***
Чёрный грач, нарисовав в воздухе круг, приземлился на корягу, плывшую по воде. Мирное кваканье лягушек и напевание одиноких птиц навевало неповторимый покой и желание спрятаться где-нибудь в захолустном домике посреди этих самых болот. Бледные глаза птицы настороженно распахнулись. Спустя мгновение ей в клюв угодила мушка. — Рената, острокрыл тебя дери, как хорошо, что я не чувствую вкус, — донёсся из пернатого тельца голос Кимсана. Идея Деласара скрытно пробраться в Чащу методом единения в Ренате оказалась презабавной. Пока она вовсю выделывала пируэты, бедолаге Безупречному оставалось предвкушать головокружительные впечатления. Путь пролегал через заросли джунглей и закончился здесь, над малахитовыми водами, мутными и недвижимыми. — Но как будто червя проглотил… — Знаешь, мне иногда приходится на полном серьёзе биться клювом о землю или глотать жуков, — оповестил Деласар. — Маскировка в виде птицы иной раз предполагает нужду проделать сальто в отходы и копаться в опарышах. — Твоё тело, Деласар, хотя бы не страдает во время подобных шпионских миссий, — встряла Рената. — Смею уточнить, дорогая подруга, тебе не приходится чистить перья, как всем обычным птиц… — увы, дискуссия не продолжилась. На берегу болота застыл изумлённый старик, воткнув деревянную трость в жидкую землю, и с приподнятой бровью наблюдал за тем, как в одной-одинокой птице на полном серьёзе спорили три голоса. Только её пернатая голова моталась из стороны в сторону каждый раз, когда оратор сменялся. — Что за дрянь такая… — в Чаще ко всякому привыкли. И к трёхглавым птицам тоже, но чтобы к трёхголосым? Старик попятился, а Деласар рассоединился с Ренатой и материализовался на берегу. — Свои, не бойся, — он вскинул руками в примирительном жесте. Грачиные перья усыпали скромное одеяние, опадавшее с эльфийского тела. Иллюзия прятала святую символику и острые уши, помогая Деласару ничем не отличаться от сигруса-птицы. Он подозвал Ренату, но та шутки ради в середине полёта отдала бразды правления Кимсану, и приземление пришлось кубарем в соседние кусты. — Тц-тц, вот она всегда так… «Мы с тобой это ещё обсудим» — мысленно огрызнулся Кимсан. Глаза Деласара сверкнули, и убаюкивающее внушение обуяло разум старика. Тот постоял недвижимо пару-тройку секунд, а затем оттаял и несколько расслабился. — К нам и такие не заходят, — пробурчал он. Медленно, продолжая нащупывать под собой почву и отмахиваться от докучливых насекомых, побрёл в сторону покосившихся хижин. — Уже как год, может, никто не заходил. И мы не ждём. Чужаки несут смуту… — Почему же сразу смуту, — в Деласаре взыграла ворчливость. Он пошёл следом, ступая шаг в шаг со стариком, только заботливо прижал к груди кое-как долетевшего до него Кимсана. — И почему сразу чужаки… — Мы не из приветливых и не из тех, кто ратует за общий дом. У тебя и твоей птицы тяжёлое безумие, что ли? Мы таким не рады, не рассчитывай, что задержишься надолго. — Не намереваюсь, — хмыкнул Деласар. — Ты скажи мне лучше… Раз гости у вас здесь — явление редкое, стало быть, вы помните их лучше сыновей родных? Старик застыл на месте и нервно скрючил пальцы. На его плечо приземлилась Рената, вонзаясь когтями в плоть и мешая лишний раз пошевелиться. Ядовитое дыхание смерти угрожающе опалило затылок, способное усмирить даже самого неприветливого отшельника, а флёр колдовства по-прежнему подавлял резкие вспышки эмоций и принуждал к спокойствию. — Что ты забыл в наших землях? — Сказал же, меня один возможный ваш гость интересует. И то, что он мог искать, — хотя Деласар уже подозревал, что Борон приходил под иллюзией, но больше склонялся к обратному. На тот момент самостоятельно практиковавшийся колдун наверняка избрал бы честность за тактику. Может быть, злую и щетинистую, но честность. — Может быть, ты вспомнишь лицо. Тьма всплеснулась и освободила Кимсана. Он материализовался рядом, отряхнул плечи от невидимого пуха и воззрился на сгорбившегося отшельника. Рассмотрел бельмо на его левом глазу. Неужто слепой наполовину? Облысевший на макушке, только редкий пушок красовался по бокам головы. — … не помню, — выдавил отшельник. — Оставьте меня в покое и уходите подобру-поздорову, мы ворожбу не жалуем. — Кто же в Чаще не ворожит? — пропел Кимсан, краем глаза замечая движение в стороне. С деревянных мостков, около которых стояли хижины, уходившие кривым рядом к водянистой чаще, незваных гостей заметила костлявая женщина в подранном одеянии. Её изъеденное насекомыми и вечной влагой лицо исказилось в гневе. Кимсан не успел среагировать, как незнакомка очутилась рядом и замахнулась на него своей тощей рукой. — Кто дал тебе право вернуться сюда, гнусный выродок? Ты не имеешь права больше ни ногой ступить на нашу землю, да будет проклят весь твой род, будьте прокляты… — Полегче! — Кимсан перехватил ладонь и небрежно отвёл её в сторону. Безумная продолжила мстительно скалиться, но смертоносный взгляд Деласара её осадил. — Я понятия не имею, о чём ты говоришь… Но, сдаётся мне, иду по следам того, кто знает. Мой брат здесь что-то натворил? Отшельники растерянно переглянулись. Старик сокрушённо покачал головой. Незнакомка раздумывала какое-то время, нервно озираясь из стороны в сторону, а затем криво улыбнулась, являя ряд заточенных жёлтых зубов. — Гостил он у нас, неуёмное дитя, недолго гостил, ушёл довольный, с набитым брюхом, не иначе… Деласар насторожился. Разъярённая женщина представилась Мазной и переменилась в мгновение ока: вдруг предложила и кров, и пищу, и на утро отвести глубже в болота, если потребуется. Устали, путники, а история длинная, не отдохнуть ли с дороги? Перепутала, виновата, сдуру наговорила глупостей из старой обиды. Когда Рената отпустила старика, назвавшегося Арицием, и он поспешил уйти, Кимсан оказался схвачен под локоть. — Они враждебно настроены, — неслышно для остальных предупредил Деласар. Мазна махнула рукой, зазывая за собой. — Очевидно, — согласился Боне и медленным шагом направился вслед за ней. — Мы должны поверить в её гостеприимность? — Сделаем вид. Может, Борон их чем-то сильно обидел, а ты теперь — лакомый кусочек и способ отомстить. — Ну, не поспоришь. Мы останемся? — Останемся, — Деласар отпустил локоть Кимсана и просверлил лопатки Мазны суровым взглядом. — Роза может оказаться поблизости. Ночь переживём. Принятое решение позволило Безупречному вдоволь насладиться воспоминаниями о том, как они с Бороном ночевали в доме людоедки. Будить брата, чтобы тот проводил на улицу по зову природному, лишь бы не оказаться подливой к овощному рагу, Кимсану особенно нравилось. Самое то для сближения. И это не говоря о поочерёдном дежурстве во время отдыха. Весёлые были времена, благо, Деласар вовсе не нуждался во сне и посоветовал об этом не беспокоиться. Сумерки опустились на болота, объятые тенями многовековых деревьев. Сэлдори с некоторой тревогой отметил, насколько помрачнела округа. Горело одинокое ведьминское пламя на уличном факеле, отбрасывая на мостки зелёный свет. Стрёкот насекомых перерос в гул; сгустился над чёрными водами туман, пообещавший остаться до рассвета. Мазна и Ариций разбрелись по домам, оставив после себя лишь воспоминания о неприветливой свирепости. Если Борон был здесь и ушёл целёхоньким… Значит, его следовало похвалить. — Всерьёз думаешь, что нам стоит пережидать ночь? — заговорил Кимсан, раскладывая одеяла на полу выделенной им хижины. Он загорелся идеей спать именно так, хотя Деласар уверял, что кровать — не такой уж и плохой вариант. Боне отказывался. Аргументировал нежеланием встретиться с блохами. Деласар заявлял, что пол его не спасёт. — Конечно. Как в страшных сказках, все секреты оживают по ночам. К счастью или же сожалению, реальная жизнь имеет с ними куда больше общего, чем мы привыкли думать. — Надеюсь, ты имеешь ввиду и хороший конец. — Увы, я про настоящие сказки, а не те, что для детей. Воцарилось молчание. Возможно, совсем не сказочное. Каждую секунду этого молчания Деласар посвятил порыву набраться смелости и исполнить мысленное обещание не держать в себе яд замедленного действия, который, если не остановиться вовремя, сожрёт и его, и Кимсана. Глотнув больше воздуха и вытянув ноги с кровати, Сэлдори решился. — Кимсан… — он произнёс это спокойно, на одном дыхании. — Ты должен знать, я согласился на идею вернуть Борона только ради тебя. На деле же… Хочу этого меньше всего на свете. Удивительно, Кимсан не выразил изумления. Он замер, до странного понимающе опустил мрачный взгляд в пол и скомкал одеяло, которое только что стелил. Деласар воспользовался молчанием, чтобы продолжить. — Это не ненависть, привитая мне Церковью. В конце концов, однажды я был таким же, как Борон. Нет, хуже, я не руководствовался великими амбициями. Это… Это другое, — пальцы обессиленно опустились на простыни. — Обида за то, что он отнял у меня святое. Ценности, которые вроде как физически нельзя отнять, потому что они не вещь, понимаешь? Он осквернил то, что я холил, лелеял и берёг. Будто оно… Так, побрякушка, какая-то дрянная реликвия, ждущая в гробнице счастливчика, который её обнаружит. С каждым озвученным словом обида и потерянность обретали иные краски. — Любовь, Кимсан. Моё право на неё. Это уже что-то личное, понимаешь? Я всегда был жадным. Жадность была моим единственным пороком. И сейчас я делаю вид, будто это не так, но вру себе каждую секунду. Кимсан слушал. Деласар не помнил, когда в последний раз кто-то, кроме отцов и самого Боне, внимал каждому его слову с желанием их вкусить до такой степени. Это послужило толчком продолжить, высказать всё до последней капли: — Я о твоей памяти. В один щелчок разрушить память из собственного эгоизма, зная, что с ней уйдут чувства и настоящий ты. Разве его устроила бы кукла, которой ты стал бы, доверься его выдумкам и забудь меня? Разве его устроила бы твоя фальшивая любовь? Я… подумать только, — даже в столь эмоциональный момент Деласар не поднимал голос. Он говорил взволнованно, местами сбивчиво, но ни разу не позволил себе ни воскликнуть, ни прорычать. — Подумать только, я ведь тоже мог взять и построить твою память после возрождения так, как мне хотелось. Наплести того, чего никогда не случалось. Не говорить с тобой о юности. Но это ведь был бы не ты, Кимсан. Как сложно Борону было это понять? Неужто он ни на секунду не проникся сочувствием ни ко мне, ни к тебе? — Мы же не прониклись к нему сочувствием, когда дали пожару жизнь, — Кимсан думал об этом в последнее время. Создавалось стойкое впечатление — к пожару были причастны они оба. Потому, вероятно, оба избегали острой темы. — На месте Борона любой бы решил, что виновники больше не имеют права на справедливый суд. Что до вашего обращения с моей памятью — миром правит эгоизм, а ваши поступки определяет его количество. Может, Борону хватит любви марионетки, а тебе гордость велит быть любимым иначе. Нервный смех прокатился по горлу Деласара бугорком. — Гордость? — он скрыл уязвимость за колючками. — Она бы выла от несправедливости сейчас, руководствуйся я только ею, Кимсан. Я считаю, это дело мужества. Когда его не хватает, прибегаешь к эгоизму, как твой брат. В противном случае выбрал бы добросовестность. — А ты выбрал добросовестность? — Я считаю так. Кимсан замолчал. Укор совести уколол его, веля не реагировать так бурно, а обратить внимание на смысл услышанной исповеди. — Прости меня за резкость… Ещё не отошёл после рассказа о Перепутье. Проще было верить, что мою память тронула Майвейн. — После подобного сложно отойти, я тебя не виню. Кимсан проницательно нахмурился. — Но гордость тебе не чужда. Из-за неё ты отстранился от меня день назад? Сэлдори, застигнутый врасплох, согласно поджал губы. — Да, она во мне взыграла, — признался он. — Я люблю тебя больше жизни, Кимсан. Всё, что я делал, я делал с мыслью о твоём благополучии. Но принять ответную любовь смог бы только при условии, что я — не второй вариант. Не какая-то там пища для пороков. Кимсан сжал кулак и скрыл за ним растроганную улыбку. Нахальная, она вырвалась без спроса и разоблачила его. Снова мутный взгляд отразил когтистую руку и илистое дно. А затем Боне усмехнулся. По-доброму, сентиментально, введя Деласара в ошеломление. — Я позабавил тебя? — Нет, просто… Все эти дни я не прекращал думать о тебе. — Думать… — повторил Деласар, смакуя заветное слово на губах и вместе с тем словно переспрашивая. — Да, думать. Я всё пытался угадать, что меня влюбило в тебе годы тому назад. Твоё ли остроумие первым бросилось в глаза, задавался я вопросом? Твоя ли прохладная и ерепенистая сосредоточенность? Почему аромат аконита мне напоминает о детстве и так влечёт? Почему я верю в благородство бывшего убийцы и палача богов? Пришёл к выводу, что зря так много думаю. Излишние размышления — знак, что пора бы уже приступить к действию. — Сложно не думать об эльфе, который бродит за тобой изо дня в день, — по-доброму недоверчиво отшутился Деласар. Кимсан медленно поднялся с пола и направился к кровати. — Будь ты хоть волосатым шаурином с огромным топором, — он так бойко обрушился наездником на бёдра Сэлдори, что тот едва успел опомниться. — Я понимаю, почему ты не хочешь возвращать моего брата к жизни. Боишься, всё начнётся по кругу, а во мне ты не уверен даже больше, чем в нём, и тебе стыдно, потому признался. Ладонь Кимсана скользнула по скуле Деласара, и он приоткрыл в лёгком удивлении губы. Вот уже и грозный туман, и свист диковинных птиц перестали превращать округу в пейзаж, нарисованный умалишённым художником. Они служили искусным и гармоничным дополнением чувственной сцене. — Но нам что, до самого конца существовать в страхе? Не любить, не доверять? Я уже не отрекусь от идеи подарить Борону глоток жизни. Но будь уверен, это не повлияет на… в общем… Ох, сколько лирики. — Торопишься перейти к практике? — ехидно хмыкнул Деласар, засматриваясь на Кимсана и обхватывая его за талию. — Ну, нужно же помочь тебе расстаться с мыслью, что мои чувства искусственны. Дерзнёшь проверить? Взгляд Боне сиял вопросом: «Какого чёрта ты вообще смеешь сомневаться в моём выборе?». Он увлёк в цепкие объятия пальцев шею Деласара и прильнул в долгожданном поцелуе к его губам. Осторожно поначалу, но с каждой секундой всё ревностнее и эмоциональнее. — Только тебе решать, верить мне или нет, — отстранившись, выпалил Кимсан. — Но я уверен более чем. Последующий поцелуй оказался лишён всякой скромности. Не был он и грубым, звериным, лишь особенно ретивым. Кусачие прикосновения рассыпались на губах Деласара, и он резко выдохнул, опаляя лицо Кимсана морозной дымкой. Какова смелость — броситься в объятия Жнеца Смерти, даже зная, что не выйдешь из них прежним. — Дерзну, — Сэлдори под плечи затащил Боне в постель, упал под него и вознамерился всецело утолить голод по желанным губам. И отчего же вечно возбуждало грешить в самый неудачный момент, как сейчас, среди болот, пока за окнами бродили дикари? Деласару нравилось, как Кимсан вздрагивал. Стоило эльфийским рукам скользнуть по его плечам, с жадностью обжимая их, как выстрелы прохлады вынуждали Боне хрипло стонать. Он терпел, шипел задиристо, прибивал Деласара теснее к покрывалам. Пока не сдался и в момент очередного волчьего поцелуя сам не оказался внизу. Закружилась голова. После пребывания в теле птицы конечности Кимсана немели, а резкие движения приносили столь неуместный сейчас дискомфорт. Деласар только усугублял положение. Пользуясь вечным правилом недодачи, он примыкал к губам, обжигал их морозом и сразу же отмыкал. Едва-едва разнимал губы подлым языком, провоцировал, помазывал и снова отстранялся. А потянешься к нему, всем видом выдавая порочную слабость, потребуешь поцелуя, жадно вопьёшься — ещё несколько секунд подумает, прежде чем ответить взаимностью. — Ох-х ты же чёрт возьми… — исступлённо просипел Кимсан, когда ледяные руки очутились у него на животе. К подобным касаниям не привыкнешь, но они же и заставляют потерянно сбиваться в дыхании и соблазнительно хрипеть. Деласар подло улыбнулся и нырнул под подбородок Кимсана. Прохладные губы облюбовали шею, оставляя на ней еле заметные следы, похожие на голубые снежинки. Жаркие же пальцы Боне впивались в плечи наглеца, искали в нём опору, скребли по гибкой спине сквозь слои ткани. Деласар был очень лёгким. Удивительно лёгким. Кимсану никогда не приходилось подобным образом расстилаться под юной дамой, но он отдалённо помнил, как таскал Клёр и Мелиссу на руках ради шутки. Даже они не казались настолько… невесомыми? Словно у эльфов — сплошь полые кости. — Холодно? — снисходительно спросил Деласар, но было ясно как день, что он не намеревался останавливаться. — Привыкаю… понемногу. Руки Сэлдори окончательно нашли приют на тёплом животе Боне и выглаживали его с двух сторон. Большие пальцы рисовали узоры вокруг пупка, украшали чувствительную кожу незримыми кружевами и писали музыку на желанном теле. Музыку, которую минутой позже пришлось приглушить. Деласар опустил ладонь на мокрые губы Кимсана, издавшие очередной протяжный стон, и протянул: — Э-эй, нас услышат. Придётся потерпеть, я теплее не стану… — Так я терплю… — Громко терпишь, душа моя. Наконец Кимсан сполна осознал, каково оно — фэйское очарование. Мало того, Деласар всем видом показывал, что так легко не дастся, чем неимоверно и подло возбуждал, так и одна его близость пускала морок в сознание. Хотелось растянуться, набитому ватой, ничего не делать, даже пальца не поднимать. И просто наблюдать, наблюдать за тем, как Деласар целовал, как брал во власть тело Кимсана, разворачивал на нём планы по захвату королевств. — А ты везде такой холодный? — вдруг спросил Боне и приподнял голову. Сэлдори закатал его одежду и теперь пленил бессовестными поцелуями грудь. Намёк он понял, не просто же так на Кимсана снизу-вверх устремился блудливый, нежный до одурения взгляд. Такой до смерти занежил бы, не меньше. — Бываю теплее, — таинственно ответил Деласар. Задев большим пальцем сосок Кимсана, он свободной рукой утешительно погладил его по голове, словно говоря, ничего, ты привыкнешь. — Но стрелять прохладой всё равно будет. Ничего, со временем ты перестанешь так остро реагировать. В конце концов, тело Боне рано или поздно само облачится в прохладу. И касания, жалившие прежде, превратятся в привычно тёплые. Увы, как бы ни хотелось продолжить — Кимсана неистово клонило в сон. А на шее Деласара каждую секунду всё ярче загорались золотые крылья. Они, правда, снова гасли. Но лёгкое нежно-жёлтое свечение дарило надежду, что мир изменит своё мнение о двух потерявшихся супругах и подарит им новый шанс. Незадолго до того, как без сил обрушиться на подушки в желании вздремнуть, Кимсан избавил Деласара от оков его облачения. Он собственноручно раскрывал каждую застёжку, ослаблял ремешки, добирался до потаённых пуговиц. Пока поджарое тело не обнажилось, бледное, клеймённое редкими шрамами. Прозорливый, увёртливый убийца, на котором большая часть ранений заживала по мановению. Так насколько же страшны были воспоминания о рубцах, так и оставшихся на его коже? Безупречный проминал неровные следы пальцами в желании вспомнить забытое тело того, с кем не раз делил постель. Но, будто впервые, Кимсан удивлялся тому, как гибко Деласар выгибался грудью вперёд, как подставлял себя поцелуям, изящно опирался на ладони и замирал в блаженстве. Изголодавшиеся губы Боне искали потаённые места на излишне чувствительной коже эльфийского живота и оставляли на ней метки, чтобы не заблудиться в следующий раз. А затем всё вернулось на круги своя. Кимсан спал, всё-таки избрав кровать, а Деласар сидел у него в ногах и размышлял. Пускай ничего ещё всерьёз не случилось, возможность в открытую целовать своего птенца дарила мстительному и озлобленному существу моральные силы продолжать бороться. Физическая же слабость окатила с головы до ног. Лишь когда мир перед вечно проницательным взглядом поблек и затуманился, Деласар вспомнил, как давно не следил за питанием и как часто пренебрегал медитациями. Он до последнего боролся с сонливостью, но эльфийский транс убаюкал, а округа померкла. В реальность вернул звук скрипнувшей двери. Встрепенувшись, Сэлдори бросил опасливый взгляд в сторону, где спал Кимсан. Он отсутствовал. «Проклятье». Мысль вихрем пронеслась в подсознании и улетучилась. Деласар выскочил из хижины стрелой и к своему облегчению увидел силуэт медленно отдалявшегося Кимсана. — Кимсан! — голос зазвенел нервным облегчением. Боне замер, но не обернулся. Он стоял как вкопанный и, не моргая, смотрел в сторону беспробудно чёрного леса. Даже зелёное пламя погасло. Не проглядывал и лунный свет сквозь кроны, замолкли лягушки. Воздух сгустился, съев звуки, запахи, кроме одного-единственного, сырого и неясного. Только магическое зрение, дарованное Деласару Атессой, позволяло ему различать очертания вещей. — Кимсан, ты слышишь меня? «Чёрт, конечно же нет…» Подтверждая параноидальную мысль, Боне увильнул из-под вытянувшейся руки Сэлдори и вслепую побрёл дальше. Одна жалкая секунда разделила их… И на Деласара обрушилась слепота. Мир перед глазами единожды вспыхнул и померк. — Кимсан… Кимс… — имя, срывавшееся с уст, проглатывалось потусторонней тишиной. Больше всего в мире Деласар ненавидел этот чудовищный феномен. Помимо высоты, которой боялся всем сердцем. Словно покрывало, наброшенное без предупреждения, сотканная из тьмы ловушка опутывала, лишала зрения, отбирала голос, возможность читать формулы, ориентироваться. Метаясь из стороны в сторону, Деласар сгорал от беспомощности. Пока съеденный лунатизмом Кимсан брёл на верную смерть в болота, пальцы, язык и глаза подводили, оставляя отчаянно блуждать в пустоте с одной мыслью: «Лишь бы не сгинуть здесь самому». Кимсан ступал, не сходя с пути. Ноги сами вели его по невидимой дороге, по гнилым деревянным мосткам, по скользким тропинкам. Понурые ветви деревьев норовили остановить беспечного бедолагу, терзали его щёки, но он не реагировал. Всё шагал, не храня ни мысли в голове, ни отваги в сердце. Пока не очнулся, нежданно-негаданно, будто от ужасного сна пробудившись. Спину не согревала постель, в неё впивалась неровная поверхность деревянного стола и кривые гвозди, выскочившие из пластин. Кимсан часто заморгал, простонав от пронзительной головной боли, и попытался сосредоточиться. Мир ещё долго распадался на неузнаваемые фигуры, которые никак не норовили сложиться в одну. Позже Боне пришёл к выводу: лучше бы не складывались. Ладони взвыли, прибитые толстыми гвоздями к столу. Руки жгло вплоть до локтей. Шею перетягивала колючая лоза, и кровавые дорожки стекали в ворот Кимсана, побоявшегося глубоко дышать. Верёвки настолько тесно сжимали грудную клетку, что, казалось, сделаешь неверное движение — она лопнет. Благо, стопы не были прибиты. — С братом твоим не получилось, с тобой получится, — прочь из тьмы шагнула Мазна, позволив увидеть её обозлённый взор и по-прежнему отвратительный оскал. — И за его проступки ты вдвойне поплатишься. — Я… — с трудом сглотнув ком, ободравший пересохшее горло, Боне растерял дар речи. Не верилось, что их с Деласаром догадки оказались настолько правдивы. — Я не ответственен за поступки своего брата. — Ты ступил на землю Чащи Непокорности, а мы лелеем свои традиции. Ты несёшь ответственность за поступки тех, по чьим жилам течёт твоя кровь. «Иронично до боли… И вот как ей объяснишь?» — Почти готово, Мазна, — раздался знакомый старческий голос. Кимсан медленно спустил с губ струю воздуха. Сохранять самообладание среди помешанных оккультистов-дикарей в Чаще, где тебя не найдёт ни полиция Гелториона, ни волшебники Астры, а Деласара поблизости нет — та ещё задача. Стало дурно. Мимо проплыл Ариций, скользнув вдаль, к алхимическому столу. В воздухе пахло металлом, и Боне без всякого желания проверять представлял, сколько крови засохло на этом чёртовом полу. В пальцах закололо. — Хоть умереть в неведении не дай, расскажи, что брат мой натворил… — Ты не умрёшь, — Мазна суетилась. То ли ей не терпелось, то ли она опасалась не успеть. — Наведался сюда за тем же, за чем и ты, и как миленький оказался на этом столе. — Каков мерзавец, заслужил всю вашу ненависть сполна, — ехидно сплюнул Боне, но съежился под ошалелым и нездоровым взглядом дикарки. Заискивать и искать дипломатичный выход он не увидел смысла. Тогда на глаза показалась она. Ариций держал в руках, с осторожностью сжимая пальцами живой стебель, знаменитую розу. Живоглотка напоминала клыкастую хищницу болот, но никак не обычное растение — на лепестках раскрывались чёрные зубцы, готовые прокусить плоть. Роза шипела, бесновалась, норовила выскользнуть из рук. «Так эти дикари поселились здесь за тем, чтобы паразитировать на розах и выкачивать из наивных путников жизненную силу? Удобно устроились…» Вот только умереть из-за их экспериментов не хотелось. Испарина проступила на висках, и Кимсан сосредоточенно зажмурился. Оберег с него сняли, спрятанные лезвия тоже, а кровь, стекавшая из пробитых ладоней, едва ли помогла бы сейчас. Отчаянная, почти абсурдная идея пришла несколько позже. — Да ладно вам… Можно хотя бы попросить о последнем желании? Знаю я, как эта роза работает. Нечистью меня заделаете на вечном услужении, моей силой будете питаться? Так ведь это не жизнь, — голос взволнованно сбивался, но Кимсану не оставалось ничего иного. Ариций подошёл ближе. Мазна даже бровью не повела. — Послушайте… — едва ли сейчас вспоминались все прочтённые книги о культурных особенностях и верованиях народа Чащи Непокорности. Но, раз уж здешние монстры упомянули традиции и предпочитали паразитировать на чужаках, значит, не всё было потеряно. — В моей крови проклятье, с исчезновением которого я просто-напросто сгину! Роза убьёт меня, и никакого слуги из меня не получится… А вот моя душа неспокойная вам жизни не даст. Только представьте, в какую тварь она обратится, — умело заговаривая зубы правдой и неправдой, ложью и благом, Кимсан надеялся на крайний случай потянуть время. Он дёрнулся и прошипел сквозь зубы, когда Ариций подошёл ближе и подарил розе свободу. Стебель пиявкой вонзился прямиком в грудь Боне, а клыки вспороли плоть. Сосущее жжение пробуравило кожу. Её словно… выворачивали. Вернулась, охватив пульсацией виски, головная боль. Роза же, наверняка зачарованная какой-то дрянью, качала кровь с дикой скоростью и наполнилась бы через считанные минуты. Не так же умирать, чёрт возьми. — В моём кармане монетка… обычная… обычная медная монетка. Вы же розу зачаровали, ворожить умеете, так сами посмотрите, на ней ни следа магии, — то ли Кимсан воистину умело изображал испуганного настолько, что аж заикался, то ли в действительности растерялся. Мазна, наслаждаясь зрелищем изуверски пожиравшей плоть живоглотки, восторженно хохотнула. — Как я люблю жалких людишек с их предсмертными желаниями. Здесь? Или здесь? — её пальцы выудили медную монету, чудом не оставшуюся в другой одежде, из кармана, и подняли на уровень глаз Боне. — Ты жалок. Роза почти сожрала твоего брата, когда он нашёл способ выбраться и скормил ей наших братьев и сестёр, а потом выпотрошил их туши. Он насмехался надо мной и Арицием, заставлял смотреть, велел нам жить и помнить, кто обвёл нас вокруг пальца! Ты же… А что ты… Кимсан до крови прокусил нижнюю губу. Алый ручей потёк по подбородку, и Боне мысленно ухмыльнулся. Ах, самое время время хвалить колдунов за то, как легко им освободиться от пут и раскидать всех вокруг. Простых же смертных спасай эта пресловутая находчивость. — А теперь послушай меня, Мазна…***
Как только теневая ловушка рассеялась, а немота округи перестала глушить, Сэлдори бросился обратно в хижину. Он не помнил себя столь стремительным за последние десятки лет ни единожды. Вещи Кимсана, бережно упакованные в походную сумку, одна за другой валились на пол. Деласар вытряхивал их, выискивая любую подходящую для ритуала выслеживания, но тщетно перебирал одни безделушки. Рената кружила над болотами. Оказался содран с пояса гримуар, обшитый чёрными перьями, и упал, раскрывшись, на ковёр. С бешеной скоростью листались страницы. Возможно, где-то очень в глубине души Деласар понимал, что не найдёт ничего путного, что ни одна нить не приведёт его к Кимсану. Вещи Борона остались в храме, ко всему же прочему Боне не привязывался достаточно — в дороге не было нужды. Бросив тщетные попытки, Деласар ринулся в соседние хижины — где-то там наверняка остались ценности Мазны и Ариция. Сердце гулко билось в висках, надрывно хохотали в подсознании глумливые голоса, насмехавшиеся над роковым шансом снова потерять Кимсана. Злая ирония оставалась единственным спасением, не позволявшим сойти с ума в тошнотворной самоненависти. Нещадно тряслись пальцы, которыми Деласар, позорно не способный сохранять спокойствие, перебирал вещи. Ни в одной не хватало энергии, ни в одной! Крик проклятущей ненависти и беспомощной злобы отразился от хлипких стен дома и утонул в наэлектризованной тишине. А на груди задрожал амулет. Он подскакивал, наливаясь божественным светом, и рассыпал по телу тепло. — Рената, сюда! Тепло Майвейн, которому прежде ни разу в жизни не приходилось быть столь благодарным, разве что в тот день, когда она позволила сохранить Кимсану жизнь. Амулет уловил зов. Обратившись птицей, Деласар метнулся через окно хижины прочь и взмыл под самые кроны деревьев.***
Сопротивление смерти… Вот уж что никогда не хотелось познать. Кимсан стискивал зубы до скрежета, пока голодная роза буравила в нём путь к самому сердцу и вот-вот достигла бы его. А задумывался… Ни над чем он не задумывался. В безнадёжные секунды прощания с сознанием оставались лишь силы наблюдать, как серел, а затем чернел мир, прощальные же мысли попросту не давали ухватить себя за хвост. Оставалось шумно дышать, концентрироваться на жгучих уколах в ладонях, на шипах, пронзавших стиснутую в удушливых объятиях шею. Нестерпимая боль добиралась до проклятущего органа, особенно рьяно качавшего кровь. Только кровь не спасала. Спас оглушительный удар, сотрясший всё помещение, и ослепительный свет. Роза пронзила сердце Боне, а вслед за ней коварным зигзагом в грудь ударила молния, нашедшая путь внутрь через зияющее отверстие в потолке. Некто призраком пронёсся над столом, вырывая живоглотку из тела. И всё, кроме отчаянного мучения, перестало существовать. Кимсан не осознавал ни того, как надрывно вопил во весь голос, ни того, как содрогался в страшных конвульсиях, не видел он вспышек света перед глазами. Или то одна-единственная вспышка растянулась в вечность. Сквозь агонию Боне достигали только крики Мазны и Ариция, приторный аромат их тлеющей плоти. Удивительно — не его. Стихия, заполонившая помещение, грохотала свистом и плевалась лиловыми искрами; с каждым последовательным ударом молний тряслись стены, пол и крошившийся потолок. А затем — кромешная тишина. Лишь луч одинокой луны… нет, не луны, чего-то искусственного. Он осветил осунувшееся лицо Кимсана с груди Деласара, что возвысился над столом и с брезгливостью растворил наевшийся кровью теневой клинок в воздухе. Хотя с усмирением дикарей прекрасно справилась молния, одним удовольствием оказалось перерезать им глотки. Что до Кимсана — на его груди не осталось даже чёрной дыры от поцелуя стихии. Пока в ладони Деласара плавно кружилась приручённая им, напитавшаяся кровью роза, на коже Безупречного осталась тонкая красная точка — напоминание о паразите. Она зарастёт. Куда быстрее, чем должна была. — Добро пожаловать в семью... — увы, совсем не торжественно прошептал Деласар, рухнув головой на плечо Кимсана. Он очнулся спустя секунды, опомнившийся, поспешивший освободить возлюбленного от пут. — Мне вечный рок отныне бояться не успеть, сожри их забвение… — Что ты со мной натворил, скажи мне, птица вольная? — холод объял каждую клеточку тела. Но не тот, что извне, столь привычный и знакомый Боне, совсем иной. Новый холод струился изнутри, протекал по каждой его жиле, казался приручённым… своим. — Успел обратить тебя в птицу за мгновение до смерти. Майвейн успела, — гвозди, которыми были прибиты ладони Кимсана, по мановению руки обратились льдом, а затем водой. Деласар искал в сумке исцеляющие зелья. — А, так мой зов сработал… — Твой зов? Кимсан изнурённо кивнул на монетку в стороне. Она, окроплённая кровью его губ, едва светилась. Деласар, одолённый истощающим послевкусием «едва преодолённого», снова обессиленно склонился над Боне. Втянул его в жизнь Посланников, теперь ни одной спокойной ночи не познает… Но нет, поздно жалеть. Жалеть нельзя. Это — победа. — Майвейн, как ты умудрился… — Я не знал, как правильно подавать этой монетой знак, ну и попросил Мазну дать мне её поцеловать напоследок «в память о брате», — хохотнул Кимсан. Мир перед его глазами всё ещё кружился. Знобило, кожу тянуло в области лопаток, очень, но едва ли сейчас этот побочный эффект преобладал над остальными. — Я даже не ожидал, что получится. Это же просто медная монета, как? — Шпионское изобретение Посланников, их способ подавать друг другу знаки, — в перерывах от объяснений Деласар повторял формулы, способные в считанные дни привести кожу Кимсана в полный порядок. — Здешние точно слишком примитивны, чтобы обнаружить в этой монетке подвох. Такие создают в Гелторионе. — А оно… и дальше работать будет? — сознание велело долго жить. Кимсан хотел выбраться отсюда как можно скорее, но глаза закатились, предрекая приход предобморочного сна. Холодный поцелуй Деласара осел на лбу Безупречного. — Всегда будет, душа моя. Но уже совсем не такой холодный, как раньше.