***
Растаявший снег и болото хлюпали под ногами, в лицо дул ледяной ветер вперемешку с мелким моросящим дождём, губы его посинели, но человек продолжал бежать, крепко держась за чужую руку. Он игнорировал боль из-за изрезанных ступней и живо перебирал ногами, время от времени поправляя спадающий на глаза капюшон. Сердце отбивало быстрый ритм, колотилось от одной мысли, что его не обманули, дали шанс спастись и сбежать с проклятого дома убийцы. Чимин ни на миг не останавливался. Он заверял Чонгука, что ему не тяжело, и продолжал пробираться вслед за гулем через деревья и кусты, ступая по мокрой увядшей листве и сломанным веточкам, что тут же трещали, заставляя сердце Чимина замирать, а его самого — лихорадочно оглядываться, дабы удостовериться в том, что за ним никто не бежит. Чонгук тянул его вперёд, в место, где оставил машину. Они пробирались по тёмному лесу, что окружал отшельнический особняк Удава, и молчали. Чимин целый день ждал его, впервые за несколько дней нормально поел и даже посмеялся с пластиковых тарелок, на которых очередной безликий охранник принёс тому еду. Когда же Чон заявился, Чимин воспарил на седьмое небо от счастья, бросился в чужие объятья, хватаясь за него, словно утопающий за последнюю соломинку, и даже не поморщился от ужасного аэрозольного запаха, перебивающего природный запах гуля. Чонгук первым спрыгнул с окна и словил снизу Чимина, тут же прижимая его к стене и прячась под покровом ночи и под широкой чёрной курткой. Вместе они незаметно выбрались с территории. Как только они добрались до старенькой иномарки с поржавевшими дисками и облезшей блекло-красной краской, на которой поблёскивал лунный свет, Чонгук открыл Паку пассажирскую дверь, а сам тихо направился к водительскому месту. Машина несколько раз кашлянула, будто бы не хотела напрягать свой старый мотор ради двух потерявшихся вночи. — Ну же, — ласково погладил её по рулю Чонгук. Она ещё немного побурчала, но в конечном итоге тишину разрезал рев двигателя, и Чон выехал из неприметного местечка возле трассы, скрытого деревьями, прямо на дорогу. Он включил фары и поддал газу. Чимин же стянул насквозь мокрые кроссовки и потемневшие от дождевой воды носки, закутался в пуховик, который ему накануне принёс гуль. Он смотрел на проплывающие мимо фонари и приоткрыл окно, пытаясь надышаться воздухом, ведь тот в особняке казался затхлым и трупным. Пак будто бы заново родился: он чувствовал свободу, а каждую клеточку его организма наполняло желание жить, а не существовать. Пробирающийся через приоткрытое окно ветер развевал его рыжие волосы, а взгляд то и дело останавливался на бесстрастном профиле Чонгука. Анализируя действия гуля, Чимин всё же не мог понять причины, но ему было всё равно, потому что парень чувствовал симпатию со стороны Чона и уже не боялся его, так как понял, что есть более жестокие и устрашающие хищники, прячущиеся в людской оболочке. А какие у того мотивы, уже казалось не столь важным. В мотеле на окраине города, куда они прибыли после часовой езды, стояла почти идеальная тишина и пахло сыростью. Как только они открыли дверь, тут же зазвонили колокольчики, и на рецепции появилась женщина в годах с ярко накрашенными красными губами. Её плечи прикрывал поеденный молью плед, который она отчаянно выдавала за дамскую накидку, а лицо покрывала сеть морщин. В небольшом вестибюле был обшарпанный паркет, а болотно-зелёные шторы скрывали лунный свет, оставляя яркую жёлтую лампу единственным источником света. — Нам нужен номер, — нетерпеливо заявил Чонгук с порога, поглядывая на закутавшегося в курточку Чимина. По старенькому телевизору, как на зло, крутили телешоу о бывшем президенте и его семье. Чимин сжал кулаки, но женщина вежливо проигнорировала его схожесть с сыном президента и выпятила ярко накрашенные губы, опираясь о стойку рецепции. — Для сладеньких мальчиков нет свободных номеров, — ухмыльнувшись, прокуренным голосом ответила она. Чонгук заскрипел зубами и изо всех сил старался не зарычать на неё. — Двойная плата, — бросил он, хватая Чимина за руку. — И добавишь за то, что я не звоню в полицию, — её губы растянулись в уродливой улыбке. Как только они оказались в захудалом номере с несмазанными дверьми и паутиной во всех углах, Чимин завалился на постель и раскинулся звёздочкой. Чонгук отправился в душ, чтобы смыть с себя вонь аэрозоля. Он никак не мог настроить поломанные вентили, поэтому пришлось терпеть то внезапно хлынувшую ледяную воду, то кипяток. Но ему было плевать. Он мысленно воспроизводил все свои действия за последние двадцать четыре часа и механично мылся дешёвым мылом из маленького пакетика. Вода стекала по его вискам, отбивалась от керамического дна душа и путала его мысли. Сдать Чимина Удаву, пока не поздно? Избавиться от него? К чёрту глупый план мести за Тэхёна! Почему Чонгук должен этим заниматься? Тэхёну ведь хорошо живётся под кнутом, так зачем париться Чонгуку? Он сжимал свои мокрые волосы и пытался игнорировать лежащий на поверхности ответ. Но прикрыл глаза и сдался. Ещё в саду дворца гуль почувствовал это, а в особняке Удава всё подтвердилось. Чонгук хотел коснуться губами губ Чимина — вот, в чём проблема и его беда. И как бы он не накручивал себя и не пытался казаться жестоким и ужасным, как бы не оправдывал своё желание помочь Чимину жаждой мести Удаву, он знал, что это только прикрытие для его собственных эгоистичных, лелеемых глубоко в душе желаний. Когда в доме Хосока Чонгук смотрел на зажатого, еле дышащего Пака, его переклинило. Он никогда не смотрел в чьи-либо глаза так открыто и без шанса отвернуться, уйти от взора янтарных глаз. Взгляд Чимина прожигал его насквозь, испепеляя всё, что имело значение ранее. Словно солнце в летний полдень, сжигающее кожный покров до красных пятен и шелушения, до невыносимой боли. У Чонгука никогда ранее не было желания спрятаться — он всегда шёл напролом, но в этом пареньке покоилась такая смелость и желание не умирать, что Чонгук мог только завороженно глядеть на его действия и хотеть прикоснуться к нему. Когда он выбрался с душа, кожа на его пальцах сморщилась, а Чимин уже спал, так и не раздевшись. Чонгук натянул на себя большое тёплое одеяло и решил не будить Пака, чтобы тот снял хотя бы курточку. Он выключил свет, но оставил гореть небольшую настольную лампу. Лёг набок, аккуратно убрал падающую на чужие глаза прядь рыжих волос и осторожно провёл пальцами по чужой щеке, по маленькому носу с небольшой горбинкой, останавливаясь на пухлых губах и неосознанно улыбаясь. В сердце гуля впервые за столько лет расцвели нежно-розовые пионы, семена которых принёс тёплый летний ветер. Из головы выветрилось абсолютно всё, а воздух вокруг кровати искрился, и вправду чувствовался аромат цветами. — Кажется, ты станешь моим концом, — прошептал Чонгук, глядя на милые черты лица. Чимин смешно засопел и причмокнул губами, переворачиваясь на другую сторону. Чонгук обнял его и притянул к своей груди, утыкаясь носом в мех на капюшоне куртки. Тепло.***
Почему сердцу приписывают различные эмоции? Разве оно не функционирует ради перекачки крови? Так почему же люди винят его в своих чувствах? Чимин самолично видел вырванное сердце — он точно мог сказать, что из него фонтаном хлестала кровь, а не эфемерная любовь или ненависть. Он видел кровь. Много крови и боль на лице отца. Безликий убийца с красными волосами. Он открыл глаза, поворачиваясь к освещённому предрассветными сумерками лицу Чонгука. Его грудь тяжело вздымалась, а сам гуль лежал на спине, закинув руки за голову, и мирно спал. Чимин стянул с себя верхнюю одежду, джинсы и толстовку и залез под одеяло, пытаясь не разбудить посапывающего Чона. Он закинул ногу на его бедро и улёгся на тёплую голую грудь, пытаясь изгнать остатки жуткого сна, что до сих пор маячил перед глазами. Чимину было страшно. Он вслушивался в каждый шорох и любой шум. Ему казалось, будто бы за ним сейчас придёт он. Найдёт его и утащит в своё логово, чтобы распотрошить и повесить к остальным трофеям на каменной голой стене. — Ты дрожишь. Мягкий голос Чонгука послал по коже Пака мурашки, а сам он зажмурил глаза, чувствуя лёгкие поглаживающие касания чужих рук на своей скрытой тонкой тканью футболки спине. — Чимин, — охрипшим ото сна голосом позвал его Чон. Рыжий поднял глаза вверх и прикусил губу, глядя в медовые омуты. Суровая реальность тяжёлыми холодными волнами накатывала на его сознание, а сердце щемило, ведь теперь, когда лихорадочное желание сбежать было удовлетворено, он остановился и понял, какой ущерб причинил помогшему ему человеку. Как сильно подставил Чонгука. Ведь Чимин как-то выпутается — не убьёт же его родной брат, а что станет с Чонгуком? Чувство вины, ранее не беспокоившее, сдавливало его грудь, заставляя дышать через раз. — Это и есть конец? — прошептал он, часто моргая. — Я утяну тебя на дно. Я говорил, что не позволю Хосоку тронуть тебя, но это враньё. Я так слаб. — Я думал над тем, что совершил ошибку, — честно ответил Чонгук. На миг Чимин увидел сожаление в чужих глазах, но оно быстро исчезло, а его место заняла непоколебимая уверенность. — Но я не хочу её исправлять, а на дно меня утянули уже давно. Я не боюсь смерти, если ты об этом. Есть вещи похуже неё. Чимин поднялся на локтях и неуверенно посмотрел на Чона, не зная, как реагировать на такое заявление. Он успел лишь моргнуть, как Чонгук оттолкнул его и навис над ним, глядя сверху вниз. — Что мне светит? Ты — умный и добрый человек, а я в любом случае заклеймён гнусным ярлыком убийцы. Я стал ходячим трупом ровно с того времени, как они забрали мою маму, а я попробовал свежее мясо. Я запутался и сам не знаю, чего хочу, но единственное, чего я не хочу — чтобы Удав убивал таких, как ты. Голос Чонгука, в отличии от рук Чимина, не дрожал. В нём плескалась такая уверенность в собственных словах, что Пак невольно замер, слушая и перенимая часть той силы, которая обычно помогает идти вперёд. — Ты поможешь мне найти Ким Намджуна? — с надеждой спросил Пак, пальцами касаясь плеч гуля и чувствуя его тяжесть на себе. Что, если у него появится шанс не только остаться в живых, но и помочь Чонгуку? Отблагодарить его за помощь, дать ему лучшую жизнь? Он не растратил свои навыки хорошего стратега и знал, что если с помощью Намджуна правда о кончине президента всплывёт наружу, то он станет очень значимой пешкой на политической шахматной доске. — Я помогу тебе, — кивнул Чонгук, касаясь губами чужих. Он почти невесомо провёл языком по тёплым мягким губам и углубил поцелуй, дрожа от того, насколько правильно ощущались руки Чимина на его спине. Чонгук нежно поцеловал налившиеся румянцем щёки Пака и испытующе поглядел в его глаза, получая невербальное разрешение. Чимин же забыл обо всём на свете: о Намждуне и о желании отомстить Хосоку. Он потерялся в медовых глазах и положил руку на сердце, ощущая быстрое биение под чужой кожей, ощущая практически на себе его трепетные и нежные чувства, что разбушевавшимся океаном плескались в груди. — Я никогда не был снизу, — вдруг вскрикнул Чимин, испугав гуля. Его отрезвили шустрые пальчики Чонгука, пробравшиеся под футболку, и он был уверен, что Чон не из тех, кто отдаёт вожжи в чужие руки. — Я буду осторожен, — подбадривающе улыбнулся Чонгук. Он хихикнул, уткнувшись в шею замершего Чимина, и впервые в жизни ощутил такой мощный прилив нежности к человеку. К живому существу. Ему хотелось сделать Чимина самым счастливым, вознести его до небес, показать ангелам, чтобы те завидовали его красоте, и укрыть в своих объятиях, грея чёрными крыльями. Он дрожал от предвкушения, словно школьник, но в его голове неоновой вывеской светилось «не обидь», «не навреди», «не сделай больно». Чимин верит в каодаизм? Чимин верит в то, что единственная истина — любовь? Значит, Чонгук будет его любить, чего бы ему это не стоило. Он стянул с открытого и такого доступного Пака футболку и прикоснулся губами к его часто вздымающейся груди, оставляя лёгкие поцелуи и наблюдая за табуном мурашек, рассыпавшихся по бархатистой персиковой коже. Он испытующе провёл языком по затвердевшему из-за холодного воздуха соску и ухмыльнулся, когда рыжий громко застонал и запустил руки в его волосы, цепляясь за чёрные шёлковые пряди. — Я хочу, чтобы ты забыл, каким дураком я был, — прошептал Чон, оставляя влажную дорожку поцелуев к кромке боксёров. Чимин едва слышно хихикнул и глупо заулыбался, принимая ненавязчивые лёгкие поцелуи, которые сводили с ума и действительно позволяли не думать о произошедшем в квартире гуля, и даже наоборот, отпустить. Он в тот момент согласился бы с утверждением, что два плюс два равняется пяти. Чужие губы манили, истязали и доводили до греха, заставляли влюбляться ещё больше, падать ещё ниже, забывать своё имя. Чонгук прошёлся языком по едва виднеющимся кубикам пресса и сжал руками манящие ягодицы, избавив Чимина от нижнего белья. Облизал указательный палец и вобрал колом стоящий член в рот, параллельно поглаживая бедро и ведя рукой вверх. Чимин крупно вздрогнул, когда Чонгук стал интенсивно сосать, и чертыхнулся, комкая простынь под собой. Чон с трудом контролировал свои руки, пытался не оставить множество синяков, пытался не проявлять свою силу и не напугать Чимина. Он чувствовал осязаемое подаренное доверие и впервые за всю свою половую жизнь был так осторожен. А его сердце разрывалось от ещё в душе принятого чувства. Он хотел выразить всё, что крутилось у него на языке. — Я… — неуверенно начал он, задыхаясь от желания озвучить всё. — Я хочу тебя, — перебил его Чимин, заставляя Чона замереть и впиться в чужую кожу зубами. Пак выгнулся до хруста, как только первый палец осторожно растянул податливые стенки. Он поморщился от боли и громко всхлипнул, закусывая губу, чтобы подавить рвущийся из груди вой. Чонгук протолкнул палец глубже, но осознал, что слюна в этом деле не поможет, а хнычущий от боли Чимин не должен мучиться. Он подорвался с кровати и начал судорожно натягивать на себя узкие джинсы. Его мальчику ни за что не может быть больно — этот секс должен стать лучшим в его жизни, поэтому он обязан постараться. — Не двигайся, — бросил Чонгук. Пак с неким непониманием и любопытством уставился на одевающегося гуля, а дымка в его зрачках рассеялась. Он залез под одеяло и с огромными глазами наблюдал за тем, как Чонгук выбежал из номера, сверкая пятками. Он не понимал, что сделал не так, но не мог не улыбаться. С каждым днём Чонгук открывался ему с новой стороны: теперь он уже не казался ему напыщенным гулем с глупым понтовым плащом и массивными серебряными кольцами. Чонгук стал для него… Другом? Нет. Чимин думал о нём не как о друге — он втайне мечтал о его сильных, покрытых венами руках. Он хотел и дальше ощущать на себе все прелести характера Чона, его силу и волю, его доброту и скрытую глубоко внутри сочувственность. Чимину определённо хотелось сталкиваться со всеми этими качествами каждый день, видеть улыбку с выпирающими заячьими зубами и шрам на щеке. Он знал, что гули хорошо регенерируют и у них не должно оставаться следов от ран, но Чонгук был необычным, не таким, как все. Спустя минуту мучительных раздумий дверь отворилась, а в комнату влетел запыхавшийся Чонгук, держащий в руке почти пустой тюбик со смазкой и улыбаясь во все тридцать два. — Нашёл в машине! — воскликнул он, заваливаясь на кровать и жадно впиваясь в чужие приоткрытые из-за растерянности губы. — Я уж подумал… — Никуда от меня не денешься, — перебил Пака гуль, оставляя быстрые поцелуи на щеках и подбородке. Чимин расплылся в улыбке, словно нерадивая школьница, и откинулся на подушки. Чонгук бросил тюбик на подушку и быстро снял с себя одежду, залезая под одеяло к тёплому Паку. Обнял его обеими руками сил и почувствовал шуршащих своими тоненькими крылышками в животе бабочек, которые щекотали рёбра и заставляли безостановочно улыбаться. Гуль решил не терять драгоценное время и тут же закинул ногу Чимина себе на плечо, опускаясь лицом на уровень его паха. Он действовал, и правда, аккуратно: Чон разлил смазку по трясущимся пальцам и медленно принялся оглаживать вход, дотрагиваясь при этом губами головки чужого члена. Он ввёл палец почти до конца, не взирая на едва слышное возмущение Чимина. Со смазкой было намного легче. Чонгук трахал его пальцем, постепенно добавил второй и третий, а вскоре рыжий и сам начал насаживаться на чужие длинные пальцы, мелодично постанывая. Чимин ни с одним живым существом не чувствовал себя более лелеемым, более нужным и защищенным. Ему хотелось остановить мгновение и выпросить у Мефистофеля вечность. — Я могу принять тебя, — на выдохе сказал он, изнывая от желания обнять Чонгука всеми конечностями и почувствовать его глубоко в себе. — Не провоцируй меня, — зашипел Чон, отвлекаясь от чужого удовольствия, — ты ещё не готов. Младший стал усерднее вылизывать ствол, обводя своим горячим шершавым языком каждую набухшую венку, и довольно улыбнулся, когда Чимин заскулил, раздвигая ноги ещё шире. Пак провёл пальцами по своей груди, цепляя соски, и уже не сдерживал себя, не думал о других возможных постояльцах мотеля. Чимин стонал во весь голос, срывая голосовые связки и прося Чона заканчивать с этими играми. Ему было так плохо и хорошо одновременно, что внутри него взрывались салюты и звучала органная музыка, возносящая к небу, заставляющая парить в облаках от удовольствия. Чонгук резко перевернул того на живот и надавил на поясницу, заставляя максимально прогнуться, подтянул его задницу вверх и оставил несколько поцелуев на напряжённой спине, опускаясь к милым ямочкам на той же пояснице. Он облизал их и подул на чувствительную кожу, пытаясь не сойти с ума из-за высоких стонов. Если бы он только знал, как прекрасны стоны Чимина, он сорвал бы их с его губ намного раньше. Чимин скулил, пальчики на ногах предательски подрагивали, а по причине длительного отсутствия близости он сходил с ума из-за самых невинных прикосновений. Он обернулся и глядел на Чона через плечо, наблюдая за красивым подтянутым телом, мысленно кончая из-за осознания его грациозности. Чонгук сдерживал себя изо всех сил, стараясь не сорваться и не разрушить тонкий баланс гармонии. Он осторожно приставил головку к смазанной большим количеством смазки дырочке и провёл ею по ложбинке, впитывая в себя сорванные стоны. Гук надавил на сжавшееся колечко мышц и прикусил губу, чтобы немного отрезвить себя, но перед глазами стояла пелена. В его руках находился раскрасневшийся человек, молящий о большем. Он вошёл на половину длины и принялся поглаживать Чимина по мягкой коже, каждой клеточкой своего тела чувствуя его боль. Он осторожно толкнулся и заскользил до конца, прижимаясь пахом к округлым ягодицам. — Терпимо? — сквозь зубы спросил Чонгук, пытаясь не забыть о главной цели — доставить удовольствие не себе, а ему. — Дай привыкнуть, — выдохнул Пак, выгибая спину и разводя ноги чуть шире. Он был готов потерпеть совсем немного. Ради него. Ради них. Когда он самостоятельно толкнулся навстречу Чонгуку, у того из глаз искры посыпались, он застонал и схватился за чужие бёдра, делая поступательные движения и проклиная всё вокруг на чём свет стоит, всех ангелов и демонов, своё божество. Теперь он готов поклоняться только одному существу — парню под собой. — Чо-он! — воскликнул рыжий, выгибаясь и кусая подушку. Чонгук упёрся в его плечи и прижал к постели, безостановочно вбиваясь в податливое тело. Он приоткрыл рот, пока пот стекал по его ключицам. В холодной комнатушке было так жарко, что гуль горел изнутри, а кожа воспламенялась, плавилась. Он грел своим теплом Чимина, сам не понимал, что температура его тела повысилась в полтора раза выше нормы, а глаза искрились красным блеском. Чимин завопил, обжигаясь о горячую кожу, с которой поднимался пар, и попытался оттолкнуть Чонгука, но тот выпустил свои острые зубы и стал вбиваться ещё яростнее, заставляя Чимина скулить от боли и наслаждения. — Пожалуйста, мне больно, Чонгук, — не выдержав, закричал рыжий, отталкивая гуля от себя. Наваждение на минуту спало, и брюнет отпрянул, понимая, что простынь под его коленями уже начала тлеть. Он перевернул Чимина на спину и выпустил кагуне, прижимая им человека к постели и оборачивая его вокруг талии рыжего. — Чимин! — зарычал гуль, чувствуя переполняющие его эмоции. Температура немного спала, и, когда он вновь вошёл в Чимина, тот сорвался на громкие стоны и закинул свои ноги на талию Чона, выгибаясь и касаясь его груди своей. Распятый, сгорающий в жаре и видя себя в отражении чужих гульих красных глаз, Чимин нашёл себя. Он, не касаясь своего члена, излился, громко при этом вскрикнув, и вцепился ногтями в спину Чона, широко открывая глаза и концентрируясь на чужих острых зубах. Чонгук ещё несколько раз толкнулся и вышел, пачкая белесой жидкостью чужой живот и накачанные бёдра. Он сбито и часто дышал, уткнулся в шею Чимина и улыбнулся, цепляя кожу зубами. — Когда ты выпустил кагуне и зубы, я подумал, что ты меня сожрёшь, — прошептал Пак, зарываясь пальцами во взъерошенные тёмные волосы. — Я боялся, что сначала поджарю тебя, бусинка, — мягко возразил Чонгук, поднимая голову и целуя красные губы. — Моя бусинка. Чимин рассмеялся и прикрыл глаза, чувствуя умиротворение.***
— Помоги мне, хён, — прошипел Чонгук, опираясь о стену в небольшом коридорчике, ведущем к помещениям для персонала. В захудалом придорожном кафе было не так много посетителей, и Чонгук одолжил у официантки в сальном фартуке телефон, чтобы набрать единственный выученный наизусть номер. — Где ты сейчас? — тихо спросили в трубке. — Удав весь особняк на уши поставил, одному охраннику руки оторвал, а второму приказал залить в уши кислоту. Никто не знает, как у Чимина получилось убежать. Дуй сюда, Мейдзо и мне нужна помощь в… — Тэхён, он со мной, — перебил брата Чонгук, прикрывая глаза и прочёсывая пальцами волосы. — Что? — не веря спросил Тэ. — Скажи, что ты пошутил. — Помоги мне найти кое-кого, — оглядываясь, попросил Чонгук. — Не отказывай, хён, — наши с ним жизни зависят от того, поможешь ли ты мне или нет. — Имя? — теряя терпение и искренне не понимая своего младшего брата, спросил Тэ. — Ким Намджун, — по слогам выговорил Чонгук. — Ты с ума сошёл окончательно? — возмутился старший. — Идиот! — Хён, пожалуйста… В трубке послышались гудки, и Чонгук чертыхнулся, глядя на экран. Он быстро удалил номер из журнала набранных и вышел из коридора в основной зал, где за двумя столиками сидели прогуливающие школу подростки, а за третьим, возле окна, сосредоточенно ел пенку с капучино Чимин. Чонгук приземлился на соседний неудобный пластиковый стул и уставился на покрытый трещинами деревянный столик. — Куда мы теперь? — тоненьким голосом спросил Пак, внимательно глядя на гуля. Чонгук взял его руки в свои и оглянулся вокруг, а затем оставил поцелуи на костяшках. — Самое важное — выбраться из Сеула, — погодя, ответил он. — Скоро начнётся метель — нам нужно найти укрытие до того, как из-за видимости мы не сможем ехать. — Что тебе сказал твой брат? — осторожно спросил Чимин, опуская глаза вниз. — Сказал, что… Что ты слишком милый, — рассмеялся Чон, пальцами щёлкая по носику. Чимин засопел и оттолкнул от себя чужие руки, отворачиваясь к окну и впиваясь взглядом в посеревшее зимнее небо. — Послушай, я думал, что вчера мы решили всё без слов, но теперь думаю, что всё же стоит всё прояснить, — громко вздохнул Чонгук. Он схватил Чимина пальцами за подбородок и повернул его лицо к себе. — Я хочу, чтобы ты доверился мне, потому что иначе у нас ничего не получится. Мы сейчас не в президентском дворце, где каждый безропотно исполнял твои указания — мы на моей территории, где всё заляпано кровью, и слушать слабого президентского сыночка никто не станет. — Я хорошо понимаю это.***
В очередном отеле на окраине Сеула было похуже, чем в предыдущем: воняло мочой и котами, хотя вторых здесь и не было. Чонгук купил Чимину пиццу и содовую, а себе взял простую воду, пытаясь не нюхать запах тошнотворной человеческой еды. Они вместе посмотрели старый художественный фильм по принимающему один единственный канал пузатому телевизору и обнимались весь вечер. Каждый пытался потеряться в другом, лишь бы забыть о нависшей над ними опасности. К утру, когда они уже крепко спали в объятьях друг друга, в их дверь постучали.