Моя Псина

      Рейх проснулся от сильного толчка в ребро, перед глазами всё плыло, как после похмелья, правую ногу пробил приступ боли. Протерев глаза, у него начало потихоньку проявляться чувство ориентации в местности. Оказалось, что он сидит на полу чей-то прихожей, маршевые сапоги были в грязи с запекшейся кровью. На улице ещё было темно. Потом, когда глаза уже окончательно привыкли к темноте, он увидел, что лежит здесь не один. В паре шагах от него съёжилась знакомая фигура и нацист, широко распахнув глаза, отчаянно пытался вспомнить произошедшее вчерашним вечером. «Это я так накидался с ним? Правда ведь?» — пытаясь успокоить себя, подумал тот.       Фрагменты пережитого проскакивали у него перед глазами: вот он после рабочего дня проиграл коммунисту в карты на повиновение, потом Союз сказал то, от чего у немца кровь заледенела (только потом он понял, что это жестокая шутка). Вот шёл Япония, вот Япония их спровоцировал, японец получил хороших пиздюлей, из-за чего уже чуть не получили они. Заточение на полтора часа, которое прервал Россия, чтобы дать взбучку и кучу нотаций горемычному отцу. С Россией распрощались и коммунист насильно потащил его к себе, мол, ночь на дворе, а идти до дома Союза ближе. Дальше нацист ничего не вспомнил.       «Ну… теперь хоть понятно чья это кровь», — подумал Рейх, после чего бросил быстрый взгляд на мирно сопящего Совета. «Мразота…» Запах алкоголя не присутствовал, но чувство было такое, будто он набрал большой градус под хорошей бутылкой ликёра, ну, или в конец балтикой 9-кой. — Э, — прошипел нацист, толкнув здоровой ногой (на вид) полумёртвую тушу. — Вставай давай, развалился у прохода, — ворчал он, пытаясь приподняться. Попытка не увенчалась успехом и принесла пульсирующую боль в ноге. — Teufel…— прошипел нацист, хватаясь за больную ногу, и только сейчас он заметил что руки у него тоже в крови, но было не понятно в чей, его или японца. Рейх снова пихнул Совка, только в трое сильнее, и скорее всего, в область почек.       — Я кому сказал?! — крикнул он, но безуспешно. Тяжело выдохнув, он уже был готов смириться, что ему придётся ждать, пока хозяин квартиры проснётся, чтобы расспросить то, что он так и не смог вспомнить сам, как Союз неожиданно приподнял голову, с затуманенным взглядом уставившись на него.       — Чё развалился-то?       — А кто сказал что я лежу? — пробубнил Союз на встречное рычание, поднимаясь с полу и отряхивая пальтишко. Нацист лишь недовольно зашипел, снова пытаясь приподняться, чтобы дать Совку оплеуху, дабы он окончательно проснулся, но ожидаемая боль опять сотрясла его тело и он безнадёжно рухнул на место. Союз сморщился, будто это он не мог пошевелить ногой. Рейху даже показалось, что в тех глазах промелькнула тревога за него. Нет, показалось. — Ты помнишь, что было? — спросил Рейх стиснув зубы, чтобы не показывать насколько мучительна эта боль. Замявшись, коммунист с неохотой начал пересказывать то, что Рейх и сам помнил, но тот терпеливо ждал, когда он закончит рассказывать пока не остановился на моменте, о котором он не смог вспомнить сам: — … Потом ты оступился и наебнулся, пхех… пришлось тащить тебя на пятый собственноручно, а потом… — Потом? — в нетерпении переспросил Рейх. — …потом я… м-м-м… не помню, — с напускной беспечностью закончил Союз.       «А не врешь ли ты мне часом?» — подумал немец, но додумался промолчать. — Встать можешь? — поспешно перевёл тему русский, но гость лишь отрицательно покачал головой. — Это было очевидно, только такой везунчик как ты мог так неудачно упасть, — мрачно усмехнулся Союз, не обращая внимание на недовольное шипение собеседника. — Тут и чёрт ноги сломает. — Заткнись и придумай что-нибудь, я не собираюсь сидеть здесь, пока коньки не отброшу. Рейх выглядел изнемождённым, он не был в состоянии сильно конфликтовать, сейчас он был непривычно беспомощным, за что нацисту невольно было стыдно, он не привык показывать свою слабость, особенно перед ним. Неэтично.

***

      Союз, замявшись, небрежно взял немца на руки, принеся его на кухню и усадив за стул, сам же пошёл за банальной аптечкой. За эту минуту у нациста всё перевернулось вверх тормашками и нет, не буквально. А сердце безжалостно било…нет, скорее хуярило по рёбрам, доставляя дискомфорт. Через несколько минут Союз, как ни в чём не бывало, вернулся с охапкой марлевых бинтов, йода и…водки. — Ты серьезно? — огрызнулся нацист, всеми силами пытаясь скрыть своё негодование. — Нет, просто перекиси не оказалось. Наклонившись, он молча задрал штанину немцу, в этот же момент его неестественно передёрнуло. — Всё очень плохо? — спросил Рейх, не осмеливаясь опускать взгляд. — Ну как тебе сказать… ты её разбил напрочь, у меня Руся так после гулянки возвращался. Пхех, с изуродованной мордой и коленками… — тихо добавил коммунист, на что немец, еле слышно хмыкнув, не ответил. Потом Союз протянул бутылку, приказывая выпить глоток, с предупреждением, что будет болезненно. Тот повиновался и хлебнул лишь глоток опасаясь, что если он сделает чуть больше, его может разнести. Русский обрабатывал рану, что-то неразборчиво бурча себе под нос, а тот только и мог сморщиться, но боль была терпимой, поэтому так же молча зажал рукой лицо и отвернулся.       Пока коммунист «колдовал» над изуродованной ногой, Рейх невольно заметил, что чувство тревоги всё сильнее сжимало его изнутри, а сердце продолжало бить по рёбрам без устали, причём громко, очень громко.       Это ещё сильнее смущало потерпевшего, мало того, что он оказался жалким и беспомощным перед ненавистным ему человеком, так ещё это странное ощущение… «А может… и не таким уж и ненавистным», — невольно подумал, устыдившись своих мыслей и карая себя за маячившие из крайности в крайность приоритеты, уже отчитывая себя в голове чужим голосом: «Чёрт возьми, совсем что ль из ума выжил?! Упал, может, на голову, а не ногу?!.. Или всё-таки понесло с глотка?!» — Всё, — прервал его от стыдливых мыслей мужчина, поднимающийся с колен. — Так быстро? — удивился Рейх, подняв глаза на Союза. Тот сделал недоумевающий вид.       — Прошло минут двадцать, не так уж и быстро, знаешь ли, — пробормотал он. «Это мне пришлось забивать себе голову всё это время исключительно этим?»  Коммунист уже собирался развернуться, чтобы сделать что-либо, как нацист инстинктивно схватил его за руку. Союз, чуть смутившись, даже не собирался одёрнуть её из хватки немца, который смущённо впился глазами в пол. — Псина ещё что-то хочет? — усмехнувшись, спросил Совок.  — Ох, до беспамятства напиться… — Ну, это мы устроим, — кивнул Союз, с неохотой одёрнувшись.

***

      Всё дошло до того, что ни оба перебрались в холодный угол стенки и, пока Союз пребывал в лёгком бреду от поднимающегося градуса, на немца водка очень эффективно повлияла, и уже от одной бутылки его разнесло; его поведение из агрессивного, начинало превращаться в просто неадекватное, без какой-либо частички садизма.       Коммуниста это только забавляло, так как был в промежуточном состоянии между трезвым и не очень, мозг у него ещё мог здраво мыслить, в отличии от немецкого собутыльника, который начал нести непонятную ересь. Потом всё начало выходить из-под контроля и полутрезвый коммунист, в один прекрасный момент, был припечатан к стенке, у которой прибывал в неведении. Совок чувствовал, как нацист смотрит на него, не в силах оторвать взгляд. Или же нежелании. — Прекрати смотреть на меня, как удав на кролика… — буркнул он, но Рейх не удосужил его ответом. Союз даже смутился, лишняя компания и внимание для него было непривычным, особенно в подобных ситуациях. Нацист начал пялиться на чужие губы в напряжённом молчании. Не заметно для самого себя же, он не заметил как немец сокращал между ними дистанцию. И когда до страшной ошибки осталось несколько миллиметров, коммунист уже собирался одёрнуться, но не успел.       Коммунист не посмел оказать сопротивление, он был в лёгком непонимании от самого себя, а от своей податливости ещё сильнее, последствием которого стал озноб. Этих пары секунд хватило, чтобы привести его в оцепенение. Нацист, устало моргнув, повалился на грудь Союза, мирно засопев. «Вырубился, тварь», — подумал коммунист, думая, что же будет дальше. А дальше быть и не могло, нацист уже посапывал непробудным сном, уютненько устроившись. Союз только злостно прошипел:       — Предатель, что ж ты не остановил меня? — чуть ли не завывая, проскулил он.      — Ненавижу. — Und ich Liebe… Союз, не разобрав его слов, продолжал проклинать себя за свою слабость и то, что он почти своими же руками споил нациста. Поддался любопытству. — Что ж ты меня так подставил, фашистская ты блядина, — прошипел коммунист, гладя спящего по голове. Он вдруг понял весь ужас произошедшего пару секунд назад. Он понимал, что завтра Рейх и не вспомнит, как перевернул представление о себе из-за переизбытка, но Союз-то был почти трезвым… и он позволил это сделать, когда у него, долбоёба, мозг ещё должен был работать. Судорожно пытаясь придумать как решить ситуацию, единственное, что пришло ему в голову — это самому напиться, лишь до белой горячки, чтобы забыть это раз и навсегда.