«Не вскипай так быстро, дурачок…»
Не вскипай так быстро, дурачок.
Не вскипай так быстро, дурачок.
— В мире куда больше сказочного, чем кажется. Если отречься от цинизма и перестать искать во всём чёрный смысл, эта сказочность будет только счастлива поприветствовать тебя, — аккуратной поступью Деласар подошёл ближе и вытянул ладонь под поцелуи накрапывавшего дождя. — Духи этого места — лишь светлые или тёмные воспоминания людей. Светлые по большей части, ведь на плато рано или поздно… всякому мраку не останется места. Считай, Борон принял твой подарок. — Ушедший счастлив в своих воспоминаниях… Но как дальше жить оставшемуся? — Кимсан поднялся и с песнью о сиротливости возжелал найти в Деласаре ответ. Как дальше быть, если не осталось единственного смысла, того, с кем вы оба грезили о вечности в далёком прошлом? И вечность без него потерялась. Но Деласар знал то, чего не помнил Кимсан пока — его дни полнились не одним смыслом, а озарялись тысячью мечтаний, сотни из которых ещё могли быть исполнены. — Просто жить, — произнёс в ответ Грач. Его голос переполнял душу надеждой о безмятежности… Проживший четыреста с лишним лет, разве Деласар не знал, о чём говорил, разве не вкусил горечь лишений? Хотелось в это верить. Он сократил расстояние между собой и Боне, плавно вскинул ладонью, а в ней сгустились тени. Шипучие и искристые, они напоминали маленьких угрей, танцевавших в воде, так же волновались всем своим существом. — Твоё будущее не знает твоего прошлого, оно попросту не примет его. Настоящий ты способен наполнить своё сердце прекрасным стремлением, и будущее узрит его, каков же смысл ему получить лишь твою горечь? — Звучит неправдоподобно легко… — Кимсан хотел было поспорить, но Деласар хорошо знал, как отвлечь его делом. В конце концов, он считал, что вернуть к жизни способны четыре всадника. Сжирающая ненависть, толкающая к восстанию из праха; окрыляющее вдохновение, дарующее глоток свежей надежды; телесная и душевная страсть с тем, кого вожделеешь всем существом; и добротный бой, восхитительный настолько, что ты счастлив, даже проиграв. Шипящие угри в ладони Деласара соткали теневой клинок, и касался он при попадании не плоти, а разума. Выпад оружием пришёлся в грудь — Кимсан ошеломлённо отшатнулся. — Ты ч-что задумал? — Ты уже сражался на плато единожды… — прогремел приветливым буйством погоды голос Деласара, расщепляясь на десятки отражений. — Давай проверим, помнит ли твоё тело, каково это — защищаться и нападать, не зная болезни. Кимсану оказался подкинут следующий подарок: не успели пальцы сжаться на его рукояти, как грудь залило волнующее неверие. Полуторный меч покойного брата попал во власть Безупречного — очевидно, его и многие другие вещи Посланники забрали после того, как сожгли тело. «Ты…» — взгляды встретились. Холодное изумление, которое навевал одним своим присутствием эльф, парализовало. «Ты отдаёшь мне меч, которым он сражался, даришь мне силы памятью о нём, чтобы в конце концов я… сумел переступить его и забыть? Бесподобно наглое… и удивительное в своей наглости стремление. В прошлой жизни я любил бессовестных». Тело продолжало питаться слабостью, но азарт и адреналин своё сделали: Кимсан ринулся в бой, который с Деласаром больше напоминал прыткий танец. Объемная тень отделилась от Грача и зарябила перед глазами; в его пальцах показались метательные кинжалы. Стремительно пущенные в полёт, они понеслись прямиком на Боне. «Шустрый…» Кимсан выгнулся назад. Отшатнулся, спасаясь от центрального — лезвие пролетело сверху, — но позволяя боковым любезно ободрать рукава плаща. Деласар напоминал насекомое: он дарил возможность поверить, будто поймать и прихлопнуть его будет просто, но шипел то у одного уха, то у другого, никак не давал покоя. Наседал, раздваиваясь со своей тенью. Момент был упущен: неподготовленный Кимсан пропустил сразу три выпада теневым клинком, и они со скрежетом хлестнули по разуму. — Тс-с-сх-х… — реальность мгновенно расслоилась на стройные нити, но, несмотря на сердитый мороз, искусавший рассудок, Безупречный обнаружил себя… отрезвлённым? Унылая горечь покидала крупица за крупицей, возвращая силы и то самое чувство из детства: не дамся. Хочу бороться. Хочу бороться с тобой, с однообразным существованием, хочу жить, хочу как прежде… Мгновение, и зашипевший Кимсан снова бросился в бой: размашистый удар полуторником нарисовал в рассечённом воздухе дугу. Деласар ловко ушёл — избрал тактику заигрывать и манить, а как только заметил стремление, улыбнулся под маской и щёлкнул пальцами. «Следуй не за глазами, Кимсан, следуй за слухом» — коварный смех послышался в голове Безупречного, и Грач обратился невидимым. Вместе с лукавой тенью закружил около Кимсана, норовил напасть со всех сторон и заставил проснуться прочие чувства: осязание, слух, обоняние, даже… вкус. Боне показалось, он на кончике языка уловил горечь, ту же, какая витала в воздухе. Округа пропахла аконитом. Кимсан вслушивался в шорохи плаща, в свист ветра и лезвий, в шелест проминавшейся под невидимыми стопами травы. Кожей ощущал приближение… и упрямо отбивался. Отбивался как мог. Слабые руки держали полуторник с трудом, но тот храбро рассекал теневой кинжал и порождал давно позабытую музыку битвы — свист и шипение клинков. А Деласар ускорялся — он выматывал, в тандеме с беспощадным мраком кружил хороводы и беззлобно поддавался. Так, как поддавался бы наставник своему ученику — лишь чтобы не убить его в первое же мгновение. Прочь. Трёх ударов Кимсан избежал, как доблестный дуэлянт: полуторник стал его продолжением, скрипела рукоять, свист сопровождали вспышки света. Пришлось танцевать с неумолимым отсутствием остановок: отпрыгивать, увиливать вбок и не сметь запутаться в собственных ногах. А Деласар словно в спину дышал — он не давал перерыва вовсе. Когда Безупречный оступался, клинок беспощадно вонзался в его разум, но не увечил, нет — стимулировал просыпаться. Реальность насыщалась красками, в онемевшее тело возвращались одновременно ловкость и тяжесть. А Кимсан, оглушённый, но не сдавшийся, полнился непокорностью. В ловком па выхватил у невидимого Деласара с ремня на поясе метательные кинжалы. Один за другим, прислушиваясь к звукам, запустил в источник опасности — два пролетели, но третий распорол Грачу плащ на груди. — Ох, ты… — он потерялся. Невидимость треснула, пришлось явить себя. Кимсан узрел Деласара вновь: вцепился взглядом в зловещую маску, в накидку, развевавшуюся по ветру вороными крыльями… И, разрезав полуторником тень, бросился вперёд. — С пробуждением, душа моя! Деласар скрестил кинжалы, и удар мечом пришёлся прямиком в них. Соперники сцепились друг с другом, как сцепилось их оружие, и закружились. Лезвия продолжали сдерживать напор полуторника, а, пока они зажимали его в ловушке, бледно-голубые глаза видели в бесподобно чёрных то, что всегда желали видеть — осознание. Память трещала по швам, чтобы по ним же стягиваться, одна истина за другой возвращались на своё место… — Т-ты… — всплеск неожиданного осмысления, и Кимсан потерял заветные секунды — отдёрнулся от Деласара, словно обжёгшись. Этот взгляд за этой самой маской он уже видел однажды: у убийцы, настигшего их с Бороном около амбара. Лидер нападавших, равнодушно отдавший смертоносный приказ: «Брата отступника, по возможности, огородить…». — Я… Я пом… Но Деласар не закончил: он ринулся навстречу, во вспышке мрака обошёл Кимсана дугой и встал позади. Ладони вцепились в лебединую шею, парализуя, успокаивая скрипом кожи и подчёркивая долгожданную победу. Не было смысла терзать память дальше. Безупречному осталось чувствовать всепоглощающее присутствие Грача каждой клеточкой собственного тела и тяжело дышать. Рука, сдавшаяся в плен слабости, покорно опустила оружие. Холодный ручеёк влаги скользнул вниз по виску, а Деласар, заметив отсутствие сопротивления, отстранился от Кимсана. — Ты прекрасно сражаешься для проспавшего четыре года, — подчеркнул он, становясь напротив. Бровь изогнулась, но было видно лишь, как глаза сощурились в прорези маски. — Стоит отдать должное жрецам, память тела они восстановили на славу. Итак?.. — Я помню тебя… — хотелось подойти вплотную, смахнуть маску наглым движением, понять, откуда такая близость, почему помнится страшное, тогда как доверительное — просто ощущается. Кимсан всегда верил себе, он слушал в первую очередь себя, и чем больше трезвости возвращалось к нему, тем больше смятения холодило жилы. Неужели натура Безупречного испокон веков разрывалась? Тянулась к влекущему жару, но оборачивалась на шёлковый холод. — Горящая крыша амбара, сотни летящих по небу стрел, чёрная пантера, окружённая птицами… Я стою рядом с Бороном, но смотрю в твои глаза. На нас наступают, но в меня не целится никто… — Тогда твоему брату неведомым образом удалось уйти. Ты принял его удар, и Атесса позволила нам тебя спасти. В конце концов, ответственность за ошибку лежала на мне, я за неё и платил, — но что было до? Сплошное чёрное пятно, и стоило лишь попытаться воссоздать в памяти образы Шакала, горящего селения, пылкую ссору в амбаре — ничего не выходило. Кимсан, мрачнея, осознал самую страшную истину, впрочем, которую попросту не стремился осознавать прежде. — Так ты — мой убийца? В конце же концов — убийца моего брата. Волнение подкатывало к горлу и мешало дыханию, но Деласар вышел вперёд, снял перчатки и вытянул руки к Безупречному. Тот инстинктивно отшатнулся, но удалось бережно перехватить его ладонь и загнуть в неё каждый палец поочерёдно, массажирующими касаниями сгущая все чувства в одном месте. Деласар не позволил захлопнуться. Напомнил — я здесь, и я готов отвечать на все твои вопросы. — Ты прав. Это я, — не готовый признаться был бы лишь подлым и трусливым подонком. Но Деласар выдерживал бдительное внимание Кимсана и не замечал в нём желания броситься в ярости. Удивительно трезво воспринимая случившееся, очевидно, Боне знал — ничего не исправишь. — Позже, в своих происках и попытках тебя вернуть Борон очерствел и заключил запрещённые союзы. Союзы, которые более не позволяли ни одному Посланнику даже допустить шанс помиловать — если раньше он был, а я им пренебрег, то спустя несколько лет такой возможности мне уже не представилось. — Он убивал людей? — как и во время десятилетней разлуки, смутно припоминал Кимсан, но он плохо знал об изысканиях близнеца в те годы. Деласар кивнул, осторожно опуская ладони Боне, но продолжая ненавязчиво их согревать. — Сотни, — стоило дать момент переварить. Продолжил Грач спустя десять секунд: — Ради тебя и благой цели, по его мнению, конечно. Разумеется, Борону ничего иного не оставалось, чтобы выкрасть тебя, кроме как обратиться к Вирналену. А любая служба Багровому Дитя считается заговором против цивилизации вне зависимости от причин… тем самым он загнал себя в тупик. — А существовал шанс не быть загнанным? — хотелось понять. Кимсан задавал вопросы без обиды в голосе, не прибегая к наглядным попыткам укорить. Он держался мудро и даже не рассоединял хватку пальцев, с какой обычно признавались в совершённых ошибках. — Был, — впрочем, не стоило уточнять, как слабо Деласар в него верил. — Рано или поздно мы вернули бы тебя к жизни. Приди к тебе твой брат, не заключив уговор с Вирналеном и не будь агрессивно настроен… Не пролилась бы лишняя кровь. Буду честным, нападение у амбара — моя слепая поспешность. Шансы закончить конфликт миром ещё оставались, но… — горький выдох породил морозное облако между их лицами. — У меня были причины очень сильно злиться на Борона. И я не верил, что он пожелает договариваться с Церковью. Мне… искренне жаль, что тебе приходится это слышать вот так. «А ещё я хотел излечить тебя от проклятья мёртвой крови… и поспешил, подумав было, тебе станет легче сразу же, как покойник обратится в прах». Захотелось поднять ладонь и коснуться лица Кимсана — у него слегка шелушилась кожа. Требовался уход, который Деласар, к сожалению, пока подарить не мог. — Я помню, как… — ещё одно смутное воспоминание пощекотало лопатки Боне. Именно лопатки, ведь к ним Деласар приблизился несколько минут назад, когда встал позади и ухватился за шею. Спина уже помнила присутствие подобного рода. Когтистые пальцы на позвонках… — Помню, как сидел посреди пепла в сгоревшем селении… И как позади меня стоял кто-то очень холодный и горько пахнувший, его присутствие… несло твой аромат. Я продал душу, кажется. — Чтобы она не сгнила на Перепутье, — кивнул Сэлдори. Ему нравилось спокойствие Кимсана, как и нравился тот факт, что он по крупицам вспоминал всё больше. — Я снял с Борона проклятье могилы взамен на освобождение твоей души. Иначе бы после смерти ты никогда не узнал покоя, мне же этого бесконечно не хотелось. — Разве отдать душу Майвейн — не всё равно что никогда не получить её обратно? Это же рабство в каком-то смысле. — Получить обратно невозможно, и кого-то взаправду удручает этот факт, — уточнил Деласар не без прискорбных воспоминаний о причине, по которой сам однажды продал душу. — Но, если ты помнишь, у тебя я забирал её в целях хранить, а не на службу. Подумай только, как легко Вирнален ухватил бы душу в Заводь, не находись она под защитой Майвейн. А Заводь… Заводь — это всё равно, что вечное забвение. Ничего не оставалось. Разве что горько кивнуть, принимая разбившуюся реальность и осознавая — какое бы восстание ни хотелось поднять обманутому и скорбящему сердцу, оно уже ничего не изменит. Если бы только можно было упасть в ноги очередному призраку Борона и в отчаянной мольбе спросить у него, зачем, Кимсан без сомнения сделал бы это. Но он знал ответ, он всегда знал — всякая кровь проливалась ради него. Только к чему пришли оба, ведь кровь пролита, а та любовь, которую юноши хранили с невесомой надеждой, разбита? — Ты волен оставить меня, если не способен терпеть рядом присутствие виновника, — бросил Деласар в спину, когда Кимсан обошёл его и побрёл прочь с серого и мёртвого плато, не видя перед собой ничего. Только листья хрустели под ногами, хрупкие и мёртвые, как их с Бороном мечты о лучшем. Страшна мысль — лучшего уже не будет. Даже если он вернётся, армии пернатых расплещутся по небу, и счастье превратится в вечный побег. Но голос Деласара, прозвучавший вслед, заставил остановиться. Кимсан помедлил, прежде чем уверенно отрезать: — Палач не виноват в приказе, отданном свыше. Палач — лишь оружие желающего. Услышанные слова полоснули Грача глубже ожидаемого, ведь не соответствовали ни одному из его представлений. Сэлдори шумно усмехнулся, растерянно. Он привык быть осуждённым, привык осуждать себя и сам, неужто Безупречный не составит в этом компанию? — Прошу прощения? «Неужели ты, даже не зная, кем я являлся тебе прежде, всё равно не винишь? Ты единственный никогда меня не винил и находишь силу продолжить, даже позабыв каждую крупицу общего счастья? Я — чужак… Чужак, к которому ты относишься лучше, чем те, кто знал правду». — Я не нахожу тебя виновником, — упростил мысль Кимсан. — Если Борон своими деяниями разгневал богиню, его уничтожил бы и любой другой Посланник рано или поздно. Не ты первый, не ты последний. Пожав плечами, Кимсан спрятал налитый кровью взгляд. Ему не было просто махнуть на всё рукой и проглотить съедающую тоску, но приходилось мириться, ведь многочисленные «а если» не оставляли живого места. — Наоборот, я… даже сочувствую, Деласар. Сострадание сквозило в хрипучем, сломленном голосе. Сколько благодушия в тебе, простой человек, живущий так мало? — Сочувствую, что эта участь пала на тебя. Ты уничтожил моего родного брата, нашёл смелость признаться и извинился за правду, хотя мог скрыть и выставить себя со всех сторон невиновным. Обречённый быть осуждённым, ты не струсил… — высокомерная усмешка скривила губы Кимсана. — И если кто-то осудит, я скажу ему, что он слепец. Твоя душа… Твоя душа ведь тоже у Майвейн, да? Деласар хмуро кивнул. «Мне стоило догадываться, что юноша, которого я десятки лет назад учил выуживать истину из неприметных мелочей, не забудет об этом даже в забвении». — Как я и сказал, — мрачно заключил Боне. — Как будто выбор был велик. Сэлдори и прежде поражался бесконечно принимающему отношению Безупречного даже к тем, кто едва ли заслуживал и толики сострадания, но сейчас это самое сострадание с ног до головы окатило благодарным неверием. Кимсан наверняка догадывался, что Деласар его без памяти любил, разве не проще всего счесть их с Бороном жадными до власти соперниками? Разве не проще наречь обоих виноватыми? — Кимсан! — прежде ровный голос дрогнул. Наконец Грач мог позволить себе момент неравнодушия, хотя бы на толику ранимой небезупречности. — С-спасибо… — Так ты идёшь или нет? — с искренним приглашением, до боли нуждавшийся слышать того, о чьих сказках вспоминал ночами, Кимсан дождался, пока Деласар сравняется с ним. Шире улыбнуться стоило всех возможных сил, которые приложил Боне, последовав неумолимой истине: твоё будущее не знает твоего прошлого. Иди вперёд. — Я ещё столько всего не вспомнил, а ты мне ещё сто-олько всего не рассказал.***
Минуло пять лет с тех пор, как театр Скаэля кипел страстью и хранил в своих стенах пышные мечтания доверившихся артистов. Но время текло, будто песок сквозь пальцы, и всё менялось: в частности, жизнь в Адонио. Нет, окрестности Миары не оказались стёрты в пыль безжалостным течением судьбы, но заветное место, куда однажды пришли двое братьев, поблекло. Скаэль перестал покровительствовать театру, удача отвернулась от выступавших, ушла вместе с вдохновением, а они не возжелали ограничивать себя — отправились искать его в новом, ином. Величественное здание кануло в забвение, переполнилось запустением, бледностью и пылью. Деликатные объятия Деласара перенесли Кимсана прямиком в зал, где на задних рядах они однажды сидели рядом с братом. Стулья, помнившие нежный бархат, облезли и потускнели; сцена пустовала, украшаемая жалкими бликами, упавшими на неё из окна. Фрески почти не виднелись среди теней, и только лёгкие шорохи, доносившиеся то с одной стороны, то с другой, напоминали о чём-то отдалённо знакомом. — В окрестностях Миары строится новый театр, — тоскливо поведал Деласар. — Этот закрыли. Как быстро историческое достояние блекнет в угоду новому за ненужностью… Прямое противоречие моим недавним словам о прошлом, но… всё равно прискорбно, не находишь? — Мы ходили сюда в юношестве с отцом… — в завороженной сердечной потерянности Кимсан бродил между рядами стульев и прислушивался к звукам. Сквозняки иногда посвистывали, словно были озорными призрачными зверьками, носившимися по коридорам, скрипели старые доски. Шагать по ним — всё равно что неумело нажимать на клавиши рояля, каждая готова ответить тебе фальшивым отзвуком. Здесь пахло юношеским смехом… Здесь пахло воспоминаниями о том, как близнецы убегали от Герберта и Мираны, выпрашивали у зрителей поменяться масками, прятали волосы под капюшонами и сливались с толпой. Как наслаждались закусками, которые раскладывались на длинных столах, и изображали аристократов. Братья так правдоподобно подделывали голоса, что настоящие обладатели голубой крови иногда удивлённо присоединялись к их беседам, но затем раскусывали подлецов и, не то хохоча, не то бранясь, уходили. — Мы были здесь на балу, — встрепенувшись, Кимсан бросился к самой сцене. Пронёсся до неё по запыленному тёмно-зелёному ковру, ослеплённый бликами на высоких витражах, и добежал до самого края. Прошлое продолжало возвращаться дуновениями слабого дыхания, но уже не душило так, как утром. Нет, оно заставляло цветы распускаться. Кимсан махнул рукой, будто актёр, и воскликнул: — На этой самой сцене — мы танцевали!.. Танцевали жаркий меззийский танец, который поставили с разрешения отца. Ты представляешь, он не был против, хотя изначально задумывал для нас скучный вальс с невестами. Мы вышли, десятки эльфов смотрели на нас, астрийцы, знать… Все в белом! А мы — в красном и голубом, как вечерний океан, такие пёстрые на их фоне, кружим, и нам аплодируют даже самые скупые моралисты. Кимсана так воодушевило воспоминание, что он счастливо рассмеялся. Словно обратился семнадцатилетним юношей на мгновение и не побоялся радоваться, прогнал скорбь вон. Легко запрыгнув на сцену, закружился в немом танце с невидимым партнёром, а Деласар не удержался от ответной, по-прежнему незаметной улыбки. «Мирная кровь взаправду куда проще переживает разлуку с мёртвой, нежели наоборот… Я бы не назвал твою скорбь отличной от тех, что видел прежде… Неужто не помнить о синдроме — всё равно что не нуждаться в нём?». Медленно Деласар, погружённый в собственные мысли, подходил к сцене. Он, держа руки в карманах, не заметил ловкого выпада Безупречного — тот ухватил за плечо и потащил за собой. — Забирайся! — Но ведь… — ах, а к чему отказывать? Кимсану, как никто иной, нужен был друг. В секунды, когда счастье накатывало просто потому что, в моменте, в истинном желании насладиться им… Грешно не составить компанию. Несколько смущённо, но без задней мысли Деласар забрался следом. — Боюсь, танцор из меня не получится, я совершенно не умею… — Неправда! — смело воскликнул Боне. — Если тебе симпатичен партнёр хотя бы на толику, ноги сами пустятся в пляс. Любопытное внимание зацепилось за блаженное выражение лица Безупречного. Подобные Грач наблюдал у стариков со слабоумием, которые резко возвращались в счастливое детство и вместо того, чтобы бесцельно качаться в старом кресле, начинали смеяться и петь песни. Чаще их навещали Искры, но иногда к пожилым приходили Посланники — проводить в добрый путь. Не хотелось ассоциировать Безупречного со слабоумными. Нет, он осознавал много больше, он был здоров… Как же хотелось убеждаться в этом и дальше. — Я брал Борона за руку, и мы напоминали два зеркала! Двигались шаг в шаг, так синхронно, будто были единым целым… Я верил, даже если нам повязать ткань на глаза, мы и вслепую станцуем. Худощавая ладонь Деласара оказалась схвачена Кимсаном, отплывшим в танцевальном движении и закачавшим бёдрами. Пальцы таили робость, легко дрожа в хватке Безупречного, а тот сокровеннее сжимал, сам сокращал с эльфом расстояние и сам рисовал его заново. — Ну, с повязкой-то я точно первым повалюсь со сцены… — Деласар находил происходящее по меньшей мере забавным. Разгорячённый счастьем Кимсан, предавшийся пылким воспоминаниям, чернокудрый, гибкий, с точёной фигурой, и облачённый в ритуальную атрибутику Посланник с маской на лице. Ко всему прочему, несколько деревянный. — Вспомни наше сегодняшнее сражение и не бойся, — а Кимсан умел завлекать. — Представь, что теперь сражаюсь с тобой я. Представь, что наш танец — отражение утренней схватки. «Что ж, если ты так просишь…» Не составило труда подметить движения Боне и последовать за ним. Деласар вложил в танец всю эльфийскую грацию, обратился к воспоминаниям о далёких балах… Завихрился, как ранним утром, и на сей раз бурно хватался за Кимсана не в целях одержать победу. Нет, искал опору в талии и плечах, превращая общее развлечение в кошки-мышки. Безупречный норовил уйти, но, пойманный в объятия, сдавался им во власть: дарил взаимность и вибрацию в торопливых покачиваниях. Блажь — вдвоём носиться по сцене, сцепляя предплечья, стучать по скрипучим доскам, прерываться на хохот и бездумно вальсировать… Наблюдать, как Безупречный спускается к запястьям и скрещивает пальцы. Вскидывает ладони вверх, словно к самому небу, подаёт пример истинной меззийской раскрепощённости. «Я удивлён тому, что ты родился не бренидом…» — Видишь… Ничто на самом деле не так страшно, как оно видится, — и эти слова идеально олицетворяли вопиюще необычное отношение Кимсана к виновнику в с е г о. Отчего-то в сердце закрадывалась мысль, что подобное не изменилось бы ни при каких чёртовых обстоятельствах. Это придало Деласару столько сил, что он позабыл обо всём: с новым дыханием встрял в игру, которая сегодня принадлежала только им двоим. Обняв Безупречного за поясницу, с трепетом рассмотрел изящные линии его тела, изгибавшегося в такт неслышной музыке. Но она разливалась в подсознании, отправляя танцевавших прямиком на фестивали далёкой Республики. «Смогу ли я… тоже повторить за тобой?» Их ладони предпочли больше не расставаться, и Деласар превратился в тень Кимсана, оставляя роль отражения Борону. Вторил каждому шагу, а с хлопком связанные руки менялись, c левых на правые. Танец светился развязностью, в страсти своей неуклюжестью, лишённый излишне фривольных жестов: Боне покачивал бёдрами около Сэлдори, но не прикасался к нему зазря, только за локти ухватывал и требовал больше экспрессии. Оба, как беззаботные юноши, вошли в раж, носились, потряхивались в выдуманных движениях, будто плясали на сцене посреди людной улицы, зазывая чудесных девушек присоединиться, отпустить своё тело на свободу. Романтика сочилась из простоты. Романтика пряталась в пальцах Кимсана, задорно дразнивших Деласара. Романтика нашла приют в обомлевшем взгляде Боне, когда тот выгнулся назад и подставил тёплому солнцу своё лицо. Не удержавшись, Сэлдори ловко ухватил его за талию и прокружил над землёй. Спутались ноги, и они бы оба свалились, поражённые очередным всплеском хохота, не удержись в последний момент. Но Безупречный не ожидал, что, раскрепостив чужака напротив, толкнёт его к самой красивой смелости из возможных. Недолго сомневаясь, Деласар запустил пальцы в свой капюшон и ухватился за крепления маски. Плавно, будто не прятала целую вечность лицо, она отпрянула от бледной кожи. Сэлдори облегчённо, пусть и с некоторой долей нервозности выдохнул, затем отвёл маску в сторону. Капюшон опал, как опали пшеничные локоны на плечи, а острые, обрамлённые чернейшими ресницами глаза явили свою лазурь. Кимсан остановился, мгновенно прерывая танец, и уже не смог оторваться. Деласар напоминал сделанную на заказ куклу — настолько ровными и чёткими были каждая линия и черты, принадлежавшие ему. — Ты как… скульптура творца, — с некоторой долей потерянности прошептал Кимсан. Ни единого шрама, юное лицо фэйского существа — чьими потомками и являлись эльфы, — долгоживущего, влекшего великолепием. Фэи умели заманивать простых смертных в далёкие глубины Чащи Непокорности одной харизмой, они источали соблазн, даже не стараясь, и вели к гибели. Как самые настоящие сирены. Но Деласар не выглядел счастливым, явив своё лицо — нежно-розовые губы поджались, а острые брови нахмурились в уязвимости. — Я… ненавижу своё лицо, — он позволил себе храбрость признаться, которая кольнула Кимсана в самое сердце. Боне уже знал, что бывало, когда кто-то ненавидел собственное отражение. Рука с маской безвольно повисла. — Эльфы моего рода… Все… Все до единого — на одно лицо. Неподалёку, в груде заброшенного реквизита, Деласар заприметил старый деревянный табурет. Он вытащил его, поставив прямиком в центр сцены, и рухнул вниз, чтобы хоть как-то накормить собственное безволие. Зеленоватые лучи обрамляли бледное лицо невероятно красивого существа, которое… попросту… не верило, что оно красиво. — Будто вы — тысячи близнецов? Деласар кивнул. Кимсан подошёл ближе, встав прямиком над ним, и приготовился слушать исповедь. Не она ли — первый вестник доверия? — Да, только подумай… Мы носим маски, чтобы отличаться друг от друга. И, представляешь, наши лица — это они… Бездушные железки с узорами. Боне вздрогнул. Наблюдение за Грачом в такой позиции начало ему смутно напоминать что-то ещё, случившееся в этом театре, но почему-то картина размывалась в голове, не позволяла точно представить. — Раскрывая лицо, ты… раскрываешь свою никчёмность, свою похожесть на десятки прочих, абсолютное отсутствие исключительности. У тебя — один близнец, Кимсан, а у меня… не сосчитать. Представь, ты погибаешь, а десятки твоих отражений продолжат своё существование. Будто твоё присутствие вовсе не имело значения. Ты — не начало и не конец. Никем не признанная середина. — Деласар… — голос Боне небезучастно сорвался, и он подошёл ближе. Не постеснялся схватить подбородок эльфа, чтобы тот немного задрал голову и был вынужден посмотреть прямо в глаза. — Это не так. Прикосновение обожгло неожиданностью. Деласар замер в положении сидя, осмотрительно приняв близость Кимсана, и не поверил, что даже здесь он подберёт нужные слова. А он подбирал. Бесценный человек. — Я уже готов отличить тебя от любого из твоих отражений. — Удиви меня. — Проще простого, — этот вызов не напугал Безупречного. Нет, он подарил азарт. — Больше никто на этом свете не сумеет так же сморщить нос, как сейчас сморщил его в хмурой робости ты. Никто и никогда не подарит своему взгляду неповторимую окраску, которую даришь своему ты… Не сможет схоже поджать губы. Ни у кого ямочки твои не получатся, никто брови так же не нахмурит и морщинки подобные миру не явит… Только представь, твоё лицо — это холст, и ты рисуешь на нём своими эмоциями всю жизнь. Ни один художник не повторит шедевр другого до последнего штриха, даже если просидит в мастерской уйму ночей. Серьёзно, поставь передо мной сейчас всех своих собратьев, я всё равно тебя найду. Деласар потерял дар речи. Простая, казалось бы, истина поразила его, лишила душевного равновесия и в то же время подарила самое непоколебимое из всех. Ведь и правда, сам Сэлдори никогда бы не спутал Кимсана с Бороном, даже если исключить ожоги последнего — он попросту знал, где его цветок. Но закоренелое отвращение так просто не уничтожишь на корню. Не держи пальцы Безупречного, маска уже давно вернулась бы на лицо. — Твои слова… восхитительны, — с уважением кивнул Деласар, — но мне потребуется ещё не раз их просмаковать и обдумать. Кимсан всё не отстранялся: глубоко задумчивый, он ласкал бархатную щёку напротив тыльной стороной ладони. Вспоминал?.. Что он вспоминал? «Я как будто… Как будто уже стоял в этом театре, бережно дотрагиваясь до чьего-то лица…» Уже двумя руками поглаживая эльфийское лицо, Безупречный начал его ощупывать. Бровь Деласара поползла вверх — судя по ощущениям, Боне имитировал процесс… бритья? Но Сэлдори не мог знать о том, что случилось в подсобке в роковой вечер, когда близнецы очутились здесь, и старший оказался завлечён младшим в страстную близость кровью. Действия Кимсана обескураживали. Деласар попросту не ожидал, разнеженный отзывчивыми пальцами, что к нему примкнут… В поцелуе. Безупречный, полностью отдавшись завороженной погоне до былого, подался вперёд. Нежные уста примкнули к подбородку Деласара, словно желая слизать с шёлковой кожи кровь. Не нашли её, багряную, но можно было поклясться — задержались не потому, что ещё надеялись отыскать. Послевкусие поцелуя осталось лёгкой дерзостью на сердце, оставило влажный след около нижней губы, которой почти дотронулся Кимсан. — Мхм… — забвение не треснуло. Отдёрнув ладонь и накрыв ею своё лицо, Боне оказался пленён досадной неловкостью, а вот серьёзно изумлённый Деласар не намеревался так просто сдаваться. Что бы Кимсан ни пытался вспомнить… Нельзя это потерять. Грач выпрямился, вспорхнув с табурета, и стремительно направился к Боне. Обнажив главную уязвимость — лицо, — шагал на ватных ногах, заставляя того отходить назад. Метр за метром. Когда плотная штора встретила лопатки остановившегося Кимсана, Деласар навис над ним. Медленно, словно прося трепетного разрешения и пока щекоча лишь дыханием, подтянулся к губам ещё раз. Подарил не столько нежное продолжение поцелуя, сколько повторное, осторожное прикосновение — уста встретились.И память вернулась.
«Я пытаюсь уйти, упрекая Борона в том, что он обесценивает мои чувства, но уже отчего-то одурманен, и он хватает меня, чтобы прибить к двери. Я хотел бы сопротивляться, но не могу, весь мой организм бурлит запрещённым влечением, жаждой сдаться его рукам. От поцелуя нас разделяет три секунды, а затем он вжимается с укусом…» Всё, как сейчас, сам того не зная, воспроизвёл Деласар, но без укусов. Он веером раскрыл ладонь на груди Кимсана, подался ближе и вежливо углубил жест, превращая в настоящий поцелуй. Их близость несла ароматы свежих красок, не успевших засохнуть на холсте; сочных апельсинов, которые чистишь во дворе в миг особенно сильной жажды. Беспощадного летнего солнца. Старых книг, обсуждаемых с первой любовью за невозможностью сменить тему на признание в чувствах. Деласар отпрянул, и всё тело Кимсана тряхнуло холодом: поцелуй с Посланником не мог пройти бесследно. — Не отпрянул и даже малость ответил… Как мне расценивать? — поинтересовался Сэлдори. В душе ворошились облака. Щекотно. А Боне и впрямь застыл, сбитый с толку эмоциями. С самого начала он не желал воспользоваться эльфом столь вопиющим образом, попросту думал было, что вспомнит… Вспомнил, но не его ведь целовал, и это продолжение, тронувшее душу не меньшим увлечением… Лицо порозовело. Кимсан замотал головой в подобии извинения, ему не оставалось ничего, кроме как объясниться. — Мы целовались в подсобке этого театра с Бороном, когда он был уже обожжён. Прямо так, как оно было сейчас. Прости, на меня что-то нашло, но я не хотел тебя вводить в заблуждение. А Деласар, помолчав необходимые себе мгновения, ответил Кимсану тем же, чему научился за сегодня сполна. Беспрекословным пониманием. Хмыкнул и нежно, до крайности широко улыбнулся. Ладонь согрела грудь Безупречного с покровительствующей, совсем не избитой лаской, а затем отстранилась. — Выдохни, — ни капли осуждения. — И не бойся меня.«Значит, в тот вечер, когда я встретил тебя в лице Вэла, ты уже вовсю отдавался страсти с вернувшимся братом… Немудрено. Перепутье на то и Перепутье, чтобы всё перемешать…»
***
С крыши театра на Адонио открывался неповторимый вид. Оказалось, водить дружбу с Чёрным Грачом — очень приятно, если хочешь быстро оказаться на самой высокой точке города. Один взмах сильных крыльев, и вы вдвоём уже на пике, обдуваемые осенним ветром, наблюдаете, как зеленеющее небо укрывает улицы. Деласар всё искоса посматривал, чтобы у Кимсана была скрыта шея, но острых признаков болезни он с момента возвращения в живые не подавал — это радовало. Безупречный же развернулся вдруг, вновь наблюдая маску на лице Грача. — Я вот только подумал… Ты так удивился, что я не обвинил тебя в убийстве Борона, — глаза плутовато прищурились. Только сейчас Боне взбрело в голову задать забавный вопрос. — А не боишься, что это я вотрусь к тебе в доверие, и, когда будешь меньше всего этого ожидать, найду способ обмануть? — «Если и предавать, то в самом конце»? — эту фразу Кимсан часто говорил в прошлом, обсуждая с Деласаром книги. Он не видел смысла искать волка в овечьей шкуре раньше времени — предпочитал разгадывать загадку в финальных главах истории. Мысленно прошептав формулу, Сэлдори утихомирил ветер, и теперь он не так рьяно нападал на Безупречного. — Знаешь, если провернёшь подобное, я поаплодирую с восторгом. За последние пару сотен лет меня ещё никто не дурил. Во всяком случае, даже если всё шло наперекосяк, то, как правило, Деласар это осознанно допускал. Подобное не отрицало совершенных им нелепых ошибок… Но, так или иначе, пока ничего не ускользнуло из-под острого эльфийского взгляда. — Звучит как план, — рассмеялся Кимсан. — Но я не к тому это сказал. Он безмятежно молчал целых несколько минут, прежде чем удивить до исступления. Уже в который раз? — Знаешь, хоть истина начинает мало-помалу проклёвываться, я… боюсь, не приму её так просто. Если не буду знать, каково живётся второй крайности… Второму герою моей судьбы, — и как Безупречный находил столько сил смеяться и улыбаться, открываться людям даже в состоянии крайней надорванности? Бровь Деласара вновь поползла вверх. «На что ты намекаешь, мой цветок?» — Покажи мне, каково быть Посланником. Я ведь в какой-то мере под твоей опекой, — пропел Кимсан. — И, как ты сказал утром… Мне и впрямь хочется жить сейчас, давая будущему знать не только моё горькое прошлое. Посему…Позволь увидеть
твою жизнь,
Уникальный.