Мёртвая кровь

      Из кухни доносились ароматы корицы, апельсинов и имбиря. А ещё орехов. Жаль, Кимсану оставалось лишь наслаждаться ими из ванной, пока кожу нежила шипящая вода. Борон разогрел её щелчком пальцев и велел расслабляться, пока он варит глинтвейн. Но дверь осталась приоткрытой, и обоняние ласкали соблазнительные запахи. Кимсан запрокидывал голову, мычал от удовольствия, его длинные кудри опадали на пол. Жар щипал румяное лицо, а волнующие мысли отчаянно боролись с безмятежными. Как же хотелось разогнать душевных демонов по углам, отбывать наказание…       Что теперь будет? Колыхнулась вода, и мышцы натренированного тела напряглись, захрустели суставы, когда Кимсан потянулся. Столкновение с Дженис и Лией осело на сердце одновременно совестью и нетерпением. Казалось бы, Боне, не растеряй навыки красноречивого юного манипулятора — сделай невест союзницами и обрати против семьи. Но час тому назад в будущей жене Кимсан увидел мать — мать, из-за которой столько раз обиженно клокотала душа. Смирение, заведомое согласие с тираном, нежелание раскусить, почему именно происходящее неправильно? Отсутствие готовности выступить против. Переполнившийся сосуд терпения лопнул там, где Кимсан не сумел разглядеть друга ни в ком, кроме Борона, и все прочие обратились для него заклятыми врагами.       Гордость велела даже не пытаться всё исправить. Вскоре Герберт объявит сыновьям войну, их уже заметили десятки людей, так какая разница? Озадаченное мычание, и Кимсан погрузился в горячую воду по самый нос.       Борон бесшумно вошёл в комнату. Рассмотрел размякшего в паре брата с ног до головы и щёлкнул пальцами: тотчас вода перестала источать жар Меззийской Республики, обратившись умеренно тёплой.       — Эй… — приподнялся Кимсан, недовольно цыкая. — Верни горячую.       — Ты пьяный, — Борон помотал головой. — Хватит тебе горячей, а то ещё отключишься. Я с беспамятными не сплю.       — А ты не зарекайся.       Кимсан выглядел отстранённым. Это Борона не устраивало. Он медленно прошёл к бадье и опустился перед ней на колени. Руки устроил на краю и задумчиво, как преданный пёс, уставился на обнажённого Безупречного. Уже не раз видел его таким в купальнях, по-хорошему не смущало.       — Ты из-за наших подружек так? — указательный палец Борона сначала бродил по бадье, затем перепрыгнул на братское плечо. Кимсан с досадой кивнул.       — Ага, теперь проблем не оберёшься…       — Ну да, папочка нам устроит, — младший Боне нахмурился. — Забудь, вот что я тебе скажу. Идея держаться аккуратно с самого начала была провальной.       — Это почему? — Кимсан обернулся, заприметив, как шкодливо рука близнеца нырнула в воду и достала оттуда мочалку. Борон намылил её и вскоре уместился позади, чтобы вовлечь в плен наглых ладоней округлые плечи возлюбленного. Принялся с грубоватой осторожностью натирать их, заодно проминая мышцы. Кимсан довольно простонал — массаж пришёлся как нельзя кстати.       — Да потому что нас не поймут, — фыркнул Борон. Попутно он смачивал волосы Безупречного и прочёсывал пальцами, иногда застревая в слегка спутавшихся прядях. Порой припадал к обожаемым локонам носом и вдыхал уже полюбившийся горький аромат. — Ты в Коллегии многих видел, кто не кичился благополучием родителей? Они все избрали стратегию угождать предкам до тех пор, пока не обретут возможность вести тайную блаженную жизнь. Терпилы, готовые плеваться в нас, грубиянов.       — Ну, Ханнас с Мануэлем… — промычал Кимсан и заёрзал довольно. Борон усмехнулся. На весь город громко прославилась лишь одна-единственная пара богатеньких, плюнувшая на правила. Ханнас Сантьяго, будучи главным балагуром Адонио и сыном влиятельных врачей, однажды помог обаятельному скромняге в очках, Мануэлю Леону, сорвать помолвку. С тех пор счастливчики любили друг друга до умопомрачения, да ещё и не боялись открыто демонстрировать это в Коллегии. Да, Ханнас в пух и прах разругался как с преподавателями, так и с собственной семьёй. Так или иначе, он умудрился не лишиться ни состояния, ни поддержки, ведь уверенно и категорично заявлял, что если у него отберут Мануэля, то он устроит самую настоящую войну. Жаль, умением себя поставить Боне даже на секунду не дотягивали до этого смуглого и наглого белобрысого эльфа…       — Ага, там ещё повезло, что предки Мануэля вступились, — фыркнул Борон, — а у нас кто вступится? Дед, живущий за тридевять земель?       — Но репутацию-то мы себе раньше времени испортили.       — Расслабься. Если мы не собирались ждать десять лет, мы бы испортили её в любом случае.       Зашелестела ткань. Кимсан краем глаза заметил, как Борон стащил с себя штаны и обошёл бадью, виляя нежными ягодицами. Совсем вскоре и он погрузился в тёплую воду, напротив брата, обнимая того ногами, а пальцами резвыми заскрёб по его вискам.       — С девчонками что-нибудь придумаем, пока отец не вернулся. Ещё, гляди, пронесёт. Валериана подключим, ты Мануэля попробуй своей харизмой околдовать, чтобы, может, совет какой дал. Только аккуратно, я не хочу разнимать вас с Ханнасом…       — Ладно, убедил… — Кимсан, совращённый близостью Борона, закатил глаза и уловил напряжение его окрепшего паха. Теснота раскрывала многие секреты… Братья смотрели друг на друга, не моргая, и искали ответы там, в угольных омутах и бирюзовых глубинах. Близился момент единения, и волнение трепыхалось крыльями бабочек в груди. А затем с губ Кимсана сорвалось: — После того, как мы сегодня… насладимся всем, обрежешь мне волосы?       Борон удивлённо вздёрнул брови.       — Это зачем?       — Ну… — рассыпчатый румянец украсил щёки. — Знаешь, хочу, потеряв девственность тела, отпустить её вместе с волосами. Они тяжёлые… с ними жарко. Я всегда мечтал о коротких. Только подумай… Ты первым коснёшься моего тела, ты же первым лишишь меня волос.       — О, ну… — Борон прикрыл рот ладонью и зарделся. — Мне очень жаль твои волосы, но предложение, нужно признаться, очаровательное. Тогда поспешим, я тебе ещё не показал, что устроил на чердаке.       Все двери были закрыты изнутри. В дом не прокрался бы никто, и даже слуги уже давно отсутствовали, получив от Герберта заслуженные выходные. А Борон в последний раз наслаждался волосами Кимсана. Намыливал их, омывал, деликатно смазывал маслом, затем расчёсывал каждую прядь. И пускай зря, пускай однажды на пол опадут мёртвые локоны, грех не надышаться перед смертью. Братья вдвоём приняли ванну, а затем, переодевшись в лёгкую юкату, побрели на чердак.       Слабый ветерок забирался внутрь через приоткрытое окно, колыхая огни свечей и распаляя благовония. После горячей воды у Кимсана взаправду кружилась голова, потому он первое время медлил. Как поднялся, сразу остановился, придерживаясь за деревянную подпорку.       — Выглядит… вау, это… просто великолепно.       Прежде невзрачный чердак превратился в настоящую жилую мансарду. Борон успел натаскать одеяла и подушки, даже один старый матрас притащил, соорудив из них двухместное спальное ложе, расставил всю купленную атрибутику. В комнате пахло базиликом и лаймом, а постель была усыпана лепестками белых и чёрных роз, украденных из сада.       — Так ты решил без меня всё устроить, пока я отогревался? — возмутился Кимсан. — Сказал бы мне, я же тоже хотел украсить…       — Ты поможешь убирать, когда отец завалится, — хохотнул Борон и подорвался к ароматно пахнувшему брату, уже получившему самый влажный массаж плеч. Они по-прежнему блестели от масла.       — Конечно, убираться-то веселее, — насупился Кимсан.       — Котёнок, ну ты чего… — руки младшего Боне скользнули по предплечьям старшего и остановились на локтях. Борон вслепую, спиной, шагал к постели и вёл близнеца за собой. — У меня не получилось смазать маслом твои бёдра, так что… позволишь мне исправить это?       — Давай, дерзай… — сдался, но съязвил Кимсан. Робко улыбаясь, он позволил затащить себя на кровать: близнецы рухнули в неповторимо мягкую постель и пару секунд, посмеиваясь, просто смотрели друг на друга. Они, в общем-то, не совсем понимали, как всё пройдёт. Хвала тому же Сантьяго за то, что в открытую вещал о «мужской любви» на всю Коллегию, и книгам по анатомии, которые Борон изучил вдоль и поперёк. Представление он имел и отчаянно хотел сделать всё идеально.       Глинтвейн остывал — после ванны горячего не хотелось, а Кимсан, вопреки всему традиционному, восхищался им порой именно в холодном виде.       — Тогда разворачивайся. И снимай юкату.       — Задерёшь, не сломаешься, — из стеснения отказался старший Боне.       Борон фыркнул, но на первое время согласился. Когда Кимсан уместился на животе, бесстыдно задрал его юкату и обнажил упругие бёдра. Хоть штаны додумался не надевать. Ягодицы прятала скромная набедренная повязка из шёлка, явно выбранная Безупречным во имя грядущей ночи.       — Всегда восхищался твоим телом… Жалуешься, жалуешься на то, что тренируешься недостаточно, а посмотри на себя, Сан! Твой братец совсем тощий, в сравнении-то.       — Перестань. Зато тебя на руках таскать можно, — улыбнулся Кимсан в подушку. Пальцы Борона опустились на бёдра и принялись пощипывать их до покраснения. Они проминали упругую кожу, разжигали в ней жизнь, дарили блеск масла и порождали алые пятнышки. Сухие движения сменялись влажными. И наоборот. Снова по кругу. — И на спине.       — А потом свалишься в приступе удушья, — поддел младший Боне. Он всё засматривался на округлые ягодицы возлюбленного и мечтал подступиться к ним, но пока, так и быть, мучил только голени и бёдра. Массировал костяшками, растирал и ловил всё теснее в капкан ревнивых пальцев. — Искусал бы всего…       — Кто же мешает? — Кимсан потянулся и снова хрустнул суставами, заставляя Борона поморщиться. Он сам грешил, но звук этот не особенно-то и любил, потому как боялся, что брат сломается. Да и не стоило дуэлянту лишний раз неосторожно выворачиваться. — Нет, серьёзно. Меня возбуждает худоба в мужчинах, чего не скажешь о широких и крепких телах — я остаюсь к ним равнодушен. То ли дело ты, посмотри на себя, так сексуален, так хрупок, так горяч…       — Не возбуждай, бесстыдный.       Не стоило даже сомневаться — Боне оба уже едва ли терпели. В частности это было видно по Кимсану, который ёрзал, ведь ну очень неудобно было лежать на животе в возбуждённом состоянии. И Борон, блеснув коварными глазами, медленно распустил набедренную повязку. Пальцы втиснулись в ягодицы, заставляя охнуть, и скользнули покусывающими движениями по ним. Кимсан гортанно прорычал.       — Прошу, массажируй меня всю ночь, в Бездну всё остальное…       — Изумительно, — прыснул Борон и пришлёпнул наглеца по правой ягодице. Белеющий след принялся розоветь. — Мы так запарились со всем ради сеанса массажа? Хорошо-хорошо… Я даже массажную лавку открою, раз на то пошло. Подзаработаю для нас, начну приглашать прекрасных дам и замечательных юношей всех возрастов. Спрос точно будет, кто не любит массаж?       — Э, — возмущенно привстал Кимсан, а Борон шлёпнул его по левой части задницы и снова потянулся за маслом. Оно золотой плёнкой покрыло смугловатую кожу Безупречного, разглаживаемую умелыми руками. Тело поблёскивало, мокрые и распаляющие звуки заполонили чердак в тандеме с шепчущимися сквозняками. — Нет уж. Массаж — только мой.       — А что мне за это будет?       Кимсан долго молчал. Пока ладони Борона забредали и на спину Кимсана, расслабляя каждую мышцу, и крепко обнимали бока, и иногда ныряли к груди, он, кажется, собирался с духом. Воздух давно искрился, Борон ждал, когда его начнут разряжать весомые и многозначительные просьбы.       — Приглашение на внутренний массаж, конечно. Удумал, я прошу тебя всю ночь мне только спинку гладить?       Воцарилась тишина. Вспыхнули оба Боне, и младший даже руки от тела старшего оторвал, лишь бы не поспешить на эмоциях. Только промычал:       — От Ханнаса про внутренний массаж наслушался?       — От кого же ещё… Они, конечно, с Мануэлем и без него порой обходились, но…       — Тихо. Молчи, — Борон зажал губы Кимсана и развернул его на спину. Торопливо воссел сверху и развёл крылышки надоевшей братской юкаты в стороны: обнажив напряжённую, часто вздымавшуюся грудь. Волнение стреляло в кончики пальцев. — Поцелуй меня. Поцелуй так, как никогда не целовал.       И Кимсан сделал это. Расстояние между губами близнецов навек погибло, рассыпаясь на миллиарды далёких звёзд, а поцелуй остановил мир в великой, непоколебимой вечности. К этой вечности однажды будет суждено возвращаться из раза в раз, за этой вечностью будет суждено гнаться, эту вечность они оба будут мечтать повторить, воплотить, воссоздать, навечно разделить… Удастся ли?       У мира никогда не найдётся ответа. Кимсан целовал самозабвенно, растворяясь. Никогда и ни в ком прежде не приходилось так растворяться. Дрожащие пальцы обнимали худую шею, а лицо пряталось в дебрях опавших кудрей подаренного судьбой человека, пока губы лелеяли друг друга, пока нежили и робко терзали.       А Борон писал музыку на рёбрах Кимсана, плавно соскакивая пальцами с одного на другое. Он повторял изгибы, норовя подловить момент, чтобы впиться в пряную кожу с желанием испить из неё нектар долгожданной взаимности. Поцелуй за ухом заставил Безупречного замурлыкать и вильнуть несуществующим хвостом. Ногти же, оцарапавшие соски щекоткой, натянули Кимсана до предела.       Борон оказался в ловушке бёдер, которые не намеревались больше никуда выпускать, и вознёс благодарную мольбу самому себе — за то, что дотерпел до этого момента, за то, что справился. Когда-то ему оставалось лишь мечтать.       Поцелуи рассыпались по животу Кимсана, пока он, выпустив эфемерные кошачьи когти, возбуждающе расцарапывал Борону лопатки. Набедренная повязка оказалась отброшена в сторону, целиком обнажая старшего Боне снизу. Младший остался в распахнутой юкате и штанах, что в равной степени настолько же заводило, насколько смущало. Быть голым, пока твой родственник, твой кровный брат изучает каждое пятнышко на ранимом теле, голодно смотрит на напрягшиеся соски, заглядывается на окрепший пах… Не сумев совладать с нетерпением, Кимсан распустил пояс Борона и потянул с его плеч ткань.       — Ах, вот как ты хочешь, — рассмеялся, похотливо облизываясь, младший Боне. — Хорошо.       Он содрал юкату, отбрасывая ту куда подальше. Тогда уже Кимсан пустил соскучившиеся пальцы изучать худощавое, но настолько податливое тело Борона.       Его кожа была мягкой, будто знала десятки бальзамов за жизнь — хотя почти не знала вовсе, — отзывалась дрожью и трепетом обладателя. Борон нетерпеливо, но преданно и покорно рычал, пока руки брата бродили по животу, и медленно отирался о его обнажённый пах своим. Пристроился, мягко подначивал вибрирующими движениями. Процесс протекал размеренно, сам собой: оказалось, совсем не обязательно вспоминать дотошно книги по анатомии и рассказы о том, как именно Мануэль впервые отдался Ханнасу. Кому вообще какая разница, кто там кому отдался?       Борон задумался, а затем юркнул ниже и прильнул с осторожным поцелуем к твёрдой головке члена Кимсана. Посыпались первые вопросы, добрые и смятенные:       — Ты когда-нибудь удовлетворял себя?       — Было дело…       — Как любишь?       — Сначала не очень быстро, сильными рывками. А затем ускоряйся и ослабляй.       Борон понятливо хмыкнул. Он не намеревался прямо сейчас доводить Кимсана до оргазма, но раззадорить, разыграть — весьма. Обхватив твёрдое основание, начал стимулировать и заставил горящих бабочек разлететься по низу живота Кимсана. Закусивший нижнюю губу он впал в стазис, совершенно не понимавший, как… Как он дошёл до этого? С мужчиной, с человеком, с которым он покинул одно материнское лоно, в постели.       Запретность заводила ещё больше. Пальцы Борона сжимали, туго отирались и заставляли крепнуть сильнее — с его умением всё рисковало искромётно закончиться, не успев начаться. Неповторимый катарсис Кимсан пережил тогда, когда губы брата примкнули к его члену с посасывающими поцелуями. Они натягивали тонкую кожу, ошпаривали краснеющими следами, увлажняли, совсем разума лишали.       Но Борон едва ли успел пару раз погрузить головку в рот, как уловил красноречивую пульсацию. Прервался мгновенно.       — Ты не закончишь так быстро, крошка, — хмыкнул он и потянулся к купленной ленте. Перехватил запястья Кимсана, свёл их вместе над его головой и оплёл, завязывая двумя крепкими узлами. Доминировать младшему Боне нравилось, это он понял уже в столь юном возрасте. Да и судя по тому, как старший упивался нынешним положением, роль принимающего его тоже весьма устраивала. — Сегодня будешь моим, Сан… Будешь же?       Борон никогда не рассчитывал отдаваться, всегда представлял, как берёт сам, но вдруг… вдруг не понравится? Братья неловко переглянулись. Влажное тело Кимсана оставляло на простынях следы от масла и блестело, а сам он изнывал от предвкушения чего-то самобытно неповторимого, непонятного, но такого желанного. Безупречный несколько секунд думал, а затем отрицательно мотнул головой и вытянул связанные руки выше.       — Всё волшебно. Я могу по-разному, наверное, — признался он.       — Тогда сегодня… давай попробуем обуздать тебя, раз ты уже весь такой податливый и масляный, — усмехнулся Борон. Он открыл бальзам, зачерпывая двумя пальцами обильное количество, и скользнул ими между братскими ягодицами. Склонился над Кимсаном и утешительно поцеловал его в мочку уха. — Знаешь, мне совсем недавно снилось, как я не сдержался и набросился на тебя прямо в коридоре…       Стоило отвлечься разговором. Пошлые беседы всегда помогали не растерять нужный лад, это точно.       — Ох, и что ты делал дальше? — Кимсан тоже так считал. Пальцы Борона ласкали и нащупывали тугое кольцо напряжённых мышц. Щепетильные движения раззадоривали и расслабляли — переставало быть так щекотно.       — Скрутил тебя около того низенького столика отца… прижал к нему животом и любил сзади, — грязные признания кружили разум и соблазняли, Борон это очень хорошо знал. Он проник внутрь на фалангу пальца, с усилием протиснув его глубже. Кимсан охнул скорее от неожиданности. Круговые движения продолжились. — А ты? Представлял что-нибудь такое?       Безупречный, стоило отдать должное, даже связанным не терял в харизме и живости. Он елозил, очаровательно пыхтел и тянулся языком к лицу Борона. Полизывал его немного колючие щеки, побритые не до конца, покусывал подбородок, а если дотягивался до ушей, то со всей страстью издевался над ними. Весь он изгибался, пресыщался страстным голодом и продолжал. Вскоре один палец целиком вошёл в тугие стенки и лёгкими рывками начал их разминать.       — Великолепно… Я? Мх-х, я представлял, как ты подходишь ко мне сзади, пока мы отдыхаем в купальнях, а Герберт уже куда-то смылся. Не даёшь выйти из воды, спускаешь руки вниз, начинаешь приносить ими удовольствие. А когда заканчиваешь со мной, разворачиваюсь уже я и приношу тебе удовольствие ртом.       — Ох как, — Борон медленно ввёл второй палец. С большим трудом, ведь мышцы Кимсана не возжелали принимать его так просто и расступились очень нехотя. Кимсан зашипел, вдыхая всеми лёгкими. — Дыши. Хорошая идея… А ещё мы могли бы сделать это в шатре, который часто ставим на природе. В пещере… хм, нет, в пещере пока слишком некомфортно для нас.       — В амбаре… — перечисление превратилось в мечты о повторении. У Кимсана шла кругом голова: гибкие пальцы Борона сладко истязали его, наполняли сущность, тёрлись и дарили прежде неизведанные ощущения. Вопрос пришёлся сам собой. — Ты так чётко действуешь… Откуда знаешь, как надо?       Младший Боне хрипло и очень сдержанно рассмеялся, входя пальцами до упора и задерживаясь внутри.       — Это та книга отца про позы любви, ты тоже её читал? — он поперхнулся и откашлялся в свободный кулак. — Шучу. Я просто на себе пробовал. Сначала казалось безумным, ну а потом, знаешь, я понял. Это ведь и обычные пары практикуют, и часто, так что ничего такого экзотического… Просто сложнее.       — Должно быть, — Кимсан облизнулся. Борон попробовал ввести и третий палец, но оказалось не слишком удобно. Он вышел, позволяя сделать передышку. Уже не терпелось, хотелось оказаться внутри, попробовать, каково. Кимсан, словно читая мысли, кивнул. — Давай попытаемся…       — Точно всё хорошо?       — Совершенно.       Штаны полетели к остальной одежде, и Борон оказался зажат в объятиях бёдер. Перед тем, как всё началось, Кимсан ободряюще поцеловал его в щёку, а затем в висок. Вскоре крупная головка коснулась тугих мышц, а Безупречный податливо приподнял ноги, чтобы было легче.       Проникновение ощущалось, казалось, каждой частью тела, даже никак не связанной с соитием. Твёрдый член Борона стремился погрузиться всё глубже, но пока лишь с усилием и медленно нанизывал на себя. Кимсан сцепил зубы, попытался совладать с дыханием, а братская ладонь опустилась ему на живот в попытке утешить. Затем переместилась в волосы, прошерстив их.       Разговоры потеряли смысл. Борон замер в Кимсане, накрыл всем телом и позволил им обоим долгий взгляд глаза в глаза. Этот зрительный контакт помог ощутить слияние чётче, признать приятную реальность и возрадоваться ей. Но долго привыкать не хотелось: совсем вскоре лёгкими толчками младший Боне продолжил своё похотливое, но откровенно любящее коварство. Его крепкий орган жалил, полнил, с каждым стремительным рывком входил всё глубже. А Кимсан и рад бы навести беспорядок в любимых волосах, и рад бы традиционно расцарапать худощавую спину юного любовника, и рад бы хвататься за него, как за единственную опору. Но рукам оставалось беспомощно елозить по простыням и тесниться в оковах ленты.       — Ты… оч-ч-чень тугой. Это приятно.       — А ты очень… ощутимый, — так случился первый подобный комплимент друг другу. Сладко и томительно проникая в брата, Борон отирался о его член животом и, сам того не ведая, раззадоривал. Глухие выдохи мешались с рычанием, тихая брань — со стонами, поскрипывала импровизированная постель, а кто-то с улицы мог даже услышать, очень постарайся.       Но никто не был свидетелем происходящему. Только порыв ветра захлопнул окно, когда помещение уже достаточно остыло. Благо, свечи не погасли.       — Я сейчас кончу, — пожаловался Борон. — Так быстро, чёрт…       Он стянул с Кимсана ленту и поспешно вышел, оставляя едва ли не расстроившую пустоту после себя. Старший Боне сразу же воспользовался шансом — стремительно поднялся и привстал на колени. Руки цепко впились в ягодицы Борона, задирая их и разжигая кожу. Младший не терял времени. Бросил с вызовом:       — Станцуй для меня.       — Как никогда и ни перед кем не танцевал? — передразнил Кимсан. Но просить дважды не потребовалось. Близнецы, оказавшись на коленях, прижались друг к другу голыми телами. И Безупречный закружил тазом, как развязный шаурин исполнял бы самый темпераментный ритуальный танец. Он не просто откровенно отирался о Борона, а извивался и влёк всем существом. Развязный пройдоха, вынудивший брата голодно, приоткрыв рот, замереть и даже не моргать.       — Дьявол.       — Тво-ой.       Кимсан перехватил волосы Борона обеими руками, разделил и потянул на себя, словно за две длинные ленты. Жадно прижался к ним кончиком носа и, продолжая танцевать, принялся вдыхать аромат, собирать каждую крупицу запаха.       А когда вдоволь насладился, пустил в ход язык — он вылизывал прядь за прядью, зацеловывал, медленно, размашисто, смакуя.       Борон был загипнотизирован. Очарован, приворожён навеки, пообещал себе не забыть харизму этого фэйского совратителя даже в страшнейшем забвении. А затем Кимсан, намотав волосы брата на запястья, отклонился назад. Выгнулся, рухнул спиной на простыни и затанцевал лёжа, с ними в руках. Он плыл по волнами постели, как змея, манил, велел больше никогда никого так не полюбить.       И Борон не сдержался. Вновь упал на Кимсана, развернул его, поставил на четвереньки, чтобы вновь войти, стремительно и немилосердно, со шлепком позволяя телам долгожданно встретиться. За волосы он отомстил — ухватил Безупречного за них, намотал на кулак и держал, крепко, вгрызаясь пальцами в затылок. Горячо и терпко имел бесстыдника, вбивая в постель. Порой зачерпывал больше бальзама, которым смазывал член, а порой, норовя наказать, переставал и дарил процессу свирепую сухую грубость.       Бёдра Борона с хлопками ударялись о воспалённые ягодицы Кимсана, он не чурался шлёпать их, сеять по спине укусы. С губ Безупречного, не прекращая, срывались звонкие стоны.       И хорошо бы, не возвращайся родители как можно дольше, не приезжай раньше времени. Очень хорошо. А то они иногда любили.       — Представь зрелище… — прорычал Борон, ускоряя движения. — Заходят к нам сейчас мамочка с папочкой, смотрят на это… Если не схватят сердечный приступ, то выселят нас уже через полчаса. А перед этим такой нагоняй получим, м-м…       Да, он всегда любил пошутить черно и не плевался от грязного юмора. А Кимсан в удачные моменты поддерживал, кормясь обидой на родителей.       — Давай переместимся на родительскую постель, — Безупречный сдул с лица небрежно упавшие на него пряди волос. Они обнажили розовые щёки. Горели мышцы. Они ныли, а выносливый член Борона дразнил сильнее, желал спалить изнутри, драл и доводил до ручки. — Опорочим их святыню, как они опорочили наши жизни.       — Не, слишком для меня, — хмыкнул Борон, заботливо заправляя выпавшие из кулака волосы Кимсана ему за ухо, подтягиваясь и целуя в щёку. — Нам и здесь отлично, не хочу запахи этого урода лишний раз ловить.       Порывистые и дерзкие толчки сменялись неспешными, особенно глубокими. Иногда Борон выходил, специально позлить Кимсана, водил влажным членом по его румяному персику, проникал на пару сантиметров и тотчас снова вынимал. Текли минуты. Изнурительные, обливающие потом минуты, на корню лишившие дыхания и выносливости. Кимсану столько не требовалось, но и он выдохся вслед за Бороном. Уже еле терпел, сцеплял зубы, чтобы не рычать, сладко взятый как следует. Удивительно… Разве способен первый раз оказаться настолько блестящим и ничуть не неловким? Способен. Они оставались пьяными, и даже если неловкость где-то имела шанс быть, Боне это проигнорировали.       — Ну-ка иди ко мне.       Борон обратился самим воплощением похоти. Если и существовали олицетворения семи смертных грехов, он надел маску одного из них. Вновь развернул Кимсана на спину и забрался на него. Ну, как забрался… Уместился ягодицами над лицом, пока сам в животном порыве впился губами в член родного брата. Слишком хотелось насладиться вкушением возбуждённой плоти.       — Ты что твор-р-ришь… вот дерьмо… — Кимсан не мог найти себе места. Он изнывал, а когда всем естеством уловил, как Борон заглотил член ртом, едва не приблизился к разгадкам запрещённых истин бытия. Только трясущиеся руки вцепились в ягодицы над лицом, чтобы найти в них опору.       — Ты лучше такие слова не говори, когда я на тебе задницей сижу, — оторвался Борон, оставляя на плоти Кимсана влажный блеск. — Никакого дерьма там нет.       Безупречный истерически захохотал. Азарт подлил к щекам очередной порцией красноты. И, опьянённый адреналином, Кимсан юркнул носом прямо между ягодицами Борона. Они раскрылись, являя заветную область, а там за дело принялся язык.       — Э-э, Кимса-а-анх… Вот же… Ты… О-о-о… — оказалось неловко — кошмар. Борон заелозил, подставился под прохладные помазывающие движения. Чтобы у него там вот так хозяйствовали… Да в жизни не представлял. Но стыд сделан из стекла, и сегодня оно разбилось окончательно. Трепещущие и растерянные юноши превратились в возбуждённых стервецов и поедали друг друга, ведь тела давно требовали воплотить всё, что прежде виделось лишь во снах.       — Я должен был лично проверить у тебя там всё на этот счёт.       — Грязный кот… непослушный, шкодливый ки-иса.       Оральные ласки подвели финальную черту. Пока Кимсан шкодил между ягодицами Борона языком и иногда — кончиком любопытного носа, он же ласкал пальцами изнывающую плоть заодно. А младший Боне выяснил, насколько глубоко способен погрузиться в философию секса ртом.       Кимсан не сдержался первым. Борон не успел, да и не захотел отстраняться — он познал долгожданный оргазм возлюбленного щеками и губами. И не побрезговал ничуть, похотливо опробовав вязкое удовольствие на вкус. Продолжал ублажать ртом до тех пор, пока братская плоть совсем не потеряла крепость. К тому же моменту, когда обнаглевший Кимсан нашёл смелость проникнуть пальцем в самого Борона…       Тот с рычанием кончил сам. Красноречивые последствия испачкали грудь Безупречного липким и вязким теплом, завершившим уже навек запомнившуюся им первую совместную ночь. Борон обмяк. Минуту за минутой лежал, шумно дыша, осознавая случившееся, изнурённый, ошалевший.       Что это было? Так торопливо, блаженно, они оба справились, оба ужасно завелись, как будто выпили очередной чудодейственный настой Эмили.       — Ну даёшь, — промычал Борон. Догорали свечи. В помещении сладко пахло, но ароматы благовоний давно перебивал телесный мускус. Обернувшись, младший Боне уставился на брата. — Ну даём…       — Уже дали.       Но пыл Борона едва ли укротил стремительный секс. Он вдруг напрыгнул на Кимсана, взгромоздил его на руки и спустя пару секунд посадил на ближайший комод. Ещё долго целовал, испивая последнюю влагу, желая и опустошить, и наполнить, и высушить, и увлажнить. Съесть и насытить. И чтобы во всей вселенной никто ему не помешал. Никогда.       Потребовалось время, чтобы прийти в себя. Последующий час братья лежали на свежих простынях, на них же и обсыхали, не находя сил умыться ещё раз. Они молчали, не говорили ни слова. Кимсан рисовал узоры на груди Борона, а тот, закинув на любимого ногу, прижимал его теснее.       — Давай утром тебя подстригу? — лениво предложил младший Боне.       — Нет, сегодня, — поспорил старший. — Ты не понимаешь! Самое волшебное — проснуться утром и осознать, не поверить! В противном случае совсем не интересно.       — Вот ты какой, ага, — сдался Борон. — Эй, стой…       Кимсан хотел было вскочить с постели и убежать, но оказался схвачен за руку. Борон подтянул его обратно, подарив примирительный поцелуй. Поцелуй, перечеркнувший всё ужасное, что они пережили между собой, на чёртово всегда. По крайней мере, очень сильно хотелось в это верить, очень.       — Я люблю тебя, киса, — Борон ободряюще улыбнулся и снова пригладил Кимсана по волосам. — В ближайшее время попробуем всё уладить. Завтра придёт Валериан, поговорим с ним.       — Одной эмпатии ему не хватит, не считаешь?       — Ему-то как раз и хватит… я надеюсь.       — Ну, может быть, — Кимсан неуверенно пожал плечами, но спустя секунду всё-таки растаял. — И я люблю тебя, люблю, мой чуткий грубиян.       Младшему Боне и прежде везло помогать старшему с волосами — подстригать кончики, заплетать. Братья часто жаловались на их густоту и длину, мешавшие в любую неугодную погоду и требовавшие уйму ухода, но к идее избавиться от ноши не приходили. До этого момента. Кимсан уместился на высоком стуле в купальне, прямиком перед зеркалом, а Борон уже сновал вокруг него, приготовив ножницы, увлажняющий бальзам и специальные гребни.       — Ты уверен? — суетился он. — Свою любимую густую косу после этого уже точно не заплетёшь. Я могу не слишком коротко отстричь для начала.       — Должны же мы хоть в чём-то отличаться, ну, — беззаботно заявил Кимсан. — Отстригай выше плеч.       — Без тебя и мне нет никакого смысла оставаться с длинными, — Борон не успел услышать сокрушения на тему вечной схожести, сразу перебил: — Но да-да-да, подстригусь не так коротко, как ты. По плечи. В знак того, что это я сегодня вёл нас в страсти.       — Ты слишком не радуйся, впереди вся жизнь, — с чувством собственного достоинства произнёс Кимсан.       Ритуал начался. Борон долго и кропотливо вычёсывал недавно высохшие, спутавшиеся пряди брата, и осторожно подрезал. Боялся откромсать всё сразу. Сокрушённо смотрел на пол, куда опадали волосы, поднимал их и убирал, чтобы не топтаться. Под усыпляющие чирканья ножниц обходил Кимсана со всех сторон, сравнивал длину локонов, останавливался, ворошил. Совсем не скрывал полный обожания взгляд. Безупречный же, прикрыв веки, отдавался во власть любящих рук и ощущал, как вместе с объёмом волос спадала ноша с плеч.       — Мы будем очень стараться обойтись без потерь, я тебе обещаю, — вдруг послышалось от Борона, и его слова выдернули из транса. Кимсан очнулся, обнаруживая себя уже коротко подстриженным, немного лохматым. Ветер колыхнул шторы в окне, обнажая небо, полное бесчисленных звёзд. — Но не переживай, если сразу не получится, ладно?       Кимсан кивнул. Накатывала несокрушимая сонливость, и слова уже не вязались так легко. Братья одновременно взглянули на звёзды. Борона окончательно одолело романтичное настроение, и он, ведомый толикой лёгкой взволнованности, заговорил:       — Представь, что однажды моих сил хватит, чтобы суметь зажечь для тебя ещё больше звёзд.       То был сокровенный секрет и готовность поделиться им с родным человеком. Кимсан мечтательно улыбнулся.       — Тысячи?       — Бери больше. Миллиарды.       Борон обнял Кимсана сзади и, вплетая пальцы в отныне короткие волосы, опустил подбородок ему на макушку. Несмотря на сложности и ядовитое нетерпение ко всему окружению, хотелось верить - заветные стремления исполнятся так или иначе.       — Представь, я стану колдуном, который подарит людям веру в то, что любую болезнь можно исцелить, — Борон искоса взглянул на Кимсана. Он уже знал, какая болезнь одолевала родного брата, и ничего юному горюющему сердцу не хотелось больше, чем исправить это. — И там, где раньше надежды больных истлевали, где раньше им приходилось прощаться с жизнью и смотреть, как близкие чахнут от горя… Всё изменится. Я подарю им шанс.       — Ты же говорил, благой и жертвенный путь — не для тебя? — озадаченно развернулся Кимсан. Борон тотчас запнулся и почесал подбородок. Его застали врасплох.       — Эм, ну… ты говорил про геройство и чуть ли не паломническую миссию! — оправдания звучали совсем неубедительно. — А я не из великого альтруизма об этом грежу, скорее из-за желания воплотить идею! Вот, да. Всякий гений грезит о воплощении идей и о достижениях заветного. Это не сущий эгоизм, но и не альтруизм, где про себя забыть умудряешься.       — То есть… — Кимсан вытянул ногу и легонько пнул Борона голенью. — Ты не будешь ждать похвалы, юный талант? А так, сидеть себе, преуспевать в искусствах исцеления и заодно с людьми делиться, мимоходом?       Младший Боне закивал.       «О какой похвале речь, дурашка… Всё ведь из-за тебя. Твой здоровый дух для меня — весь мир».       — Просто будет очень здорово, если колдовство поможет нам не столько оборачивать время вспять, сколько возмещать утраченное. И всякий, у кого болезнь, к примеру, отняла заветные минуты, получит законное право плюнуть на всё это. Жить после того, как уже должен был зачахнуть и осесть прахом на Плато Мотыльков. Мои намерения благие и реалистичные.       Борон не уточнил, что, пускай мечтал о добродетельном, прийти к нему не удалось бы, не замарав руки и не обойдя пару-тройку законов Церкви. Около темы исцеления и бессмертия всегда беззвучно бродили такие понятия, как оккультизм, аморальные опыты и иные грязные козни. Хотя в юношестве Борон ещё пытался следовать чистоте и не успел разочароваться, он не отличался великой наивностью. В высокопарную ересь в виде «добьюсь великого и не испачкаю ни пальца» верили лишь дураки.       — Тогда… — Кимсан махнул ладонью, будто собирая звёзды в окне, и мирно улыбнулся. — Если однажды ты окажешься в далёком странствии, а я буду ждать тебя из него… Обещаю посмотреть на звёзды и понять, что зажёг их именно ты.       — Буду их автором, обещаю, — ни один из них не знал, во что ввяжется. Ни один не знал, как всё обернётся. Просто очень хотелось верить: младший Боне получит право зажигать на небосводе светила, а старший научится поддерживать свою любовь даже из другого уголка мира.       Подняв голову, Кимсан заглянул прямо в глаза нависшему над ним Борону и трепетно попросил:       — Но давай, пожалуйста, постараемся не расставаться? Знаешь же, я ужасно переживаю разлуку.       — Понимаю, маленький, — очередной поцелуй пришёлся в затылок. Борон не понимал, как, но он чувствовал себя настолько счастливо, будто вот-вот не готовился грянуть гром. — Мы приложим все усилия.              Утро, увы, порадовало отнюдь не плавным пробуждением под игривый свист ветра и трель птиц. Борон — тот ещё соня, — к собственному удивлению проснулся первым, под характерный скрежет калитки. Холодный пот окатил как из ведра. Родители? Классическое возвращение в изумительно неуместный миг и не тогда, когда оно было обещано?       Выскочив из-под одеяла и на ходу завязывая юкату, младший Боне бросился к окну. Герберт, наверное, внезапные появления уже нарёк своим главным хобби, но… нет. И слава Богам. К счастью, это Валериан открывал калитку запасными ключами. Братья умудрились не только забыть о времени встречи, но и благополучно проспать приготовления.       — Вот черти… Кимсан, просыпайся, — принявшись тормошить Кимсана, Борон в ужасе оглядел чердак. Нет, Валериан, безусловно, выгораживал их обоих не раз и спасал, но следы бурной ночи демонстрировать отчаянно не хотелось даже при таком раскладе. Кимсан, оторвав опухшее лицо от подушки, шмыгнул носом и перевернулся на другой бок.       — Куколка… — промычал он. — Почему ты вечно отрываешь меня от самых удивительных снов?       — Какая я тебе куколка? Валериан приехал, мы всё проспали, вставай, я тебе сказал!       В Кимсана прилетела подушка, и он возмущённо вскочил.       — Да не ты куколка, а сон снился мне… про живую куклу и старого кукольника. В… Валериан? Сколько сейчас времени… Ух ты ж ё-ё…       Ключ заскрежетал в дверях. Боне вскочили и бросились врассыпную в попытках привести в порядок хотя бы чердак. Чан с глинтвейном уже с кухни не унесёшь, да и дьявол с ней, бадью с лепестками роз от воды не опустошишь. Хорошо бы скромняге Валериану ничего не заметить.       Борон успел только свечи и благовония собрать, спрятав в ящике для хлама, туда же он кинул бальзамы, ленты и прочие мелочи. Кимсан разворошил постель и засунул в шкаф одеяло с подушками. Не здесь, дескать, спали. Набедренные повязки полетели в угол.       — Так, ну вроде бы всё…       — Кимсан? Борон?       Грохот шагов, доносившийся с чердака, оказалось сложно не услышать. Валериан, обладая и необычайной наблюдательностью, и простой человеческой сообразительностью, поднимался уже с предвкушением узреть незабываемое. А до Боне поздно дошло главное — следы засосов так легко не замаскируешь.       — Мы здесь, поднимайся! — спустя секунд десять отозвался Борон. — Так вот, можешь мне ещё раз объяснить предпосылки Проклятой Войны? Я что-то совсем в этой теме поплыл.       Поднявшись, Валериан остолбенел. Зрелище ему представилось, как и ожидалось, удивительно нелепое. Борон расхаживал по чердаку с перевёрнутым учебником истории религий, а Кимсан растянулся на матрасе с кипой исписанных листов в руках и грыз сухое перо. Синхронно повернувшись к Валериану, братья заулыбались от уха до уха в попытке выглядеть приветливыми.       — Борон не знает предпосылки Проклятой Войны? — вздёрнул бровь Гальего.       Это застало помятых и дёрганных Боне врасплох — будь нашкодившими котами, они точно поджали бы уши.       — Знает, но… эм, в Коллегии требуют заучивать ответы слово в слово. Нелепые рамки, в которые нас загоняют, поражают меня. Привет, Валериан! — Кимсан неловко махнул рукой. — Мы немного забылись, но очень тебя ждали. Будешь завтракать?       — Обедать? — дополнил Борон, откашлявшись.       Послышался тяжёлый вздох наставника. Ладно бы пытались оправдаться перед отцом, но перед ним-то за что? Юкаты Боне затянули туго, как зимние пальто, а шеи неумело прятали под нелепыми шёлковыми шарфами. Они смотрелись абсурдно. В волосах Кимсана застрял лепесток белой розы.       — Вы бы свитера с высоким воротом надели, что ли, — Валериан смутился. Он оставался далёким от телесных утех, хранил целомудрие, и, представив, что случилось между братьями в ночь отъезда родителей, налился краской не меньше, чем расцветший пион. Однако поддеть их по-доброму храбрости всё-таки набрался. — Поздравляю тебя с новым образом, Кимсан. Но не проще было бы, уж не поймите неправильно, просто запереть дверь на чердак и не устраивать здесь погром?       — Кхм, ну, Валериан… — Борон скрестил руки за спиной. Спустя секунду сдался и стыдливо прикрыл ладонью лицо. — Мы всё проспали, прости.       — Да уж вижу… М-да. Как прошла ночь? — а кто, если не Валериан, поинтересуется? Кимсан, не менее красный, чем он, отмахнулся.       — Ночь — великолепно, а вечер в целом и общем не очень…       И здесь-то Валериан понимающе закивал. Решив не мешать братьям приходить в себя после тяжелого утра, он развернулся.       — Я буду ждать вас на кухне, там ныне стоят такие дивные ароматы, — но, не успев спуститься, Валериан вновь взглянул на горячо любимых подопечных. Друзьями их было правильнее назвать, но некоторые различия в занимаемых ролях мешали сделать это в открытую. — И что же с вами теперь делать, дурачки? Давайте, всё мне расскажете, постараемся разобраться.       Боне отмерли лишь тогда, когда шорохи шагов стихли. Борон долго молчал, ошалело смотря в никуда, пока к нему не подошёл Кимсан. Жизнь перевернулась с ног на голову — потребовалась бы уйма времени, чтобы привыкнуть.       — Сами мы бы точно не справились, — заключил Кимсан. Борон хохотнул и подцепил ногтем лепесток в его волосах.       — Мы научимся. Пойдём завтракать, мой… — мгновение, и младший Боне вновь окрасил лицо старшего во все существующие оттенки потрясения. — Па-арень. И шарф сними. Модники, блин.