Моя Псина

«Моей истории не позавидует ни одна страна».       Германская Империя участвовала в Первой Мировой Войне, но с тем же провалом, как и мой отец. Бессмысленно, разрушительно и невыносимо больно. Вторая Мировая разлучила меня и Третьего Рейха. В 9 лет я оказалась воспитанницей держав-победительниц, в которых оказались США, Англия, Франция и СССР. Как бы на то ни было, я уже не мечтала ни о какой новой бойне за территории. Мне и так нормально, хватит! «Самой себе не завидно». В прочем, никто из них не понимал, как сделать так, чтобы Германия перестала ввязываться в войны. Моего мнения никто не спрашивал, но мне же есть, что сказать! Есть… Вернули. Папа был действительно подавлен. Он устанавливал строжайшие, даже странные порядки в стране, но это всё в прошлом… Красиво врать он всегда умел, что уж и говорить… «По крайней мере, я знаю все свои грехи».       Третий Рейх особенный. Он готов вести за собой людей, готов к испытаниям, готов кинуть жизни вызов. Да, он мог бы быть лидером. «Я буду самой могучей страной, благодаря папочке!» Умел разрушать мечты, свои и не только. Горячо извинялся, обещал что-то… Он умеет держать слово, но лишь тогда, когда ему это нужно.       Отец следил за каждым моим движением, но запрещал немногое: стоишь на стуле, пытаешься достать хрусталь, а он сидит позади, сверля взглядом спину. Ты поворачиваешься к нему и так страшно становится!.. Отец пассивно эмоциональный, пассивно злой, пассивно добрый: всё время шипит. Шипит и шипит. Когда я спрашивала: «Пап, ты что, змея?», он отвечал: «Да», показывал язык, обнажая клыки. Я в удивленном восхищении. Он буквально шипел. Мне показалось, у него тонкий язык.       Отец никогда не рукоприкладствовал. Окружающие нагнетали сильнее, тогда действительно становилось больно. Рейх говорил держать удар до тех пор, пока сама не дашь отпор. Что он имел ввиду? Опять хочет ввязать меня в войну? «Хороший ли он отец?» Не знаю.       На людях я прошу отца быть холоднее ко мне, не вызывая лишних подозрений. Я боюсь. Я мала для этого мира. Я никогда не смогу дать отпор! «С Рейхом гуляет? Может, обсуждают планы о новой Мировой?» О какой семье вообще идет речь? «Посмотрите в глаза этой девчонки: она же сожрет его на месте! Боже, да они ненавидят друг друга!» Я не отвечаю взаимностью на любовь Третьего Рейха. «Я стараюсь сохранять гармонию…»       Он отправил меня на фронт, но он хотел как лучше для Германии. Было очевидно с самого рождения этой идеи: конец. Отец решительный, но торопится. Он мог бы быть хорошим отцом, но… «Когда-нибудь до него дойдет…» Я обещала умереть лишь после него.

***

— Пап, куда ты так рано… опять…— зевает Германия, заставшая отца возле двери. 04.00 утра. Было ещё темно, в силу конца второго осеннего месяца. Бледные краски синеватых цветов расползались по полу холодной квартиры и длинная тень девушки упала на препятствующую стену. — Спи иди, — ворчит Рейх, недовольный тем, что немка всё-таки проснулась вместе с ним. — рано ещё. — Я с тобой…— клонит голову Германия, сонно хлопая глазами. — Чего? Секундная тишина. — Не уходи… Побудь дома ещё хотя бы немного… — бормочет девушка, кое-как наблюдая за отцом. — Герм… (он резко ловит ту, удерживая в своих руках из-за бессилия дочери.)…ания. — нацист смотрит на лик немки. — Мне нужно идти… — Пап, — хрипит она. — всё, что угодно… — обнимая руками шею того. — только не ври мне… Рейх практически не дышит. Смотря в пустоту, он не знает что ответить. Опять дурно, ох, как бы она не почувствовала этого…

***

Auszug verpasste Szenen. «Ты опять вскрываешь его...» — шипело в углу разума. «Он ненавидит тебя, не так ли?»

«Это минутная слабость, сломай его».

«А не по-блядски ли это?» — беззвучно спрашивает невидимого собеседника коммунист, горько уставившись на обездвиженного Рейха.

«Ты же никогда не любил его…»

«Ты не хочешь надломить его? Уничтожить?»

«Честно? Н…» — коммунист не закончил немой диалог, так как резко почувствовал необъяснимый жар в области глотки, заставляя его рвано выдохнуть. Действия теряли самообладание, что приводило в ужас не меньше того, что разум перестал сопротивляться и отговаривать его, точно так же, как и нацист. Это ли называется безумием? Да, возможно. Единственно, что улавливал коммунист, посреди всей этой беготни за эмоциями, это взгляд немца, взгляд, который заставил сердце Союза сжаться от подступающей тоски, прижимая того покрепче к себе, дабы убедить самого себя, что это не должное. «Это же по любви».

«Нет, Союз, он ждёт, как змея, чтобы убить тебя».

      Совет бросил на зажатого врага краткий взгляд, с хорошо спрятанной сдержанную оживленность, с чуть заметной улыбкой, изгибавшею его прокушенную, кровоточащую губу. «Он слишком громко дышит».

«Оборви этот воздух, тут либо ты их — либо они тебя».

«Он даже дышит прекрасно…» Коммунист чувствовал необыкновенное волнение в крови своей. Плевать, что Союз в любой момент может сгинуть как крыса от укуса змеи…       Но Рейх сгорает как спичка в чужих объятьях, что далеко не свойственно холодным тварям, значит, значит он не такой уж и бесчувственный. Это сведёт с ума любого. Эта эмоциональная скрытность разрушена, позволяя слышать это тепло, которое нацист якобы не был способен дать кому-либо. Они глубоко ошибались.       И, пусть Рейх буквально рвёт его плечи, ключицу и основную плоть зубами… он простит его за эту садистскую ласку, ведь ничто не сравнится с тем, насколько фюрер может быть покорен.