***
Беларусь с тяжёлым вздохом достала связку ключей из кармана своей кофты, с характерным звуком, она отворила дверь в квартиру и тихо захлопнула её за собой. — Беларусь, ты? — спросил уже знакомый голос Украины. На что получил одобрительное мычание и стук удара обуви о пол. — Ну что, нашла нашу «потеряшку»? — издевательски спросил хохол, появляясь в дверном проёме и облокачиваясь о него, скрестив руки на груди. — Нет… — злостно фыркнула младшая, ставя кеды в угол. - …но я отца видела. Украина как-то странно поёжился, при упоминании о родителе, но соизволил промолчать, слегка наклоняя голову в бок. — Ну, и как он? — сухо спросил тот, пропуская сестру на кухню. — Опять хандрит. На этот раз сидел на заборе в полном одиночестве, в темноте… Как киллер, ей Богу. -Пхах, ему не долго осталось до этого звания. Белка гневно развернулась к брату, сверля того прожигающим, возмущенным взглядом. — Он не настолько болен на голову, чтоб ты знал! — Не спорь с этим, Бел, ему действительно плохо. Такими темпами он будет вымещать злобу и обиды на других, а не в бутылке алкоголя. Беларусь грустно отвела взгляд, тихо выдыхая: — Я надеюсь, что этого не случится… — Надейся-надейся… Укроп уже собирался уйти в другую комнату, как вдруг Белка неуверенно добавила, ещё одну причину для продолжения разговора: — Он спрашивал где Третий Рейх… — еле слышно прошипела девушка, презрительно сморщиваясь. «Нациста?» — Зачем он ему понадобился? — изумленно спросил Украина, усаживаясь на стул. — Если бы я знала! Да что ж эти змеи делают, совсем совесть потеряли! — запричитала собеседница, раздраженно ударяя ладонью по столу. — Я не совсем понял к чему… — К тому, что они словно специально дурманят наших! То Россия с этой чёртовой немкой, то вот, отец с этим тираном! — скулила та, берясь рукой за лоб. — Ты думаешь… — Да, они как собаки к ним привязались. Вот подумай, почему Россия ведёт себя, как влюбленный идиот?! — Потому что он им является? — усмехнулся салолюб, ставя локоть на стол и кладя голову на руку. — И тот же отец утопает в апатии с чувством жалости. — чуть не плача, хрипела сестра, — У них там уже не ненависть, так не ненавидят. — Мы не можем заставить их перестать чувствовать что-либо к эти двум, что Россию, что отца. Что ненависть к этим двум немцам… что любовь. — Очень жаль, что не можем… — выдохнула девушка, вытирая поступающие слёзы, отвела глаза к окну. — Ладно, — выдохнул Украина, вставая из-за стола. — пошли спать. Ждать эту мразь смысла нет. — Но… — Я всё сказал. — отрезал он, похлопав сестру по плечу рукой, разворачиваясь. — Ты иди… я чуть позже… — Только попробуй ещё раз сидеть до трёх часов, как в прошлый раз. Я вас обоих обсругаю. — зашипел украинец, удаляясь в свою комнату. Беларусь молчит, не зная что и думать. Ожидая кипения чайника, она стоит возле стола, низко повесив голову. — Как же они меня… заебали, — дрожащим голосом усмехнулась Белка, постепенно задыхаясь от поступившего к горлу кома. Прошло минуты три, прежде чем горячая вода плеснула в небольшую чашку, заполняя её зеленоватым цветом, вея приятным ароматом. Та пыталась отвлечь себя от угнетающей обиды, вспоминая недавние моменты своей жизни. Ничего на ум больше не приходило, кроме мучений отца и странного поведения старшего брата. Беларусь по сей помнила, как эта гадкая немка в первый раз появилась в их доме: Рейх просто притащил её сюда, с весьма непонятной просьбой, о которой коммунист решил умолчать. Тогда Германия привязала к себе Россию, как казалось девушке. С тех пор они очень мило общались, что приводило в бешенство не только её, но и большую часть семьи. А самое подозрительное, что Союз не относился к этому как-то негативно. Он не читал нотации Федерации, по поводу того, что «Гера» является дочерью Рейха, и что он не должен даже дышать в её сторону. Нет, он просто смотрел на это с каким-то безразличием, которого не знал никто. Скрип двери заставил Беларусь вскочить и быстро ринуться в прихожую: — Где ты был?! — воскликнула, уставившись на пришедшего брата. — Задержался на собрании. — буркнул он, отряхивая рукав бело-серого свитера. — К кому это ты так спешил, что даже шапку забыл, а?! — истерически тараторила она, метая в глазах молниями. Россия с таким же равнодушием кинул на сестру быстрый взгляд, промолчал. — Опять с этой нацисткой шлялся?! — срываясь на плач крикнула белоруска. Россия в бешенстве рывком толкнул сестру, давая себе пройти. Девушка схватила его за руку, вцепившись, словно когтями, останавливала его. — Я ещ… — — Никогда, слышишь? Никогда. Не называй её нацисткой! — прошипел русский, одергивая кисть, ненавистно разглядывая сестру. — Ой, прости! Конечно же, обыкновенную дочь Третьего Рейха! Как раз-таки виновника страданий нашего отца и вообще остальных наших проблем! Забыл, как её псины чуть не сожрали тебя?! Так я нап… — Беларусь опять оборвали, но уже получив подзатыльник. — Ты… — Не жди. — фыркнул Россия, хлопнув дверью так, словно побелка вот-вот осыпится со стены.***
Стук. Сильная отдача кровяного потока и слабое сердцебиение. «Приступ…» — горько подумал нацист, прикрывая глаза, но резко понял, что не ощущает привычную боль под рёбрами, нет. Наоборот, он чувствовал себя опустошённым, сквозным и прозрачным, как хрупкое стекло. И только спустя несколько слабых ударов, немец понял, что он слышит не свой пульс. «Серьёзно?.. Да нет, не правда». — ошарашенно подумал нацист, в страхе дёрнуться, спугнуть столь тихий, едва уловимый стук чужого сердца. «Что ж, попробуй теперь меня отцепить от себя.» — торжествующе подумал Рейх, поднимая голову и обжигая шею коммуниста живым дыханием, из-за чего тот хрипло выдыхает, всеми силами стараясь не зашипеть от возмущения. Терять нацисту нечего: Рейх слегка прикусил кожу Союза, почувствовав холодную плоть и горячий, железный привкус крови на неестественно острых зубах. Не спорю, больно, но любя же. — Дьявол… — шипит возмущённый коммунист, содрогнувшись от нового приступа жгучей боли. — Собственной персоной. Любимка… собственной персоной.***
Германия шла поперёк уже заволокшего сумерками леса, обходя сгустки жухлой листвы. Сразу идти домой, после грубоватого прощания с Россией не хотелось. Поэтому, прогулявшись пару часов по нынешним захалупкам, Гера только сейчас решила вернуться в холодную, всё так же пустующую квартиру, сокращая путь через освещённый в некоторых местах лес. Пройдя пару метров от некого забора, разделявший микрорайон от леденящей природы, девушка решила чисто ради разнообразия поднять глаза в самый тёмный угол. Там практически никогда не горел свет, что создавало ему мрачную атмосферу. Спрятаться там было легче легчайшего, закрывая людей сидевших в нём, от других пытливых очей. Немка, прищурившись, начала различать два знакомых силуэта, что привело ту в дрожь. Чтобы окончательно убедить себя в том, что она ошиблась и это не те, о ком она подумала, Германия начала подходить к тёмным фигурам, частично перебежками, частично без. Спустя метр, Герм была готова грызть землю зубами, выть от непрерывной досады и просто выцарапать отцу глаза. Лишний раз, она убедилась, что всегда приходит в нужное время, в нужное место, ну, или же наоборот. К какой-либо характеристике отнести данную ситуацию было сложно: Лицезрение столь редкостной, странной сцены, когда коммунист миролюбиво обнял её отца. Без тени упрёка, какой-то ругани. Просто обнял. «Мразь», — подумала девушка, сверля спину нациста взглядом, полный ненависти. Вставая за один из ствола дерева, Гера потянулась к мобильному устройству доставая того из нагрудного кармана на рубашке. Попытавшись найти знакомый номер русского, Германия всё так же не отрывала глаза от происходящего. «Ты молчал об этом действительно долго, прикрывая всё красивой ложью, разрываясь между любовью и ненавистью к нему, не так ли?» — молча шипела та, не в силах сделать шаг ни туда-ни туда. «Зачем?» Пошли гудки, с дрожащими руками Германия подносит динамик к уху, после чего медленно опускает его щеке, услышав гадкий голос автоответчика. Гере ничего не оставалось, кроме как — следить, молча пытаясь найти выход. Спустя пару минут, нацист всё-таки отцепился от коммуниста, обжигая того тёплым дыханием и… укусив, укусив за шею. Немку пробила дрожь и стыдливый укол, Рейх оказался совершенно не таким, каким она знала его. Вот, что это за маска была на нём: оболочка вечного сдерживания эмоций. Безмолвный крик раскалывал голову, и Германия молча сделала снимок, крепко сжимая телефон, чуть ли не до треска. Попытавшись всё же перезвонить колхозу третий раз, тот наконец взял трубку: — Да? — Россия, забери меня отсюда, всё равно после того, что я тебе скажу и покажу, ты не заснёшь, — загадочно прошипела немка, в страхе ещё раз обернуться в сторону этих «мартовских котов» «Ради чего ты молчал? Что ты пытался избежать своей скрытностью и ожесточенностью действий? Ты же не должен любить… Таков же был твой принцип. Ты презирал любовь, потому что закрыл её, ты отвергал всё. Так почему же ты не выдержал, пап? Ты же не тиран, ты же просто поглощённый однолюб в нежном безумии, который тащит за собой объект своего поднятия эндорфина…»