Dualisation

Когда Ангертет был еще совсем маленьким, Милена описывала его место в этом мире предельно просто: " Есть стадо овец и есть собака, которая, держа их в страхе, заставляет овечек не расходиться и идти в нужную сторону. Ты, милый друг, и есть эта собака. Ты и все те, кто так же силен от рождения, как ты." Теперь Ангертет - Король Фей. Пары жутких фасеточных глаз, страшно деформированных стоп, жестких жучьих крыльев за спиной, аккуратных маленьких острых рогов на лбу. Пёс изменился до неузнаваемости, но он всё ещё в своей колее: и теперь есть кучка овец, копошащихся у его ног. В этом будто бы и нет ничего постыдного. Это то, чему его учили: он выше, он сильнее, у него больше прав, чем у любого, кто стоит в кастовой пирамиде ниже него и правительственных лиц. Все, кто снизу, все овцы - пушечное мясо, рабочая сила, средство развлечения и даже пища для особо искушённых. И ему порой жаль этих изредка веселых людей. Но он - Тайная Полиция, они - насекомые, и ничего уж тут не поделаешь. Весело вырезать в закрытом районе всех по одному, весело уничтожать их доверие друг к другу и желание бороться взаимными пытками, весело разрисовать экзотического оттенка кровью лицо и вот так заявиться Домой. Весело. Ангертету всего четырнадцать, и скука - его лучший друг. Феей быть тяжело. Жуткий, порочный, почти постоянный голод не оставляет места здравым рассуждениям. Кипит, бурлит под когтистыми пальцами чья-то кровь, гудит чей-то мозг в свои последние предсмертные минуты, качает мясистое сердце фонтаном бьющий жидкий пироп. Ангертет чувствует сожаление. Ему страшно понравился мир, где все вели себя так, будто с ним наравне, где потенциальных собеседников было больше, чем один. Но голод почему-то сильнее сожалений. Сильнее всех желаний. Но это ничего. Даже если Ангертет Психея не сможет раскаяться, это сделает тот, кто родится после него. Новый Ангертет будет человечнее, чище, почувствует наконец всю грязь, что копится в нем к тому времени не первый десяток лет. Он раскается. Он понесет наказание. И навсегда искусит грехи старого себя. А пока падает с громким шлепком на землю человеческая плоть, слипаются опустевшие тонкие жилы.