«Пусть магия юности всегда будет течь в наших жилах, и пусть мы будет рядом. Пускай кровь у одного из нас бурлит тогда же, когда волнуется другой. Пускай горит одновременно и одновременно холодеет. И не случится смерти, способной нас разбить, пускай лишь свяжет в далёкий и счастливый миг. Коли мёртв он… И я живым считаться не посмею».
— Как драматично… — тронутый Кимсан, аккуратно придерживая, подал фонарь Борону и дождался, пока тот утопит в нём записку. Несмотря на то что младший брат никогда не верил в чудеса с тем же рвением, с каким стремился к ним старший, они оба хотели надеяться — желание, загаданное в праздничную ночь, обязательно исполнится. Построится башня, появится большой чёрный пёс, в общем доме прозвучит игривый смех любимой дочери. — Но мне нравится. — Тогда давай поцелуемся, — не успел фонарь порхнуть, подхваченный лукавым ветром, к небесам — редкий белый среди оранжевых, — как близнецы встретились в поцелуе на потеху веселившимся детям. Благо, маски не прятали губы, только стукнулись носами. А ребятишки, судя по оторопелой реакции, впервые увидели, как нежились мужчины. Меззийцы им прежде вряд ли попадались, чего уж ждать от гелторцев? Но Борон вскинул рукой, и коварные брызги воды окатили детей с головы до ног, а те, радостно галдя, разбежались. В следующий раз Боне остановились у ресторана, где не побоялись оставить немалую часть серебряных монет. И хотя Борон бурчал, что не слишком-то голоден, Кимсан настоял на соревновании: кто первым доест лакомство, тот выбирает место, с которого они оба понаблюдают за огненным фестивалем. Уместившись около неглубокого канала и свесив ноги над водой, братья держали в руках по крупной меззийской чаше со съестным. Кимсан заказал рис с ананасом и сладким перцем, а к нему куриные грудки с мёдом и кунжутом, Борон же выбрал острый суп с креветками, лапшой и фасолью. — А острое не помешает тебе меня одолеть? — победоносно ухмыльнулся старший Боне, смакуя первые ноты. Он не торопился начинать — хотелось оттянуть удовольствие хотя бы на пару секунд. — Ничего подобного, — упрямо цыкнул младший. — Это суп, я его в один миг проглочу, а тебе жевать и жевать. — Тогда на счёт три. Кимсан оказался прав. Со всем рвением начав уминать горяченный суп, Борон не ожидал, что захочет выплюнуть язык уже через три глотка: изобилие острого соуса заставило его глотку гореть адским пламенем. И пока старший ловко поедал мясо, запивая купленной водой, младшему она совсем не помогала. — Подожди, это против правил! Сан, кха… Да что ж так остро-то, мне безумно остро, подожди-и… — Борон очаровательно мычал и умоляюще надувал опухшие губы, а Кимсану оставалось хохотать и чудом не давиться. Безупречный страстно желал помочь, смазывал с подбородка дурашки соус, но оставался бессильным. Спустя минуту страданий Борон вскочил с места и замахал руками. — Остановись, я закажу что-нибудь другое, это не суп, а адское возмездие! Ох, проклятущее дерьмо… И, не удержав равновесие, рухнул в воду прямо рядом с их лодкой. Гогот Кимсана заполонил всю улицу и привлёк внимание даже самых скептичных прохожих. Надрываясь, он тыкал в мокрого волшебника пальцем и пытался не лопнуть — от смеха заболел живот. А младший Боне вынырнул с прилипшими к лицу копнами, напоминая ну самую… — Ты похож на самую сексуальную кикимору в моей жизни, — сквозь хохот заключил Кимсан и распластался прямо на дороге. — Охладился? Не остро? — Теперь в моём рту водоросли, — плюясь, Борон пытался избавиться от мерзкого привкуса тины, но безуспешно. Кимсан онемевшими руками складывал в рюкзак младшенького ингредиенты для глинтвейна, который они собрались варить, и бутылки с виноградным ромом. Борон возмущённо подскочил на месте. — Сударь, вот так ты заботишься о будущем муже? А если бы я захлебнулся? Не успел младший Боне продолжить, как рюкзак полетел прямиком в него. А за ним в воду прыгнул старший, окатывая миллиардом брызг и выныривая не менее очаровательным кикимором. На благородных сыновей Герберта Боне уже косились, как на ошалевших пьянчуг. Тарелки оказались брошены, как и лодка, а Боне, держась за руки, поковыляли прямиком по каналу. И едва ли Кимсана волновало сегодня его здоровье… А Борон уже мысленно оправдывался перед собой, негодяем таким, и мысленно обещал сварить любимому литры отваров. — Что касается будущего мужа… — продолжил он, уместившись с любимым в тени очередного моста и втянув его в объятие. Объятие, названное «остановка на нежности» или «я так по тебе скучаю каждую минуту, что даже пяти, не касаясь, не пройду». Помогая Кимсану отцеплять от щёк мокрые волосы, Борон нежно опалил его губы горячим дыханием. На них, казалось, расцветали красные тюльпаны. — Для начала ты не хотел бы… ну… стать моим парнем? И так простосердечно, бесхитростно это звучало, будто не рождались клятвы в любви день тому назад… Кимсан не удержался, заулыбался от уха до уха, пока пальцы бродили по спине обожавшего зажиматься в тенях брата, и почувствовал себя той самой героиней любовных романов. Забавно — не так уж и плохо оказалось быть на её месте. — Я согласен, — скромно согласился он. Не успел даже вытянуть палец, чтобы игриво поддеть своего голубка за кончик носа, как оказался сражён наповал последующими словами. — Изумительно, — заключил Борон. — Прямо как в твоих самых запретных снах, а? Безупречного окатило ледяным потом. Он хотел бы съежиться, но, наоборот, храбро выпрямился и ошарашенно посмотрел на брата, который состроил до одурения таинственный взгляд. — О чём ты? — Просто звучит многозначительно, а что? — непосредственно отмахнулся младший. Но семя он посадил. Оба близнеца знали, о чём речь. В частности Кимсан, который всё это время думал, будто успешно хранил от Борона один щепетильный секрет, и сам Борон, нелепо этот секрет разгадавший. — Да нет, просто… — сыграть бы в дурака, спросить, с чего брат вообще взял. Но Кимсан знал — получив ответ на вопрос, он сгорит от смущения, а проваливаться сквозь землю раньше времени совсем не хотелось. Оставалось судорожно вспоминать, где не повезло проколоться, но не находилось ни единого внятного объяснения. Чего не скажешь о Бороне — ему ситуация представлялась яснейшей.***
Больше всего на свете младший Боне любил тайно забираться в комнату старшего по ночам. Он не стремился играть роль конченного извращенца и следить за грешками Кимсана — нет, обычно не приходилось попадать в щепетильные моменты. Просто Безупречный рано засыпал, если брат не являлся на вечернюю прогулку из-за пристрастия к долгому чтению. И тогда затосковавший о близости Борон позднее пробирался через общий балкон в комнату дремавшего Кимсана, пользовался его привычкой не запираться и долго наблюдал. Всегда плотно закрывал дверь, когда уходил… А Безупречный, дурашка, ни разу ни о чём не заподозрил. Очередной ранней летней ночью, опустившись над кроватью брата, Борон сложил руки на одеяле и влюблённо всмотрелся в его безмятежное лицо. Обожаемое каждым сантиметром, оно не надоедало младшему Боне ни через час лицезрения, ни через два… Чаще Кимсан мирно спал, но если ему начинали сниться кошмары, Борон забирался в постель и прятал от всех невзгод. Он не будил, просто прижимал к себе, гладил чувствительную спину и шептал на уши нежности. Заботливо оберегал, как большой мохнатый медведь. Потому в очередной раз, как только с губ Кимсана сорвался глухой стон, Борон настороженно встрепенулся. В те времена между ними даже поцелуя в шкафу ещё не случилось, разве что подозрения в неравнодушии и мгновенное обесценивание под предлогом «я надумываю». Но к какому же ошеломлению пришёл младший Боне, когда почувствовал… возбуждение близнеца? Тело Кимсана преисполнилось им, натянулось… Собрав в пальцы каждую складочку простыни, Безупречный нетерпеливо смочил губы языком и выпустил на волю смущённые стоны. «Вот же чёрт, Кимсан…» — поначалу Борон мысленно чертыхнулся и вскочил. Остро осознал, что не должен находиться рядом, да и мало ли какая девица его брату снилась… Но всколыхнувшаяся в груди обиженная ревность улетучилась вместе с любыми мыслями, когда Кимсан простонал одно-единственное имя. — Борон… Он вытянул руку, должно быть, неосознанно ощутив присутствие любимого, и ухватил его за пальцы. Борон вспыхнул, как фитиль. Лицо загорелось и защипало, ничего не осталось, только щупать собственные щёки свободной рукой и ошалевше смотреть на Кимсана. Пока дорожки влаги бежали по его охваченному любовной лихорадкой телу, пока оно елозило на простынях, пока окрепший пах красноречиво натягивал ткань штанов, Борон предавался приятному ужасу. Ему не послышалось? — Борон… Бор-р-рон, пожалуйста… — не послышалось. И каково это после убеждённости в ненависти Кимсана? Больше всего на свете Борону захотелось присоединиться, но больше всего на свете его смутил странный порыв. Забраться бы под это самое одеяло, к этим самым мокрым губам, и целовать их до умопомрачения, целовать, пока оба не задохнутся в желании. Но Борон испугался. Он выдернул руку и отшатнулся. А затем, оставляя Кимсана наедине с его новыми «кошмарами», отправился к себе в спальню… Представлять увиденное, представлять и ещё раз представлять. Возбуждаясь не меньше, воссоздавать в памяти каждый стон, удовлетворять разум и тело, полные жадной похоти. Рассказывать своим простыням тысячи запретных секретов, которые на них же и останутся влажным росчерком. А утром Борон подкараулил Кимсана в коридоре. Встретил сонного, вышедшего к завтраку, всего помятого и такого… презабавного потеряшку. — Как спалось? — взволнованно, изо всех сил постаравшись не показать уязвимости, спросил младший. Скрестил руки на груди и недовольно сдул с лица волнистую прядь волос… Как обычно, зубастый-клыкастый. Разве раскусишь его осведомлённость? — Сладкие сны снились? — Ам, ну… — что ещё смешнее, братья накануне поссорились. И растерявшегося Кимсана спасла только маска наигранного отчуждения, которую он тут же нацепил на лицо. «Только посмей сказать что-то обесценивающее… Пускай для тебя я по-прежнему не знаю. Только посмей, Кимсан». И Кимсан сокрушённо улыбнулся. — Мне давно так сладко не спалось. То было первое семя. Борон узнал, что не один растил в душе чувства, а Кимсан, сам того не ведая, подарил жизнь весомому звоночку… шажочку… искомому подтверждению.***
На которое и намекнул Борон праздничным вечером, но… по-прежнему оставив свою осведомлённость в тайне. Быть может, через несколько лет, когда братья разделят постель в общем доме, он обязательно признается. А пока Боне, даже не обсохнув, пробрались в заброшенный дом, где у камина грелись дети-сироты. Оставили им часть лакомств, купленных по пути, и поспешили незаметно забраться на крышу. — Кто тебя научил так бесшумно передвигаться? — сетовал Борон. Он шагал по следам Кимсана, и только потому старая лестница не скрипела, как умалишённая. На что Безупречный таинственно улыбнулся и, сливаясь с тенями, потащил брата за собой. — Рассказывал же, у меня есть друг, которого расцеловали тени. Я попросил научить меня быть таким же тихим, и вот, уроки дают свои плоды… — Напомни, почему я не хотел с ним знакомиться? — Потому что ты приставашка-ревновашка, — беззлобно хохотнул Кимсан. Боне взобрались на очередную крышу, чтобы с неё наблюдать огненное представление. Оно как раз началось: по небу расплескались пёстрые фейерверки, и казалось, будто настоящие жар-птицы носились под порозовевшими облаками, закручиваясь в замысловатые фигуры. С главной площади доносились радостные крики и музыка, исполнялись танцы… Дикие и развязные, они влюбляли отсутствием правил, которые у близнецов давно поперёк горла встали. — Выпьем за счастливые выходные! — воскликнул Борон, вытаскивая из рюкзака виноградный ром. Щелчок пальцев, и пробка вылетела из бутылки, позволяя примкнуть к горлышку. Своеобразный напиток сразу заставил сморщиться. — Ух ты ж… мне больше нравился грушевый. — Дай попробовать, — Кимсан запрыгнул на край крыши и под возмущённые восклицания Борона чудом сбалансировал на нём. Младший едва-едва успел за руку схватить, когда неуклюжий ловкач чуть не навернулся. Убиться, может быть, и не убился бы, но не повторять же ситуацию с колодцем и сломанными рёбрами. Кимсану ром больше пришёлся по вкусу, и ещё долгие минуты, бродя по крыше за руку, братья распивали бутылку. И то ли романтический настрой роль сыграл, то ли голодный желудок, но охмелели они на редкость быстро. Не до беспамятства, однако до похабных анекдотов — вполне. — Сейчас тебе такое расскажу… — любвеобильно фырчал под нос Борон, развязно придерживая Кимсана за талию. Захотелось спуститься отсюда к чёртовой матери и зажечь площадь очередным меззийским танцем, но грешно разнимать долгожданную близость… — Заходят однажды астриец, гелторец и шаурин в трактир… Сука, а как там дальше? Подожди, я забыл… Как там было-то, ты же мне вроде этот анекдот рассказывал… Заливистый смех Кимсана отражался от звёзд и находил приют в объятиях Мёртвых Богов. Борон мог поклясться, настолько роскошный звук был способен утонуть в смертельно прекрасной Бездне, никак не затеряться на ангельских планах… Или? Совершенно очарованный, младший жался к груди старшего. — Однажды у астрийца, гелторца и шаурина спросили… — щекоткой шёпота Кимсан опалил ухо Борона. — Что в женщине наиболее привлекательно? Глаза — ответил астриец… Им королевы влюбляют с первого взгляда. Ум — заговорил гелторец. Лучшие изобретения сотворили женщины. Ноги — воскликнул шаурин… Выносливые ноги помогут воительнице на войне. Разговор подслушал мимо проходивший найхан… Вы неправы — встрял он. Воистину привлекательную часть найдёте только у мужчины. — Боги, какой пошляк… — недовольно засипел Борон, но оказался ухвачен за шею и втянут в голодный поцелуй. Кимсан фривольно, влажно и азартно, не боясь, что их увидят снизу, вжался в любимые губы. Только туманные тени вновь набежали на крышу, чтобы спрятать беззащитных влюблённых от завистливых глаз. А те всё целовались, теснились друг к другу, готовые хоть здесь, подогретые возбуждением, предаться первой близости… в предыдущие дни удобного момента и места не представилось. Бокалы, оставленные на краю крыши, один за другим упали вниз и разбились. Подхваченный под бёдра Кимсан задел их во время совместного падения с братом на постеленное одеяло. Борон одарял ответными поцелуями и не зацикливался исключительно на вкуснейших губах, нет… В стороны разошлись крылышки кимоно, дерзко обнажая ненаглядное тело, засос за засосом оставались на лебединой шее Безупречного, украшали тонкие косточки его ключиц, норовили добраться до солнечного сплетения. — Почему мы раньше этого не делали? — сквозь возбуждённый хрип спрашивал младший Боне, наваливаясь на старшего. Он повторял вопрос в побагровевшие уши Кимсана, спрашивал у его кудрявых локонов, требовал ответа у вздымавшегося живота… И когда братья, одурманенные и взвинченные, запутались в одеяле, а трель возбуждающих стонов старшего обласкала слух, младший понял — он едва ли способен терпеть. Борон хотел этой ночью забрать то, что причиталось ему давно, по праву рождения, и чего бесстыже лишил Герберт, пропади он пропадом… — Ты так разволновался… Я же просто целую тебя, — пощекотав неровным дыханием живот близнеца, младший Боне поцелуями нарисовал вокруг его пупка полукруг. Большие пальцы повторяли изгибы рёбер, выпиравших, когда старший особенно глубоко изгибался. — Прямо как во снах целуешь, — совладав с бессилием заведённого тела, ухмыльнулся Кимсан и подтянулся ближе. Снова юное желание одолело их на крыше, а, нужно признаться, она не являлась удобнейшим местом для подобных утех. Пальцы Борона опустились на соски Кимсана, с задиристой осторожностью поддевая их. Старший вздрогнул, отстранился и предпринял неохотные попытки подняться. — Давай не здесь… — Да ты же едва терпишь, почему не здесь? — Борон ухватил Кимсана за руку. — Нас никто не заметит, не возвращаться же домой. — Я сомневаюсь в этом, — спешно закидывая обратно в рюкзак недопитый ром, Безупречный закипал взволнованностью. Младший Боне подскочил к нему сзади и пустил наглые руки под раскрытое кимоно: они заскользили по изгибам кубиков пресса и удумали распустить шнурок штанов. — Борон, пожалуйста… Поймав бесстыжего за подбородок, Кимсан развернул его лицом к себе и заговорщически прошептал в губы: — Мы сейчас же найдём самую лучшую лавку, где купим всё необходимое, и вернёмся домой. А там, в удобстве, тепле и тишине, вдали от лишних глаз и ушей, я подарю тебе лучшую ночь. Как тебе такое? Как же легко подкупить даже самого нетерпеливого, если готов на кон поставить всё. Заприметив, как по лицу Борона расползлась довольная улыбка, Кимсан подмигнул ему и потащил с крыши прочь. Забыл маски. Площадь по-прежнему полнилась людьми — они собирались танцевать до самого утра. Боне влетели на площадку под стук барабанов и свист флейт. — Но сначала мы им всем покажем! — беспардонно заявил Кимсан, втягивая Борона в самый смелый и нетерпеливый пляс, какой тому приходилось знать. Снова содрал поясы с их кимоно, наполовину обнажая тела, а иностранцы с хохотом расступились и позволили Боне разжечь толпу. Впервые в жизни братья танцевали так. Стелились друг по другу мокрой кожей, елозили пах о пах и играли каждой частью тела. Можно было поклясться — между ними случился секс прямиком на людях. Взбудораженные, уже пьяные жители города либо азартно подначивали, либо с удивлением наблюдали, либо и вовсе присоединялись к Боне. Да, их узнали! Да, о бесстрашных сыновьях Герберта, танцевавших горячее всех, уже совсем скоро поползут нелицеприятные слухи… Но пока — не тот момент! Кимсан плутал ногами в ногах Борона, властно держал его волосы и беззастенчиво лапал: руки скользили по голой спине, оглаживали грудь, смущали тесной близостью живот. Они сжались и на упругих ягодицах младшего, вынуждая того пошло охнуть. А затем настал черёд меняться — Борон юркнул за спину Кимсана и заскользил по его бёдрам, эротично похлопывая по ним в ритм. Задорный танец продолжался до тех пор, пока Безупречный не достал бутылку с ромом и не поднял над их головами: — Во имя бессмертия нашей любви, брат! — провозгласил он громко, и алкоголь окатил близнецов водопадом. Ром разливался, орошая подбородки и губы. Боне примкнули к струе, глотая сладость в нежелании упустить ни капли. Их тела блестели в свете факелов, танец же казался предварительными ласками перед бушующим забытьем. — Плюнем же смерти в лицо, — поддержал Борон, а когда алкоголь закончился, бросил бутылку с остатками прямиком в толпу. Всплеснув руками, он совершенно забылся. Громогласный голос эхом прокатился по площади: — Во имя любви. Вам и вашему личному счастью мешают лишь проклятущие предрассудки! На потеху празднующим Борон бросился на Кимсана. Ворвался в него с поцелуем и закачал тазом: смелый танец отныне сопровождался соблазнительной игрой языков. Руки младшего Боне давно жили своей жизнью, то стискивая сочные ягодицы брата, то норовя подхватить его под бёдра и закружить в воздухе, и не знали, где остановиться… Но веселье быстро обратилось всё испортившим испугом. Когда Боне, вдоволь нацеловавшись, за руку пролезли сквозь толпу, их встретили Дженис и Лия. Очевидно, девушки оказались поблизости и наблюдали за танцем… Судя по лицам, они совсем не пришли в восторг. Подобный крах репутации никого в восторг не приведёт. — Сан… — Лия напоминала чёрный самородок. Утончённая, вся одетая в смоляное, она выступила к будущему мужу и с долей смятения заговорила: — Ты сказал, сегодня не сможешь составить мне компанию, потому что будешь заниматься. Дженис вовсе стояла в стороне и разочарованным взглядом буравила Борона. Возможно, кто-то и поверил бы, что поцелуй между братьями — глупость, но предчувствие не обманешь, а истинная страсть за версту видна. — Так получилось, прости, — легкомысленно отмахнулся Кимсан. И сегодняшним днём, и любым другим он ни во что не ставил Лию. Уже пьяный и в край развязный, старший Боне вытащил из сумки пару бутылок вина и всучил невесте. — Вот, утешающий приз. Не грустите, а ещё, ну… — Не говорить Герберту? — встряла Дженис, скрестив руки на груди. Глава семейства прислушивался к ней. Узнай Герберт о случившегося именно от одной из невест, точно пришёл бы в ярость. — Это с какой такой кстати? Она не хотела устраивать скандал, но обида отравила кровь, и противиться ей было сложно. Лия перехватила ладонь подруги. — Дженис хочет сказать, что наш будущий брак обрастёт немалыми проблемами, если вы продолжите портить свою репутацию… подобным образом. Влиятельные люди уже ждут свадьбы, и если о вас поползёт слух, как о… м-м… мужеложцах, да ещё и братьях, то… — Расслабься, Лия, — перебил Борон и обнял Кимсана. Его терпение лопнуло. — Хотите пожаловаться? Жалуйтесь. Только знайте, что и вам в таком случае не поздоровится. Хриплый голос сорвался на потаённую угрозу. Кимсан вздрогнул, не ожидав столь откровенно пренебрежительного отношения к девушкам, но не вымолвил ни слова в их защиту. А Борон, удовлетворившись растерянностью Дженис, сцепился взглядами с Лией. — Никакого брака не будет, и пусть все подавятся к чёртовой матери своими хотелками. — Хватит с нас этого цирка, — поддержал Кимсан, не успела Лия и слова сказать. Он двинулся за зашагавшим прочь Бороном. — Какое вы право имеете противоречить отцу? — донеслось ледяным голосом Лии. — Живя под крышей Герберта и пользуясь его благами… Пока у вас не существует ни собственной крыши, ни собственных благ, желание отца остаётся для вас законом. А если не законом, то приоритетом. И эти слова что-то надломили. Кимсан, извечно лояльный и вежливый пожиратель сердец, почувствовал, как раненое сердце треснуло надвое. «Какой подлый удар в спину от той, что всегда сетовала на строгость своего родителя…» Он отпустил руку Борона и развернулся. На глазах у десятков людей метнулся к Лие, схватил её за воротник платья и встряхнул на месте. А когда выбил хрупкий дух, с ненавистью процедил в губы: — Пока твою жизнь не исковеркали, птичка, запомни: никто не закон для тебя и никто не приоритет. А если чьи-нибудь блага или чья-нибудь крыша над головой заставляют тебя жить так, как тебе не хочется, то лучше жить вовсе без благ и без этой проклятущей крыши! — на последних словах Кимсан повысил голос и прокричал это прямиком в Лие в лицо. Дженис в негодовании покосилась на Борона. Страшно оказалось увидеть на его лице подобие затаённого удовлетворения: он не пытался защитить девушку, не стремился оттащить Кимсана, а в гипнозе наблюдал. Как будто упивался демонами, покидавшими сердце вечно спокойного человека. — И запомни, если ты встанешь на моём пути, — заключил старший Боне, по-прежнему удивлённый тому, что Лия выдерживала его дьявольское внимание. — Я и тебе глотку перегрызу. Он оттолкнул её от себя, как бесполезную и ни на что не способную собачонку. А Борон подарил Дженис предупреждающий взгляд, немо шептавший: тебя это тоже касается. — Хорошего вечера, — процедил младший Боне высокомерно, вновь обнял Кимсана и повёл прочь. Толпа в смятении наблюдала до самого конца, пока близнецы не скрылись в одном из переулков. Кровь клокотала холодным волнением и предвкушением последствий, но пришло ясное понимание: борьба началась. Если не сейчас, то когда? Да, Борон хотел аккуратнее… Не получилось. Он утешающе поцеловал Кимсана в висок уже на крыльце мистической лавки. Только в ней удалось бы купить самые лучшие свечи, ленты, благовония и бальзамы. Кимсану подняла настроение отзывчивая астрийка по имени Мари, сразу же согласившаяся удовлетворить его робкие желания. Борон же вовсю усложнял ситуацию. То руку на брата закидывал, пока бедолага объяснял, какие бальзамы ему необходимы и для чего, то сзади к нему непристойно прижимался, то красноречиво в полной тишине мычал. — Главное, чтобы аллергии не вызвали… — окончательно раскрасневшись, заключил Кимсан. А Мари прекрасно поняла, по какой причине к ней ввалились игривые молодые юноши, нужно быть идиотом, чтобы не понять. Скорее всего, даже приняла их за иностранцев. — И розовые ленты, пожалуйста. — Для связываний, — добавил Борон, хитро уставившись на Кимсана, возжелавшего провалиться сквозь землю. — Хе. Мари не растерялась. Один за другим товары принялись оказываться на стойке. — Благовония с лаймом и базиликом в нужной степени вас взбодрят, очень советую их. — А нет ничего успокаивающего? — Есть, но они, боюсь, вас слишком разморят. Свечи предлагаю сочетать с розовыми и голубыми. Чёрные превратят процесс скорее в ритуальные разговоры с Майвейн… — Мари очень уж быстро вошла в раж. Кимсан и робеть так сильно перестал, когда она подвела его к полке с бальзамами и посоветовала самые безопасные. Первый раз — дело волшебное и полное неловкостей, а юным умам хотелось совершить всё идеально. Даже тогда, когда Борон снова повис на возлюбленном с красноречивым «Кто из нас будет сверху, а кто снизу?», Мари только бровью повела. Стоило многих усилий не выказать неловкости, но она справлялась. В конце же концов выложила на стойку два сплетенных из белых нитей браслета с кожаными чёрными бусинками. — В подарок за покупку. — Большое… Большое спасибо вам, — уже польщённо отблагодарил сам Борон. Мари ободрила братьев после мерзкого столкновения с Дженис и Лией, за что хотелось отдать ей частицу своего сердца. — Правда. — Вы только не попадайтесь, ладно? — усмехнулась девушка. — У нас, в Астре, лучше повсюду так себя не вести. «Если бы Вы только знали…». — Мы очень постараемся, — улыбнулся Кимсан, и они с Бороном, собрав всё в рюкзак, ушли. Во двор дома повезло вернуться быстро, за мирной игрой в «Сладкое и горькое». Пока братья выбирали, предпочитают они день или ночь, туман или ясность, холод или тепло, их встретил сад с расцветшими розами. Белые и чёрные, ещё не сгоревшие в пламени обиды старшего, они пускали в воздух паточные ароматы. Кимсан не успел и шага на каменистую тропу сделать, как бархатная розовая ткань, купленная Бороном в тайне, опустилась ему на глаза. — Я хочу, чтобы ты доверял мне, котёнок, — прошептал на самое ухо младший брат и завязал узелок. — И знал, что даже сегодняшний переполох с Дженис и Лией ничего для нас не значит… — Что ты придумал? — поинтересовался Кимсан. Так забавно оказалось всё чаще лицезреть его мягкосердечным и чистейшим ангелом, но особенно запомнить Дьяволом, державшим Лию в когтистых объятиях. Со стороны от уха Кимсана зазвенел колокольчик. Его Борон тоже купил. — Следуй за мной, и я приведу тебя в родной дом, — завлёк он. Именно это воспоминание спасло братьев Боне, когда младший из них ослеп над смертельной пропастью, а старший бесстрашно повёл за собой. Ноги Кимсана мягко ступали по земле. Он постоянно останавливался и вытягивал ладони, слепо искал ими свою любовь, а Борон счастливо улыбался, не способный нарадоваться расчудесному зрелищу… Он звенел колокольчиком то у одного уха Кимсана, то у второго. Каждый раз появлялся с разных сторон и бархатно смеялся. А Безупречный кружился на месте, по-доброму жаловался, чуть ли не готовился топнуть ногой. — Ещё пару шагов, Сан… За мной, мы почти дома… — заботливый, учтивый, едва-едва хрипящий голос. Стройные руки Борона придержали Кимсана за локти. — Ты похож на слепого котёнка, знаешь? — Правда? Я иду-у… Ты, случаем, не прячешь от меня сюрприз? — старший Боне попытался ускориться, но, нежно издеваясь, младший зазвенел колокольчиком вновь. И любопытство пересилило, толкнув Кимсана зацепиться за край повязки, чтобы сорвать её. — Да что ты делаешь, айх… Не успел — братские ладони столь кстати опустились на щеки и заиграли пальцами на скулах. Борон стоял напротив, в сантиметре, опаляя вожделенной близостью губы и касаясь грудью: она вздымалась, угадывалась сквозь шёлковую ткань. — Борон… — Тих-хо… ты великолепен, Кимсан… Младший Боне смотрел, казалось, в опьянённые влюблённостью глаза старшего сквозь ленту, дарил ему нежнейший поцелуй и шумным дыханием обещал исключительно добрый финал… Оно щекочущими потоками забегало под ткань и кусало за щёки. — Я люблю тебя, — с заветного признания и началась их первая ночь. Борон гладил лицо Кимсана и целовал его: целовал до умопомутнения невесомо и с готовностью на всё. Касаниями своими, пока по саду носились стрекочущие насекомые, дарил вечность. Вечность, которую братьям однажды не повезло трактовать по-разному… Но пока она оставалась для них единой. — Никогда ничего не бойся. У нас будет счастливый конец. Кимсан улыбнулся. Пальцы Борона нашли приют в глубоких ямочках на его щеках.— Ты будешь каждое утро просыпаться в моих объятиях. На втором этаже нашей башни, с пушистым хвостом непослушного пса по имени Гром в ногах и под заливистый смех рыжеволосой дочурки, которую мы назовём Дианой.
— Ты мне обещаешь?
— Обещаю.