Мёртвая кровь

            Сытые лепестки Гибельной Розы, набухшие и полные крови, покоились в ладони Безупречного. Он стоял под пасмурным небом, пролившимся сквозь кроны деревьев дождём, и наблюдал бурление жидкости внутри полупрозрачного бутона.       Оставалось неясным, высосала Роза мирную кровь или нет — в конце концов, дикари не зачаровывали её специальным образом, — однако недавнее столкновение с молнией Майвейн обещало медленное обращение в птицу. Бытие одним из Посланников, раз и навсегда.       Кимсан спрашивал Деласара, позволяла ли Атесса отказаться от избранного пути, и тот неопределённо пожимал плечами. Говорил, каждый случай уникален. Сэлдори было суждено платить за совершённые грехи сотнями лет, и душу проданную вернуть он даже не грезил, кому-то же везло рано или поздно уйти. Хотя главное обращение уже прошло, Кимсану предстояло вырастить крылья, научиться обращаться с новым собой и принять второе имя. Он только не знал, какое. Деласар обещал вскоре раскрыть эту тайну.       — И как узнать, осталась ли во мне мирная кровь? — спросил Боне. Редкий дождь целовал его волосы, пели песни кроны шумных деревьев вдали от болот. Как только Кимсан пришёл в себя, они с Деласаром отправились глубже в леса. Промозглая осень осталась далеко за пределами Чащи, влажность и тепло царили здесь, давно позабытые. Перед отправлением в Гелторион отчаянно хотелось хотя бы несколько дней посвятить мгновениям отдыха. Или, можно сказать, празднованию маленькой победы?       — Снова свяжемся с госпожой Марцией, — не без невинной иронии в голосе напомнил Деласар. — Если мирная кровь по-прежнему в тебе, и она это подтвердит, применим другую розу, правильно зачарованную. Если уже нет…       — Нам остаётся только вернуть Борона.       Сэлдори не скрыл хмурого смешка. Боне понимающе ухмыльнулся и скосил поблекший взгляд на того, кого несколько ночей назад мысленно прозвал своим выбором. Мысли Деласара были объяснимы… Надвигавшееся нечто напоминало грозную волну, способную смести с берегов всё, и не стоило под неё бросаться. Но они бросались. Один — с желанием рискнуть, второй — без, и всё-таки… Чувство накалявшейся бури дарило столько же надежды, сколько неопределённого, волнующего страха.       — Только с Марцией на сей раз свяжемся без всяких кровавых ритуалов. Я всё устрою, — Деласар взглянул на небо. Дождь прошёл. Из-за крон выглянуло солнце и отбросило золотые лучи вниз, на родник, пробегавший под ногами. Кимсан сладко потянулся, но скорчился от боли и неслышно выругался. Снова заныли лопатки.       — Да пожалуйста… Чем займёмся в первый день в Гелторионе?       — Чем-то, помимо «срочных поисков обезумевшего Творца, который совсем распрощался со здравым разумом», имеешь в виду?       — Здравый разум? Да ты шутишь. Предлагаю в первый день насладиться видами… Тебя от них уже тошнит, наверное, но я-то… Я-то Акген почти не видел.       — Хорошо, новообращённый Посланник имеет право устанавливать правила, — Деласар подловил удачный момент и толкнул Кимсана в траву. Они вдвоём рухнули на расстеленное походное одеяло под деревом, на кроне которого расцветали колокольчики. Белоснежные, блекло-лиловые, сливочно-жёлтые, терпко-розовые. Мерцали, как огни на еловых ветвях. Позвякивая с каждым колыханием ветра, сбрасывали вниз робкие остатки дождя.       — Ты особенно игрив сегодня? — ухмыльнулся Кимсан, подтягивая Деласара к себе за бёдра и целуя.       — Разумеется. Мы кое-что не успели сделать предыдущей ночью, не находишь, мой цветок?       — Почему цветок?       — Когда-то очень давно, в самую первую встречу, ты подарил мне цветок паслёна. И с тех пор говорил, что пахнешь им, ведь он ассоциировался у тебя со мной. На самом же деле…       — Я хотел пахнуть тобой. Хитро…       В мыслях Кимсана буйствовали смятение и краски. Он искренне не понимал, как мог испытывать столь возвышенные и нетерпеливо восторженные чувства к кому-то, кто не являлся первой и, казалось бы, единственной любовью. Возможно, ответ на этот вопрос пришёлся бы быстрее, не разрывай разум одна огромная дыра забвения, однако она давно перестала играть ту же роль, что прежде.       Деласар, словно услышав мысли Кимсана, мысленно же и ответил:       «Нет ничего ужасного в том, чтобы, покинув сгоревшее поле, забрести на цветущее и влюбиться в его красоту».       Охваченный томлением Боне пленил шею Сэлдори поцелуями. Увлечённо и алчно обхватив его за талию, позже спустил руки к бёдрам, проложил путь от колен до ягодиц и и обратно. Капли искусственного дождя, опадавшего с колокольчиков, их звон… Они напоминали звуки, какие слышались в храме. Близость же с Деласаром казалась личной маленькой победой, обретённым покоем и ожидаемым утолением бурного голода до того, на кого так долго — и пускай всего несколько месяцев, — приходилось смотреть издалека.       — Хочешь, здесь будем только я и ты? Скрою нас от лишних глаз, — спросил Деласар, отнимая дивную шею от губ Кимсана и оставляя его беспомощно тонуть в свирепой ласке. Не терпелось всю её излить, и чем дольше он терпел, тем сильнее внутренности спутывались в морские узлы.       — Поспеши, — нетерпеливо бросил Кимсан.       На сей раз ему не потребовалось мучиться с застёжками облачения — Деласар не был всецело экипирован. И к счастью, к счастью, всё к счастью.        Сэлдори стряхнул с пальцев серый дым, и вокруг дерева заплясали тени. Дружелюбные и любопытные, они не щёлкали клыкастыми пастями, не скалились окроплёнными кровью зубами, глазами желтеющими не рвали душу. Наоборот, как дивные лисьи хвосты, чёрные как смоль, воспрянули за спиной Деласара и обратились непроницаемым сумраком. Лишь в центр дерева отныне светило солнце, озаряя золотой белизной траву, изумрудные листья и целовавшихся.       Всю свою бессовестность Боне сорвал на нежно-голубой, вздымавшейся на ветру рубашке Сэлдори, которую нетерпеливо стащил с него. Вёл себя, как искушённый развратник, годами мечтавший о блуде. Впрочем, то ли неправда? Деласар, признаться, растерялся. Обыкновенно растекавшийся сладким нектаром Кимсан бросился на него, будто иного шанса не предоставится.       Алчные губы припадали к груди, обжигаясь уже не столь горько. Довести ими Сэлдори до первых стонов не составило труда. Боне держал его за бёдра на своих руках, ласкал языком кожу у нежно-розовых ореолов сосков, кончиком носа — кадык. Деликатность сквозила в каждом движении. Когда заострённые ногти впились в эльфийские ягодицы через штаны и похотливо их сжали, не давая шанса сбежать, Деласар мгновенно напряг мышцы. Он никогда не боялся страсти. Пускай в диалогах порой производил впечатление бесконечно меланхоличного, даже равнодушного, неистово нелюдимого, в постели обращался иным. Кимсан вспоминал, как Деласар умел заводить. Он и сейчас, сжав ягодицы, окреп в руках, испустил почти клокочущий стон.       — Да ты поёшь, а не стонешь…       — Молчи, — иной раз разговоры излишни. Сэлдори обнял Боне за затылок, впуская пальцы в его волосы, и затанцевал.       Пока губы Кимсана вслепую мазали по груди, издеваясь над бусинками окрепших сосков, Деласар двигался и вспоминал полученные в борделе уроки. Театрально закатывал глаза, улыбался от уха до уха, закусывал нижнюю губу, будучи настоящим умельцем, готовым показать, как нужно работать одним только лицом, чтобы возбудить. Язык же Кимсана рисовал очертания проснувшихся вулканов на желанной коже.       Деласар спустил одну ладонь и начал расстёгивать ремни на штанах. Один за другим, с лязгом, звоном, нетерпеливым шуршанием.       То ли намеренно, то ли в подлой случайности эльфийская ладонь задела пах Боне и, решив не упускать момент, сжала его. Скользнула вниз, изучая крепость, к мошонке, задиристо обхватила.       Кимсан охнул, собрался дерзко потребовать быть аккуратнее, да только ехидная улыбка Деласара говорила за себя — он иначе не умел. В двух Посланниках взыграла потусторонняя натура — морозные дымки сорвались с их губ горячим тайфуном, одна из них разбилась о синеватые следы на шее Сэлдори. Он откинул голову и выгнулся, продолжая заигрывать с Боне тазом. Казалось бы, отирайся, бери меня, остроухий мерзавец, я поглощён влечением к тебе, но нет. Двигаясь, как танцор, Деласар не прикасался достаточно. Фэйское очарование — оно, должно быть, умение, а не врождённый талант, мысленно отметил Кимсан.       И избавился от одежды. Рубашка оказалась брошена на траву, пришлось привстать, чтобы начать стягивать с ног кожаные штаны. Тогда Сэлдори взял инициативу на себя: опрокинул Боне на одеяло, навис над ним и принялся целовать уши.       — Подожди, они чувствительны уж-ж-жасн… — прорычал Кимсан.        Деласар подло улыбнулся, заткнул его поцелуем в губы, а спустя пару-тройку секунд ободрил касанием к кончику носа.             — Я знаю, — затем сцепил безупречные запястья вместе и распалил их беззлобными укусами. Тонкая кожа, обнажая тени сизых вен, взвыла возбуждающей щекоткой. — И запястья. И-и…       Коварные ладони заскользили по внутренним сторонам обнажённых бёдер. Вместо того, чтобы применить длинные пальцы в игре на клавесине, например, Деласар играл на струнах телесной чувствительности. С очередным выдохом Кимсан вновь испустил с губ дымку, а та разбилась облаком из снежинок и опала на соски. Тени, шипя, заглушали и рычания, и стоны, и нечленораздельные мольбы.       Боне и Сэлдори переплелись ногами. Их окрепшие органы отирались друг о друга сквозь ткани набедренных повязок, стопы плутали по одеялам.       И выплёскивалось всё, что прежде сдерживалось, таилось и отрицалось. Всякую алчную мысль Деласар утолял не насилием над телом, но райским насилием над душой. Его поцелуи хотелось съесть. От его поцелуев каждый раз потряхивало, словно вместе с ними на кожу обрушивались маленькие снежные торнадо. Пальцы Деласара перескакивали с ребра на ребро, отсчитывая момент до того, как губы спустятся вниз. Но их ждала остановка на животе.       А Боне улыбался, совращал, играя языком на собственных губах, всецело поглощая похотливой взбудораженностью. Тело, пообещавшее больше не знать полноценного жара, распалилось и заалело. Прохлада же, выстреливая, топила в аду, если бы он существовал, если бы только был укрыт снегом. Деласар сомкнул пальцы на сосках Кимсана, и, начертив вокруг его пупка границы дорожками слюны, добрался до паха. Набедренная повязка полетела прочь.       — Бо-оги…       — Майвейн? — опалив дыханием член Боне, Сэлдори не оставил иного выбора, только подчиниться. Вцепился в румяные ягодицы, развёл их и оставил три последовательных поцелуя на головке окрепшего члена. Удивительно, но никогда прежде и ни с кем Кимсан не ловил себя на таком желании брать.       Отдавался он Борону всецело и с удовольствием, и хотя помышлял о доминации, так до дела и не дошло. Сейчас же, обнимая этого эльфа, всем своим телом кричавшего: «Продай мне свою душу ещё тысячу чёртовых раз», Боне продал бы и миллионы за шанс хотя бы единожды попробовать. Головку члена обожгло так, будто она была сердцем, а Деласар — живоглоткой.       — Т-ты… Ты и этому научился в борделе?       — Кимсан, у меня два отца, — отшутился Деласар. Его губы творили безумие. Истязали окрепшую плоть, тиранили, ни единожды этот совратитель ни остановился, чтобы перевести дух. Только волосы мешали, опадая пеплом на лоб Деласара — их Кимсан зачесал назад и придержал. Член изнывал, охваченный пленом умелых губ, впивавшихся в румяную кожу. Непристойные звуки соприкосновения упругого языка с подвижной плотью приближали к оргазму и не оставляли шансов продлить удовольствие.       Сэлдори, почуяв это, замедлился. Насладился ароматом Безупречного, скользнул кончиком носа от мошонки и по основанию.       — Ты так терпко здесь пахнешь. Восхитительно…       Пускай тени скрывали от возможных наблюдателей, даже в их объятиях возбуждала близость природы. То, как ветер гулял по искушённому телу и тянул призрачные лапы, цепляясь то здесь, то там. То, как листва шелестела под одеялом, как щекотала, если неаккуратно вытянешь ногу. Запахи, запахи топили в себе.        Царившее в Чаще лето не надоело и не мучило душу, как осточертевшая осень. Вдыхаешь пряность вашей близости, а вместе с ней — древесные ноты, мох, хвою, смолу. Они съедали Кимсана, как его же съедал Деласар. Вдоволь измазав влагой рта окрепший член, он опустился к ягодицам Боне.       — Ты же не против? — риторический вопрос. Бёдра разошлись в стороны под натиском уверенных ладоней. Казалось, Сэлдори вынул из своей спины перо и ласкал пах Боне его кончиком, настолько невесомо он иной раз прикасался.        Эта мысль породила в глазах Кимсана искру, и, пока шаловливый язык хозяйствовал у тугого розовеющего кольца его ануса, руки сами потянулись к лопаткам Деласара. Они без проблем нащупали покрытые перьями отростки.       Сэлдори охнул. Крылья были чувствительны, очень, когда же сквозь них прошли пальцы, все ощущения сконцентрировались на спине. Казалось, разворошишь неосторожно, прошерстишь под нужным углом — заставишь кончить, не успеете дойти до главного. А что есть главное?       Деласар, дьявол, вылизывал Кимсана между ягодицами, размашистыми движениями языка оставлял блестящие мокрые дорожки — доказательство желания и улику высшего возбуждения. Иной раз, подхватываемый Безупречным за голову, Сэлдори припадал так тесно, что кончиком языка проникал в анус, разнимал непокорные стенки и тотчас отступал. Проворные пальцы не забывали истязать член.       — Пахнешь волчьими ягодами, — не зря же заведённый Боне источал горькие ароматы, напоминавшие не то спелую чернику, не то яд, нёсший смерть на лезвии меча. Кимсан сказал бы, это паслён, но сегодня Деласару в голову пришла иная ассоциация. Он поспешил снять остатки одежды. Не терпелось положить начало долгожданному соитию, в каком-то роде первому для них обоих, в каком-то — очередному.       Тогда-то Боне разоблачил хитрость Сэлдори. Усмехнулся, заприметив, как он из своей сумки выудил склянку с растительным бальзамом. Всегда наготове, даже в Чаще?       — Давно мечтал? — исказив в белозубой улыбке губы, Кимсан обнажил изобличающим вопросом до нутра.       — Любой уважающий себя Посланник должен носить с собой травяные бальзамы, — бесстыдно солгал Деласар, обмазывая член. Он пристроился над Кимсаном, вновь рыча на наглые пальцы, которые терзали его крылья, и скользнул головкой меж разошедшимися ягодицами. Мазнул раз-другой и медленно подался вперёд.       — Пос-с-сланники не лгут, говорил он, и лгал, лгал, лгал… — закатив глаза, Кимсан подтянул Деласара ближе. Он поглощал собой каждый сантиметр длины, которая жалила тугие и непокорные мышцы с нетерпеливой медлительностью. Бальзама хватало, чтобы ощущения не были болезненными, но отсутствие разработки пальцами добавляло явной сложности процессу. В меру распалявшей, стоило признать.       — Вздор, ни в чём не лгал, — Сэлдори впился в губы Боне с яростным желанием заплутать языком в его рту, обхватил руками под лопатки, тем самым лишая движения, и придавил собой. Кимсан не был против. Не были против и его ноги, крест-накрест сошедшиеся у поясницы Деласара, и пальцы, со шлепком вцепившиеся в задницу.       — Распусти тени к чёртовой матери, мой Грач… — пускай смотрит всё, что жаждет смотреть. Отрывисто дыша в эльфийскую шею, Боне вздрагивал с каждым толчком. Когда член натягивал его, заполоняя узость крепостью, по телу проносились кусачие морозные волны. Толчок — и орава колючек охватывает кожу. Ещё один — они набрасываются со всех сторон, и следующий — не оставляют живого места.       — Как пожелаешь, кот, — пасс ладонью отогнал мрак прочь. Чаща, полная жизни и красок, обрела шанс понаблюдать за случившимся. Послышались стрёкот мимо пронёсшихся стрекоз, зажужжали поодаль пчёлы. По небу плыли птицы — только их заметил Безупречный, выглянув из-за плеча Деласара.       Таилось в этом эльфе что-то необъяснимое, что-то, что Кимсан не смог бы изложить в рукописи, но, вероятно, смог бы нарисовать. Над каждым движением Сэлдори властвовала зубодробительная нежность, отчего-то ценителю бурной страсти не казавшаяся бессмысленно мягкой, наоборот. Кровь горела так, будто любовники сорвались друг на друге в животном и грубом порыве. Должно быть, дело не в неосторожности тел, а в высшем вожделении, какое испытываешь, когда жаждешь ангела, не меньше. Банальное прикосновение к святой коже вызывает невиданный прежде отклик.       Темп нарастал. Деласар ускорился, ровно как с большим рвением его излишне чувствительный живот начал тереться о член Кимсана.       — Опусти-ка ноги, Сан…       Боне повиновался. Его ноги, пойманные пронырливыми руками, согнулись в коленях и поджались. Малоудобная поза заводила сильнее, в предвкушении же искромётного завершения Боне бессердечно истязал уста возлюбленного, мысленно наречённые пресладким отвлечением.       Ветер разволновал крону дерева. Вниз посыпался пух, но Посланники были полностью поглощены процессом, а процесс — ими. Каждый стон, издаваемый Кимсаном, или рык, отпускаемый Деласаром, превращались в серебристые облака. Всякий звук подвывал свистом метели, скрип одежды казался скрипом инея на стёклах окон.        Боне не обращал внимания, одержимый тем, как порывисто Сэлдори имел его. Изумрудная трава вокруг дерева синела, облачаясь в иней. Стужа жгла тела, но казалось, что жгла страсть, или страсть была стужей, или стужа была ею?       Отростки крыльев Деласара воспряли, вновь пойманные пальцами Кимсана, и спустя минуты, ровно настолько же изнурившие, насколько взбудоражившие, участившаяся пульсация члена внутри свидетельствовала о приближении финала. Взбунтовалась погода.       Хрустящая синева взмыла рекой по стволу дерева. Листья застыли в льдистом формалине, побледнели ветви. Вслед за ними — одна за другой на землю градом посыпались птицы. Глухой стук. Тук.

Тук.

Тук-тук.

      Отрываясь от губ Кимсана, что выли от покалываний, Деласар бросил взгляд в сторону. Вот уж чего никогда не ожидаешь. Горели щёки, синеватые пятнышки на телах превратились в алые, раздражённые от перепада температур, и как бы скорее прекратить, чтобы не заставить Боне хворать. Но вместо этого любовники продолжили яростнее.       Последние движения, истязавшие вспышками непогоды стенки ануса, Кимсан совершил верхом на Деласаре. Он нежно повалил его и овладел наездником, отираясь членом о живот. Сэлдори настолько сладко застонал, ворча в исступлении о чрезмерной ранимости, что апогей восторга и упоения настиг тотчас же. Боне кончил первым, потряхиваясь в беспамятной эйфории и расчерчивая влагой худощавую грудь под собой. Деласар ухватил его за таз и в стремительных толчках, охваченный чрезмерной остротой ощущений, излился внутрь облегчением.       Тишина не воцарилась.       Вместо неё обрушились звуки: шум общего дыхания, вздымавшего грудные клетки, трель в глубине чащ, бормотание вечно торопливого ручья. Всё, что померкло во время умопомрачительной кульминации, зажужжало в воспалённых головах. А иней начал таять, питая влагой почву.       Деласар, подарив Кимсану неторопливый финальный поцелуй, спустя минуту-другую попыток перевести дыхание обратил внимание на птиц.       — Жертвы нашей с тобой увлечённости… — впрочем, его голос не источал сочувствия. Натянув набедренную повязку, Сэлдори как ни в чём не бывало направился спасать бедолаг.       Кимсан лениво потянулся, но, в отличие от эльфа, пах прикрывать не стал. Похрустел суставами, подставляя мокрое тело выглянувшему солнцу, блаженно сморщился.       — Как же не хочется после такого уезжать в пасмурный и сырой Гелторион…       — Какой ты жестокий человек, Кимсан, — беззлобно укорил его Деласар, бесцельно бродивший вокруг дерева в попытках придумать план по спасению замёрзших птенцов. — Мы невинных созданий в сосульки превратили, а ты мне про Гелторион…       — Знаю же, что ты им поможешь, смысл мне устраивать минуту траура? — беспечно огрызнулся Боне и потянулся к сумке, откуда выудил сочный персик. Впившись в розовую мякоть губами, довольно промычал. Второй персик подкинул Деласару. — Чтобы жажда поутихла.       Птицы оказались отогреты и спасены отзывчивым теплом Майвейн. С чувством выполненного долга Деласар вернулся к Кимсану. Природа отреагировала на страсть двух Жнецов Смерти презабавно, и, стоило признать, они оба видели подобное впервые. Беспечно обняв Боне, Сэлдори насладился заветными секундами возможности погреться на солнце и надышаться свободой, пускай даже часовой.       — Хотел бы я сказать тебе, что ты не обязан никуда уезжать… — пробормотал Деласар. Он лёг сверху, ничуть не удручая тяжестью тела, и иногда мирно копошился пальцами в кудрявых волосах Кимсана. — И что мы вольны остаться здесь навсегда.       — Здесь нет Майвейн, — с некоторой долей юношеской беспечности отметил Безупречный. Солнце целовало в самый кончик носа и щекотало щёки добрым теплом. Прямиком как в знойные летние дни в Астре, когда ещё подростком Кимсан проводил самые жаркие часы в постели, с открытым настежь окном, обнажённый. Прежде известные ему волнующие переживания повторились, и как же не хотелось, чтобы они заканчивались. — Значит, она бы нас не нашла.       — Майвейн отныне в тебе. Она везде тебя найдёт, — нередко Деласар думал о том, как избавиться от участи Посланника. Но не сейчас. Теперь, когда в жизнь птиц оказался ввязан любимый человек, отрекаться от него резон исчез. — И такие мгновения, как этот, отныне будут нашей наградой, а не постоянством.       — Теперь я тоже не смогу спать? Обзаведусь птицей? Крыльями? — после некоторой паузы Кимсан, нарисовав на лопатке Деласара кривоватое сердце, добавил: — Способностями?       Сэлдори кивнул. Ренату он не вызывал, слишком хотел провести часы без её упрямых комментариев, потому никто не маячил на горизонте и не отвлекал от интимных разговоров. Более того, не подглядывал.       — Попрощайся с ролью простого смертного, Кимсан. Со временем в тебе проявится всё, что должно проявиться в чернокнижнике Атессы. Не без моей помощи, разумеется.       Мимо пронеслась рогатая сиреневая шиншилла на перепончатых крыльях. Кимсан даже присел в недоумении, не понимая, каким образом здесь могла оказаться столь удивительная разновидность зверя из Меззийской Республики, и несколько секунд наблюдал за отдалявшимся пушистым хвостом. А затем так же лениво рухнул обратно на одеяло и прижал к себе Деласара.       — Если Посланникам нельзя спать… то почему так хочется? — он зевнул.       — Потому что мы по-прежнему устаём.       И тишина. Молчание, полное отсутствие каких бы то ни было великих мыслей, жажда дневного сна, знакомого обычным людям. Покой. Тот покой, который однажды нагадал себе юный Кимсан, когда бродил с Бороном по заросшему розами мосту.       — Могу научить тебя входить в транс, — предложил Деласар. — Он помогает восполнить силы и похож на сон, но отличается большей… осознанностью.       В те секунды Боне заметил, как отчётливо светились на шее Сэлдори заветные золотые крылья. Символ венчания больше не мерк, он оживал, исцеляя узы меж теми, кто умел терпеть и ждать. Кимсан дотронулся до своей шеи.

Янтарное сияние озарило его пальцы.

***

      Акген захватывал дух. Воспарив над небесами стараниями талантливых инженеров, величественный город бросал тень на туманные облака. В отличие от Астры, которая цвела, жужжала и пахла изобилием дорогих парфюмов, Акген скрежетал, трещал, пыхтел и полнился ароматами смолы.       Чёрное Крыло охраняло его и десятки других гелторских городов. Полиция блюла закон свысока, рассекая на могущественных существах, которых подчинила себе и прозвала острокрылами. Внушавшие ужас создания с кривыми клювами и гигантскими когтями использовались в патрулированиях и в боях. Их чешуйчатые хвосты, по три у каждого острокрыла, были способны сбить с ног десяток бойцов разом и свистели, как плети.       Кимсан стоял на крыше швейной мастерской и наблюдал за тем, как нижние улицы сменялись верхними, а верхние рано или поздно обрывались в нескончаемое небо. Недаром Деласар предупреждал, что Гелторион отличался от всего, что Безупречному прежде приходилось видеть. Излишне недружелюбное к магии государство разрешало её использование лишь уполномоченным служащим, а одиноких счастливчиков со способностями быстро вычисляли и искали способ ограничить их потенциал. В Гелторион не допускали ни варваров из Союза, ни случайных путешественников из Меззии, только дипломатов, известных лиц, торговцев и тех, кто имел разрешение.       «Вряд ли ты когда-либо здесь бывал…» — с тоской подумал Кимсан, раскрывая на ладони подвеску с пламенем.       Мысли о Бороне по-прежнему терзали его, объяснимо не отпускали, и близость к некоему Творцу вынуждала беспокойство расти.       Чёрный плащ развевался за спиной, на которой уже проступили первые, пока неузнаваемые перья. Деласар отлучился и велел ждать здесь, а напоследок попросил отдать ему Пергамент Скорби, оставшийся после обращения к Марции. Не сказал, зачем, лишь уточнил, что по окончанию разговора бумага нередко заключала в себе эфемерный след предка. Кимсан не задавал вопросов. Он беспрекословно доверился Деласару и ныне лицезрел мрачный город, выплёвывавший из выхлопных труб дым, что пасмурным маревом заполонял небо.       Из-за спины послышались шаги. Их обладатель явно хотел быть разоблачённым, в противном случае не позволил бы себя заметить ни единой живой душе. Горький аромат аконита ударил в ноздри, и Кимсан ухмыльнулся.       Он обернулся, обрадованный скорому возвращению Деласара, но, к собственному удивлению, застал не его одного. Чёрный красноглазый филин сидел, надутый, на эльфийском плече, и пронзительно рассматривал округу. Хотя прежде эти очи не приходилось видеть, они создавали непоколебимое впечатление уже знакомого, ранее встреченного.       — Что же, поприветствуй верную подругу, которая до самых последних дней будет привязана к тебе, — без всякой напудренной торжественности в голосе произнёс Деласар. Осознание ударило Кимсана обухом по голове — птица, поданная ему и мгновенно скакнувшая на плечо, означала новое имя.       Филин.       — Погоди, — напрашивался ещё один вывод. Не просто же так накануне Деласар попросил Пергамент Скорби. — Марция?       Филин тотчас повернул голову. Приосанился, взъерошил перья и раскрыл клюв, выпуская на свободу знакомые насмешливые интонации, пока, правда, лишь отдалённо похожие на человеческие.       — Гелторион… Родные края, родные запахи…       — Ей потребуется время, чтобы привыкнуть к оболочке, — объяснил Деласар, бросая косой взгляд на Ренату, что носилась над высокими крышами поодаль, высматривая одному ему нужные зацепки. — Рената поначалу даже не могла говорить. К сожалению, поселение отражения её памяти в фамильяра — единственный способ подарить Марции то, что она просила. Рано или поздно ты научишься вселяться в неё, видеть её глазами, а она — следовать твоим приказам. Если Марцию уничтожат в бою, ты сможешь вызвать её заново через некоторое время.       — Не говори обо мне так, будто меня здесь нет, — Марция подала строптивый голос и свободолюбиво порхнула прочь с плеча Кимсана. В эфемерной птице отныне поселились отголоски умершей, но, как и было обещано этому невообразимому хаосу воспоминаний… в какой-то мере Марция обрела возможность существовать. Выходит, просьба исполнена? — Нужно признать, я ожидала чего-то более… масштабного. Но это просто уморительно, не спорю.       — К сожалению, посели мы твою память… — Деласар осёкся, — в человеческое тело, это считалось бы запрещённым ритуалом. Так ты не причинишь миру вреда, но, когда сольёшься с фамильяром окончательно, сможешь обретать призрачные человеческие формы. Мне нередко являлась Рената такой, какой она была при жизни.       — Изумительно, мой пернатый друг…       — А кем она была при жизни? — Кимсан прислонился к зубастому ограждению крыши. Наблюдать за парящим городом было для него истинным наслаждением, и мысли о возвращении в Астру совершенно не терзали.       — Посланницей, — Деласар чувствовал в воздухе Акгена Творца. Он затаился в окрестностях, по-прежнему сновал поблизости. Оставалось обзавестись необходимой информацией и воспользоваться разрешением вершить здесь закон. — Обычно в фамильярах Посланников обитают воспоминания их умерших собратьев. Рената была очень юной служительницей. Она погибла в пятнадцать, отколовшись на задании от товарищей и угодив в лапы некроманту.       — Пятнадцатилетняя девочка, серьёзно? — Кимсана позабавил не столько возраст Ренаты, сколько воспоминания о том, как заносчиво и самоуверенно она разговаривала с Деласаром. — А у меня создалось впечатление, что она тебе как названная мать.       — Мы спасли её душу из лап этого монстра, когда он наслал на неё Агонию. От жизнерадостной и дерзкой девочки к тому моменту в её мотыльке мало осталось, и иногда через Ренату со мной говорит Атесса. Но порой… — грустно хмыкнул Сэлдори, ведь сколько раз он сокрушался над тем, что привязался не к истинной душе, а к отголоскам воспоминаний. — Иногда я улавливаю в Ренате что-то, что, мне кажется, было присуще этой храброй птице. Как она задирается со мной, будто с нерадивым отцом, смеётся над глупостями, переставая строить из себя серьёзную. Она чем-то похожа на мою сестру, только с Нилой мы так и не подружились.       — Недостаточно трогательно, чтобы я рассмеялась, — между делом вынесла вердикт Марция, и вскоре рядом с ней приземлилась главная героиня беседы. Рената сохраняла дистанцию, но с интересом смотрела на ту, с кем вместе ей отныне предстояло путешествовать.       — А если я буду рассказывать тебе шутки? — предложила она.       — Над шутками я не смеюсь, только над трагедиями.       — О, я видела сотни трагедий на своём веку…       Уже предвкушая безумный хохот своего филина, Кимсан дружелюбно оглядел разговорившихся птиц. Буйный ветер растрепал его кудри и серебряные перья, вшитые в плащ — те зазвенели, как колокольчики в храмах.       — Где мы будем искать Творца? — спросил Боне. За свинцовыми облаками, плывшими по небу, казалось, пряталось нечто. Неужто та самая гроза, перед которой в траурном молчании надолго замирает мир?       — Этим вечером мы свободны, — Деласар заметил, как облегчённо дрогнули уголки губ Боне. Он явно остерегался. Знал — когда всё начнётся, времени останавливаться не будет. Надышаться перед смертью хотелось пуще всего прочего. — Ночью со мной свяжутся люди, которые расследовали его злодеяния. Официальное разрешение работать я уже получил.       — И для меня?       — И для тебя, — скользнув к Боне со спины, Сэлдори раскрыл ладонь и указал ею ввысь. Сотни птиц бороздили небосвод, и песни их многим несли предчувствие смерти, но таким, как Кимсан и Деласар — необъятное осознание братства и поддержки.       Душу охватило мление. Безупречный осознал — отныне он навсегда повязан с птицами, и птицы ему — друзья, и птицы — его опора. Пернатые спешили, изучая просторы Акгена, живые и мёртвые, имевшие души и лишённые их.       — Отныне ты официально считаешься моим учеником.       В руки Кимсана опустились официальные гелторские бумаги. Гордость, захлестнувшая с головой, стоила каждого дня проделанного пути. Боне воодушевлённо набрал в лёгкие воздух, но не успел выразить Деласару свою искристую благодарность, как услышал хохот Марции. Она, явно быстро осваиваясь в новой форме, порхнула на предплечье Кимсана.       — Умо-о-ора… Мы с Ренатой обе родились в Шторве и обе в Шторве погибли. Обе отказались бросать свою обитель, свою отдушину… ох… классическая жертвенность, классическая трагедия. Восхитительно.       Не успел Безупречный вкусить смысл сказанного своей названной сестрой, как она с невиданной скоростью сменила тему и воскликнула:       — Знаешь, на какую гильдию я проработала большую часть своей жизни?       — Удиви меня.       — ЧИСТАЯ кровь! — и тело филина вновь извергло обезумевший женский хохот, который затих только через пару десятков секунд. Деласар, привыкший к вечному спокойствию Ренаты, смотрел на тандем Марции и Кимсана с приподнятой бровью. Вот уж где спокойствия отныне не сыщешь…

***

      Перед тем, как отправиться в Гелторион, Кимсан не оставил в Астре ничего. Эмили помогла ему связаться с семьёй трагично погибшей Клёр, и, запоздало оповестив о её смерти горевавших родственников, Боне передал им права на свой особняк.       Как оказалось, в прошлом Кимсану было не до того. Что же, чёрт возьми, конкретно произошло в прошлом, оставалось неясным. Так или иначе, больше не осталось ни единой причины возвращаться в Астру. Даже шанс нагрянуть в семейный дом и отбить на него права казался бессмысленной погоней за призраками прошлого. Истинная же погоня за призраком — как иронично, — оставалась приоритетом.       Улица Фонтанов встретила двух Посланников, последние несколько часов бесцельно прогуливавшихся по городу в компании с птицами и мирно беседовавших. Таких, как Деласар и Кимсан, редко видели вдвоём, ведь чаще палачи богов выполняли задания в одиночку. Мрачно одетые люди, прятавшиеся от дождя под зонтами, иной раз оборачивались вслед. Деласар скрывал лицо под маской — на шумных улицах Гелториона ему совсем не хотелось обнажаться. Кимсана это не устраивало. Да, они оба — служители Майвейн, и серьёзности в жизни служителей несомненно с достатком, но…       После пары выпитых бокалов вина и небольшой порции эля на Кимсана напал дурашливый настрой. Не тот, что в юношестве, однако весьма бойкий — грех не повеселиться в последний выходной. А если под весельем подразумевалось попробовать раскрепостить Деласара, то и подавно.       — Посмотри, этот негодник кормит уток хлебом, — хмыкнул Боне, на глазах у прохожих приобняв Сэлдори под руку. Гелторион не приветствовал публичное выражение близости, в частности между мужчинами, ещё более в частности между официальными лицами. Деласар несколько удивился подобному проявлению любви, но быстро смекнул, в чём дело. Когда Кимсану хотелось пошалить, оставалось только повиноваться. — Хорошо зёрен купили, сейчас всё исправим.       — Душа моя, к чему такой пикантный тон? — Деласара утянули за собой. — Да и вообще, ты зёрна для салата покупал, а не для уток. Я уверен, гелторцы отлично следят за их состоянием, в противном случае…       — Эй, — услышанное оказалось проигнорировано. Дружелюбно-возмущённым тоном, оказавшись прямиком у фонтана, Кимсан обратился к увлёкшемуся ребёнку, который лакомился пышной мякотью и от чистого сердца делился ею с птицами. — Хлеб забивает им желудки, не хочешь взять зёрен?       Однако Боне не учёл — он уже не выглядел обольстительным рыцарем, как прежде. Скорее вселял беспокойство бледностью кожи, чернотой одежд, пристальным, но поблекшим взглядом, оружием, звеневшим на поясе. Ребёнок округлил глаза и в смятении отшатнулся, роняя хлеб, однако вскоре узнал в Безупречном Посланника и успокоился.       — Вы чёрная птица, да? Те, которые Гелторион защищают?       — Только начинаю защищать, — приветливо улыбнулся Кимсан и протянул дитя горсть семян. — А вам о нас в школах рассказывают, ведь так?       — Нам обо всём на свете рассказывают, и не только о вас. Просто сейчас в городах стало опаснее, и мы должны знать, кто встанет на нашу защиту.       Деласар наблюдал со стороны с изумлённым восхищением. Его возлюбленный по-прежнему находил общий язык с любым, на кого положил глаз. И ладно бы он просто поделился семенами, но нет — спустя несколько минут Кимсан и мальчишка, представившийся Гансом, плескались у фонтана и увлечённо беседовали. Даже сидевшие поодаль родители не были против подобного проявления дружелюбия со стороны мрачного защитника.       — … ты представляешь, у меня в особняке всегда жило много воробьёв, но они не ели даже самые изысканные смеси круп, которые я готовил, — жаловался Боне. Чем больше на него начинали оборачиваться непривыкшие прохожие, тем больше Сэлдори испытывал поразительное смущение. А чем больше испытывал, тем больше стыдился. Себя, не его. — Им подавай раздробленные орешки и овощи, понимаешь ли. Воробьи-аристократы.       — А ты жил в Астре? Всегда хотел там побывать. Наша школа устраивала экскурсию, но мои родители не смогли поехать со мной из-за работы. С учителями не отпустили…       — О, дитя, хотя Астра цветёт и пахнет, честное слово, она ужасно надоедлива. Я бы до конца жизни остался в Гелторионе, будь моя воля, правда.       — У Гелториона тоже есть минусы, я всегда мечтал стать волшебником, но наши законы против этого…       — Нет, совсем нет, ты можешь пойти служить, и тогда получишь официальное разрешение. Хотя нужно ли тебе это… Впрочем, забудь, это несколько иное.       Бровь Деласара поползла вверх. Буквально за десять минут Кимсан разговорил ребёнка на все возможные темы, «взрослые» и совсем не утомительные. Отчего-то подумалось, что нужно было предлагать этому чернокудрому красавцу преподавательское дело, а не путь Посланника.       — Поздно… — озвучил собственные мысли Сэлдори и предался отдыху. Он сидел на соседнем фонтане, Рената молча прыгала рядом, поддерживая своим присутствием, а Марция присоединилась к беседе с Гансом в желании узнать, как изменилась жизнь в Гелторионе спустя сотни лет.       Пока не раздался красноречивый плюх, и Деласар не обернулся. На его глазах Кимсан умудрился рухнуть в фонтан, и только брызги воды летели в разные стороны. Родителям ребёнка, угодившего следом, купание чада в холодную погоду не доставило восторгов, и они поспешили увести его. Но Кимсана было не остановить — он заливисто хохотал, гоняя ошалевших уток, а когда заприметил приблизившегося Деласара, принял решение утащить его за собой.       — Давай ко мне. Да что тебе стоит, ты же в маске? Никто тебя не узнает!       — Напомню, молодой человек, маски — это вторые лица эльфов, а на весь Гелторион я вообще наверняка единственный Посланник, который в ней рассекает. Купайся сам.       — Эльфы такие зануды… Я-то думал, ты на них не похож.       Сэлдори продолжил упираться, но Боне не остановился и бросился в драку. Да, купание в фонтанах не было запрещено, но напрягшаяся полиция, бороздившая каждый переулок гелторских улиц, не приходила в восторг от шумного поведения. Вся хрупкость Деласара вдруг сменилась стойким желанием приклеиться к земле.       — Кимсан, нам ещё работать в этом городе…       — Расслабься и полезай, холодная вода бодрит!       — Да не пойду я купаться, нет! Я стесняюсь, ты ещё не понял?       Деласар горел адским пламенем. Он привык сполна раскрываться наедине или же на смертоносных заданиях, когда весь накопленный за годы яд обращался высокомерным оскалом, а тело пылало в погоне за очередным злодеем. Но рядом носилось самое настоящее солнце, и как же хотелось верить, что Кимсан сохранит в себе это сияние на всю жизнь. Театрально отвернувшись, Деласар разыграл драму.       — Не вылезешь? Хорошо, тогда я домой.       Оторвавшись от Безупречного, он отошёл от фонтана на несколько метров и замер, горделиво вздёргивая подбородок. Однажды Сэлдори научился верить в собственную ложь, и, пускай сейчас он откровенно заигрывал, этот способ помог — на пару секунд Кимсан поверил. Выскочил из воды, мокрый до нитки, и бросился следом. Пытался ухватить за руки, которые Деласар ловко выворачивал.       — Да ладно тебе, ну… Хочешь, в купальни пойдём, если стесняешься? Хотя нет, у нас в постоялом дворе они есть, можем отобедать, и туда.       — Я ужасно, невероятно расстроен и разочарован, герр, — продолжал разыгрывать клоунаду Деласар, высокомерно, прямо-таки по-аристократски фыркая. Хотя, стоило признать, хвала маске — в противном случае Кимсан давно распознал бы широченную улыбку. — Отдал все семена уткам, а мне в обещанный салат что? Нечего сказать? Понимаю, мне бы тоже было стыдно.       — Мы купим новые…       — Ага, ты купишь, потому что я иду домой.       — Ну, Деласар… Деласа-ар…       Извинился Боне, стоило признать, достойно. После того, как он всё-таки увязался за смеявшимся Деласаром и немного обсох, наступил момент готовки лёгкого вечернего лакомства.       Телепортация в Гелторион отняла немало сил, и в дрёму начало клонить, не успело небо пожелтеть. Бродя по их личной кухне в одних брюках, по-домашнему потрёпанный и лохматый, Кимсан нарезал и чистил фрукты. Деласару он велел молча устроиться на кровати и наблюдать. Был ли эльф против? Нет, он с удовольствием пожирал взглядом сочную задницу, которая виляла перед ним. Иной раз, можно было поклясться, Кимсан специально что-то ронял на пол, дабы поглубже выгнуться, бесцельно ходил из стороны в сторону, красуясь, а затем и вовсе начал пританцовывать тазом.       И, пока Марция с Ренатой ворковали о своём, о птичьем, устроившись у окна с видом на Акген, Деласар осознал особенно отчётливо: сейчас он был, пожалуй, даже счастливее, чем годы назад.       Потому что не Вэл ныне сидел на кровати и наблюдал за тем, как возлюбленный бродил по солнечной кухне полуобнажённый, танцевал и пел беспечные песни. Сам Деласар. Никаких фальшивых личностей больше, никакой лжи, никаких чужих имён. Хотелось запечатлеть момент восторга в вечности и никогда не отдать на растерзание злому и корыстному.

      «Ты же веришь в то же, во что и я, Кимсан?»

      Упомянутый негодник возник из ниоткуда и снова рухнул на колени Деласара, мазнув его по кончику носа сливками. Пока Сэлдори мечтал, Боне успел почистить клубнику и залить её сладостью.       Захлопнулось окно.       Марция и Рената отправились в путешествие по Акгену, решив оставить озорников наедине, но те уже не обратили на это внимания, так как занялись знакомством с новым постельным бельём. Заодно приняли решение отужинать прямо в кровати. Ужин вышел специфичным, и было непонятно, чему досталось больше — долькам сочных апельсинов, безжалостно разгрызаемым в поцелуях, или сливкам, которыми рисовали на обнажённых бёдрах и других неприличных местах.       — Да ты без памяти в меня влюбился, — осмелился выпалить Деласар через пару десятков минут, распластавшись под тем, кому этим вечером принял решение отдаться. Кимсан разбойничал, благо, уже не в глубине фонтанов, а в глубине Сэлдори, тот же отрывисто стонал и не боялся, что их, двух подлых Посланников, услышат за стенами постоялого двора. Пальцы заскребли по ягодицам Боне, сплошь перепачканным сливками, и оставили дорожки, похожие на следы от колёс дилижанса на пышном снегу.       — Влюбился… — просмаковал Безупречный любопытное слово, которое осело на его губах очередным поцелуем, и нашёл опору в животе Деласара. Губы истязали его острые, едва пружинившие эльфийские уши. — Какое поверхностное определение…       Сэлдори пообещал себе, что отомстит. Застанет Кимсана тогда, когда он не будет ни о чём подозревать и размечается о целомудренном отдыхе, и отомстит. Отомстит за поведение родных рук, помнивших, как именно касаться, чтобы Деласар рычал, извивался по простыням, хрипел и молил всех богов о продолжении. Кимсан не намеревался останавливаться. Как только он доводил Сэлдори до вселенского оргазма и изливался соком любви сам — попутно измазанный в соке фруктов, — проходил час, и всё начиналось по новой.       Деласар побывал наездником, Кимсан — покорным псом, они снова прибегли к классике, а после классики продемонстрировали всему Акгену у незашторенного окна, как любили друг друга. Для уверенности продемонстрировали и на подоконнике, и на столе, не оставив на телах и внутри тел ни места, где не запечатлели бы неутолимое стремление. Должно быть, если не фэйское влияние, не получилось бы опорочить за несколько часов всю комнату. Но, благо, выносливости и жажды плоти хватило, и к самим сумеркам, когда по небу рассыпались светила, пришло изнурение.       — Сегодня обещали звездопад, — прошептал Кимсан, снова обнажённый, снова лениво растянувшийся на кровати. Сердце ёкнуло. Деласар лежали позади, гладил возлюбленного по спине и ни о чём не думал, но вдруг Боне выскользнул из кровати и зашагал к подоконнику. Он поднял голову, взирая на звёзды, удивительно ярко светившие сегодняшней ночью. Понурая тень легла на румяное лицо. — Звёзды всегда в Гелторионе так ярко горят?       — Когда ясно, всегда, — донеслось от Деласара. — Но здесь почти всё время пасмурно, поэтому то, что ты видишь — чудо.       Сердце охватила скорбь.       Невесомо, подкравшись сзади призраком, затылок поцеловал тот, кто в далёкой юности обещал зажигать миллионы звёзд и просил, видя их, лишь об одном — вспоминать автора. Возвращение Борона только близилось, но уже сейчас отчаянно хотелось верить, что сегодняшнюю картину на небосводе нарисовал именно он.

«Зажигаешь светила, даже будучи прахом, даже будучи покойником, даже не существуя вовсе. Если ты исчезнешь насовсем, после тебя всё равно останутся звёзды, и как же мне жить тогда?».

      — Тебе грустно?       Вопрос Деласара обратился сквозняком и пощекотал обнажённые лопатки. Кимсан обернулся и присел на подоконник, не скрывая от него вечно померкших глаз.       — Знаешь, даже если мирной крови уже нет во мне места, эти чувства не унять.       — Мы не обязаны унимать тоску по тем, кого любим. Только не думай, что предаёшь его, ладно? — Сэлдори поднялся. Он добрался до Боне, а тот развёл бёдра, помогая крепче себя обнять. Кивнул удручённо и не заметил, как очередное облачко из снежинок спрыгнуло с безупречных губ и развеялось.       — Не переживай об этом, — хмыкнул Кимсан. Взглянул на Деласара из-под длинных ресниц лукаво, задрал голову. — Мне так нравится, что ты выше меня.       — А мне — то, какой ты низенький, — на самом-то деле, низеньким Боне не был, но в сравнении с двухметровым эльфом им оказался бы любой.       Спустя минуту они оба восседали на подоконнике, свешивая ноги на улицу, и наблюдали за звездопадом. Только загадывать, на самом-то деле, было нечего. Единственное, что по-настоящему волновало Кимсана, не зависело от звёзд. Прочее же его всецело устраивало, как и Деласара, давно разучившегося думать наперёд. Он вовсе ни о чём не просил с тех пор, как очутился рядом с Кимсаном.       — Что с нами будет дальше? — из-за редких облаков показался диск полной луны, напоминая о верном друге с Плато Мотыльков. Кимсан улыбнулся Целующему Ночью. — Через… несколько месяцев, к примеру? Меня угнетает понимание, что всё может рухнуть или повернуться так, как мы даже себе не представляем.       — Люди считают, будто знают, что будет завтра, — мирно озвучил свою вечную мысль Деласар. Он приобнял Кимсана за плечо. — Только правда в том, что завтра тоже может перевернуть всю твою жизнь вверх дном. Со временем я перестал планировать, подумав… Какой смысл загадывать о чём-то в мире, который проглотит твои желания уже через час? Но знаешь…       Мутные чёрные глаза встретились с блекло-голубыми.       — Я хочу научиться этому заново. Мечтать в мире, который норовит тебя съесть — высшее проявление храбрости. Я точно знаю… Дальше будем мы. А всё остальное — неважно.       — Спасибо тебе, — кивнул Кимсан. — За всё.       Они оба замолчали. Звёзды неслись вниз, выкрадывая у жителей Акгена тысячи заветных желаний, но Боне и Сэлдори по-прежнему не загадывали ни одного. Первый представлял, что небо, которое он видел — привет от Борона. А второй об этом знал.       — Не за что благодарить меня… Я ведь по факту ничего не сделал, — лишь когда завораживающее зрелище окончилось, спрятавшись за привычными Гелториону серыми тучами, улыбнулся Деласар. Он игриво подтолкнул Кимсана плечом. — На всё твоя воля. А вот… «спасибо за то, что ты рядом» мне уже больше по вкусу. Спасибо за то, что ты рядом, Кимсан. Пойдём отдыхать…

Завтра нас ждёт трудный день.