближайшего плато мотыльков, оно на юго-востоке отсюда. Тропинка приведёт… Я буду ждать тебя там. Боне моргнул — Деласар исчез. Оставляя после себя горький запах аконита и прохладную дымку, отчего-то Кимсана, наоборот, согревшую. Был ли смысл не доверять тому, кто запомнился единственным спасением? Нет… Боне давно потерял возможность собрать логическую цепочку в одиночестве. Он помедлил буквально десяток минут, согревшись и частично обсохнув. Плато встретило рассветным полумраком и певучей тишиной. Её лишь иногда перебивало жужжание проносившихся мимо насекомых, сосны возвышались под самые небеса, а иглы проминались подошвами, опавшие и пожелтевшие. Брести мимо сизых крестов, но знать, что тела под ними не закопаны, что по плато развеян лишь прах… Нежно-голубые мотыльки окружили Безупречного, спрятавшие упокоенные души умерших в собственных крыльях, и разлетелись вмиг, стоило тому остановиться. Деласар замер у одного из крестов. Сбив ладонью с него пыль, кивнул на эпитафию. — «Вернуть можно всё», — озвучил он, — «но не погасшее пламя жизни». Здесь хранится прах безымянного странника. Это его последние слова. Рядом с крестом горела белая свеча, и пламя её оставалось единственным напоминанием об умершем. Хранило последнюю щепотку его жизненных сил. Боне хмыкнул. Он долго не знал, как начать. — Не могу так просто взять конфетку из рук чужака… — но гранатовый чай, стоило признаться, в итоге выпил. Поданный чужаком в маске, не святая ли наивность… Наивность или неминуемое смирение с любым исходом. — Не люблю конфеты, слишком сладкие, — Деласар аккуратно прислонился к бездушному кресту спиной и теперь наблюдал за человеком, который пришёл к своему единственному спасению. Верно, ведь прочие живущие позабыли о Боне. Если На`ан и пыталась искать живую душу, то терпела поражение за поражением. Наверняка отчаялась или забыла. А Кимсан выглядел крайне чудесно в малиновой шали вместо пальто. Захотелось вернуть ему тёплую одежду, но ничего, они не задержатся здесь. — Любишь метафоры? — продолжил Сэлдори. — Посмотри на наше знакомство, как на знакомство владельца кота с владельцем удивительного сада. Твой кот — а именно твоя память, — путается в моих растениях и топчет их. Тебе выгодно обезопасить кота, а мне выгодно сохранить растения — твою душу. Дивный цветок… «И мне до одурения прискорбно осознавать, что я объясняюсь с тобой, словно чужак…» Кимсан внимал каждому слову. Но тоска, разъедавшая его изнутри, велела петь об ином — о человеке, память о котором жила вечно даже среди безумия. — Меня больше волнует сердце, закованное в алые цепи. Сердце, усыпанное шрамами, сердце, не раз истекавшее кровью, — весьма тосклива исповедь осиротевшего. Её было горько слышать. — Сердце моего брата. Принадлежавшее ему, искалеченному и замученному, человеку, который жаждал бы уничтожить каждый уголок этого святого места… Он сильно похож на меня. Был, пока я собственноручно… — Не превратил его в обречённого, — завершил Деласар, чтобы не заставлять произносить страшную истину вслух. Вспомнились ползучие псы, виденные час тому назад. Грач не желал невинным существам зла, но знал, что из-за проделок учёных они познают безмятежность лишь одним способом — погибнув и однажды вернувшись вновь. Деласар испытывал к Борону что-то похожее. Кимсан виновато поднял взгляд, норовя обнаружить утешение в словах того, кто должен был знать все секреты, хранимые мирозданием. — Он обрёл покой? Деласар помедлил, прежде чем кивнуть. Не хотелось давать Боне надежду и сообщать, что осколок души ещё был способен вернуть его брата обратно, пусть и ненадолго. Стоило построить доверительные отношения и объяснить перед тем многое другое. — Его тело сожжено. У Майвейн в руках ни одна душа не ведает ни ужаса, ни мучения, ни скорби. Даже принадлежи она самому обречённому чудовищу, его ждёт новый путь… Никакого ада вне жизни не существует, — если только ты не отдался забвению Вирналена. Деласар медленно подошёл к Безупречному, и с лёгким свистом вокруг них снова разлетелись мотыльки, унося трель хрупких крыльев с потоками прощального летнего ветра. Тёмная зелень и бронзовое золото окружали, словно рядом рисовал картину тоскующий художник. — Посланники никогда не лгут, Кимсан. Ни один из нас не имеет права от своего истинного лица соврать человеку. Мы способны лукавить от лица иллюзорных существ, способны нарушить сделку, когда дело касается переговоров с врагом или нужды срочно перехватить заговорщика… Но в такие моменты… Ладони невесомо легли на плечи Сана. — У тебя нет причин мне врать, — они уже начинали договаривать друг за другом. Деласар поймал себя на улыбке. — Верно, — кажется, всё получилось. Новое знакомство таило в себе аромат утренней свежести, сырого мха и коры многовековых деревьев, что целовали макушками крон небеса. А те чистыми становились, вновь расходились тучи, обнажая благосклонную серебряную лазурь. — Расскажи мне всю вашу историю с братом от начала и до конца. Попробуй… С юности и до последнего значимого момента. Кажется, ты пишешь об этом, верно? — «Блаженную юность», — подтвердил Безупречный, когда они вдвоём побрели прочь с плато мотыльков, искать путь к его дому, где и были сложены, перевязанные тонкой нитью, все воспоминания. — Мне кажется, пока всё до последней крупицы не вспомню, не смогу отпустить. «Верно. Ведь в твоём разуме нет самого яркого воспоминания из прошлого — просьбы Борона вернуть его, если того не окажется рядом. Ведь воля на то будет не его…» — Я помогу, — по воздуху метнулась ввысь птица. Вскоре опустилась на руку Деласара, и он улыбнулся шире — об этом могли оповестить лишь сощурившиеся и очень ясные глаза. — Я приглашаю тебя в путешествие по местам ваших воспоминаний. Мы способны воссоздать всё вплоть до маленьких деталей. — Но в чём твой интерес? — резкому вопросу следовало быть заданным куда раньше. Деласар был поражён, что это случилось только сейчас. — Каков мотив напоминать выжившему об обречённом, о нарушившем святые заветы? — Таков, что без памяти о важном и любимом ты — не ты, Кимсан. И душа, и память — не твои. «И это осознание отличает меня от твоего брата». Объяснение удовлетворило его. Мягкая улыбка Безупречного осветилась благодарностью, подобно потаённо он помнил и знал, что где-то оказался обделён пониманием, брошен на произвол судьбы и оставлен с треснувшим разумом наедине. Но Сэлдори оставался поблизости и никогда на произвол судьбы не бросал, пусть даже так страшно ошибся, когда напал на братьев и нанёс неверный удар… Лично был ответственен за болт, который впился в хрупкую шею Кимсана. Но всё, пожалуй, к лучшему. Особенно теперь, ведь Деласар намеревался исправить совершённые ошибки. Намеревался не подвергнуть Кимсана опасности. Весь оставшийся путь до дома он учтиво наблюдал за ним, шагая позади. Рената оглушительно гаркнула в какой-то миг, заставляя Боне резко обернуться и пропеть: — Это твоя птица спасла меня от преследователей? — Работорговцев, да. Знакомься, это Рената. — О-сан-ка! О-сан-ка! — Говорящие птицы, ну даёте… — Когда-нибудь я расскажу тебе её трогательную историю. А пока… Хочешь посмотреть, как мы с ней умеем? Вопросительно приподнятая бровь Кимсана послужила ответом. На его глазах Деласар утонул в яркой вспышке, метнулся вслед за Ренатой и вселился в неё через клюв. В облике птицы принялся наворачивать по чистому небу спутанные узоры и наслаждался тем, как очнувшийся Безупречный восторженно, но немного смятенно с непривычки улыбался. Взмахнув крыльями и издав изящную трель, Грач спустился к Кимсану и вновь вцепился в его плечо когтями. Как в самый первый раз, когда встретил у обрыва. — Это я спас тебя от преследователей, — на сей раз заговорил мужской голос. Женский вторил ему: — Сэлдори бывает непробиваемо настойчив, когда чего-то бесконечно желает. — Я как в сказку попал, — искренне поразился Кимсан, опустив указательный палец на грудь птицы и деликатно её обласкав. — А ты в облике птицы чувствуешь прикосновения? — Как птица бы их чувствовала — да, — раскрыв клюв, пояснил Деласар. Смущённо Сан отдёрнулся, и не успел извиниться, как Грач рассмеялся. Выглядело несколько забавно, ведь птица не выражала эмоций, но звук издавала заливистый. — Не смущайся. Мы с Ренатой делим одну оболочку. Грач — лишь моя вторая форма, фамильяр, они — неотъемлемые помощники Посланников. В каждой из форм живёт душа-соседка. — Тогда… Мне приятно познакомиться с тобой, ночной спаситель. И с тобой, Рената, — доверчиво подарил ещё одно кусающее за сердце признание Кимсан, и Деласар встретил то самое тепло, которого так долго ждал. Хотелось боднуть птичьей головой щёку Боне, но, пожалуй, он не смел позволить себе так сильно фамильярничать. — А мне с тобой, заново пробуждённый. — Я счастлива, что больше ты не спишь крепким сном. «Мы так скучали по тебе бодрствующему…»