Вдруг Безупречный виноват?
Как с пожаром. Если он вместе с Грачом застал На`ан врасплох?
Около часа повозка плыла сквозь снега. Борон грыз ногти, неустанно стучал носком стопы по деревянной стенке. В любой другой ситуации он взбесил бы Кимсана до ужаса, но не на сей раз: тот молча кутался в пальто и обнимался с шариками. Сначала бездумно смотрел в одну точку, затем принялся заигрывать голенью с призрачной ножкой Марции. Та ответила взаимностью. Наконец силы восполнились достаточно, чтобы связаться с Деласаром. Кимсан отыскал в рюкзаке монетку-призыв и мысленно отправил сигнал. Благо, сработало. Не умей Посланники общаться между собой тише воды ниже травы, пришлось бы произносить сообщение вслух. Ответ пришёл сию минуту.«Кимсан! Ты в порядке? Я так переживал, думал, всем перья повыдираю».
«Прости меня, любовь. Всё в порядке, мы бежим в Союз. Движемся из Армедора, попробуй отследить».
«Хорошо. Волдемар с вами?»
«Пока нет. Сдаётся, они оба верят, что снова намудрили с моей памятью. Стараюсь подыгрывать».
«Сукины дети. Люблю».
«Люблю. Ещё раз прости, как себя чувствуешь?»
«Злость всегда придавала мне сил. Мы справимся, мой цветок».
— Всё, не могу больше! — заорал Борон через пару десятков минут. Кимсан от неожиданности подпрыгнул и чуть не отбил плечо о соседствовавший с ним ящичек. Младший Боне, охваченный зудом и ломкой по наркотику, скинул ветошь с повозки как раз тогда, когда караван проезжал мимо одинокой деревни. Тусклые пятнышки света в окнах помогли не заблудиться во мгле. Братья выбрались из обоза и, шагая по запорошённым дорожкам, двинулись в сторону амбара на окраине. Старые двери отворились со зловещим скрипом, и свет кровавой луны тонкой полоской упал на каменный пол. От воспоминаний о прошлом опыте пребывания в амбаре Кимсан весь съёжился и внутрь вошёл осторожно, очень уж неохотно. Благо, гадкий голос, щебетавший в последнее время в голове, пока молчал. Что-то подсказывало — вечно блаженная тишина не продлится. Зато упрямо продолжалось негласное отсутствие разговоров. Борон принёс в амбар наспех собранные в округе ветки, высушил их, стащил откуда-то немного бумаги. Кимсан нашёл в сумке пузырёк горючего и спички, развёл огонь. Он напомнил о ночах, проведённых вместе с Деласаром на свежем воздухе, тогда, когда мёртвая зима только приближалась. Борон снова удалился, оставив путём для выхода дыма щель двери, около которой и был устроен лагерь. Вернулся спустя минут десять с наворованными картофелем, кореньями и тушей кролика. — Крестьянская семья с утра придёт к выводу, что их замок держался на соплях. Я к этому выводу пришёл уже. — Что мы будем делать в Союзе? — сначала Кимсан хотел пожаловаться на то, что дым никак не уходил, и попросить предпринять колдовские действия, но опомнился. Спустя несколько секунд невидимые потоки холодка, навеянного его самобытным посланническим призванием, уносили и развеивали удушливый туман. Кимсан посмотрел на Борона в свете разгоревшегося пламени. Сколько бы времени ни прошло, его взгляд, задумчивый, отрешённый и в то же время цепкий, никогда не менялся. Он принадлежал когда-то талантливому и амбициозному юноше, волшебнику. Амбициозному… по-правильному. В сердце кольнуло. Что же теперь? Заслужит ли Борон свой шанс на прощение или натворит необратимых дел? Он уже их творил. — Не знаю, — худощавые плечи дёрнулись. — Бежать от птиц. Найдём домик в горах, как ты и хотел. В Союзе гор — мама не горюй… Затеряемся. Останемся вдвоём. — Вдвоём… — просмаковал Кимсан. Однажды он мечтал об этом. Тогда, когда не существовало кого-то и чего-то другого за пределами сокровенного «вдвоём». Теперь же подобное казалось неисполнимым. Борон продолжит в тайне пытаться найти На`ан. Продолжит и лгать, никогда не признается о ней, не расскажет. А без кристальной честности в понимании Кимсана не существовало никакого «вдвоём». — Что-то не так, Сан? — Борона будто отогрело пламя, и он развернулся. Подсел к Кимсану поближе и протянул израненные руки к его коленям. — Ты сам не свой. Молчишь. Не хочешь со мной говорить? Это из-за последней ссоры? — Я убил тебя, не так ли? Мёртвое сердце Борона один раз громко ударилось и последующие несколько ударов пропустило. Он поднял взгляд, растерянный, испуганный: в бледном глазу сверкнуло что-то вроде возродившейся паранойи. Кимсан позволял утонуть в чёрном мазуте своего внимания, пока не вонзил в плоть брата иглу горькой правды: — Ты сам мне говорил. Руками сообщника я устроил пожар, который тебя поглотил. Я был там. Я помню, как твоя душа билась в футляре. Ты умирал на моих глазах. Отчасти Кимсан лукавил. Он плохо помнил те события, до сих пор они отказывались обнажаться в искомых закромах рассудка. Но он помнил недавний сон и слова Борона в амбаре, слова Марции, Деласара… Брат был мёртв. Что же он думал о своей смерти? Медленно закивав, Борон неуклюже разворошил в огне угли. Он не знал, что сказать. Он не помнил себя уже толком живым, не помнил и мгновения без глухой и нескончаемой боли, заглушаемой наркотиком, не помнил разума, лишённого бесчеловечного желания рвать и метать. Кимсан достал из сумки дешёвую сигару, прикурил от язычков костра и протянул близнецу. Сначала Борон фыркнул презрительно, но вскоре сдался и затянулся. Дым сбежал с потрескавшихся губ. — Ты пошёл за мной, — продолжил Кимсан. Осторожно, как кот, ступающий по скрипучим половицам в попытке застать букашку врасплох. — Хотя был более чем уверен, что я — убийца. Мести ради? — Отчасти, — Борон допустил интонацию, позволившую ответу прозвучать как: «Да, в основном поэтому». В глубине же души он боялся, что Кимсан никогда не сможет в полной мере осознать, насколько «отчасти» гасло на фоне жажды Погоревшего никогда его не покинуть. Даже вопреки предательству. Борон любил, как преданный пёс. Он верил в это. — Сначала я хотел понять смысл. Зачем ты это сделал, сделал ли только из собственных побуждений, как всё обстояло на самом деле… Младший протянул сигару, и старший её перехватил. Вспомнилось раскуривание наркотика вдвоём на Серповой улице. Это тоже было уловкой Борона? Да, очевидно. — Потом я захотел отомстить. Не приготовил тебе пузырёк для безопасного перехода на Перепутье Снов. Манипулировал твоей памятью. Подсадил на лессий. Хотел контролировать тебя. Аннабель с синдромом подвернулась как нельзя кстати, дала мне карт-бланш. «Возможно, она погибла, а ты не узнаешь», — мелькнуло в мыслях Кимсана. Он покорно слушал. И Борон, не тая, рассказывал про все свои грешки. Кроме главного. Он поведал, что сначала Анна была против обманывать Безупречного и привязывать его к Погоревшему якобы из отсутствия других вариантов, но передумала. Она поверила аргументам Борона о том, что так всем будет лучше. — Я хочу извиниться, — буркнул он, когда речь подошла к концу. Кимсан усмехнулся под нос: ах, если бы они сейчас по-прежнему оставались в детстве, где извинения всё решали. Но Борон упрямо продолжал. — Нет, правда. Я отвратительно поступил. Особенно с твоей душой. Свою всё время при себе держал, а твою демонюгам скормил и лапши на уши навешал. Может, оно и к лучшему, что ты потом разрешил Посланнику душу себе забрать. Поэтому не удивляйся… Не удивляйся, если какие-то странности будешь при себе замечать, ладно? Мне кажется, ты как-то связан теперь с птицами. Пахнешь ими прямо. Вот она, та самая грань между правдой и ложью. Кимсан плавно развернул голову к Борону и всмотрелся в эти глаза: одновременно бесстыдные и невинные, подлые, но полные привязанности, испуганные, но жестокие. Глаза ребёнка и глаза мертвеца. — Я люблю тебя, Кимсан. Я пошёл за тобой, потому что пожар не был способен это изменить. И я надеялся, что ты, несмотря на мои поступки, тоже любил меня. Как в детстве, больше всех. — Ещё что-то расскажешь?.. — еле тёплый шлейф надежды окунул в себя. Признайся, Борон. Признайся сейчас, что на мой разум покусился Волдемар, что прошло больше года, почти пять лет, скажи о Деласаре, заставь моё сердце разбиться, но будь со мной честен. Борон бессильно мотнул головой. Кимсан понятливо и смиренно кивнул. — Я тоже хочу попросить прощения. За пожар, — несмотря на жуткую досаду, старший Боне крепко обнял младшего одной ладонью. Развернул его к себе и со всей искренностью произнёс в лицо каждое слово: — Не передать словами, как мне жаль. Не за всё содеянное мне так жаль, как за тот пожар. Я хотел всё исправить. Уже тогда. Искал способ избавиться от последствий. — Об этом ты собрался просить на Перепутье Снов? — проницательно заметил Борон. Кимсан отпустил его, кивнув. — Отчасти, — он парировал. Несмотря на призраки испуга и лжи, бродивших вокруг и не позволявших Борону переступить через страх навсегда потерять Кимсана, слова о пожаре оставались честными. — Я просто хочу, чтобы ты знал, младшенький. Настолько же, насколько я злился и ненавидел твои поступки, я не желал принести тебе боль. Внешне — да, но не там, не в глубине. Я совершил ошибку. «Может ли Борон сказать так же?» — мелькнуло в мыслях то ли голосом сестрицы, то ли тем, вторым. Сожалел ли брат настолько же, не наслаждался ли мучениями Кимсана, не упивался ли ими? Тишину разрезало: — Я прощаю, Сан. На лице Безупречного проступило изумление. — Мы же договорились в детстве, помнишь? Только один из нас признаётся в ошибке, второй его прощает сразу же, как признание звучит. Ты признался. Я признался. Ты меня прощаешь? В ответ — молчание. — Кимсан? — обернувшись, Борон встретился с безмятежным выражением лица задремавшего человека. Кимсан уместился головой на своём рюкзаке и заснул. Неужто прямо так устал? Во всяком случае, сказанное он уже не воспринял, и немудрено — столько крови потерял, перенервничал, вымотался. Горько вздохнув, Борон закутал Кимсана во всё тёплое, что они имели при себе, добавил немного огненных шариков ему в руки и погладил по волосам. Он не находил в себе сил рассказать всё до последней капли. Лучше бы Волдемар не целовал Кимсана, лучше бы Борон со всем сам разбирался, чем снова столкнулся с той же проблемой, что раньше. Или всё к лучшему, и у него появился последний шанс быть честным в будущем? «Нет, это же не работает так. Дрянь». Остаток ночи, скуривая одну дешёвую сигару за другой в попытке перетерпеть ломку, Борон при свете искусственного пламени заполнял новый гримуар. Им послужила пустая пергаментная книжка для записей, лежавшая в сумке Кимсана. Что возвращалось в голову, то и оказывалось на бумаге. Борон не знал — Посланники не спят. Он понятия не имел, что из-под тени накинутого капюшона всю ночь за ним наблюдал старший брат, который использовал дрёму, как путь отхода. Кимсан не простил. И никогда не простит, пока правда не прозвучит от начала и до конца. Ближе к утру он впал в медитативный транс, благодаря чему смог освежить разум и отдохнуть. Когда довелось раскрыть глаза, небо уже посветлело, а в ноздри ударил аппетитный аромат. Вспомнилось путешествие, заданное братьям в качестве домашней работы от Аннабель — они тогда готовили хлебцы с сыром. Шлейф томительной ностальгии странным образом приподнял настроение. Кимсан обнаружил рядом со своим лежбищем котелок, где кипел томатный суп. — Ты обокрал ещё одну семью? — зевнув, он услышал ворчание в желудке. Подсел поближе. — Столовую неподалёку, — без зазрения совести признался Борон и вручил Кимсану деревянную ложку. — В супе свежая говядина, томаты, морковь, лук… а, не, чеснок, всё как ты любишь. Хотя лук тоже есть. И картошка. — Ты такой смешной… Кимсан прыснул от иррационального умиления и принялся трапезничать. Навязчивым образом к нему тут же пришло воспоминание о ежедневных завтраках от Деласара. Он не отличался умением готовить и каждый раз приносил подгоревшую глазунью со свежим зелёным луком, но полюбил эту глазунью Боне так сильно, что в глазах у него едва не защипало от тоски. Вкус ароматного, пряного и густого супа сначала от досады даже не почувствовался. Потом Кимсан всё-таки сумел его распробовать. — Так что? Ты прощаешь меня? — завёл свою шарманку Борон, когда настало время собираться. Кимсан, затягивая ремешки и изображая крайнее удивление от наличия у себя вещей, которых якобы раньше не было, нервно дёрнул головой. Борон это заметил. — Сан? На этот раз не получится сделать вид, что ты заснул. — Отчего же, я умею спать стоя, — отпарировал Безупречный. Врать, тем не менее, он не стал, и протянул своим обыкновенно притворно дружелюбным (когда дело касалось разговоров с братом) голосом: — Прости, не могу в полной мере сказать «да». Когда на твой разум единожды покусились, в будущем ты лишаешься гарантии, что этого не повторится. Доверюсь пока своей интуиции. Она говорит, что знаю я отнюдь не всё. — Сан, послушай, я понимаю, тебе тяжело, но… Всё дальнейшее произошло за считанные мгновения и шокировало в большей степени Борона, чем Кимсана. Всё потому что Кимсан совершаемого толком не воспринимал, погрузившись в необъяснимое умопомутнение. Дверь амбара уже привычно заскрипела, впуская внутрь незваного гостя. Закутанный в дырявую медвежью шкуру бородач шатался на негнущихся ногах и, вероятно, пытался найти припрятанную неподалёку заначку. В ноздри ударил противный запах перегара. Бедолага настолько не производил впечатление опасного, что даже Борон не схватился за гримуар. Бродил бесцельно, копался в сене, разбросанном вдали от маленького лагеря. Даже не заметил бы братьев, не поверни одному из них разум.Зло.
Зло.
Зло.
Внутри черепной коробки снова забрюзжала эта тварь. Она — или он, или оно, — уже наделало дел, вынудило пожертвовать кровью рода во имя клятвы Волдемару. В ушах зазвенело, и Кимсан с шипением схватился за висок. Так это не мирная кровь бесновалась?Голод.
Голод.
Голод.
Кимсан не помнил себя. Повинуясь какому-то животному инстинкту, пробудившему в груди такой силы голод, что подкосились ноги, он бросился прямо на бородача. Тот успел лишь глухо вскрикнуть, когда птичья лапа вонзилась прямо в шею и сковала ледяной удавкой. — Кимсан, что ты… — от увиденного Борон застыл на месте. На его глазах Кимсан душил незнакомца, подняв за горло в воздух и заставив повиснуть на руке. Бледнющий, с выступившими по всему лицу чёрными венами, со скрюченными когтистыми пальцами и абсолютно бездумным видом. Бородач понапрасну барахтался и сопротивлялся до тех самых пор, пока не испустил дух: тогда Кимсан отбросил его к стогу сена, иссохшего и сморщенного. Ни капли жидкости не осталось в бренном теле, вся выпарилась. — Не мешай… Не мешай… — одними губами повторял Безупречный. Борон побоялся приблизиться и на шаг. Часто моргал, но не мог развидеть увиденного. Родной брат не был похож на себя самого, ни в юношестве, ни в недавнем прошлом. Он аж помолодел, когда высосал из пьянчужки жидкость и силу. Остатки человечности вновь проиграли натуре мёртвой и жестокой, и Борон заново пришёл к выводу, что он не подлец, а спаситель. Как бы ни обращались с Кимсаном птицы, они оплошали по всем фронтам. Знать о них и помнить — проклятье, а не дар, и здорово, что Волдемар… — Мы должны уходить, — Кимсан подлетел к Борону и перебил ход мыслей. Ухватился за ворот его потрёпанной одежды и почти поволок прочь из амбара, охваченный не меньшей паранойей, чем та, которой младший Боне был одержим ночь назад. В деревне так и осталось покоиться сюрпризом для мирных жителей обмороженное и иссохшее тело, не выходившее у Борона из головы. Он всё-таки пришёл к выводу, что боялся Кимсана. Чем объяснить эти ледяные мурашки и нежелание приблизиться даже на шаг, если не страхом? Кимсан брёл рядом по снежной дороге и бурчал что-то невнятное себе под нос. Может, это Волдемар натворил с его рассудком глупостей? Вопросы плодились, а ответы на них, увы, нет. — Я чуть с ума не сошла! — в какой-то момент, вырвав Безупречного из тягучей патоки мыслей, рядом появилась Марция. По-обыкновенному невидимая для всех, кроме самого Боне, она шла с ним плечом к плечу. — В какой-то момент тело — которого у меня толком-то и нет, — захлестнул такой голод, будто я… не знаю… как когда при жизни я начала употреблять фиолетовую кровь ежедневно, а потом поняла, что не могу с неё слезть. Какого рожна? — Я… Я не знаю, — пробормотал Кимсан, как оказалось, вслух. Борон обернулся. Пришлось продолжить первым, что пришло в голову: — Не знаю, сколько нам ещё так идти. Поймаем кого? — Да был бы кто, — настороженно ответил Погоревший. Диалог с Марцией Кимсан завёл дальше уже мысленно. «Так это твоя вина?» «Размечтался», — упёрлась она. Боне уловил чёткое желание сестрицы слепить снежок и кинуть ему за шиворот. К счастью, обстоятельства не позволяли. Они объяснялись не только призрачной сложностью к исполнению, но и присутствием рядом Борона. «Тогда, если это не мирная кровь, не ты, что за бесовщина?» «Голод — это Хайра. Подумай, когда и где ты мог подцепить симптомы такой лихорадки». Ещё спустя полтора часа бесцельного преодоления сугробов Борон пришёл к выводу, что на побег от птиц и вообще от кого-либо их путь не был похож. Кимсана же отвлекала иная, надоедливая и судорожная мысль: повинуясь непонятному наркотическому эффекту, он лишил жизни невинного человека. Хаос в голове не позволял впасть в трезвую панику или в самобичевание, но противоестественные фантазии зудели назойливо, не давали покоя. — Я убил его, — наконец подытожил Кимсан с изображённой наивностью беспамятного. — Это то, о чём ты говорил мне, последствия продажи души птицам? Он коварно упёрся в спину Борона своим чернющим взглядом и сразу напоролся на сомневающийся ответ: — Видимо, так. «Зараза ты, братец». Обиженным мыслям не позволил расплодиться подарок судьбы, не иначе. Повозка, запряжённая двумя вороными скакунами, подобралась неожиданно близко. Цокот копыт и лошадиное фырканье спугнули с дороги. Разойдясь в разные стороны, чтобы не попасть под колёса, близнецы узрели, на удивление, редкое зрелище в дикой природе приближавшегося Союза — одинокую путешественницу. В глаза мгновенно бросилась меззийская внешность — густые вороные волосы, не способные принадлежать астрийке или шауринке, и сужавшиеся в уголках задорные глаза, похожие на две коралловые капельки. Круглый овал лица жутко молодил бренидку, сколько бы лет ей ни было на самом деле. — Асха, джайзи! — Кимсан взял всё в свои руки. Он махнул ладонью и показал приветственный жест двумя пальцами, желая отвлечь внимание незнакомки на себя, чтобы вид живого мертвеца не заставил её тут же умчаться прочь. Удивлённо поджав упитанные губы, она натянула поводья и остановилась, но было видно, что в любой момент готовилась рвануть куда подальше. — Мы держим путь в Союз. Вы не нуждаетесь в попутчиках, способных заплатить? Кони недовольно зафырчали. Незнакомка смотрела с враждебной подозрительностью, щуря глаза. Она вздрогнула, когда встретилась с пристальным вниманием Борона, и помолчала с минуту. Вся эта минута ушла на её неприкрытые размышления. — Сколько обычно стоит одинокой женщине подобрать в диких землях двух незнакомых мужчин? Риторически насмешливый вопрос мог трактоваться как утверждение: ваша просьба несёт мне прямую опасность. Со стороны левого уха Кимсана защебетала Марция: — Она мне нравится. Сам Безупречный не мог понять, почему его внимание так цеплялось за эту молодую женщину. Она будто бы напоминала кого-то, но в то же время абсолютно и совершенно нет: бренидскую красоту прятала бродяжническая диковатость образа, некая неряшливость. Однако лишь проницательный человек заметил бы: то была скорее предумышленная неряшливость. — Мы способны оказать услугу, — наконец заговорил Борон. Он пожалел, что затянул с перебинтовыванием ожогов, ведь теперь напоминал уродливого водяного. — Вы не похожи на ту, кто часто бывает в диких землях, мадам, иначе были бы окружены охраной. Одинокая женщина для варваров Союза — красная тряпка для быка, умеете вы за себя постоять или нет. Мы поможем добраться без происшествий. Или снизим риски, насколько возможно. — Хотя мы сами похожи на происшествие, — иронично подметил Кимсан. — А если нужны медь, серебро или золото — мы заработаем и отдадим, не сводите с нас глаз. Было видно, бренидку не увлекут соблазнительные шуточки, но нечто её явно в братьях смущало: смущало в том смысле, что серьёзно интересовало. Ещё немного подумав, она жестом головы пригласила залезть в повозку. Боне не стали терять времени и послушались, облегчённо предвкушая возможность дать зудевшим ногам отдохнуть. Спустя время незнакомка сказала: — Я везу важный товар, который намерена продать майару города. Если поможете доставить его в целости и сохранности, да ещё цену загнать повыше — разделим выручку пополам. Боне переглянулись. Подобная щедрость показалась едва ли не подозрительной, с другой же стороны абсолютно объяснимой. Девушке требовались гарантии неукоснительного и преданного присутствия рядом, защита во время путешествия по второму самому жестокому месту Атиса, исключая Чащу Непокорности. К тому же, выбрось близнецы её из повозки, не факт, что управились бы с товаром сами. Невесть какая жуть, полезная аж самому майару, покоилась в аккуратных свёртках и ящичках. — Куда путь держим? — спросил Борон. — В Муаракай. — Вот гадство… Кимсан с интересом взглянул на простонавшего брата, уже по традиции копошась в сумке в поисках полезных мелочей. Где носило Деласара? Нагнал ли он? Если да, почему не подал знак? — Лет семь назад я там бывал, — продолжил Борон. — Но с майаром не сдружился. Вроде как он до сих пор правит, к моему сожалению, он и его приспешники. — И что не поделили? — ехидно спросил Кимсан, не придавая великого значения рассказу. — Секретики, что же ещё. Это жадное создание не согласилось выдавать свои тайны, обвинило меня в тщеславии, хотя сам-то, — Борон заносчиво всплеснул руками и фыркнул. — Мэйнайо сумасшедший. Поживи столько, сколько он живёт, крыша только так поедет. — Мэйнайо… — просмаковала бренидка. — Мало кто знает истинное имя майара. Вы не разошлись заклятыми врагами? Мне проблемы не нужны. — Да нет, он просто велел мне больше никогда не появляться у него на глазах, — бесцеремонно признался Борон. Кимсан посмотрел на него с выражением «чего ещё я о тебе не знаю?» и напоролся на самодовольную улыбку. Безупречный никогда не бывал в Союзе толком, да и в Муаракае, только слышал о нём, как о самом известном городе варварских земель, величественном и непоколебимом. Однажды, уже после Проклятой Войны, Муаракай противостоял Эльгиде и отбился от её загребущих лап, не позволив воцариться в своих стенах вездесущей инквизиторской тирании. Кажется, Деласар рассказывал, что имел некоторую связь с этим городом. Он тоже упоминал о своенравном правителе, о его надоедливых приближённых, Корнях. Больше Кимсан ничего не помнил. Он одному радовался — если Деласар бывал в Муаракае, значит, в окрестностях сориентируется и не потеряет след. На ум пришла странная мысль, и, выудив из сумки одну из своих старых перчаток, Кимсан незаметно сбросил её под колёса повозки. Лучше оставить материальную зацепку, на всякий случай. — И всё-таки с тех пор я добился того, чего, как говорил Мэйнайо, никогда не добьюсь, — самовлюблённо заявил Борон и прислонился рукой к перегородке, отделявшей незнакомку от него. — Так что, может, сумею произвести впечатление и помочь тебе толкнуть товар. Пополам разделим выручку, говоришь? А если я скажу, что мы — не простые охранники, а очень способные? — Я тоже не лыком шита, — цыкнула бренидка. — От этой сделки зависит наше с мужем дело, будешь торговаться — выкину из повозки. «Эх, ну вот, она замужем», — раздосадованно вздохнула Марция, чем изрядно повеселила Кимсана. «А как же твой брат?» «Энгель помер кучу лет назад, мне теперь в девках ходить?» — А кто твой муж? — тут же отдался на растерзание собственному любопытству Борон, но незнакомка смерила его предупреждающим взглядом, и пришлось задать вопрос попроще. — Ладно, хотя бы как тебя звать? Мы — Джим и Бронцилландин. Джим — я. — Святые задницы, Борон, ты снова… Бренидка скрыла снисходительную усмешку и, очевидно, решила играть по общим правилам. Она выпрямила спину и пришпорила коней — повозка начала протискиваться через сугробы уже гораздо быстрее. С неба посыпались редкие снежинки. — Джим и Бронцилландин, значит… — недоверие так и сквозило в голосе той, что спасла от участи топать вглубь Союза пешком. — А я тогда — Генриетта. — Что, правда? — Борон хотел и дальше окрашивать диалог теперь уже со знакомкой в шутливые тона, но внезапно она остановила коней. Медленно, затягивая волосы в тугой хвост, повернулась и посмотрела прямо в глаза новоиспечённому комедианту. — Как давно ты такой? Сначала показавшийся простым, странный вопрос обнажил таинственный, неочевидный подтекст, и братья изрядно напряглись. Генриетта смотрела на младшего из них пронзительно, раскладывая на сосуды и косточки. Борону почудилось, будто к нему без предупреждения залезли прямо в тело и намеревались вывернуть его наизнанку, как сумку можно вытряхнуть в поисках заветной побрякушки. — Тебе-то какое дело? — встрёпанно спросил он. То ли рыбак рыбака видел издалека, то ли… Подозрения начали закрадываться, когда удалось всмотреться в болезненную синеву под глазами Генриетты. В её лишённую тёплых красок кожу, в охваченное судорожными подёргиваниями тело. Нечисть, что ли? Да не могло такого быть. Скорее зависимая от лепестка или больная, кто бы знал… — А-а… Ты… Ты тоже, что ли? Борон сам до конца не понимал, что имел в виду. Или просто себе не признавался, опасался говорить напрямую, особенно при Кимсане. Генриетта не была ходячим трупом, точно, но какой-то очень схожий загробный холодок источала своим существом. Не как покойница, не как обычная живая женщина. Чернокнижница? Посланница? — Я тебя спросила, вообще-то, — огрызнулась Генриетта. Странное влечение к доверию толкнуло Борона признаться. Он будто родственную душу почувствовал или, во всяком случае, так думал. — Уже как… несколько лет. Проницательный взгляд Кимсана тут же просверлил дыру в лопатках. Борон опомнился и осознал, что не мог при нём назвать точную давность своей смерти, ведь игры с памятью накладывали запрет на намёки о прошедших аж почти пяти годах. — Я точно не помню. Сколько мы были на Перепутье, Сан? В реальности года два прошло, не меньше. — Как можно не помнить, когда ты умер? — бесцеремонно спросила Генриетта минуты через две. Кимсан не произнёс ни звука — как оказалось, потому что исчез из повозки прямо на последних словах. Борон ошалело обернулся. Генриетта вместе с ним. Ни с того ни с сего Безупречный бросился к деревне у черты леса. Он нёсся со всей скоростью, на ходу вынимая из ножен оружие. Заржали кони, остановленные Генриеттой, и тогда, когда в последний раз скрипнули колёса, удалось расслышать: со стороны селения доносились пронзительные вопли, заглушаемые мирным зимним ветром. — Что за… — сощурившись, Борон проклял пагубную привычку читать в темноте. Происходящее в деревне смешивалось перед глазами в пятнышки: носились туда-сюда люди, раздавались воинственные возгласы или, напротив, крики о помощи. — Шауринские распри? Кимсан-то чего туда намылился… Кимсан! Он уже не слышал. — Нет. На деревню мирных напали варвары, — сообразила Генриетта. Не успел Борон толком переварить сказанное, как она наплевала на товар и тоже бросилась на помощь. Перепрыгивая через сугробы, выносливо продвигалась вперёд, чем ввергла в младшего Боне в шок. Маленькая, казалось бы, беззащитная меззийка, а неслась в самую гущу кровавой битвы, к шауринам с топорами и булавами наперевес. Назойливое воспоминание о На`ан проело плешь в чёрствой душе. Маленькая, в самую гущу кровавой битвы. По правде говоря, Борон и глазом обычно не вёл в подобных ситуациях, частенько проезжал мимо или даже участвовал в набегах во имя выгодных союзов. Мирных часто тиранили, считал он, размениваться на спасение каждого — трата времени. Но Кимсана как ужалило, и Генриетту теперь тоже… — Приехали… — выругался Погоревший и бросился следом. В деревне не творилось ничего, по его мнению, из ряда вон выходящего. Варвары вознамерились растащить её жалкие богатства, лишить детей отцов, а женщин — непорочности. Конкретно подобный садизм Борон не одобрял, но желанием встать на защиту, тем не менее, не возгорелся. В глазах же подоспевшего Кимсана проснулся такой силы гнев, что смотреть на него было страшно. Вновь эти бледность, липкими путами обхватившая кожу паутина обсидиановых вен. В то же время полная осознанность: если убийство мирного в амбаре Кимсану не было присуще, то спасение мирных — с лихвой. — А ты-то куда?! — рявкнул Борон, нагнав Генриетту и схватив её за плечо. — Там товар без присмотра! Она сноровисто вывернулась из пут его рук и оскалилась. — Вот и займись им, — и бросилась в гущу. Творился хаос. Горели дома, их умершие души столпами дыма возвращались в объятия святых наверху. Кимсан подскочил к шаурину, надвигавшемуся на упавшую беременную женщину. Не медля ни мгновения, перерезал подлецу глотку и пустил на волю пышный кровавый фонтан. Грузное тело рухнуло на землю, переставая быть проблемой, но принеся с собой другие — все варвары скопом обратили внимание на вторженца. — Ну, началось… — Борон смирился с ситуацией. Он кинулся к Кимсану, ухватив того за плечо и оттащив себе за спину, чем спас от участи быть окружённым. Генриетта исчезла из поля зрения, но о ней Погоревший не думал. Он сжал ладонь в кулак, вспоминая едкий вкус шипучих формул и язык Бездны. Утробный рык разлился по окрестностям раскатистым шёпотом, а в нём плескались стенания давно умерших. Обожжённые пальцы сложились в домик, и головы трёх нападавших лопнули. Шауринов подобные зрелища не пугали, и те бросились в атаку. Мирные жители побежали врассыпную. Особенно отчаянные защитники деревни, вооружившись кто чем мог, присоединились к сражению. В венах Кимсана бился адреналин. Если раньше Боне проиграл бы напору большинства, то силы, дарованные Атессой, меняли положение дел. Как бы жестоки и выносливы ни были шаурины, противостоять кровавому колдуну и Посланнику одновременно им приходилось нечасто. Вырвав филинской лапой сердце из груди очередного соперника, Кимсан отбросил в сторону обмороженный труп. Затем опрометчиво, и он это понимал, скрылся в дыму. За секунду до того, как угодил бы в западню. Борон не замечал ни фокусов Кимсана, ни чего-либо ещё, слишком увлёкшийся проснувшимися воспоминаниями о сладости убийства. С непривычки он едва не пропустил замах топора и не остался без головы, получил удар серпом в бок, но не сдался: обоих обидчиков сотрясла волна аэротеургического заклинания. Те взмыли над пиками елей, об эти же пики и разбились, насадившись животами на острые начала. Нити розовых кишок повисли на ветвях. Но, даже при всей вовлечённости, побеждали Боне слишком стремительно для двоих. И каждый нашёл своё объяснение этому. Кимсан потерялся в пространстве и очутился в ловушке между двумя шауринами, когда, за секунду до потери головы, услышал свист метательного лезвия. Оно пронеслось в сантиметре от его лица и пронзило висок варвара впереди. Заднего прикончило второе. Хватило секунды, чтобы вглядеться в весточку и осознать, кому принадлежали ножи. Зазубренные лезвия, маленький турмалиновый камешек на каждой из рукоятей, связка перьев на конце… Деласар подоспел на помощь. Он тайно сражался на стороне братьев. Борону открылась иная картина: стоило силам начать иссякать, рядом встала Генриетта. Судя по всему, она помогла большинству мирных покинуть горящие дома, а теперь заковала шею двухметрового шаурина в петлю из шипастых лоз, душила его своими собственными руками. В Союзе привыкли биться не на жизнь, а на смерть, и Генриетта без зазрения совести вытягивала из обидчика жизнь. Покончив с ним, она хлестнула петлёй, будто плетью, по коленям двух приближавшихся бойцов. Сбила их наземь. «Да-а, ты и впрямь оказалась не так проста…» Борон не понял, что им двинуло, но побежал на помощь. В тот миг Генриета вскинула рукой и сбросила с пальцев искры: цветные, как радуга на весеннем небе, они сплелись в спираль и приковали внимание толпы шауринов к себе. Все как один застыли на месте. Борон тоже застыл, но от понимания: кажется, они с Кимсаном встретили… барда? Барды лучше многих умели гипнотизировать. К тому же, являлись не просто музыкантами-бродягами или шебутными отшельниками. В Коллегии Бардов воспитывались и обучались лучшие шпионы, будущие советники правителей, стратеги, легальные убийцы и многие другие. Все, кто оказывался способен запудрить мозг зрительными иллюзиями и хитроумными уловками. Поначалу просто талантливые актёры часто становились непревзойдёнными ворами и обманщиками, а кто-то всё-таки сохранял доблесть и использовал силы во благо себя, конкретного государства или мира во всём мире. Как только Генриетта околдовала четвёрку уродов, Борон выжег разум одному за другим. В те секунды Кимсан закрыл от удара топором двух совсем юных ребят, влюблённую пару, но не успел спасти старосту деревни — секира снесла тому голову. В кустах поблизости горько разрыдался мальчишка лет семи. — Папа! Папа… — он заорал во всю силу, выдавая себя. — Гуди, тихо! — малыша сгребла в охапку мать, попытавшись спрятать. Кимсан кинулся на помощь за секунду до того, как очередной подонок приблизился к укрытию. Оружие выпало неподалёку, и не осталось ничего, только наброситься в попытках сбить весом тела. Силы не хватило, и Боне повалился на землю. Следом на него обрушилась вся мощь удара рукоятью топора по спине. Позвоночник захрустел. Изо рта вырвался выдох, но вдох сделать уже не получилось. Варвар наступил шипастой подошвой на ладонь и вдавил её в землю, заставив заорать. Перед глазами заплясали белые огоньки, обещая скорую, уже знакомую потерю ориентации в пространстве. Кимсан чудом увидел, как Гуди вытолкнул ему из кустов свой маленький, сделанный под детскую ручку кинжал. Боне схватил его и вонзил в голень возвысившегося шаурина. От ответного удара уйти бы уже не успел. Зажмурился, приготовился к худшему, закрылся рукой. Вдруг варвар с пробитой печенью повалился сверху. Невидимые руки ухватили Кимсана за плечи и оттащили из-под рухнувших на землю ста килограммов. Прохладное касание развеялось, будто лишь померещилось. Обернувшийся Борон заметил, что дела шли плохо, но их с Генриеттой окружили. Вдвоём, собирая иссякшие силы по крупицам, они пытались оборониться. Загадочный ветер перебросил огонь со зданий на толпу варваров. Гуди подтащил к Кимсану палку, и он, оперевшись на неё, начал подниматься. А, поднимаясь, увидел, как всю деревню охватил дым; как Генриетта потеряла силы держать плеть, но вынула из земли топор и пробила им голову вторженца. Ей два раза попали в бедро ножом, один раз в живот, и истерзанное тело безвольно рухнуло на землю. В последний момент ринулся на помощь Борон, попытался поднять, но получил отравленный болт в лопатку и в удушье повалился следом. Со стороны леса к деревне приближалась ещё компания шауринов. Неужели поражение? Неужели взяли числом?.. Не способный поверить в проигрыш, Безупречный ковылял на палке и отчаянно искал глазами Деласара. За пару мгновений до того, как веки безвольно опустились, он увидел иное. Ещё чужаки. Другие. Неслись на скакунах бок о бок, загоняли их до мыла. Снаряженные до зубов, оба с медными волосами, которые растрепал буйный ветер. С румяными лицами и до абсурда ярчайшими глазами. То ли Кимсану уже чудилось, то ли он мог дать руку на отсечение, что на одном скакуне сидела человекообразная лисица, а на втором кто-то крылатый. Земля под деревней затряслась, сбивая оставшихся шауринов с ног. Из-за угла догоравшего дома выпрыгнул рой гигантских пауков, повиновавшихся боевому кличу лисицы, и бросился терзать преступников. Ослепительный луч ударил в лица самым удачливым и испепелил их дотла. Его направил незнакомец с жёлтыми, как облако взрыва в алхимической лаборатории, очами. — Им можно верить, — дыхание Деласара усыпляющей колыбельной обласкало ухо, и Кимсан окончательно прекратил попытки удержаться на ногах. Сквозь почти бессознательный бред рядом почувствовался странный запах дикого зверя: под плечо юркнула красноокая лисица и поддержала, не позволив распластаться на алом снегу. — Арн, он не из них! — крикнула она и поднесла к носу что-то жутко вонючее. Кимсан мигом пришёл в себя и увидел, как к Борону с Генриеттой приблизился странник, крылья которого при более тщательном рассмотрении напоминали скорее… Крылья колибри. «Посланник?» Нет. Сигрус скорее. Они оба. Об этом говорили вытянутые тела и конечности, впалые овальные лица и каплевидные глаза. Названный Арном спаситель присел перед Генриеттой, увидел обилие крови, вытекшей из-под её тела прямо на снег, и спохватился. — За нас всю работу сделали и умаялись, ой ли? Ой! О-ой! Я сейчас принесу бинты! — Дай мне сначала… противоядие какое… — проскулил чуть не задохнувшийся Борон, и Арн достал маленькую бутылочку прямо из-под своего гигантского белого крыла, отливавшего на солнечном свету изумрудно-синим. Кимсан опёрся на лисицу и поднялся только благодаря её сильным ногам. — Айлин, чтоб твои уши, не таскай тяжести! — сквозь снова напавшую на сознание темноту раздался осуждающий окрик Арна. Через пару-тройку секунд под второе плечо Кимсана подхватил кто-то дивно пахнувший, ароматный, как фабрика духов. Предположительно, Арн же. — Иди к девчонке, а то умрёт от потери крови, — скомандовал он. — У меня от этого ещё никто не умирал, — но Айлин послушалась. «Мечта парфюмера», — раздался голос Марции перед тем, как всё погрузилось в окончательное небытие.«Ах, как тесен этот мир».