Мы просто желали касаться.
Правда, не знали, как правильнее это сделать.
И предпочли искать повод дотронуться друг до друга в вечном сражении.
***
— Знаешь, Кимсан… — задумчивый голос младшего брата впервые за пару часов отвлёк от лицезрения поросшего паутиной потолка чердака. Его им обоим приходилось видеть из раза в раз в моменты, когда Герберт снова прибегал к своему гениальному способу наказания. Кимсан, тело которого уже ломило от лежания на полу, едва приподнялся и воззрился на абсолютно столь же тоскливого Борона. Наказаны они были, разумеется, за ночёвку в шкафу, за «неподобающее отношение к отцовским вещам», вываленным на стол, и наверняка глава семейства ещё немало там себе надумал. — Ты никогда не думал о том, что мы с тобой — конченные идиоты, раз уж… — Какое многообещающее начало, — перебил близнеца Сан, даруя тому пытливую и очень подлую улыбку. Не так давно оба брата поняли, что чувствовали друг к другу явно больше пресловутого желания послать ко всем порождениям Бездны, и больше во много раз, чем должны были просто родственники. — Тьха, — но младший Боне всё ещё предпочитал делать вид, будто ничего этакого ночью в шкафу не случилось, ведь привык, что грубость и отрицание — единственно верный способ защититься. — Я хотел сказать, мы ни разу отсюда не сбегали. Вот ни единого. Каждый хренов час торчали целую вечность, мёрзли, отказывали себе в удовольствии, а только открой эту громадину, и всё — мы на свободе. Устремив взор к окну, что располагалось прямиком на крыше, Кимсан, однако, гениальную идею брата выбраться на свободу разделил с трудом. — Мы не хотели получить ещё больше, Борон… Об этом ты не думал? Герберт ведь зайдёт, обнаружит, что нас здесь нет, и всё… Он обязательно придумает альтернативу, где спасительного окна уже не появится. — Но только не сегодня, — настал тот заветный день, когда младшему брату шило в одном любопытном месте уже не оставляло права покорно слушать отца, а натура жаждала всё большего риска. Безупречного это забавляло. Он встал позади Борона, что выкручивал оконные ручки. — Они ведь с Мираной снова уехали. Это значит, у нас есть свободные сутки. Никто не придёт, никто не накажет… И этот олух поверил, будто мы будем здесь все эти сутки сидеть? Бесстыдную улыбку Безупречный не смог сдержать. Упиваясь разгоревшимся озорством, он воссиял. И, конечно же, никоим образом не смел отказаться, ведь там, где была обретена поспешная близость единожды, её хотелось желать вновь и вновь, чаще, крепче, дольше, за каким угодно занятием. — Ну-ка, давай, — вскарабкавшись и оказавшись на крыше первым, Борон вытянул Кимсану руки и помог вылезти вслед за собой. Окно захлопнулось, а братья, не сдерживаясь от хихиканья и хватая друг друга за плечи, попытались не поскользнуться на разъезжавшейся под ногами черепице. Должно быть, по-дурацки смотрелись юнцы, при свете дня убегавшие по крыше отчего дома, но мысль о подобном становилась лишь большей причиной для смеха. — Путь домой нам теперь заказан, даже ключей нет… — Вот здесь-то Герберт и узнает… Ну, придётся ночевать в пещере, — прискорбно заключил Безупречный. Вскоре повезло спуститься, спрыгнув с козырька над террасой, и преспокойно шмыгнуть прочь через лабиринты живой изгороди. Лишь бы поскорее убежать со двора и не разозлить садовника или любящих посплетничать служанок, которых Герберт вечно оставлял здесь в роли галок, последить за сыновьями. — Как-нибудь обратно заберёмся… наверное. А переночуем в амбаре, он больше похож на нормальное обиталище, — весело отметил младший брат и не постеснялся поддаться искушению — ухватить старшего за ладонь. Переплёл свои пальцы с пальцами Сана, словно столь тесный жест, дарующий близость пряной кожи, был исключительной необходимостью, а не жалким сердечным пожеланием. — И у меня даже есть культурный план на наш сегодняшний день. Ты мне доверяешь? — Как никому и никогда, мой чуткий грубиян, — пропел Безупречный в ответ. И вновь — смех. Вновь вера в то, что дальше — только лучше, и пока им всего по семнадцать лет, жизнь жаждет впечатлений, никак не заточения в четырёх стенах. Но с культурным планом не посчастливилось повременить. Младший брат уж точно не вовремя упустил из виду старшего сразу, как они вдвоём забрели на ярмарку посреди Адонио. Она, пестрившая красками и соблазнявшая ароматами чудесных примеров кулинарного искусства, манила ещё и изобилием напитков… Так уж вышло, Безупречный питал дикую слабость к яблочному рому. Но, пока всякий человек хмелел от него в здоровой степени, Кимсана подпускать к сему чудному напитку было категорически запрещено — хватало пары глотков, чтобы тому затуманило голову. Старший Боне мгновенно обращался тем ещё бесстыжим дураком, и хотя театр одного актёра обычно длился недолго, вразумительного объяснения ему не находилось. Может, какой-нибудь жрец и нашёл бы причины. — Кимсан, смотри, это те самые магические гирлянды, которыми ты хотел украсить наш амба… — увы, договорить Борону не удалось, ведь, обернувшись, он узрел прямиком напротив дурашку, который безмятежно потягивал из чаши яблочный ром. Источая пряный аромат с долей кислинки, напиток обласкивал сжатые губы Кимсана и был почти до конца допит. Мутные глаза уже выражали некую потерянность, и они же были причиной вскинутых рук раздражённого Борона. — Когда ты успел?! Кимсан, а ну отдай эту дрянь… Но Безупречный с ехидным хихиканьем отшатнулся. Он так по-лисьи сощурился, что от обалдевшего и неприкрытого трезвым самоконтролем внимания побежали мурашки по спине. Естественно, пока Борон задумчиво бродил по ярмарке и упивался изобилием радостей, оторвавшийся и затосковавший Кимсан где-то успел слямзить этот ром. Ходил себе неподалёку, наслаждался… — Не искушай меня! — в собственной беспомощности оставалось только простонать. И кто же знал, что очередная нелепая случайность будет для них обоих причиной сблизиться, судьбоносным толчком к истине? Ведь Кимсан совершенно не чувствовал себя виноватым. Он, облизнувшись довольно, как наевшийся сметаны кот, даже на восклицание корящее нашёл, что ответить. И соблазнять близнеца ему казалось гениальной идеей в подобном состоянии… Может, потому ром и утащил? — Я давно искусил, — непосредственно заявил Безупречный. — Или случившееся в шкафу осталось в нём же? Брови Борона поползли вверх, а губы сомкнулись в узкую полосу. Больше всего смущала эта простодушность напившегося. Она напрягала младшего брата ровно так же, как веселила старшего, ведь столь свободным и развязным он позволил себе быть, чтобы вырваться из золотой клетки. Поперёк горла уже надуманные границы встали… Вновь пальцы переплелись, и с сияющей улыбкой Безупречный, осознавая даже больше, чем мог бы, оказался утянут братом прочь. Борон найдёт десять тысяч способов вернуть в трезвый разум, ведь он до мозга костей был ошарашен таким напором и не знал, как отвечать… Отвечать на чувства под флёром опьянения, которые на деле куда реальнее, чем в чистейшей трезвости. Ярмарка минула. Обнажилась улица, названная до крайности странным образом — улицей Тягучих Ланей. Ходили легенды, из-за некогда жившей на ней сироты, ставшей приёмной дочерью гончара и полюбившей лепить из глины неуклюжие, до одури растянутые фигуры животных. В частности ланей. Дом гончара и его дорогой дочери однажды сгорел, и никто не знал, куда пропали они сами. Не нашлись даже кости, зато фигурки ланей пережили жар пламени, так и остались разбросаны по улице. Миновали годы, всё былое смывала погода, люди подбирали творения сироты, но они продолжали появляться то там, то здесь. Поросшая малахитовой травой дорога вела далеко к конюшням, да и до черты леса оставалось шагать не слишком долго. А в нескольких тропах отсюда, за парой лукаво спрятавшихся холмов располагалась хорошо замаскированная тюрьма, которую охранял очень смешной гном. Борон как раз хотел отвести туда Кимсана, познакомиться с весёлым товарищем, но не в таком же состоянии… — Так! — взяв ситуацию в свои руки, младший Боне обнял старшего за обе щеки и навис над ним. Немного подыграл хмельной интонации: — Ты что-нибудь расскажешь мне, сладкий? Вразумительное. «Нужно понять, насколько всё плохо…» — Я? — до чёртиков приятно оказалось наблюдать Борона так близко. Что же они творили? Всегда нужно кому-то чем-то пожертвовать, чтобы сближение пошло как по маслу, куда уж там в трезвости… — С удовольствием! Итак, во время правления семьи Альбе эльфийский анклав считался самым незащищённым местом Белой Астры. Говорят, всего двое наёмных убийц перерезали уйму служанок и беспрепятственно грохнули молодого принца! Потом пропала принцесса, отправившись в великое путешествие в попытках выкрасть душу возлюбленного и навек заточить под своей кожей! До сих пор поговаривают, что её можно отличить по алым глазам, чёрным-чёрным кудрям, а откликается она на прозвище Чума… Ведь везде, куда она приходит, случаются несчаст… — Я не про вызубренные тобой параграфы по истории и культуре! — в сердцах развёл руками Борон. — Сосредоточься на мне сейчас. На чём-нибудь вразумительном из последних времён, где мы с тобой находились вместе, например. Вспомнишь? — ох, поспешил. От шкафа-то ещё не отделался. — Да-а-а… Ирония в том, что после протяжного и такого томного «да-а-а» Борон совершенно не хотел знать подробностей, ведь услышать наверняка пришлось бы совсем не рассказы о безобидных драках в материнской пекарне. А в юношестве младший Боне оставался донельзя категоричным, не желавшим развязывать язык уязвимым и опьянённым, посему лишь удручённо выдохнул, крепче обнял брата за ладонь и повёл за собой. Неминуемое повлекла за собой неожиданная паника Кимсана. Больно много стражи бродило по улице — они наверняка расследовали жуткий случай недавно произошедшего ритуального убийства. А Кимсан ну очень не любил людей, особенно в юношестве, из-за чего столкновение с возможным допросом ввело его в лёгкое оцепенение. — Бороша, давай правее… Ну между домами пройдём и выйдем к твоим конюшням… Я сказал, мы сворачиваем сейчас же! — оттаяв, вскрикнул он в абсолютно мирный и не предвещавший беды момент. Борон ощутил себя тряпичной куколкой, которую дёрнули за нить — с такой силой Кимсан его утянул в тесное объятие двух домов. Продравшись через колючие кусты, близнецы оказались зажаты с обеих сторон стенами, а страх замкнутых пространств был последней каплей, лопнувшей терпение младшего. — Довольно! Я тебе что, сопровожд… — он рявкнул это так громко — ещё немного, и стража точно обратила бы внимание на возню и шелест растительности. Но Кимсан уже не только паниковал — он умудрился разозлиться, и Борон оказался грубо прибит им к стене. Ладонь опустилась на губы — единственный действенный способ заткнуть. Подобное уже становилось своеобразной традицией — сначала шкаф, теперь улица, что дальше? Последовало яростное сопротивление. — Кимсанфх, мы сейфчас же уфходим отфсюда, или мало не покафжется… — Да заткнись ты хотя бы сейчас! — Я фсам тебя зфаткну… Пожалуй, да. Традицией. Ведь к сухим и бледным губам Борона, как и в прошлый раз, мгновенно прижались желанные, бархатные, те самые — из запретных фантазий. «За что ты такой приставашка…» — проскулил внутри младшего брата сломленный зверь, который изнывал от влюблённости, знал о влюблённости, верил во влюблённость! И влюблённость же отрицал. Ничего не мог сделать, ведь старший Боне выбрал наиболее подлый вариант близости — беспомощность, которую нельзя оттолкнуть. А хочется ли?.. Нельзя совратить опьянённого и забвенного — страстно верил Борон в свои семнадцать, и сколь бесчестно перестал верить в далёкие тридцать, когда забвение обратилось последним способом вернуть большую любовь. — Ты ведь тоже раскрыл этот секрет, Сан? О том, почему целуют чаще всего именно в губы, — прохрипел обессилено юный волшебник. Пряность уст напротив ослабла, и те отстранились, вдоволь наигравшись с нижней губой Борона. Кимсан смотрел настолько трезво, что создавалось впечатление — поцелуй случился бы и без вмешательства дурмана… Существовал ли дурман вовсе? Наверняка… Или Борон слишком испугался, перепутав яблочный ром с чем-то ещё? Подавив волнение в голосе и увидев, как удовлетворённо дрогнули губы Сана, он выпалил: — Чаще всего — чтобы предупредить бессмысленные разговоры… Не слышать ненужных, так осточертевших слов. Так что, как я и сказал, это я тебя заткну. Пальцы вжались в грудки близнеца, подтаскивая его ближе. Губы Кимсана проиграли напору Борона, размыкаясь, позволяя игривому языку проникнуть и наполнить, и пока на щеках обоих трещал румянец, раскрываясь бутонами терпких цветов, поцелуй делил пополам общую душу. Общее чувство. И он продолжался бы вечность: эту самую вечность, во власти которой влюблённые беспомощно искали место на предплечьях друг друга и с лаской накрывали локти, во время которой обретали спасение в запретном трении ослабших из-за неги тел. Уже не меззийский поцелуй… Уже не попытка заткнуть. Но знание — хочется найти тысячи причин, чтобы спрятаться от всего мира и целоваться дальше. — Ты… снова пойман, — и вновь голос Кимсана преисполнился неискусственной трезвостью, словно истинные желания прорывались далеко за пределы опьянения. Старший брат отстранился нехотя, в последний раз поцеловал Борона в уголок губы и почувствовал, как его уста слабо пульсировали. Накрыв их пальцами, задумчиво улыбнулся. — Ты слишком подло со мной поступаешь, — с долей необъяснимой обиды прошептал младший брат. Сокрушённое понимание, что пути назад отрезались один за другим, несло следом ясное осознание: скоро их случайности обратятся закономерностью. Борон боялся. — Но, братец… — Никаких «но». Мы уходим.***
— Эмили, прошу тебя, сделай что-нибудь, — пока Кимсан отстранённо стоял поодаль, Борон благодарил мир за удачу — сегодня за скакунами в их любимой конюшне ухаживала хорошая подруга. Она учтиво уставилась на братьев и сразу смекнула, что к чему — однажды, именно когда им повезло гулять втроём, старший впервые пал жертвой яблочного рома. По совместительству рядом с конюшней находилась лавка, названная «Кровными узами» — Эмили Петраш нередко делала близнецам большую скидку на цветные фонарики и прочую атрибутику для их совместных праздников. В том числе и целебные настои она продавала, посему сейчас без лишних слов кивнула и зазвала за собой. — У меня есть кое-что с маслом из маковых зёрен. Обычно оно усыпляет, но в дивном симбиозе с лимоном, чёрным перцем и мятой… — Звучит непримечательно, — признался Борон, буравя Эмили взглядом. Обожательница строгих красных костюмов, она всегда коротко стригла каштановые локоны и вела себя, как истинная гелторка. Впрочем, почти являлась ею — лишь малая доля астрийской крови текла в мрачной леди с аристократическими манерами. — Но масло так масло, мы планировали провести вместе весь день, а тут оно… — Масло? — встрял плохо расслышавший Кимсан, заходя в помещение, украшенное венками из засушенных цветов, что свисали с потолка и пускали по воздуху пикантный аромат. С остринкой. Безупречный, правда, находил эти венки и букеты сравнимыми с вениками в дешёвых банях. — Брат, не разговаривай со всякими фермерами, пойдём отсюда, ты не должен так поступать со мной. Знаешь же, я с детства боюсь фермеров… Предплечье Борона вновь оказалось поймано, и он чуть не улетел прочь благодаря нечеловечески крепкой хватке Кимсана. Вырвался чудом. — Тебе понравится эта «фермерша», я уверяю. — За фермершу лишишься скидок. Пей, придёшь в себя, — снисходительно усмехнувшись, Эмили подошла к товарищу и протянула ему фиал со спасительным отваром. Петраш была одной из немногих подруг братьев, на которых волком не смотрел Герберт. Всё, как нравилось ему — образованная, с детства самостоятельная, уже занимавшаяся делом… Отец даже пытался намекнуть на нужду брать такую в жёны, но братья не питали к Эмили чувств по объяснимым причинам. Что до неё — никто этого не знал. Кажется, Петраш имела молодого человека. Ходили слухи, молодой человек мог оказаться молодой леди. — Вы хотите отравить меня, тётя, — промычал Кимсан. Легенда с фермершей не пришлась по вкусу — он отшатнулся и замотал головой. — Не буду. — Ну, всё… — терпение Борона лопнуло окончательно. — Я больше не могу возиться с этим пельменем. — Как ты меня назвал? Пельм… — договорить не вышло. Младший брат наступил, с дерзостью истинного главы их маленького семейства ухватив Кимсана за подбородок. Тот от неожиданности раскрыл рот, и фиал оказался опустошён. А старший Боне, глумливый и подлый кот, настолько кощунственно сопротивлялся — пришлось держать за челюсть и не позволить выпустить всё обратно, наружу. Но наконец заветные глотки были сделаны, и с каким же облегчением Борон это осознал… — Через несколько минут он будет в порядке, — Эмили прошла за стойку. Заметив, как младший зашарил по карманам в поисках оплаты, строго мотнула головой. — За настой мне ничего от вас не нужно, даже не думай. — Вот оно как… — отпустив прокашливавшегося Кимсана, Борон благодарно кивнул напарнице. Поджав губы, несколько секунд рассматривал её, хмурую и задумчивую — впрочем, Эмили всегда таковой была. — А вот мне от тебя ещё кое-что нужно. Отпустишь Оптимиста подвезти нас кое-куда? — С лёгкостью. Истинная же натура Безупречного, бесконечно артистичного и способного обвести вокруг пальца подлеца, обнажилась прямиком к моменту, когда Борон вышел за пределы конюшни и уже попрощался с Эмили. Кимсан стоял, трезвый как стёклышко, и по всему его виду можно было счесть небывалую обиду. Борон, держа за поводья коня, уже почти поверил, что его близнец попросту пришёл в себя, но нет, смоляные глаза полнились колким огорчением. Их истинным спутником на все времена. — Если хочешь знать, это был просто яблочный сок, — процедил Кимсан, норовя раздеть Борона догола собственным взглядом, распустить его душу по швам и понять, наконец, что между ними творилось. Младший брат так и замер рядом со скакуном, а буйный летний ветер рвал с деревьев сочные зелёные листья и кружил ими, гнал простых людей на пикники, пока осень не напала с промозглыми ветрами. Она близилась — ещё немного, и задышала бы в спину. — Тогда к чему был весь этот цирк? — гулкая досада заскрежетала в груди. С самого детства, как бы нежно ни приходилось обращаться с Кимсаном, он находил способы выбить из колеи и принести неудобства, словно наслаждался причиняемым вредом. Но это — известная история, неизвестным оставался вечный вопрос «почему?», который задавал себе Борон, уже уставший тянуться. Ведь каждый раз, когда приходилось, младший встречался с непробиваемой стеной, с заигрывающим и вновь отталкивающим братом, с тем, кто приближался и снова уходил. А Кимсан прекрасно знал ответы на все вопросы. Но ему так не хватало чего-то, что сорвало бы с лица маску, заставило признаться, почему именно он вёл себя недостойно с самых первых лет и до семнадцатого года. Заветного года. «Почему ты не можешь обо всём забыть и наконец отбросить предрассудки, младшенький? Почему не можешь напрямую сказать, что чувствуешь всё то же самое?» — клокотало в душе, а сам Безупречный боялся, ненавидел себя за это слабодушие, за неспособность первым разрушить стену… Хотя сколько раз наносил по ней удары? Уже дважды, рвущийся навстречу, дающий знаки, давным-давно готовый принять, но не готовый попытаться быть принятым. Чем больше он привязывался, тем больше, путаясь, заменял тепло на ненависть… — Хотелось посмотреть, как долго ты будешь верить в моё непонимание. Удобное оправдание всему, что я делал, правда? — уязвимо прохрипел Безупречный и обошёл брата. Борон отшатнулся, позволяя ему забраться на Оптимиста — белоснежного скакуна с удивительной серебристой гривой, — и в один прыжок оказаться в седле. Кимсан натянул поводья, а заржавший конь встал на дыбы. Вскоре — ринулся прочь. «Ох, даже так… Просто бросишь меня здесь? Устроив всё это, заставив думать, будто ты готов ко мне лезть лишь по ночам и в моменты опьянения?..» — Кимсан! — глухой рык Борона почти упрашивал, молил не бросать его в одиночестве, но оставалось только наблюдать, как брат уносился всё дальше и дальше, а ветер усиливался, подобно сама погода благоволила этому бесподобному упрямцу, важнейшему и желаннейшему. Запрещённому всем миром. Хоть что-то во вселенной, ну хотя бы что-то могло им благоволить? Уязвимо рассмеявшись над самим собой, Борон отшатнулся и почувствовал, как ветер в попытке утешить игриво растрепал его волосы из пучка, заставил их прядями небрежными опасть на изуродованное шрамом лицо. Уже готовый уходить, младший Боне в самый последний момент заметил, как Кимсан развернулся и понёсся прямиком на него. Более ни разу не сворачивая, на необузданной скорости, и выражение лица подлеца дарило столько же облегчения, сколько вводило в окончательный ужас непонимания. — Хватайся! — воскликнул Сан, в последний миг уводя скакуна в сторону и подавая руку. Чудом Борон, уцепившись за виновника всех своих терзаний, вытянул ладонь и оказался втянут на седло позади. Под развесёлый хохот они вдвоём развернулись и ринулись прочь, пока Оптимист отбивал копытами хаотичный ритм, а ветер свистел в ушах, бесповоротно портя причёски уже обоих. — Дурак! Ты — бессовестный, надоевший мне своими фокусами дурак, красавчик Джек! «Вру. Не в этой жизни тебе суждено мне надоесть». — Все фокусы для того, чтобы ты меня крепче любил, — смелости хватило сказать лишь это, и Кимсан скосил глаза назад, на Борона. Из-за дикой скорости тому пришлось обхватить близнеца за талию. Худощавые руки скользнули вдоль боков, а пальцы сцепились на животе, заставляя улыбаться от понимания близости их общего объятия. Будучи лишь семнадцатилетним парнем, Кимсан так сильно жаждал ответной любви, ключа, способного привести к объяснению этим чувствам, но находил способы только лукавить. Всё потому что… — О, не переживай, сейчас я обниму тебя крепче и покажу, как сильно люблю, — все мысли перебил шёпот из-за спины. Борон вжался сзади, опуская подбородок на плечо брата, и его дыхание у уха заставило мирно прикрыть глаза. Забавно — от поцелуя всё ещё пульсировали губы, извечно напоминая им обоим о важном… И почему нельзя попросту выкинуть лишнее из головы? Как просто жилось бы. — Ты что-то хотел мне сказать? Кимсан снова метнул взгляд в сторону и наконец увидел любимые очи совсем напротив, ожидавшие того же самого — младший Боне весь вытянулся, выглядывал любопытно, хитрюга. Так кто из них сделает первый шаг? — Ничего, — нервно сорвался Безупречный, только усмехнулся криво и устремил взор вдаль, к зеленеющим кронам и холмам — редкий лес уже окружал их, охватывая ветвистыми объятиями и даруя безмятежное спокойствие с верой, что время ещё появится… У них обоих будет ещё столько времени. — Я хотел спросить, куда ехать. Где эта твоя тюрьма? — Ах, да… Давай так, — руки Борона вытянулись, накрывая ладони Кимсана сверху и путаясь в поводьях вместе с ними. Касаться хотелось всё больше. Путей назад не осталось.***
— Всё, что тебе нужно знать перед знакомством — этого гнома зовут Уснул, — трель птиц манила куда больше времени провести в лесу, — организовать обед, например, — а мысль спускаться в какие-то тюремные катакомбы совсем не прельщала, но Кимсан хотел познакомиться с другом Борона. Ему не было всё равно. — И, молю тебя, Сан, не спрашивай его, уснул ли он. Реакция… будет громкой, испугаешься. — Ага… — пропустив всё мимо ушей, Безупречный пронаблюдал, как брат отворил таинственный люк в земле, предварительно смахнув прочь засушенные листья. — Путь в тюрьму посреди леса? — Зачарованный, его видят только те, кому сюда можно. Его мне Уснул показал, — пожал плечами младший Боне, уже по традиции ухватывая старшего за ладонь и утягивая за собой. Сырые каменные ступени оказались слишком крутыми, но свет факелов, что поблёскивал снизу, увлёк и успокоил. — А если кто-нибудь решит сбежать и найдёт его изнутри? Это же такой простой выход, — вслепую следуя за Бороном, но умудряясь не навернуться и его не повалить следом, Кимсан всё же ловил себя на простом человеческом счастье. Вот так забыть обо всём и покорять Миару, как будто ничто и никогда их вдвоём не остановит. — У Уснула никто не убегает, — отмахнулся Борон. — Он — смотритель части для осо-о-обенных преступников. Калеки, наркоманы, смертельно больные и прочий сброд, который норовят огородить, обычно здесь обитает. Они и шага сами по себе не сделают, куда уж в скрытый люк лезть… — Снова мне за вами прибираться, гиены поджаренные, — басовитый голос гнома эхом отбился от стен нижних коридоров тюрьмы, и младший Боне, хохотнув, быстрее потащил старшего за собой. Он уже давно хотел познакомить брата со своим забавным товарищем, да и нормальным казалось в юности — по-доброму хвастаться связями в запрещённых местах, уж за тюрьму-то их обоих Герберт не погладил бы по голове… Впрочем, как и за всё остальное. — Вот уж уморительно, как ты умудрился найти друга именно в тюрьме? — Безупречный прытко шагал за близнецом по сырым лабиринтам не слишком приятно пахнувших коридоров. Здесь заключённому и с ума можно было сойти — теснота, извечная темень, неприятные проблемы со здоровьем и орущий гном — целый букет. — А ты где друзей находишь? — подколол Борон. Он всё ещё не забыл Кимсану россказни о том, как тот полгорода соблазнил, когда на деле даже не целовался до него ни с кем. — В постели? Но старший Боне никогда не лез за словом в карман. — Конечно. Ты же мне друг. Ответ пришёлся исчерпывающим. Дальнейшую дискуссию прервал Уснул — ростом едва ли по грудь обоих братьев, с длиннющей седой бородой, с ушами, усыпанными ярко-голубыми серьгами, да с выжженной пустыней на затылке вместо волос. — Вашу ж матушку! — не ожидая увидеть гостей, гном спугнул Кимсана оглушительным вскриком, и тот отскочил бы прочь, не придержи его за плечо с искренней лаской Борон. — Ты каким боком здесь оказался? И почему тебя двое? Вот тогда-то старший Боне хорошо понял, почему его сюда привели. Пока ошалелый Уснул обдумывал существование такого редкого воплощения в природе, как близнец обыкновенный, Кимсан нервно хохотнул и одарил Борона испепеляюще двусмысленным взглядом. В нём плясало столько бесов — не пересчитаешь. А братья ведь всё ещё за руку держались, бессмертные — уж гном-то не оценил бы подобную близость. Благо, увлёкся иным. — Ты не говорил ему, что у тебя есть я?.. — Я хотел посмотреть на реакцию, это же так забавно, — расхохотался Борон, приветливо пощекотав фалангой пальца покрасневшую щёку Сана в подобии извинения. — Все знают о нас с тобой, а он нет, и тут хоба! Двое… — Меня зовут Кимсан, приятно познакомиться, — смиренно хмыкнул Боне. — И я — брат-близнец вашего, эм… друга? Взорвавшийся хохот вновь заставил вздрогнуть, да ещё мурашки пустил, целую ораву! Почему не все существа мира ценили тишину и внимали ей? — Якорь мне в за… ах, ладно, ты ж не друг мне, а пока всего лишь друг моего друга. Я — Уснул, иногда сквернословлю, и я понятия не имел, что у Борона есть брат с такой же миленькой мордашкой! Загляденье. Я проспорил этому засранцу, напроигрывал в карты, теперь он только и ищет способы надо мной поиздеваться… Сколько я тебе теперь должен? И впрямь не поверил, что ты у нас в двух экземплярах уродился… Но дальше всё пошло как по маслу: пугающий гном хотя бы не начал кидаться на гостей со смертельными объятиями, зато радушно пригласил прогуляться до поста смотрителя, где за небольшим столом стояло несколько стульев. Рухнув на один из них, Уснул почти сразу достал бутыль с крепким коньяком. — Пить будете? — Нет, спасибо! — синхронно охнули ошалевшие близнецы. — А чего? — За здоровый образ жизни, — процедил Кимсан — любитель яблочного сока по совместительству, — и опустился на табурет. Борон не удержался, снова хохотнул, заметив, с какой педантичностью его любимый брат осмотрел поверхность под собой, стряхнул невидимую пыль. В тюрьме-то ему не понравилось бы очутиться взаправду… — Моя ж кочерыжка, как можно быть такими похожими и непохожими одновременно… «Ох, знал бы он, как часто я смотрю на Борона и задумываюсь о том же самом…» Стало немного обидно. Кимсан не раз жаждал познакомить одного своего друга с Бороном, но то в младшем просыпались ревнивые нотки, то не находилось настроения, то он наконец-то собирал волю в кулак и решался, а друг-то жил великим путешествием и отнюдь не всегда находился в Адонио… За долгие годы они так ни разу и не пересеклись. Но всегда можно попытать удачу ещё раз, особенно в миг, когда отношения налаживаются. — Ой, Санким, я тебе такую историю сейчас расскажу, — наливая коньяк себе, Уснул звучно хлопнул ладонью по столу. Вот уж за сегодня Кимсан точно с ума сойдёт, с его-то чистоплюйством и утончённым нетерпением к столь расхлябанному поведению. — Заткни свою варежку, Уснул, ты как заговоришь об историях, хоть сквозь землю провались. — В общем, твой Бороша… — Усну-ул… — … умудрился пробраться на один светский ужин из-за этих, ну, связей в Коллегии. Я уж думал было, он собрался секретики выведывать у богатеньких, подслушивать и зад греть, но, топор мне в прощелину, он попытался подкатить к одному эльфу с древними анекдотами! Над ними даже моя бабка бы не посмеялась… — Уснул, он был похож на… — отчаянное оправдание Борона утонуло в громогласном продолжении. — Да знаю я, что все эльфы на девчонок похожи. Знаю я, что ты перепутал. Умыкнуть он у неё что-то хотел… У него, вернее. Так, короче, Сан, попутал твой Борон берега и после анекдотов конкретно так полез руки распускать. Подумал, сейчас очарует девицу и вещицу-то слямзит, а девица оказалась богатеньким и тщеславным истеричкой, тьху… Сыночком самых высокопоставленных, о как! На неприятности твой Бороша напоролся, в общем. А самое смешное… — Не спрашивай у него, Сан… — Что-о же было самым смешным? — а как было не спросить? — Паренёк поразмыслил часок и запоздало допёр, что ухаживания ему понравились. В общем, выпросил у родителей всё это скрыть и решить побыстрее, сжалился, так ко мне и закинули Борошу разбираться, я здесь долго не по делу не держу, коль нет нужды — отпускаю. Вот и познакомились. Какой он смешной в наручниках! Ты бы знал! Безумный хохот зазвучал адской песнью и землетрясением прокатился по всем коридорам. А самое смущающее — в этом ужасном смехе нельзя было отличить, надрывался только Уснул или к нему присоединился Кимсан. Борон уже жалел, что явился в Пепельные Казематы вовсе. Как же мог забыть про традицию гнома трындеть обо всём налево и направо? — Висит такой, унылый-унылый, боится даже дёрнуться. Свободолюбивый, ох как! Да не ной ты, Борон! Парнишка потом ему посылкой нужную оккультную штуку прислал, когда понял, зачем вообще оказался облапанным, вот умора, — стальным кулаком гном добродушно «тюкнул» младшего Боне, да так, что тот едва не попрощался с плечом. — У нас у всех есть проплешины в шкафу. Ну, а ты чем занимаешься, Санким? Пока Борон хрипел от боли, Сан вовсю придумывал гениальную шутку на тему: «Ах, так я был не первым парнем, с которым ты пережил опыт соблазнения?.. Эльфы нравятся?..», но пришлось отвлечься от активной мыслительной деятельности и ответить: — Кувшинчики в свободное время леплю. — Кувшинчики — дело славное! — взревел Уснул и ударил кулаком по столу.Снова.
Опять.
Неужели нельзя было обойтись без этого? — А со страстями юными ты как? Небось все штабелями падают? — Падают, — трагично признался Сан, чуть было не пригубив немного коньяка, но вовремя отдёрнул руку от чашки. Вонзившийся в самую душу взгляд брата остановил. — Везунчик… — не скажи. Ведь когда испытываешь симпатию к брату родному, симпатии иных превращаются в удушающий капкан, не дающий прохода. Но, кажется, Уснул быстро заскучал. Он ещё покидался смущающими фактами, к счастью, уже о жизни собственной, а затем впал в ступор: уставился в одну точку и завис. Кимсана это, по меньшей мере, удивило — он протянул ладонь и помахал ею у лица окоченевшего гнома. Бородатый… посреди разговора заснул? — Уснул, ты что… — по правде говоря, фраза сорвалась с уст сама собой, а понял, что натворил, Сан позже. — Уснул? Прямо за столом, ну даёшь. Хрип Борона, тут же спрятавшего лицо в ладонях и поразившегося временному помутнению братского рассудка, сразу оповестил о трагичной ошибке. Выбитый из колеи старший Боне, дабы развеять обстановку, заулыбался во все тридцать два зуба. — Упс… Гном тут же встрепенулся, возмущённо уставился на Кимсана — кому понравится вот так быть вырванным из сладкого дневного сна? — и, разъярённый, запустил в него кружкой с остатками рома. Боне повезло увернуться, терпкая жидкость оросила брызгами соседнюю стену, а посудина отлетела куда-то к решёткам камер. Вот здесь-то и Борон опешил: обычно Уснул материться начинал на чём свет стоял, но предметами он ещё не швырялся. Слишком уж уязвимо относился к собственному имени, ну не любил уж совсем даже нежные подшучивания. — Ты мои предупреждения жопкой слушал, сладенький? — только и промычал Борон. — Вот это попадание, вот это точность! — не растерялся Кимсан. — Ты никогда не хотел предложить своему другу попрактиковаться? — В чём именно? — В метании снарядов, конечно же. Что до жопки — ты не так быстро перепрыгивай этапы нашего сближения. — Ну Уснул и уснул! — окончательно взбунтовался сонный гном, но Кимсан уже вставал из-за стола и норовил в очередной раз с хохотом сбежать. На сей раз Борон присоединился к нему вовремя — ухватился за плечо и закрыл собой на случай, если обиженный Уснул продолжит кидаться, не дайте боги, уже бутылками. — Сан просто разволновался о твоём сне, прояви снисхождение, а! — А ну стой на месте, дурьё! Только я могу вас вывести правильно! Разогнавшись и продолжая бесстыже использовать друг друга как опору, близнецы с трудом неслись по лабиринтам в поисках того самого заветного выхода, а Уснул гремел себе решётками, бранился на заключённых, грохотал инвентарём. Он извинился бы в конце концов, предварительно поорав часа эдак два… Но время на это тратить не хотелось. Да, можно было задержаться, даже распить коньяк, однако Борон ещё хотел успеть провести Сана по пустынной пристани и отправиться в одно крайне любопытное место — культурный план не ждал. Но как же близнецы хохотали… Не переставали хохотать и тогда, когда Борон запрыгнул на Оптимиста, а Кимсан — следом за ним, на сей раз занимая роль обнявшего сзади. — Клянусь, это — самый счастливый день в моей жизни! — финальным штрихом первой половины райского приключения прогрохотало признание младшего. Словно гром среди ясного неба. — Самый? — с уязвлённой нежностью подловил Кимсан, смыкая пальцы в замок на груди близнеца и заглядывая через его плечо. Чтобы спустя мгновение ласково поцеловать в щёку, так непринуждённо, так кокетливо и одновременно невинно. — Один из, — сдался Борон, нескромно и честно улыбаясь тому, кто воззвал к тем самым стрункам его души, наконец-то…— И все — только с тобой.
***
Кимсан отложил кипу листов. В горле уже пересохло, хотелось смочить его и остановиться, а Деласар предусмотрительно вытянул чашу с водой, прохладной, налитой в один из перерывов. Хвостик лимона показывался из-под чистой глади. Сэлдори не пропустил ни единого услышанного слова, внимал как в последний раз, а самое приятное — улыбался. На забавных моментах того смешного дня искренне посмеивался иногда, в конце же концов совсем расслабился и сел в позу лотоса, лопатками прислонившись к стене. — Мне ожидать продолжения, верно? Ведь ваш день тогда не закончился, — заключил Деласар, не сводя глаз с Кимсана, и тот как ожил, вновь походил на самого себя, того искреннего мальчишку, который просто обожал делиться. Правда, Боне немного помрачнел, сжав листы до шепчущего хруста пергамента. — Дальнейший вечер… Совсем уж безоблачным он не запомнился, но был важен для нас, — воцарилась несколько неловкая тишина. Способ перевести тему, к которому прибег Сан, несколько удивил Сэлдори. — Ты всё не снимаешь маску. Позволь хотя бы узнать, сколько тебе лет? Наверное, есть весомые причины скрывать своё лицо. Стоило признать, Деласар выглядел забавно. Смахнувший капюшон, он по-прежнему оставался в маске — светло-русые волосы показывались взъерошенными прядями на затылке, виднелись и острые уши, но лицо упрямо скрывала стальная подруга. — Четыреста тридцать четыре, — с запинкой признался Деласар в конце концов, не без удовольствия замечая искреннее удивление Кимсана, смешанное с чем-то похожим на… воодушевление? Да, пожалуй, нечто близкое к тому. Сипнув носом, Сэлдори быстро осознал, что легче общаться им не стало, потому поспешил уточнить: — Для эльфа это смешной возраст, мы живём тысячелетиями… По человеческим меркам я — примерно твой ровесник. Может, даже на несколько лет младше. И вновь наступило молчание; в нём, казалось, так легко услышать биение сердца в груди сидящего совсем поблизости. Комнату заливало злато разгоравшегося утра, маленькие солнечные зайчики плясали по стенам, и впервые Безупречный нашёл свой дом настолько уютным, таким, каким и должен был ощущаться дом. Не пустым, без этого вечного порыва обернуться на скрип двери. Почудившийся, жалкий скрип двери. — Как ты сейчас относишься к этим воспоминаниям? — осторожно спросил Деласар, в глубине души даже диву даваясь с самого себя. Нелюдимый и местами донельзя равнодушный в отношении мира, беспрекословно жестокий, когда дело касалось убийства, до крайности милосердный в роли Посланника… Рядом с Боне он наверняка казался безобиднейшим существом в Атисе. Как называли обычно нелюдимых смертных, скованных в общении и неуклюжих во взаимодействии? Заучками?.. — Смиренно, — признался Кимсан. Откладывая, тем не менее, со слишком контрастной бережностью пергамент, он втянул носом воздух. — Такое чувство, будто это застряло там, в сотне жизней позади, и уже ничего не получится вернуть. Но ведь каждое слово — правда. Винить Кимсана за них было сложно. Субъективно — потому что Деласар не вожделел встретиться с его порывом вернуть Борона. Объективно — потому что Боне оставался обычным смертным, без оккультных амбиций и годами отточенных колдовских сил. Всегда мечтавший о простом и простому обучавшийся, Кимсан сейчас при всём желании не достроил бы логическую цепочку до «нужно обратиться ко всем запрещённым божествам, чтобы совершить невозможное». Для Безупречного смерть была всего лишь смертью. Окончательной точкой. Аксиомой, с которой не поспоришь. Так много вопросов хотелось ему задать, но слишком многие из них казались неуместно лишними. И вот, Кимсан словно прочёл мысли: — А если бы у Борона был шанс вернуться… в каком угодно обличье… сколько мне пришлось бы ждать? Деласар дрогнул и выпрямился. Вместе с ним зашелестели ткани плаща. — С момента окончательной смерти до момента перерождения проходит минимум тридцать четыре года. Теоретически, у тебя есть возможность прожить столько и дождаться его рождения… Но на практике это обратится грустной сказкой о старике и младенце. Если повезёт. — Зато… — едко усмехнувшись, Сан поднял взгляд к потолку. — Зато Посланники всегда дождутся, да? И этот укоренившийся холод, что-то бесконечно обиженное проснулось в нём, подобно память намекала и продолжала давить на своё — Посланники были виноваты в этой смерти, даже если справедливо принесли её, даже если оправдали со всех возможных сторон. — Мы-то дождёмся, — не менее холодно подыграл Деласар, не позволяя утопить себя в чувстве вины. Но — миг! — и Кимсан снова расслабленно расправил плечи, прислоняясь к стенке за постелью рядом с Сэлдори. Деласар скосил вбок блеклые глаза и несколько секунд задумчиво рассматривал застывший фарфор бледного лица напротив. — В «Блаженной Юности» ты упоминал желание познакомить Борона со своим вечно путешествующим другом… Ты помнишь о нём что-то? «Только наивный глупец понадеется на подобное…» — Да, — но надежда склонна загораться ясным пламенем там, где для неё совершенно, казалось, было невозможно найти даже скромный оплот. Кимсан пронзительно всмотрелся в эльфа, подобно только он был способен услышать, понять, дать ту самую неравнодушную обратную связь, которая становилась спасением из раза в раз. — Я знаю, что очень любил и уважал его. Он заменил мне отца, был самим понятием здоровой семьи, другом, наставником, всем… Я благоговел, этот трепет… Ладонь опустилась на грудь, к сердцу, но если у Кимсана оно ещё стучало, то у Деласара от неверия и счастья почти остановилось. — Я не помню ни имени, ни лица, но это родное чувство беспрекословного доверия я не забуду никогда. Он часто улетал по своим делам, — Боне использовал трактовку «улетал» и даже не обратил внимания, но Деласар очень хорошо за неё зацепился, — но я ждал его возвращения месяцами, иногда — годами. Я ждал его возвращения, как самые амбициозные смертные жаждут исполнения своих мечтаний. Ты… «Только не говори…» — В чём-то ты источаешь похожее тепло.