«Борон…
Борон-Борон…»
«Чем больше мне хочется охватить всю картину целиком, тем больше я понимаю, что это невозможно…
Чтобы сложить мозаику, мало Деласара и восстановленной памяти… Есть вещи, которые знал только ты. Бесценный, только ты.
Твоего присутствия так не хватает».
Но брат мёртв. Он не ответит уже. Если только… Бесшумно раскрылась дверь, и Кимсан присел в постели, обняв одеяло. Но, увидев Деласара, прошествовавшего внутрь, облегчённо выдохнул и прильнул ладонью ко лбу. Беседа прямо сейчас не помешает, иначе мысли совсем покоя не дадут. — Я знал, что ты не спишь… — Сэлдори порхнул к окну и открыл его, чтобы пустить внутрь немного свежего воздуха. Слишком душно. Им обоим никак не обрести гармонию по отдельности, а значит, её нужно обретать вдвоём. — Закутайся теплее. — А ты? «Один из моих путей к истинной правде… Но наличие других не преуменьшает твоей значимости». — Посланники не спят. И не лгут… — Деласар отшутился, отсылаясь к одной из их догм: «Птицы не лгут». Правда, как и было сказано ранее, эта догма порой трактовалась по-разному. А Кимсан не привык видеть Сэлдори легко одетым. В белой льняной рубашке и просторных штанах он напоминал обычного юношу. Остроухого, правда, но самого что ни на есть близкого к простым людям. Очень молодого на вид — так и не скажешь, что прожил несколько человеческих жизней. — Тебя что-то волнует? В конце концов, Деласар не забыл о привычке петь песни и читать сказки безутешному. И хоть Боне всё больше преисполнялся трезвостью, страхи по-прежнему мучили его, и отходить от традиции быть рядом в нужный миг — грешно. — Я… сидел на этом наркотике. — Кимсан произнёс это тихо, хотя знал, что его слова оглушат в любом случае. — Ч-что? Впервые Сэлдори звучал столь порывисто. Вопрос сорвался с его губ необдуманно и обжёг стремительным холодом. Поразительно, в услышанное не верилось, хотя следовало догадаться раньше… Вэл был рядом, он не раз улавливал от бывшего супруга ядовитые ароматы, но думал, всё объяснялось близостью с Бороном. Конечно, объяснялось. Очевидно. Просто иначе. Деласар даже в самых ужасных своих представлениях не мог увидеть подобного. Он сглотнул ком в горле, резко приосанился и спросил уже мягче в попытке уточнить: — Когда? — После пожара, — обняв собственные колени, Кимсан нервно прыснул. Он чувствовал себя ребёнком, который искренне ждал появления матери в ночи, но ею даже не пахло; ребёнком, отчаянно не способным поверить, что он не заслужит своего внимания, своей правды никогда. Горечь засквозила в голосе. Хотелось произнести осознанное вслух, не утопить в себе, выпустить и исцелиться. — Я точно не помню, при каких обстоятельствах это произошло, но мы курили вместе с братом. Борон не был в восторге, но я и не спрашивал. Впервые мы выкурили вместе… тройную дозу? Или двойную… Я с трудом вспоминаю…«Сукин сын».
По стеклу за спиной Деласара побежали морозные узоры, треща, напевая песни о его нетерпении и злобе. Пальцы сжались в кулаки, но спрятались в рукавах, и Сэлдори едва сдержал уколовшую сердце враждебность. Зависимость, как ни прискорбно, даже жрецами лечится с трудом — она попросту способна проснуться ещё раз, и ещё раз, а уж если помнится мирной кровью… С каким-то шансом для Кимсана это — приговор. — Твой брат с тобой… делился? — процедил Деласар, медленно подходя к кровати. Морозные осколки отвалились от стекла и обрушились на подоконник. — Я не уверен… — Он давал тебе свой наркотик? — Д-да. Кимсан съежился, а Деласару осталось только в шоке запрокинуть голову, скрывая остекленевший и полный ужаса взгляд. Снова осечка — допустить это дерьмо, отпустить Безупречного с живым покойником на Перепутье и теперь пожинать плоды… Одна только исковерканная память чего стоила, Борон Боне, ты умудрился предложить здоровому брату самый опасный наркотик в Атисе? — Я сам хотел этого, — предвкушая полный непонимания разговор, Боне поспешил осадить Сэлдори. — Я всё взвесил и не увидел ничего плохого в том, чтобы быть ближе к брату и нести ответственность за удовольствия, которые мы выбираем. Жизнь и без того увечила нас, уж точно не наркотик нанёс последний штрих. — Знаешь, как работает лессийский лепесток? — стоило признаться, держаться бесстрастным и способным объяснить было до крайности сложно. В конце концов, Деласар не железный, и сосуд принятия вполне способен с треском лопнуть. Хотелось кричать, вытащить Борона, где бы он ни был, и задаться одним-единственным вопросом: «Тебе совсем его не жаль?» Но осталось лишь присесть на краю кровати и усилием вернуть голосу спокойствие. — Тебе хватит одной дозы, чтобы пустить под откос всю жизнь. Привыкание вызывает одна доза… Огнеросль можно курить и легко бросить. Фамация приведёт лишь к галлюцинациям и отсутствию сна. С Белого Ангела тоже слезают… с трудом, и не все, но слезают. Но не с лессия… С лессия — нет. Возможно, Деласар слишком наседал. Он выглядел взволнованным родителем, который выпытывал, не принесло ли его юное чадо сигары в дом. И горечь, сквозившая в голосе, уже почти отчаянная, разбивалась об абсолютно равнодушное выражение лица Боне. То ли в надежде закрыться, то ли с желанием оправдать брата вопреки всему Кимсан отказывался принимать правду. Всё, что ему оставалось — хранить упрямую веру дальше. — Мы хотели этого вместе, — по слогам процедил Боне. Он напоминал зверя — безумно походил на Борона дьявольски неприветливым взглядом и свирепостью, сквозившей в металлическом голосе. Деласар пропустил удар сердца, осознавая, что его воспринимали прямой угрозой. Конечно же… Конечно. Горькую правду ещё нужно попытаться принять. И никто не гарантировал, что в процессе Кимсан не захочет развернуться. — Я — не маленький вшивый ребёнок, нуждающийся в советах тирана-отца. Страх накатил с двойной силой. Смотреть на Боне, одинокого, измученного… но хранившего собачью преданность своему огромному и тёплому псу. Он выплёвывал слово за словом, и каждое пронизывало Деласара насквозь. — Борон меня предупредил, я не послушал. В моём праве самому решать. Ясно? И если бы Грач мог назвать одно-единственное молчание за всю свою четырёхсотлетнюю жизнь, которое длилось вечно, он назвал бы этот момент. — К тому же, он рисковал тем же. Мы оба рисковали… ради нашего таинства. Ради нашей близости. «Он чёртов мертвец. Ему ничего бы эта дрянь уже не сделала». — Конечно… — усилием воли заставив зубы не стучать, Деласар вытянул ладони к Кимсану и накрыл его дрожащие руки. Они были ледяными настолько, что даже прохладные пальцы Жнеца Смерти согрели. Тошно представить во всех красках невозможность исцелить некогда светлого человека, изуродованного зависимостью и превратившегося в монстра. — Но представь хотя бы на секунду… Вот, например… Борон снова убегает без предупреждения, а ты остаёшься без средств на ингредиенты… Лессий редкий, его почти не найдёшь. Он дорого стоит. Как бы ты умирал? Кимсан промолчал. Он осознавал, что напоминал смиренную куклу. Избежал зрительного контакта, скрывая под жестоким и беспрекословным несогласием отголоски вины и понимания, что растратил себя… на всё возможное. Опустошил и потерял. — Сан… — Деласар сжал его пальцы крепче. — В самую первую ночь ты мог даже не почувствовать, что случилась передозировка… А в какой-то момент понял бы, что организму не хватает лессия. У повёрнутых на нём тело разрушается при жизни. Отказывают органы, кожа отваливается вместе с мясом… А наркоману остаются жалкие крохи сознания и участь просить ещё, чтобы боль прошла.«Так стало быть, твоя смерть — не ошибка моя, а удача?
Кто знает, куда завела бы тебя зависимость, не успей мы вовремя… Насколько любовь может быть губительна, Борон Боне? На что ты пошёл, чтобы отвадить меня?..»
Прискорбно завывал за окном ветер, покровительствуя потерянной семье, и он остался единственным звуком — кроме сиплого дыхания, — единственной музыкой между двумя не понявшими друг друга людьми. Кимсан не выдирал рук из хватки Деласара, но смотрел сквозь. Сквозь эльфийскую грудь, сквозь картину Эмили на стене, сквозь… Сквозь. — Этот наркотик… — и вывод, который прозвучал, нанёс Грачу самый подлый и несправедливый удар в слабое место. — Меньший ужас из пережитых мной ради нашей любви… И если понадобится повторить — я повторю. Деласару пришлось отвернуться, чтобы ничуть не показать уязвлённых слёз, блеснувших разбившейся надеждой. Вся жизнь его такова — светлое предвкушение, рвущееся о понимание, что всё кончено. Неисправимо изувечено ненавистными руками, которые Сэлдори когда-то искренне берёг, и вот чем они отплатили. А речь совсем не о руках Кимсана. — Конечно, — заключил Сэлдори, поднимаясь с кровати. Пальцы покрылись инеем, с хрустом сжавшись и разжавшись, а в комнате стало по-настоящему промозгло. Одно лишь эльфийское тело источало губительную обиду и бесконечную грусть. Деласар выдавил улыбку, явив Кимсану не разочарованные, но огорчённые глаза, и не побоялся стегнуть в ответ уже без особенной надежды. — Каждый волен разрушать себя, как считает нужным. И если ты избрал любовь, которая не оставит от тебя ни клочка — никто не имеет права запретить. Дверь не захлопнулась; она осталась открытой, впускавшей в комнату до самого утра свист далёких сквозняков. Кимсан, вновь оставшийся в одиночестве, сидел бы до самого рассвета в объятии с бездушным одеялом, но коварные сны, навеянные по-прежнему ласковой рукой, одолели его почти сразу. Утащили в мир к родному другу, к его преданной собаке, к ароматам тёплой выпечки на кухне. И пока Кайстис берёг Безупречного от лихих бед, Деласар бороздил ночной город. Вихрем ветра и снега он нёсся по мрачным улицам, иссушая себя до последней капли. Благородный Посланник сорвал маску добродетели, обратившись равнодушным убийцей недостойных. Контракт за контрактом, шёпот Ренаты на самое ухо и мстительный взор из прорези маски — единственный свет во тьме кровожадной ночи. Свист лезвий приходил к провинившимся и обречённым на гибель, методично и проворно Сэлдори вонзал оружие в плоть своих жертв. Каждая из них — с судьбой, похожей на судьбу Борона, Кимсана, самого Деласара, даже На`ан. Грешники могли выжить, пожелай искупить содеянное, а не поддаться ему, но палач приходил вершить приговор и с безучастным выражением лица вырывал сердца. Убийства наполняли в нём пустоты; они возвращали Деласара во времена, когда он был всего лишь жалким ассасином, сводившим концы с концами благодаря единственному умению. Лишать жизни. Пока ныне мёртвые близкие хвастались успехами в том или ином ремесле, в воинском искусстве или в знании религии, шпионский опыт Сэлдори требовался для грязной работы. И вот, за сей работой он вновь, но отныне — на службе богов. Обречённый вечно исправлять старые ошибки. Побег и казнь; преследование и снова погибель; Деласар убивал одного за другим, заливая пол багровой кровью, измазываясь в ней и не чувствуя ничего, кроме ехидного одиночества. Кимсан всегда находил способ это исправить… С первых дней их знакомства. Но нынешней ночью Деласар вернулся ко времени, когда Кимсана не существовало.— П-пожалуйста… Прошу, достопочтенный… не трогайте меня. Я обязательно искуплю вину перед Майвейн…
Молю, оставьте меня в покое, дайте мне ещё один шанс.
— Ты упустил свой шанс, дитя.
Ты упустил десятки из них.
***
Кимсан проснулся в блаженном спокойствии, с самым лёгким, расцелованным лаской сердцем. Он даже не сразу вспомнил о том, что случилось ночью — неугодный диалог показался грёзами, пугающе реалистичными, но совершенно неуместными. Солнце приветливо палило в окно, уже открытое кем-то нараспашку. Погода радовала теплом, не присущим осени, и только с нижнего этажа доносились звуки весёлой суеты. Больше всего захотелось броситься туда, поддаваясь отчасти иррациональному желанию снова увидеть Деласара. Как будто это принесёт облегчение или его прощение, как будто это вообще способно что-либо исправить… Но когда помятый во всех смыслах Кимсан спустился на заветную кухню, источавшую аромат оладий с ягодами, судьба велела ему оторопело застыть и увидеть прекрасную, нежно интимную сцену. Эмили, растянувшаяся на стуле, цепко обнимала за ягодицы юную леди, оседлавшую её, и с пристрастием целовала хохотавшую в шею. Кимсан только успел разглядеть каштановые кудри на голове незнакомки, когда утренние радости оказались прерваны, а виновницы синхронно развернулись в его сторону. — Я… искал Деласара, — в примирительном жесте вскинув ладони, Безупречный прошёл вглубь кухни. Не обнаружив эльфа ни здесь, ни в спальне, пришёл к неутешительному выводу, что его могло вовсе не быть в доме. — А нашёл нас, — приветливо отметила Эмили, спуская с себя возлюбленную. — Знакомься, это Николь. Любовь всей моей жизни. — Почему не живёте вместе? — выпалив первый пришедший на ум вопрос, Боне принялся заваривать кофе. Хватило немой и улыбчивой просьбы Николь, чтобы он делал его уже на троих. — Я актриса, — в контраст грубоватому голосу Эмили нежно пропела кучерявая. — Мой образ жизни — исчезать и появляться в самые неожиданные моменты. — Как и образ жизни Дэла, — подскочив к Кимсану, Петраш начала помогать — легкими движениями разобралась со специями и уже нарезала утренние закуски. Краем глаза Безупречный заметил болезненную бледность и на руках Эмили — её выступающие вены напоминали вены Борона в моменты, когда лессия ему особенно не хватало. — Так что можешь не искать, он не появлялся сегодня. И не думаю, что появится до следующего утра. И этот факт расстроил Кимсана до глубины души. Он ненавидел подобные моменты. Ненавидел недоговорённости, ненавидел ссоры, прерванные разлукой, ненавидел не расставить все точки над «и» и бессмысленные перепалки там, где совершенно не обязательно таить друг на друга обиду. Неужели Деласар думал, с Боне будет просто? И неужели сам Боне ожидал, что Сэлдори погладит его по голове за любую глупость? Досадно. Но, стоило отдать Эмили должное, она исполнила своё обещание и не позволила Кимсану утонуть в тоскливом счёте минут. После развесёлого завтрака и знакомства с Николь — благоухающим цветком во плоти, — творцы отправились в главный зал, где Безупречному представилась возможность вспомнить, каково это — рисовать. Эмили и Николь расположились на мягком диване — первая до бесконечности красиво усадила вторую себе на колени и теперь позировала вместе с ней с искусственными цветами в волосах. — Я тебя уверяю, — воскликнула Петраш, уже несколько минут рассматривавшая, как Кимсан бессмысленно вертел в руках кисть и не мог приступить из-за обещания перед покойным Бороном никогда больше без него не рисовать. — Твой брат бы очень громко смеялся над подобным обещанием и совсем не пожелал бы тебе такой участи, глупенький. — Всё-то ты знаешь, — фыркнул Боне, положив первые стройные штрихи. Ему не хватало сноровки, но что-то пальцы помнили. Пока внимание профессионально цеплялось за строго одетых любовниц, бесконечно гордых королев среди цветов, лишённых пошлости, но не лишённых природной грации, руки вспоминали былое. — Проклятье. Николь, я могу согрешить в пропорциях с непривычки, ты же меня простишь? — Все грешат, когда рисуют меня, — ласково отмахнулась она. — Ты, главное, постарайся исправиться. И процесс пошёл. Рисование обратилось для Кимсана исцелением; радостью, погрузившей сердце в далёкие моменты, когда боль не была непрерывной и забывалась. Когда он рисовал картину за картиной, портреты, натюрморты и пейзажи, когда закладывал в них светлые и чистые порывы. Запирал злые эмоции в темнице мазков и навек запечатлевал белые, горел истинным желанием докричаться до мира и каждому донести о том, как прелестна жизнь. Добрый женский смех сплетался с ностальгией и напоминал — ты никогда не будешь одинок. Ведь он столь красив и целителен. Он столь бесценен и вездесущ. Но рука дрогнула в какой-то момент, и, прорисовав линию локона Эмили коричневой краской, Кимсан одарил её приветливым, однако бьющим на поражение вопросом: — Почему ты с таким рвением хочешь прикрыть лавочку этих наркоманов? Николь, спустя несколько часов позирования ушедшая на перерыв к горячим источникам пить сладкий нектар, даже не думала появляться. И только отсутствие возлюбленной, вероятно, позволило Петраш пустить тень подозрения на лицо. С Николь она всегда беспрекословно сияла… Сейчас же допустила откровенную слабость. Тишина затянулась, но на сей раз она напрягала не так, как напрягала вчерашняя, с Деласаром. Очевидно, Эмили расстроил тот факт, что Кимсан, кажется, раскусил секрет. Но ведь и она его, разве это не справедливо? — Чтобы как можно меньше людей стали мной и тобой. Кимсан оторвал кисть от холста и вперился вниманием в мрачный лик Эмили. Она изменилась до неузнаваемости: искушённая трагедиями собственной жизни и столь бесподобная в ранимости, которую показала. Не из-за того, что показала. Из-за того, что оставалась упорной вопреки ей. — Ты зависима от лессия? — Была. Эмили замялась. Затем закатила глаза, являя две ямочки у левой стороны губ, и сморщила нос. Всё-таки признала страшную правду: — Нельзя перестать быть от него зависимым. «Понятно, откуда в тебе столь болезненное отношение к наркотикам, Деласар… Вы же близки». Предвкушая, что сейчас посыплются вопросы, и очень даже подозревая Боне в неравнодушии к её старому другу, Эмили заговорила и продолжила позировать: — Я сидела на лёгких наркотиках уже в семнадцать… В попытке, ты знаешь, забить эту дрянную пустоту вечного одиночества внутри, — худощавым кулаком несколько раз слабо стукнула себя по груди. — А потом втянулась в компанию поклонников лессия, подобных этим сосункам с Белой Княгиней… И сгорела за несколько лет. Кимсан непонятливо встрепенулся. Подчёркивая грустный блеск неповторимых глаз, немо призвал продолжить. Эмили не нужно было просить дважды. — Была королевой, стала обречённой. Испарилось всё — от изумительной красоты, которую я признавала без стеснения, не осталось следа. Ты же не попросишь рассказывать, что я готова была сделать ради дозы? Отрицательно мотнув головой, Кимсан отрезал: — Ты можешь остановиться прямо сейчас. — Но тебе же интересно, — ядовито, впрочем, не по отношению к Боне улыбнулась Петраш. Она одержала необходимую паузу, чтобы справиться с эмоциями, и исповедь подарила её будущему портрету ту характерную изюминку, в которую Кимсан влюбился. — Последние годы жизни я провела под опекой жрецов, которые старались облегчить мои мучения… И вот, момент прощаться настал. Пришёл Он. — Деласар? — голос взволнованно сорвался. Эмили кивнула. — Он пришёл проводить мою душу в добрый путь. Но, увидев меня… не знаю, что им на самом деле руководило, в общем, он не сумел. Заплатил Майвейн своими годами, будущими, должными быть свободными от службы, за ещё один шанс для меня. И… Вот она я, здесь, до сих пор отхожу, но не курю лессий уже семь лет. — По-прежнему хочется? — Безумно, — Эмили болезненно рассмеялась. — Но проще становится. Просто очень медленно. Думаю, ответ на вопрос о том, почему я помогаю Деласару с этим бороться, очевиден. Я в долгу перед ним, и, ну… не хочу, чтобы кто-то повторил мою судьбу. Не каждому наркоману на смертном одре попадётся растрогавшийся Посланник.«Насколько же, чёрт возьми, мне повезло, если после возрождения я не чувствую жажды? Надолго ли?..»
«И я по-прежнему не верю, что ты мог осознанно посадить меня на это, Борон… Нет. Нет, был какой-то нюанс, который ты учёл, но о котором никто, кроме тебя, не знал. Ты не жаждал меня разрушить… Ты жаждал подарить мне бессмертие».
Я не был твоей жертвой.
Я не был.
Деласар вернулся поздней ночью. Кимсан, лишённый усталости абсолютно и жаждавший лишь одного — встретить его, — распахнул дверь, как только услышал шаги. Во тьме улицы стоял, истощённый и сгорбившийся, тот, на чьём лице уже не читалась полюбившаяся улыбка. «Но почему ты не залетел в окно птицей?..» — Я взорвал их притон к чёртовой матери, — процедил Грач, обходя Кимсана и вваливаясь внутрь. Не поздоровался, скупо проигнорировал, и только ладонь, сжавшаяся на животе, послужила ответом на немой вопрос. Кровь брезжила сквозь прилипшую к коже ткань и стекала по щиколоткам на пол. Обессилено Деласар рухнул вниз по стене. — Дерьмо… — вбежав в прихожую, Эмили мгновенно бросилась обратно, за первой помощью. Кимсан обеспокоенно склонился над Сэлдори, что с треском разорвал полотно и явил глубокую резаную рану, налившуюся багровой краской. На поджаром теле увечье выглядело устрашающим — казалось, выдержать подобное сумеет далеко не каждый обладатель подобной комплекции. Но Посланник ведь на то и Посланник… Он уже близок к загробному миру. Ему не страшно. — У меня в сумке… — процедил Деласар, когда Эмили передала Кимсану чистые бинты, а тот уже и без совета вытряхивал из сумки всё, что было обязано спасти эльфу жизнь. Последнему осталось наблюдать за тем, с какой уверенностью Безупречный выбрал из нескольких природных антисептиков лучший и определил план действий. — Не дёргай крышку слишком сильно, выльется. — Д-да, сейчас… Сэлдори мысленно усмехнулся. «Какие же умения тебе подарили те несколько недель, которые ты учился перевязывать брата…» Впрочем, с ожогами всё сложнее. Бинты ловко раскатались в одной руке, пальцы другой перемещались по коже, обеззараживая рану. — Проклятье… нет, зашивать придётся, — слишком обильно кровоточила, да и невесть чем Деласара вообще ударили. Но последний подарил Кимсану улыбку, какую обычно дарили любящие наставники, довольные успехами подопечных. — Не придётся… Сейчас начнётся регенерация, я выпил по пути то, что нужно. — Хорошо, тогда… Скорость, с которой Боне грамотно остановил кровь, заставила Деласара поражённо заморгать. Силы покидали, и ясно, что ничего приятного в случившемся не было… Однако эти руки… Эти заботливые, неравнодушные руки, которые содрали часть одежды и подчинили тугому перевязыванию, уже никогда не покинули бы память. Покидали ли прежде? Ни в жизни. «Самое чудесное умение из подаренных тебе твоим братом в последнее время». — Обезболивающее, — присев около Деласара, Эмили протянула ему самокрутку — без лессия, конечно же, — но первый отмахнулся и с юмором протянул: — Я мёртв наполовину, эрра, мне оно ни к чему. — Вот, присядь немного, — донёсся голос Кимсана, обнявшего Грача под лопатки. Деласар рухнул на плечо того, с кем уже мысленно попрощался прошедшей ночью, но ворошение этих шёлковых рук всецело разубедило в нужде расставаться. Впрочем, пожелай Боне навечно остаться в доме Эмили и вернуться к деятельности художника, никто бы ему не запретил. Когда рана оказалась перевязана, в знак благодарности Сэлдори поспешил удивить Кимсана. Потянулся рукой назад, к лопаткам, и прямиком из-под плаща выудил чёрное перо. Безупречный даже не понял — на спине Посланника росли уродливые, не сформированные до конца птичьи крылья. Обычно они складывались под одеждой и не давали о себе знать. Перо, крепкое, почти стальное, опустилось прохладным поцелуем в ладонь Кимсана. Оно не было гибким, скорее напоминало метательный кинжал, способный вспороть глотку. — Держи, — усмехнулся ослабленно Деласар. — На память. Пока Кимсан очарованно вертел подарок в руках, добавил: — Если не используешь по назначению, обмякнет и станет добрым-предобрым, хах… вот такие… забавные штуки растут у нас в спинах. Растрогал. Беззастенчиво, погружая в ту радушную беспомощность, которую Кимсан всегда знал с родными людьми — беспомощность не уязвимую, а дарящую возможность не казаться ежесекундно бесконечно сильным. Чувство обретённого дома, подаренное Деласаром, может, годы тому назад, может, десятилетия, а, может, совсем недавно… От него невозможно отказаться. Боне, бережно сжав подарок, тоже возжелал обессилено рухнуть головой на плечо Сэлдори, но крупицы храбрости не хватило. Или попросту не считал уместным после наговорённого ночью бросаться на шею. — Не оставляй меня, — послышалось вместо. Деласар поднял сиротливый взгляд и обнажил бледное лицо, лишившееся тени опавшего капюшона. Кимсан казался виноватым, но вина эта была простой, человеческой — за такую можно всего лишь попросить прощения, чтобы она ушла. — Моё предложение всё ещё в силе… Научи меня обращаться с птицами. «Как же… Как же я давно мечтал услышать подобное. Чудится?..» — Ты… волен остаться с Эмили и вернуться к жизни художника. Она и Николь никогда тебя не обидят, — голос Сэлдори задрожал, и ничто не дало бы ему ответ на вопрос о том, почему Кимсан всегда выбирал сложную дорогу. Хотелось верить, он это делал из-за нежной привязанности к новому… другу? Другу, до чего нелепо. — Жизнь Посланника совсем не похожа на описанную в детских сказках. Мне не хочется разбивать твои надежды. — Нет никаких надежд, — спрятав перо под одеждой, Боне не собирался отступать. —Я всего о двух вещах мечтаю, и ни одну из них в гостиной Эмили не найти. Правду узнать… и тебя не отпускать далеко. Петраш, стоя в дверном проёме, наблюдала из тени за перешёптываниями двух мужчин, каждый из которых сыграл более или менее поворотную роль в её жизни. Кусая фаланги, Эмили отчего-то затосковала по воспоминаниям о том, как в лавку «Кровные узы» приходили двое ещё столь счастливых братьев за всякими побрякушками… Вот же. — Кимсан… — возможно, её вопрос ранит. Выстрелит сразу в обоих и ни одному не даст ни права на исцеление. — А Борон?.. Что Борон? Кимсан содрогнулся, искажённый болезненной гримасой, и в полумраке прихожей, можно было поклясться, снова на секунду превратился в отражение Борона Боне — неповторимое олицетворение, неугасаемое… напоминание о вечной жизни покойника. — Всегда со мной. «Сегодня я осознал, что отчаянно не желаю верить в конец нашей истории, моя кровь. Я жажду жить и бороться за право однажды раскрыть карты, запрятанные в твоём рукаве». Закаркали грачи за окном. Кимсан всё-таки сжался над Деласаром, и тот, запустив пальцы в вороные локоны любимейшего человека, прильнул своим лбом к его. «Я не один десяток раз ещё споткнусь о твою преданность первой любви, мой цветок. Но ты жаждешь отправиться вместе со мной… И я верю, нет, знаю — связь между нами так просто не порвать. Я не брошу тебя. Никогда не брошу». — Деласар… — М-м? — Расскажи мне свою историю о лессийском лепестке. Сэлдори облегчённо улыбнулся, укладывая Безупречного рядом с собой около стены. Ладонь продолжала ворошить волосы на затылке. Добрый, но вымученный смех послужил взаимностью и согласием. — За невозможностью исполнить просьбу сию же секунду… — вот бесстыжий. — Я снова вынужден поощрить твою смелость приятной встречей.