Моя Псина

Рейх быстро припал к стене, медленно переползал вперёд, тяжело, но верно двигаясь к одной из дальних комнат. Изредка останавливался, чтобы закашляться, но после перестал, и скоро оказался у дверей своего кабинета. Лицо его мигом скривилось, но пока не понятно отчего. Союз не видел, каким взглядом немец встретил ещё тайную картину. Лишь с воем закрыл себе рот рукой, мигом вбежал внутрь. Совета переполнил страх и неуверенность в себе. Нужно ли ему следовать дальше и открывать, кажется, самые ужасные воспоминания в своей памяти? Несколько звучных шагов раздались по холодному полу, которые с каждым разом приближались к той самой комнате. Да. Он понял, что чувствовал Рейх. Какой букет эмоций он получил, и главным художником была боль. Как обжигающее чувство отчаяния наполняло всё тело, и всё, что оставалось делать — рыдать. Немо спрашивать пустоту: почему так? — Мертва! — расплакался фриц, роняя огромные слёзы на руки девушки, которые прижимал к своим губам. — Мертва, милая... Германия расслабленная лежала у него на коленях. Не реагируя ни на что, только послушно отдавала свои ледяные руки в поцелуи отца. Алая рубашка мигом попалась на глаза русского и его ужасно перекосило от этого. Ведь когда-то нежные руки, ласкающие весь мир, вдруг удерживали рукоятку заточенного гитлерюгенда. Рейх всё с той же любовью целует личико дочери, после укладывает себе на плечо и, с непривычки не ощущая тёплого дыхания, прикусывает губы, а глаза его вновь наполнились слезами. — Даже не сказала «прощай»... — покачал головой он. Судорожно выдыхает, закрывая очи. — Неужели это действительно то, что я заслужил? — откидывается немец назад, вскидывая голову. — Это всё... Неужели... СССР зажмурился и сжал ладони в кулаки. Не в силах больше видеть этого, он отворачивается и делает шаг за угол, уже почувствовав груз вины... — Ты умница... — слышался содрогающийся голос Рейха. — Прощай, солнце! * * * Не скоро Рейх вышел из кабинета. Завидев Союза, он мигом схватил его за руки, потянув вниз так, чтобы оба поравнялись ростом, тяжело выдохнул, иногда обрываясь, наконец, выдавил из себя: — Я умер дважды, Союз... Стеклянные глаза мигом вцепились в душу коммуниста, заставляя ныть сильнее обычного. — То, что я когда-то вдруг не оценил... теперь лежит и веет мертвым холодом. Эти залитые кровью горло и грудь... пугали меня только в образе собственной дочери... Я чувствовал всё, что чувствовала она, но теперь... я мёртв. Я умер дважды, Союз.