— Знаешь, чем продолжился наш день после побега от Уснула?
— Душевным разговором на пристани, где вы наконец раскрыли друг другу истинные чувства?
— Почти. На самом деле, Борон таил по-юношески коварное желание перед этим усладить меня обедом. Он ухаживал, пускай и оправдывал неравнодушные жесты простой нуждой. А меня влюбляла эта забота только больше.
Казалось, так будет всегда, не случится дня, наречённого концом.
***
Желанный перерыв на отдых затянулся за романтичным лицезрением алеющего неба из окна закусочной. Атис пестрил оттенками — со сменой времён года менялись и цвета облачного полотна. Особенно яркими они становились после обеда, насыщались, словно соком наливаясь. Царствовало лето, и багрянец властвовал над небосводом, дарил надежду неисправимым романтикам и любителям традиционных закатов. Весна обычно хвастала сизыми оттенками, зима — белыми, а осень — изумрудными. Небо казалось холодным всякий раз, когда лето покидало Королевство Белой Астры, но братья совсем не тосковали сейчас, ведь именно летом были окружены. За сытным обедом они оба молчали. Кимсан смаковал мясо окуня в медовом соусе, а Борон довольствовался острыми куриными крылышками — раскиданное по тайникам серебро не раз спасало от голода во время шкодливых побегов из дома. Но немая картина слишком затянулась. Удивительно предсказуемая для них обоих, скованных нарастающим желанием получить объяснения. Борон устремлял пытливый взгляд на Кимсана, а тот его вовсе не поднимал, ковыряясь вилкой в еде. Делал вид, будто очищал рыбное филе от несуществующих косточек. Неготовность начинать первым со стороны каждого — всё равно, что понимание… Рано им было тонуть в омуте чувств. Ведь если всё пойдёт наперекосяк, кто возьмёт на себя ответственность? После обеда наконец удалось вдвоём побродить по пристани. Воздух, на удивление, снова душным стал, как перед подлой грозой. Воды бушевали, пенистые волны в танце кружились у каменистых берегов, вдоль которых брели по-прежнему молчаливые близнецы. Молчаливые до поры до времени, ведь там, где нет сил признаться в чувствах, заговариваешь о несколько менее сокровенном. — Я заметил, ты в последнее время побаиваешься воды, — отметил младший Боне, не упустив из виду, как старший неустанно держался около него и осторожничал. Изменчивые волны пускали по рукам Кимсана дрожь и подговаривали отшагнуть от греха подальше. — Не просто же так, снова Герберт? Эти его треклятые тренировки по плаванью… — Бросил их вслед за тобой, — сухо произнёс Кимсан. Он норовил с немой просьбой о помощи ухватиться за локоть Борона, но потаённая вина за годами приносимую боль мешала сорваться, обрести близость вне игривых шуток. Озорной ветер растрепал вечно непослушные волосы братьев. Младший всё понял, подал руку вопреки сомнениям и тем самым вызвал благодарную улыбку. — После увиденного? — об упомянутом оказалось сложно говорить, уж тем более — с теплотой на сердце. Герберт, одержимый идеей натаскать детей во всём возможном и невозможном, озарился пристрастием к плаванью. Где он — там и сыновья. Мысль о непослушании угнетала, так что каждый день оба Боне начали проводить в купальнях. Но измождённые и вымотанные тренировками по фехтованию, походами в Коллегию и многими другими «хотелками» отца, обучались плаванью они вдвоём откровенно плохо. Ненависть к воде росла, и если бы только усталость послужила причиной… — Не только, — сравнявшись с братом, Кимсан почувствовал себя на толику храбрее, чтобы рассказать. — В то утро, когда ты отказался тренироваться, а потом ушёл… Борон вздёрнул бровь. Жилы похолодели от досады, ведь ему стоило тогда вовремя догадаться и не оставлять Кимсана наедине с этим тираном…***
Когда истощённый младший Боне невозмутимо признался отцу, что больше тренироваться не намерен, оплеуха была ожидаема, но не настолько ожидаемым оказался удручающий факт — с каждым днём Герберт зверел всё больше. Удар пришёлся оглушающим — зазвенела челюсть. Борон неуклюже отшатнулся. Он привык к подобному, любой бы привык, заперев на сотню замков мечты о нормальной семье, но ведь Сан… Сан, скованный параличом, стоял в стороне и с ужасом наблюдал, как его брата трясли над купальней, хватали за челюсть и — сколь уродливо звучит, — заставляли захотеть. Выкрикивали пресловутое «я столько трачусь на тебя, я вкладываю всё до последней монеты, и ты не можешь проплыть лишние пару-тройку метров?» Борону хватило смелости вырваться и, оттолкнув Герберта, сплюнуть ему под ноги. Он рос, росла и смелость в обнажении зубов, ведь никто не смел более ими с Кимсаном манипулировать — настало время защищаться. — Я сказал нет, а это значит — нет, отец. Если тебе что-то непонятно, заплати за очередную консультацию Валериана, он вправит тебе мозги, как всегда и делал. Но младший брат совершил поспешную ошибку — договорив, ушёл. Ярость заглушила очевидное понимание — злость отец сорвёт на оставшемся сыне.***
— Я пытался отбиваться, как и ты, но моё здоровье, сам знаешь, подводит в самые неуместные моменты, — бредя рядом, Безупречный старался повествовать ровным голосом, но он всё равно немного дрожал. — Он окунал меня в воду раз за разом, не давал вдохнуть, заявлял, что спасусь, когда научусь в ней дышать. А у меня перед глазами всё ещё стоят твои мокрые волосы, которые липнут к лицу после его удара… Всё тело будто ватой набили, я полнился холодной яростью, полнился каким-то… отчаянным неверием, что мы так живём с тобой… Ничего тебе раньше не сказал, чтобы не вызвать жалости. Но мне так хотелось… Так хотелось его… Тотчас стремительный, полный лютой мстительности взор Борона метнулся к тому, кто тоже всё сильнее норовил сдружиться с ответной жестокостью. — Что? — переспросил он, подобно подначивая. Кимсан промолчал, уводя внимание к волнам, но не договаривая самое главное. Потребовался вдох, глубокий и медленно вздымающий грудь, чтобы храбрости наконец хватило. — Ты сам знаешь, никто из нас не пролил бы слёз о нём. А ещё знаешь, что мне страшно находиться рядом с тобой. Ведь пока они держались рядом, яростно остерегавшийся сломиться перед единством Герберт продолжал буйствовать. В Борона впервые начало закрадываться понимание отвратительного поведения Кимсана — тот столько раз отталкивал брата жестоко и без видимых на то причин… Вероятно, боялся гнева отца. Вероятно, больше — пытался от этого гнева защитить Борона. — Эй, котёнок, — ещё не бывший кисой в далёкие времена, — знаешь, почему не стоит бояться воды, пока мы с тобой вдвоём? — Почему же? — Безупречный заулыбался, обрадованный попыткой брата его поддержать, даже если несколько неуклюже. В извинение за то, что ушёл в уязвимый момент? — Если на самую глубину вдруг свалишься ты, я свалюсь следом за тобой! — Борон беспардонно подтолкнул Кимсана к краю пристани, ещё секунда, и, казалось, его встретит само объятие бушующих волн. Но старший не дался страху так просто: всеми конечностями ухватился за младшего, вовлёк в мёртвую хватку его плечи и, пока они путались ногами, чуть за собой не повалил. — Даже не думай! Не смей толкаться! Я сделаю из тебя чёртов плот, Борон! Ещё один шаг, и… — Да ты сейчас нас обоих утопишь! Отцепись, я не толкаюсь больше! — Совсем, зараза, не вошёл в роль сострадающего, — обиженно фыркнул Кимсан, но некоторая лёгкость, на удивление, вернулась к нему. Благодаря прежде столь не очевидному осознанию: больше не на кого положиться в настоящей беде, если не на родного брата. Настоящей бедой являлся Герберт, грешно позволить ему одержать чёртову победу и разбить неделимый союз. Поражённый спутанными мыслями, Безупречный вытянул мизинец. Он наивно мечтал попросить о желании, которое никогда и ни при каких обстоятельствах не будет нарушено. И пока багряное небо отбрасывало на воды розовеющие блики, старший дарил младшему своей просьбой бессмертное откровение. — Пообещай, что никогда не утонешь без меня. — Обещаю. Борон подал мизинец в ответ, а кончики больших пальцев встретились и закрепили обещание. — Я обещаю, — он страстно жаждал это повторить, вселить больше святой уверенности. — Гнёт отца не продлится долго.***
Ближе к вечеру братья остановились у того самого заветного места — им оказалось плато мотыльков за чертой города. Прозванное Янтарным, оно отличалось от Сизых и Малахитовых цветом крестов. Служители Майвейн говорили, они олицетворяли будущий путь души, новую жизнь, избранную для неё богиней, но никогда не уточняли. Никто не знал, повезло ли тем, чей прах оказался среди Янтаря, и тяжела ли дорога избранных Малахитом. Плачущие ивы укрывали кресты под своими кронами, Мотыльки кружились в танце, даруя покой и невесомые объятия самой Майвейн. В те времена у Борона не было причин её ненавидеть. В те времена не было причин ненавидеть кого-либо вовсе, кроме отца. — Разве это не богохульно, приходить на пикник в такое место? — поинтересовался Кимсан, спрыгивая со скакуна первым. Шёлк травы ощущался, казалось, даже через подошвы, и старший Боне блаженно прикрыл глаза, обнажая лицо перед небом. Он обожал подобные места — всем сердцем отдавался любви к природе и уединению, находил духовные радости каждый раз, когда покидал город. — Мне, в самом деле, очень нравится погода Астры… Сколько бы мы с Валерианом ни путешествовали, в Меззии — слишком жарко для меня, в Гелторионе — промозгло… Морозы Союза даже представлять страшно. — Нет ничего богохульного в том, чтобы найти покой в руках Майвейн, — добродушно высказал мнение Борон, найдя удобное место, чтобы расстелить мягкое покрывало. — А никогда не хотел побывать в Чаще Непокорности? Ты только представь! Кровожадные звери, обращающиеся людьми, их угодья, их заветы и догмы, в конце концов… Смертные так часто норовят посягнуть на эти святые места, ну, а я надеюсь, что Чаща будет цвести и пахнуть, отпугивать чужаков кровожадностью обитателей… Если бы и пришёл навестить её, то с большим уважением. В будущем Борону и в самом деле пришлось побывать в Чаще Непокорности. Ещё до встречи с На`ан, в попытках вернуть брата к жизни, он забрёл в самое сердце Атиса. Увы, даже Шаси’Мэри’Манэрн, могущественная и тоскливая фэй, покровительствующая дикой охоте, не сумела подарить тому необходимый ресурс. Но подарила надежду, прошептав вслед «ищи и своё найдёшь, только не позволь себе остановиться. Миг промедления будет стоить тебе поражения, как и мне он стоил однажды». И силы, подаренные Мэри, помогли прожить ещё на несколько дней дольше. Она оказалась права. Но юность не пахла трагедиями, юность пахла любимыми хлебцами с сыром. Подарив пламени жизнь, младший Боне принялся обжаривать над ним лакомство и наблюдать за тем, как Кимсан бродил по округе. Упивался тем-самым-чувством. Свобода и непоколебимая безопасность. — Я уважаю твоё желание беспрекословно, но Чаща — не моё, всё-таки, — не без одобрения отметил старший. — Жизнь в ней слишком жестока. Мне ближе судьба странника, обретшего дорогу в желании подарить миру благо. — Как все эти герои, барды, воспевающие свои успехи? — Нет, — отмахнулся Сан. В последний момент спохватился, что брат всё сам делал, и ринулся ему помогать — предстояло нарезать закуски. Обед хоть и сытным был, но к вечеру голод всегда ярче давал о себе знать. Ловкими движениями старший шинковал свежий лук, попутно сетуя на то, как Борон неожиданно, в тайне от него опять закупился. — Знаешь, благо, которое не ждёт похвалы или песен. Мне нравятся этим служители Майвейн — те, что воины света, те, что всегда в дороге. Ты живёшь, делая чью-то жизнь легче, и твоя оттого становится такой. — Ты уверен? — с подозрением Борон всё-таки принял мысли брата. Просто ему подобные стремления иной раз чужды были. — Так можно однажды очнуться и осознать, что растратил себя на остальных, а сам пожить не успел… — Может, я просто никогда не верил, что заживу счастливо, именно так, как представляю, и заведомо отрезал для себя этот путь. И снова это проклятущее ощущение, что в каждом, даже незамысловато безобидном диалоге им суждено приходить к сложностям. Борон, стиснув зубы, только улыбнулся натянуто, а сам задался тысячей вопросов — как сделать жизнь Кимсана лучше? Бежать сейчас вдвоём было бы слишком опасно, бросать образование, обрекать его на судьбу двух оборванцев, за которыми точно увяжется погоня… Нет. Нельзя, момент не критический. — Ну и зря, — фыркнул юный волшебник, вручая Кимсану прутья. — Лучше насладись ароматом сыра или, как ты уже решил, богохульством в сторону Майвейн. Сегодня мы отдыхаем. Считалось, на Янтарном плато мотыльков прятались особенно любопытные бродячие духи. Они любили подслушивать легенды, рассказываемые останавливавшимися путниками. Голубые мотыльки в алом свете темнеющего неба превращались в фиолетовых и по-прежнему мирно кружились, иногда поднимаясь так высоко, что едва отличались от мелких крапин звёзд. Когда повезло вдоволь насытиться любимым лакомством, братья легли на каменные скамьи — хотелось насмотреться на небо. Вскоре, правда, Кимсан пришёл к выводу, что так и заснуть недолго, а Борон поспешил исправить это вопиющее недоразумение. — Время духам слушать сказки! — воскликнул он, вмиг переменившись. Коварная вуаль опустилась на взгляд раскинувшего руки младшего, а старший с интригой прокрутился на скамье и выпрямился. Он улыбался… Завороженно ожидал чего-то, что воодушевит его и заставит забыться. Однако Борон выбрал отнюдь не добрую историю — губы исказились в вероломной усмешке, готовые повествовать страшилку. — Я поведаю тебе легенду о призраке в бинтах по прозвищу Мечтатель… Свет, маэстро! Ловкое движение пальцев породило в воздухе липкий краснеющий туман, закруживший у скамьи. Глаза Кимсана разбегались — он, обняв собственные колени, наблюдал за единственным и любимейшим артистом в своей жизни. Но мурашки по плечам побежали крупные — они дарили предвкушение кошмара. — В далёком Сафоне, в самом сердце Меззийской Республики появился на свет простой человек, отнюдь не о простом мечтавший. И грезил он о чёрном колдовстве, грезил о бессмертии, о том самом всевластии, о каком мечтал не каждый лорд и герцог Белой Астры, не всякий безумный гений… — вслед за багряным туманом пришли шорохи. Загадочный шелест, словно шорох бинтов, породил очередным щелчком Борон. — Десятилетиями отчаянный Мечтатель отдавал бесценные годы своей жизни, посвящал их оккультизму и запрещённым школам магии, возносил демонам молитвы, проливал собственную грешную кровь, нёс в мир бездушные слова… И жаждал отомстить всем, кто когда-либо в него не верил. Всем, кто смел попытаться переубедить… Похолодел воздух, как похолодели жилы Кимсана, воззрившегося на фигуру брата в объятии алого тумана. Сколь тревожно он выглядел, совсем не простым и безобидным мальчишкой, сколь черно сутью своей, и сам багрянец служил этому сказочнику, служил каждому слову, которое тот испускал. — Из-за тщеславия собственного Мечтатель терял связи, терял друзей, хуже всего — терял самых близких. Переставая считать их близкими, коли не сходились интересы… Но его это не заботило. Ведь сердце жаждало добиться невиданного, верило — ещё найдётся время всё исправить, — звучный голос сбивался на устрашающий хрип. Борон всецело вошёл в роль, верно? — Говорят, Мечтатель всё-таки сумел стать сильнейшим. Однажды его могущество превзошло могущество богов, его руки научились поглощать души и уродовать. Мечтателю ничего не стоило решить, кому жить, а кому умирать… Одним словом способный уничтожить целую армию, он позабыл о важном… Кимсан, съежившись, молчал. Он уже готовился к ужасному концу, к кровавой смерти великого Мечтателя, который прожил целые годы перед тем, как сгинуть так невовремя. Туман становился объемным, тянул когтистые лапы со всех сторон, но стоило Безупречному оглянуться, снова притворялся ласковым облаком. Мотыльки разлетелись. Только духи, спрятавшиеся у склепов, окружали братьев и внимательно вслушивались, запоминая. — … но важное нашло его само. Мечтатель был одиноким человеком. Достигнув своей цели, он осознал — всё это того не стоило. Вся его жизнь того не стоила. Всё, что в конце концов он обрёл, потеряло цену без тех людей рядом, с которыми можно было разделить истинное богатство. — Дай догадаюсь, — встрял взволнованный Кимсан. — Он трагично погиб? — О, нет. Он жив, — страшные слова прогрохотали громом. Они остановили удары сердца, они заставили замолкнуть, можно было поклясться, весь мир. Борон нахмурился, сделав несколько осторожных шагов в сторону Кимсана, склонился над ним и вонзился взглядом в самую душу. — Однажды поглощённый пламенем грандиозного пожара, Мечтатель обрёл истинное бессмертие. Хрупкое тело обратилось прахом, но призрак, закованный в бинты, до сих пор неприкаянно бродит среди нас. Говорят, тот, кого он коснётся своей рукой, испустит дух. Услышав перед сладостной погибелью хрип человека, который осквернил свои лёгкие курением, а пальцы — серой… Шёпот Борона обратился шёпотом десятков коварных духов, которым слишком понравилась сказка. Призрачные ладони аплодировали, как хлопали крылья мотыльков, а Кимсан, оторопев под склонившимся братом, не понимал, почему тот так изменился. Совсем на себя не похожий… Словно… Восхищавшийся этой, может быть, и выдуманной легендой? — Страшная сказка, — заключил Безупречный. Жуткая горечь костью встала в горле, затуманивая мутные глаза печалью, схожей с траурной. Кимсан опустил голову. — Дух в бинтах был жутко несчастен и обижен миром, раз избрал дорогу алчности и жестокости, только и всего… Представь, сколько боли пережил Мечтатель с самого детства, раз бросал всякую живую душу ради призрачной цели, а когда достиг этой цели, то разочаровался? Не сохранив амбицию, которую жаждал разделить с любимыми, до конца. Всполох тревоги в груди поразил уже и Борона. Он отшатнулся, отходя на несколько шагов, лишь бы не допустить душевной уязвимости. Туман развеялся. Небо окончательно почернело, и только алый отблеск продолжал покрывалом ложиться на округу. Сан говорил вдумчиво, но каждое его слово стегало плетью: — Как и все, возможно, Мечтатель страстно любил кого-то, кто не сумел вовремя полюбить его в ответ. Когда ты рассказывал эту сказку, я почувствовал аромат… лечебных трав. Мне показалось, этот призрак в бинтах, кем бы он ни был, на самом деле близко. Так близко, что мне больно и тоскливо за него, будто это я потерял родного человека по собственной вине. Ты прав, я слишком впечатлителен… Но ведь не только у Кимсана встал ком в горле. Во взгляде Борона что-то затрещало, и стало так промозгло, так холодно, будто воодушевлённые легендой духи забирались под одежду и накликивали на рассказчика похожую судьбу. — Мне показалось, будто я столько не успел сказать. Хотя он жил тысячи лет назад, должно быть, — наконец Кимсану хватило смелости. Он поднялся со скамьи, наступая на брата, и тому оставалось сделать несколько шагов назад, прежде чем беспомощно оторопеть. — Я хотел бы донести до Мечтателя, что мне жаль. Он не заслужил всей той боли, которую испытывал с первых дней, он заслужил то счастье, о котором мечтал, но неправильно искал и прятал за грёзами о всевластии. Счастливый человек о всевластии не грезит, у него… попросту не найдётся на это времени. Я уверен, он здесь, он… услышит. Тогда почему ты шепчешь это в губы Борону и говоришь прямо в его глаза, Кимсан, словно пытаясь достучаться именно до его сердца? — Мечтатель не заслужил людского презрения и холода теней. Он заслужил испытать преданную любовь, непоколебимую, чистую. И чтобы его чуткое сердце, покрытое коркой, берегли. Как… Я… — хватит откладывать этот миг, Кимсан, иного не настанет. — Как я очень мечтаю сберечь твоё сердце, мой родной дом. После слов старшего сорвались птицы с соседнего дерева, уносясь без единого звука на крону подальше. Потому близнецы не поняли, кто это был. Потому не заметили утонувших в ночи вестников смерти, стороживших плато, но не решившихся мешать романтичному покою юных сердец. Мысли заметались внутри, пожирая душу. Борон часто моргал, осознавая, что Кимсан признавался в сокровенном. Это было оно, полное намёков, витиеватое, а где-то всецело прямое и бесконечно близкое. Старший Боне нуждался в том, чтобы его любовь осознали и приняли без слов… Но слова были нужны. Младший слишком мало их говорил прежде. Сан стремительно оборвал между ними расстояние, ласково объял щёки близнеца и собирал по крупицам последние силы. Но Борон продолжил, не желая потерять шанс: — Мне не было страшно и горько при мысли о Мечтателе, как тебе, но… Я тоже представил человека, которого он мог любить. Подумай… Подумай, вдруг в конце они воссоединились. Призрак нашёл свою перерождённую десятки раз любовь и даровал ей вечность в своих объятиях. Избранник наверняка постоянно менял призраку бинты, ведь не желал видеть на том перепачканные. Сотни, сотни… тысячи раз. И каждый узелок творил своими пальцами, считая те, смакуя счёт нежными губами. Если так, мне жаль его. Жаль того, кто потерял всё ради целебных трав, оставил позади подраные мечтания и разбитые знакомства… Всё в поисках близости с призраком, который однажды покинул. — Ты веришь в прошлые жизни? — усмехнулся Кимсан, находя отклик там, где так бесподобно долго не мог его обнаружить прежде. — В любом случае, какая нам до них разница? Всё потому что… Всё потому что в этой жизни… Я люблю тебя, Борон. Три слова, которые подчеркнули всё, подвели самой жирной линией. Борон гулко выдохнул, опуская свой лоб ко лбу Кимсана, и продолжил прятаться в объятии его ладоней. Всё так сложно с этой любовью… Чем сильнее захочется за неё ратовать, тем больше мир попытается им помешать, он был уверен. Но просто заткнуть это чувство? Его не заткнёшь. — Я тоже люблю тебя, Сан, — несколько нескладно признался младший Боне, как будто посредственно, чтобы не обрушить на них сразу всю ответственность. Кимсан удивлённо мотнул головой, мечась между радостным неверием и предсказуемым ожиданием отвержения. — Но не пойми меня неправильно, это слишком… — Что? — с вызовом и излишней поспешностью воскликнул старший Боне. Отстраняя от брата руки, словно обжёгшись, он спугнул заливистым голосом спрятавшегося за крестом ежа. — Слишком неправильно, слишком многого хочу, слишком опасно? Разве, если мы тонем вдвоём, мы должны бояться? Сыграл на его же словах. Борон дёрнулся вслед Кимсану, ловя его за руки, норовя остановить, объясниться перед тем, как всё снова пойдёт не так. Удалось. Пускай слова по-прежнему путались, совсем не складываясь. — Я знаю, чего ты хочешь, я прекрасно понимаю. И я тоже испытываю чувства, о которых идёт речь, но, Кимсан, я смотрю на мир циничнее, — заметив, как старший брат с отторжением нахмурился, младший продолжил держать его за запястья. — Я знаю, что сбегу сразу же, как появится вменяемая возможность. И мой путь не будет благим — он будет полным опасностей и бедствий, и я не хочу для тебя такой дороги. В бедности и голоде всё лишнее — помеха… Запутался. Слишком неверно высказался, чересчур сумбурно и явно не пленительно. — Так я — лишнее? — вот же. Борон осёкся и замолк. Конечно, он не это имел в виду, Кимсан никогда не был для него ни лишним, ни помехой. — Ну, так давай останемся. Давай признаемся, что желаем оборвать связь с навязанными девушками, отец ничего нам не сделает! Мы переживём его взрыв, немного потерпим, найдём уловку. И всё! — Шутишь? — Борон нервно ухмыльнулся. — И всё? Он нам жизни не даст. — Я… послушай, — скверное чувство всклокотало в груди. Младший Боне осознал, что старший уже упрашивал его, почти… умолял. Он не должен был склонять голову перед этой любовью, занижать свою гордость так сильно. Ухватываясь за Борона, Кимсан лепетал, выискивал в глазах напротив нить, за которую можно зацепиться, лишь бы не потерять эту любовь. — Есть один… мастер, который научил меня создавать Яд Тарейно. — Ч-чт… Яд Тарейно… Чёртово смертоносное варево, которое удалось бы намешать отнюдь не каждому даже завидному алхимику. Лишь скрупулёзное, немыслимое соблюдение пропорций и редкие ингредиенты порождали уникальный ресурс — его колдуны использовали, как катализатор. Испитый яд распалял мощь плетений и сокращал количество затрачиваемых сил, он же был способен унести жизнь недостойного одной жалкой каплей. Сокрушительное оружие в ладонях умельца, но самоубийство для того неверного, под чьей властью окажется. — Послушай, я доверяю ему… Попрошу мне помочь, принесу тебе пузырёк, ты разовьёшь свой потенциал, и мы сбежим! Решим, куда, разберёмся, как именно, с твоими силами всё будет нам нипочём! Валериан поможет, он всегда был нашим крылом, и… — Яд Тарейно? — поражённый голос скрипел смертоносным морозом. — Кто бы ни рассказал тебе о нём, я не позволю вам даже попытаться рискнуть… Вспыхнувшие ревность и недоверие смешались с шоком и оцепенением. Борон отшагнул ещё дальше, не готовый принимать решение так быстро. А в следующий раз, приняв его поспешно, не ошибётся ли? — Но это наш шанс… Мы можем убить Герберта одной каплей. Мы можем… Мы можем закончить всё именно… — Как бы там ни было, нет, — отрезал Борон. — Я не доверяю чужим рукам, мы поторопимся и только всё испортим. Подумай, брак по расчёту не так далеко, пускай случится, успокоим тем самым Герберта, переждём и уйдём в нужный момент. — Сколько ждать? Ещё года четыре? — вспыхнул Кимсан, у которого уже поперёк горла этот навязанный брак стоял. — На людях целовать нелюбимых, использовать их чувства всё это время, чтобы потом сбежать, поджав хвосты? Где твоя храбрость, Боне? Да-а, если старший Боне начинал называть брата по фамилии, то сомнений не возникало — он вскипал. А Борон ненавидел, когда обращались к его слабостям. И, пока диалог вновь по-детски не разгорелся в адское недоразумение, плечи Кимсана оказались вовлечены в проглаживающее объятие неравнодушных рук. — Послушай, прости… Ладно. Дай мне немного времени подумать, как будет лучше всё сделать. Просто… не торопись и позволь мне переварить. Дай решиться. Безупречный доверчиво, хоть и с нежеланием кивнул, и первая вспышка непонимания оказалась погашена. В конце концов, начинать спор посреди плато мотыльков… Не стоило тревожить духов и привлекать внимание Посланников с Искрами. — Скоро начнётся наша подготовка к балу. После него родители снова уедут на некоторое время, нам перепадут целые недели вдвоём… Мы всё поймём, мы во всём уверимся, — с дурацкой из-за нахлынувшего адреналина улыбкой прошептал Борон и нашёл смелость подтянуться, чтобы смазанно поцеловать Кимсана в висок. — И не вскипай так быстро, дурачок. Я просто не хочу ошибиться. Хочу всё сделать правильно. Сказал же, что тоже тебя люблю… — Ладно, — закатив по-доброму глаза, Безупречный вжался в брата с объятием. Мелко потряхивало от понимания, что обиженная злоба между ними растворялась, и жизнь постепенно двигалась в направлении того самого… Неужели получится построить счастье друг с другом ближе, чем это представлялось даже в самых смелых снах? — Так мы с тобой теперь… — Тш-ш… Я найду секунду тогда, когда это будет красиво, — оставался же Борон традиционно желавшим найти идеальное мгновение. Облегчённо выдохнув, он ответно обнял Кимсана под лопатки. Уже спустя несколько минут они вдвоём сидели на скамье перед чашей с огнём, поджав под себя ноги, разделяя одну дешёвую сигару. Боне иногда стреляли подобные у жителей Адонио. Гадостный дым покидал губы, кружа серым пеплом. — Трёх затяжек твоим лёгким хватит, отдавай, — щёлкнув Кимсана по пальцам, Борон с улыбкой отобрал у него вредное лакомство. Послышалось недовольное фырчание, а спустя ещё несколько минут красноречивого, но совсем не неловкого молчания раздался вопрос, который должен был быть задан очень давно. — Твой шрам ведь не от падения и не от драки, — донеслось от Безупречного. — Даже Герберт при всём равнодушии не верит в это… Почему? Его голос клокотал лёгким эхом. Сырой воздух сгущался, как сгущалась свирепая тишина ночи в лесу, и только уханья совы сочетались с трелью цикад. Борон усмехнулся сквозь поджатые губы и качнул ногами, откидываясь на спинку сиденья рядом с братом. С юмором перехватил его взгляд, чтобы скрыть истинный страх. Накинул сползший плед, в который оба закутались, на плечи Безупречного, поправил уголок. День откровений, значит, наступил? Ночь, вернее. Да будет так. — Не хотел быть похожим на тебя. Что угодно, но только не видеть твоё лицо в зеркале… Я сорвался. Не понимал, тебя ненавижу сильнее или себя самого за то, что родился твоим братом. Знаешь, ты дал миллиард причин для ненависти. Но хуже прочего — знать, что твоя любовь не гаснет из-за этого, нет. Распаляется, становится злее и более нетерпеливой… Разрушительной. — Знаю. Немая исповедь перед мотыльками длилась ещё несколько секунд. Кимсан ведь знал, видел, как Борон истязал свой лик, ему требовалось объяснение глубже, и коли оно затрагивало потаённую любовь… — Всегда проще откинуть того, кого не то любишь, не то ненавидишь, правда? Хочется вывернуть себя наизнанку, а эти чувства всё не уходят, они давно — неотъемлемая часть тебя, — одна нога оказалась закинута на другую. Борон с ободряюще проникновенным выражением повернулся к Сану, и тот, делясь печалью с далёкими звёздами, продолжил шептать: — Эти миллиард причин я давал тебе, чтобы ты купился на мои попытки оттолкнуть. Мне… Мне больше всего на свете хотелось быть единственным твоим близким человеком, но вопреки я делал всё, чтобы им не являться. Прятался от привязанности к тебе, а затем приближался, лишь бы ты ещё помнил меня, лишь бы не успел полюбить кого-нибудь другого. И так… по кругу… — Ну, иногда ты ненавидел меня так энергично, что в это становилось сложно верить, — отметил Борон. Вновь ухнула сова, стая летучих мышей сорвалась со ствола дерева и, кружа, рассеялась по округе. Ответ пришёлся ожидаемым донельзя, и как младший Боне раньше не догадался? — Герберт шантажировал меня, — но, предвосхищая дальнейшие расспросы, Кимсан предпочёл продолжить этот сложный диалог позже. Они и так выяснили уже слишком многое. — А я пытался защитить тебя от любви ко мне. Чувствовал ведь… — Вот я и вторил, защищаясь даже от своего отражения. — Но давай займёмся романтикой поприятнее, а? Объятиями, например. Погибли язычки костра, в котором Борон периодически ворошил угли. Только звёзды освещали плато и яркие крылья беспечных бабочек. Дрёма сковала внезапно, первой накинувшись на Кимсана — он превратил обоюдное молчание в нескончаемое, рухнув на плечо брата лохматой головой. А тому осталось простодушно улыбнуться, подставив ладонь под затылок любимого, и породить в ладони огненный шарик, брошенный за шиворот, чтобы растекался по спине теплом. Рассвет встретил серебристыми облаками, низко плывшими над миром, и там, за ними, ещё поблёскивало нежно-сливочное небо. Кимсан не мог подолгу спать не в своей любимой постели, да и до амбара они не доехали… Кружилась, пульсируя ноющей болью, голова, и слабость во всём теле ломила. Однако это не помешало осторожно покинуть объятие крепко спавшего Борона и побродить по округе в попытках взбодриться. Потягиваясь и разминаясь, Кимсан ощутил тоску по заброшенным тренировкам — раньше, даже несмотря на болезнь, он почти ежедневно обучался фехтованию и укреплял здоровье. Но сейчас, уставший от всего до глубины души, позабыл и об этом. Благо, Герберт то ли смирился, то ли утонул в работе — после случая с плаваньем не слишком злодействовал. Может, теперь, когда всё медленно начало налаживаться, появился повод вернуться к былому? С усмешкой, завязав кудрявые волосы в низкий пучок, Боне смахнул с низкой ветви ивы росу и провёл прохладной ладонью по лицу. Влага отрезвила. Правда, стало зябко. Стоило разогреться и понадеяться, что родители задержатся, а не явятся раньше задуманного, как это иногда бывало. Борона не разбудил даже пряный аромат оставшихся хлебцев. Сыр, плавленый и тягучий, бережно размазывался Кимсаном по лакомствам, которые тот укладывал в вымытой чаше, прихваченной с собой от Эмили. Потрескивало пламя. Не разбудило Борона и ржание Оптимиста — его старший брат предпочёл снова отвести к водоёму, отвязав от очередной ивы. Кимсан старался не уходить слишком далеко — оставлять спавшего в беззащитном одиночестве не хотелось, — но отлучился набрать ягод. Постоянно оглядываясь, всё равно проверял, никто ли не нарушал покой близнеца.«Тогда я не знал, что разбойники способны забрести даже на Янтарное плато, на само олицетворение безопасности для простых людей… Для семнадцатилетнего меня это стало жутким откровением, ведь как? Нас же хранят Искры, хранят Посланники…»
«Я даже не взял оружия с собой, ведь мы бежали с чердака. Вмиг перестал быть юношей, знавшим азы боя и самозащиты — разбойники тем утром увидели одинокого парня, которого было легко обокрасть или утащить»
Кимсан только моргнуть успел, сидя на корточках и аккуратно перебирая в руках свежую голубику, как перед ним очутились две фигуры. Скрывая лица под масками в виде сов и не смущаясь уродливо выпиравших клювов, они широко улыбались сквозь прорези. Средь бела дня, на святой земле… Старший Боне стремительно поднялся, норовя оглянуться на Борона, но нутром почувствовал — нельзя. Нельзя было привлекать к нему лишнее внимание, только так оставался шанс не встрять в неприятности уже вдвоём. Ягоды выпали из ладоней, когда зазубренное лезвие искривлённого кинжала примкнуло к горлу, а в груди стиснулся страх даже лишний раз вдохнуть. Безупречный вскинул руками в примирительном жесте. — Закричишь — язык отрежу, — прошипела разбойница, чей напарник подошёл со спины, встал почти впритык, прогоняя дурные мысли о побеге. А Кимсан даже не до конца понимал, что происходило — пока мелкая дрожь окатывала всё его тело, стоял смирно. И лишь в последний момент поток отрезвляющего утреннего холода, пронёсшегося по лопаткам, пробудил. — Я известен в городе… Моя семья, Боне, влиятельна в Адонио, любое покушение на меня вам просто так не обойдётся… — Охс-с, все вы так, — грубая ладонь вцепилась в подбородок Кимсана, задирая тому голову. — «Да вы хоть знаете, кто мой отец?» Боне… Ну, Боне и Боне, тем лучше! Думалось просто ограбить, так ты идеи подкидываешь, за богатеньких выкуп дают. Руки разбойника шарили по всему телу. Лицо Кимсана исказила гримаса ненависти… Ублюдки в обмотках, желающие позариться на святое и урвать хотя бы немного грязного золота. — Простите… Ладно, простите, забирайте всё… За лживой фразой крайне убедительного подлеца тотчас пришли всплеск храбрости и желание драться за себя. Стоило оружию отойти от горла, а горделивой улыбке появиться на лице преступницы, как Безупречный выпадом головы отбил напавшего сзади и в рывок повалил его на землю. Маска упала. Адреналин бил в кровь с мстительной мыслью «не дамся», тело помнило тренировки, а вся суть Кимсана преисполнялась тем, чему его учили лучшие из лучших — до последнего защищать себя. Борон проснулся не по своей воле: за плечи цеплялся клюв агрессивно настроенной птицы, и ее крупные когти, впившиеся в грудь, вынудили поначалу отмахнуться и прорычать. Но оглушительное гарканье окончательно вернуло в реальность. В звенящую, размывающуюся и отнюдь не сладостную реальность с пробуждением в объятиях возлюбленного. Птица взмыла в воздух, заставляя взгляд Борона проследовать за ней, к черте леса, где он с лёгкостью обнаружил собственного брата в окружении двух подонков. Сражаться в одиночестве, неподготовленным и скованным страхом — не то, чего пожелаешь случайному попутчику в великом приключении. Но Кимсану не оставалось ничего иного. Упавший пытался прийти в себя — два звенящих удара по челюсти тому не способствовали, как и ломота в опрокинутом теле, на которое приземлился, поймав в объятие бёдер, Боне. Он побоялся сворачивать обидчику шею — даже драться по-настоящему никогда не приходилось, что до убийства? Удалось ухватить с бедра бандита кинжал и с лязгом отбить выпад бросившейся сзади женщины. По-прежнему храбро норовя устоять против двоих, Кимсан вскочил на ноги, отшатнулся и прибился лопатками к дереву. Нельзя подпускать близко. — Мерзкая дрянь… — поддавшись ярости и явно не восприняв потенциальную жертву всерьёз, процедила ошеломлённая незнакомка. Бросившись на Кимсана, пока напарник оправлялся от рокового удара головой, предательски его упустила. Безупречный выскользнул в последний момент, вынуждая нападавшую встретиться с деревом, и выбил из её руки оружие. Скрутил, приставляя лезвие уже к тонкому горлу той, что бранилась и вырывалась, но к собственной обиде осознал — на том всё не закончится. Пока грудь бешено вздымалась, а взгляд носился по густому лесу, к плато приближались «друзья». Уж точно не внезапными служителями являлись очередные оборванцы — они наверняка выискивали жертв в других местах. Пришли на звуки боя или просто пересеклись… «Точно утащат…» — заскулила испуганная мысль. Но помощь подоспела и с иной стороны: пернатый защитник метнулся по воздуху, беспощадно выгрызая глаза второму напавшему. И тот завыл, схватился за лицо, неспособный отбиться от ударов мощных крыльев и когтей смоляного исчадия во плоти. Они полосовали кожу, заставляя ту трещать алыми ручьями. — Расплодилась, шваль безмозглая, — родной голос брата никогда прежде не звучал столь ожесточённо и презрительно. Едва ли младший Боне понимал, какова была природа клокотавшей внутри него злобы. Но при одной только мысли, что Кимсана могли просто уволочь этим утром, как бы тот ни отбивался, ненависть застилала здравый рассудок. Даже без великой внимательности подметив приближение разбойников, Борон понял одно — если не продемонстрировать власть большую, чем у этих тварей, их и вдвоём уволокут. Но на что был способен семнадцатилетний любитель книг о волшебстве? Борон лишь несколько лет изучал запрещённые инкантации, те, что находил благодаря тайным источникам. Он умел влиять на материальные объекты, умел внушать людям желание так или по-другому поступить… И в адском ужасе, творившемся в глазах Кимсана, Борон не увидел иного выхода, кроме как… — Кимс-с-санх, — прошептал младший Боне, перехватывая его внимание. — Убей. Внушение сработало мгновенно. Старший даже не осознал себя, отравленный гипнозом пронзительных очей, когда легким движением вспорол глотку разбойницы — кровь ручьём брызнула на покрытую росой траву, насыщая ту металлом. Одурманенный немилосердностью Кимсан отшвырнул от себя захлёбывавшуюся незнакомку, а их обоих уже окружал спасительный туман Майвейн. — Не смотри, — приказал Борон следом. Вторя ему, птица метнулась к Кимсану. Садясь тому на плечо, выставила крыло и опустила смоляную вуаль на глаза, чтобы помешать узреть страшное. Борон до скрипа кожи сжал кулак. Обрела свободу ужасающая формула… Формула, каких Сан прежде не слышал. Не успевшее приблизиться подкрепление было свидетелем ужасному — лопнула в щепки голова лишённого глаз, и мозг, розовым маревом окропив невинную землю, вытек наружу, как вспыхнули искрами и разлетелись сгустки крови вместе с осколками костей. Может, особенно смелые из разбойников попытались бы наступить, но пернатый, издав оглушительный вой, обратился огромной призрачной фигурой. Едва ли не грифоном, породившим беспощадный ветер — деревья затрепетали под ним. Нечеловеческий страх загорелся в сердцах нападавших, и, скованные бешеной опаской за собственную жизнь, они понеслись прочь искать заветное спасение. А через пару-тройку секунд заполонивший округу туман остался единственным напоминанием о случившемся, утопив в своих объятиях изувеченные тела. Не успел Кимсан проморгаться и осознать, что собственными руками убил человека, как Борон ухватил его за плечо и поволок прочь. Картины произошедшего проносились перед глазами со скоростью света, у младшего Боне самого ошалело билось сердце, но настоящему пониманию было суждено прийти позже. — Не смей обвинить себя в случившемся, понял? Она не была невинной, и не сделай ты этого, мы бы не спаслись, — главное — дать знать. Борон даже не интересовался случившимся, для него умершие априори провинились во всём. — Это — обыкновенная жизнь доблестного воина вроде тебя, в будущем ещё не раз придётся, если не собираешься… ох, с-сука, Кимсан… Какое же дерьмо… Если не собираешься только на дуэлях танцевать. Дыхание сбилось. Братья к чертям запыхались — кто в пылу битвы, кто попросту от шока. — Я… Я никогда не думал, что на плато может быть небезопасно, — онемевшими губами заключил Безупречный, отбросивший прочь оружие. Он мелко дрожал, но не столько от ужаса, сколько после потрясения. А ведь если бы не вовремя подоспевшая помощь… один бы не выстоял. Великая удача.Но куда делась птица?
След простыл.
— Просто за ягодами отошёл, оставил тебе завтрак, и… — Как же я испугался, что потеряю тебя, — прошептал Борон, бесцеремонно перебивая, и бросился к Кимсану в объятия. Стиснул крепко, притягивая за затылок и беспомощно, подобно сам — мальчишка семилетний, уткнувшись в носом плечо. Родной аромат горького цветка возвращал спокойствие. Никаких больше… Никаких больше ссор и показательного линчевания друг друга. Судьба уже не впервые норовила их разделить. Первое убийство, оно… Как способна поменяться жизнь после подобного? — Так вот оно что… Защитники плато и впрямь людям помогают… — Ч-что? — Эта птица… Она разбудила меня и привела сюда. Или, может, пролетала над плато и предпочла спасти тебя. Что ж, в объятий Майвейн и впрямь не стоит бояться… Как же в юности всё просто было. — Т-ты… Ты разглядел её? — ведь Кимсан в ворохе случившегося — нет. А ему чертовски требовался ответ. — Я не очень внимательный, ты же знаешь, Сан… Ворон, может, чёрный сокол, ну или грач какой-нибудь… Боги, иди ко мне! Никогда не уходи слишком далеко, слышишь? Не смей оставаться в одиночестве!***
— В тот день я впервые увидел в Бороне что-то… по-настоящему жестокое и беспрекословное, — признание Кимсана не било обухом по голове, нет, оно было закономерным. Медленно подводило историю юношества к ключевым моментам — тем, с которых начиналось самое страшное. — Он… приказал мне убить человека и вскоре сделал вид, что ничего не произошло, что в этом нет совершенно ничего необычного. Разве так реагирует тот, кто никогда не убивал, подумал я? А если и реагирует… не страшно ли это? В нас начинали постепенно вскипать нетерпеливость и злоба… Я… Впервые подумал, мы ведь… Можем поступить так, как я поступил с той женщиной… С кем угодно. Будь то отец или даже девушки, которых он назвал нашими невестами. — Позже вы в действительности убили их, но не отца, — стараясь не допускать осуждения в голос, отметил Деласар. — На их душах — ваш вечный след. Дженис и Лия оказались лёгкой целью для вас? — Они оказались последствием нашего нервного срыва, не более, — не без спеси отрезал Кимсан. — Они оказались последствием нетерпения, одержимости, но… Я ещё не писал об этом. Уже второй вечер подряд Грач и Кот продолжали слушать заветные сказки о прошлом. Великая удача, на сей раз «Блаженная Юность» подарила очередную зацепку — зацепку о некоем ангеле-хранителе.Что же дальше пошло не так?
Прошлое собиралось по осколкам, каждый из которых обращался замысловатым витражом, но как же много времени и мастеров потребовалось бы, чтобы завершить его, превратить в истинный шедевр. Такой, каким он всегда должен был быть. Кимсан осадил неожиданно проницательным вопросом: — Если птицей всё же оказался чёрный грач… Значит ли, что именно ты помог нам в то утро спастись? Я знаю, что каждый Посланник — уникален. Второго Грача не существует. — Как считаешь, моё присутствием там — наша первая встреча? — эльфийский смех Деласара отличался от человеческого. Бархатный, подобно трель птиц и журчание ласковых ручьёв, но завлекающий затеряться в небесных лабиринтах. В вечном объятии холода. — Или я не впервые прилетал? Может, попытаешься связать… — Ты говорил, Посланники не убивают просто так, — кивнул Боне. — Они максимально лояльны, хотя и проигрывают в этом Искрам, прибегают к насилию только при наличии весомой причины… А он на моих глазах до смерти загрыз разбойника. Разве так поступают ради случайного странника? — Или Грач посчитал, что напавшие на вас преступники заслужили подобный конец. Этого пока никто не узнает, — пускай память Кимсана склеивалась мало-помалу. Он должен был сам прийти к истинам, в которые поверит. — Но на первое время хватит сказок, Кимсан. Я хочу отправиться с тобой в настоящее путешествие.«Хочу кое-что тебе показать…»