***
Час. Два. День. Два. Неделя. Две? Чонгук потерял счёт времени, не различал, день это или ночь, а за каменными стенами бурлила жизнь, но он мог только стискивать зубы и не сдаваться. В одном из углов была подвешена видеокамера, и за ним наблюдали. Сначала его систематически избивали, приковав цепями к потолку тюремной камеры без окон и с одной железной дверью. Они затянули на его спине ремень, не позволяющий ему выпустить кагуне, ломали его пальцы и конечности, били арматурой и бамбуковыми палками по спине до огромных красных полос, которые с каждым разом всё дольше и дольше заживали, а когда тело более-менее восстанавливалось, его кожу вспарывали садовыми ножницами, а под ногти вгоняли иглы. На его кожу цепляли тяжёлые металлические прищепки, что оставляли большие язвенные дыры, из которых беспрерывно вытекала кровь. Он истекал кровью, подвешенный, избитый и немощный. У него не оставалось сил пошевелиться, язык его не слушался, и когда очередные безликие мучители приходили его избивать, он терпел, сдерживался, не позволял ни единому звуку вылететь из приоткрытого рта, держал перед опухшими глазами светлый образ одного единственного человека, который после долгих лет скитаний и поисков себя подарил ему прекрасные два дня и две ночи. Думая о Чимине, он мог прожить ещё несколько мгновений. Ему не давали спать, выливая на Чона холодную воду, и раз в несколько часов, когда гуль почти отключался, на его голове крепили специальное приспособление, не позволяющее закрывать глаза и даже моргать. Но даже эта пытка, заставляющая хотеть выцарапать свои сухие глазные яблоки, не была хуже безызвестности. Он не знал, что случилось с Чимином, даже представить себе не мог, что Удав удумал. Но надеялся, что он не совсем сумасшедший, что не причинит боль своему единственному кровному брату. Чонгук впервые закричал, когда они проткнули кожу на рёбрах и подвесили его на огромный ржавый крюк прямиком к потолку, заставляя вопить и брыкаться, угрожать и умолять. Они сняли пояс с его спины, но измождённый гуль не мог напрячься и воспользоваться кагуне, потому что боялся. Не за себя. Он впервые в жизни хотел сохранить свою жизнь не из эгоистических побуждений, а ради того, чтобы разодрать существо, из-за которого его человек чувствовал боль и страх. Если раньше Чонгук внушал себе, что ему нужно отомстить за Тэхёна, то теперь он понял, что тогда просто обманывал сам себя, потому что только в этот момент он почувствовал настоящую ненависть и желание защитить живое создание. Отомстить за нежелание Чимина бороться, за его опущенные руки и пустоту в глазах. Он и не подозревал, что через десять метров в такой же клетке-камере сидел одинокий человек, отказывающийся от еды и гадающий, что же стало с Чонгуком. Чимин не мог спать, хотя никто его не трогал и не мучил. Его бросили в небольшой комнатушке со словами «не нравилось прежнее жильё — теперь тобой будут пировать крысы», два раза на день приносили тюремную еду, от которой Пак воротил нос. Всё, что было у него — низкая твёрдая постель. Но ему было плевать на собственное удобство, он был готов терпеть, лишь бы выведать одну единую весточку у охранников — узнать, жив ли Чон. Иногда Чимин слышал жуткие крики. И тогда он молился, лишь бы это не был Чонгук. В другой раз он молился, чтобы это был Чонгук. Избитый, израненный, но живой, кричащий и не гниющий где-то под землёй в саду Удава. Чимина поглощало чувство вины. С каждым шагом, мыслью, действием оно засасывало всё его сознание, оставляя в голове только чужие голоса, обвиняющие в беспечности. Он кричал на охранников, пытался выведать хоть слово, но те, словно каменные статуи, молчали, не шевеля губами. Чимин бился о железные двери, переворачивал железные подносы с едой, вопил, словно умалишённый, стирал костяшки в кровь и рвал волосы на голове. Но винить он мог только себя. Не Удава, не безликих статуй, а только себя. Глупый, самонадеянный идиот, подвергший опасности чужую жизнь. И это ело его изнутри. Днями напролёт он мог только воспроизводить в памяти улыбку и касания чужих нежных рук. Но вспоминать гуля было равносильно тому, что самостоятельно бередить свои кровавые раны. Он думал о том дне, когда попросил Чонгука увести его из особняка, и тысячу раз проклял его и свою беспечность. Как глуп он был. И теперь, осознавая все последствия своего эгоизма, он ненавидел себя сильнее, чем ранее ненавидел Удава. Иногда у него проскакивала мысль повеситься на рукаве собственной тюремной робы.***
Тэхён причесал светлые волосы пальцами, глядя в треснутое зеркало в убогом туалете клуба, похлопал себя по карманам и вышел из уборной, уверенно шагая и кивая знакомым. Он коротко постучал в дверь и, как только услышал разрешение, тут же переступил порог кабинета, направляясь к сидящему за столом мужчине. Тот изучающе оглядел прибывшего и поставил ручку на стол, откидываясь на спинку мягкого кресла. Тэхён изо всех сил подавил страх, напомнил себе, для чего он здесь, и направился прямиком к чужому столу, обошёл и сел прямо на него. Удав ухмыльнулся и ухватился за чужие бёдра. Встал, вопросительно поднял брови и раздвинул длинные ноги, становясь между ними. — Ты что-то хотел? — с любопытством спросил он, пытаясь найти в медовых глазах ответ на свой вопрос. На лице Тэхёна промелькнула неуверенность, и он опустил глаза вниз, пальцами пробираясь под пуловер Хосока и касаясь тёплой кожи в поисках поддержки. Он вспомнил жуткие крики и вопли, которые слышал в блоке тюрьмы дистриктов, в котором содержали политических преступников и в котором был Чонгук. Тэ гулко сглотнул, понимая, что пришло время ответить на поставленный вопрос. — Ты знаешь, что я в любом случае… — Пришёл бы просить, чтобы я помиловал Чонгука? — резко сменив милость на гнев, перебил его Удав. — Конечно же, я знаю. Он ласково оттянул блондинистые волосы и впился в красные губы грубым поцелуем, но вскоре отстранился и потянул Тэхёна за бёдра на себя, принуждая встать со стола. Он повернул младшего спиной к себе и наклонил его над столом, поглаживая напряжённую спину. Тэхён насторожился, но заставил себя расслабиться, чтобы не злить Удава. Его пальцы словно заледенели из-за низкой температуры в комнате, но он уверенно вцепился в край стола, жмурясь и прикусывая нижнюю губу. — А ты в свою очередь должен знать, что каждый получает по заслугам своим, — вкрадчиво ответил Удав, резко схватив Тэхёна за волосы и ударив его лбом о массивный стол. И ещё раз, чтобы точно запомнил. — Глупо, очень глупо, — цокнул он, — заявляться ко мне с надеждой получить амнистию для него. Тэхён всхлипнул, чувствуя разрывающую голову боль, и напрягся изо всех сил, чтобы не развернуться и не вцепиться зубами в держащую его за загривок руку. — Хосок, — заскулил блондин, сжимая кулаки и терпеливо ожидая, когда Удаву надоест играть и он отпустит свою жертву. Или задушит её, обернувшись вокруг тонкой шеи. — Я должен был попытаться. Он сидит там уже вторую неделю. — Да из тебя фонтаном бьёт благородство. А то, что твой драгоценный младший брат чуть не угробил моего? Как мне быть с тем, что Чонгук совратил Чимина? — Ты с ума сошёл? — возмутился Тэ, сопротивляясь чужой крепкой хватке и пытаясь вырваться. — Они — взрослые, сознательные люди. И ты уверен, что каждый получит по заслугам? — зарычал Тэхён, чувствуя абсолютную беспомощность. Красноволосый гуль ослабил хватку, а потом и вовсе отпустил брыкающуюся жертву. — Проблема в том, — резко повернул он Тэхёна к себе, — что некому наказать меня. Младший стиснул зубы, глядя в тёмные глаза и борясь с желанием выцарапать их. Как бы он хотел покалечить Удава, стереть с его красивого лица мерзкую ухмылку. Он был готов ухаживать за слабым Хосоком, а не преклоняться пред его силой. — Думаю, ты испытаешь всё это на своей шкуре, — отбил он, не утаивая вызов в медовых глазах. — Твоя безнаказанность и власть не будут вечны. — На колени, — зарычал Хосок, прерывая ядовитую речь Тэхёна и ударяя его по голени. — В мою сторону говорить шепотом. Он схватил упавшего на пол Тэхёна за волосы и нагнулся, вглядываясь в огонь ненависти, разгоревшийся в красивых узких глазах. — Если ты будешь выводить меня из себя и портить моё настроение, то я… Я не трону тебя, нет, — прошептал Хосок, наклоняясь ещё ближе, — я прикажу разодрать Чонгука на части, а тебе прикажу голыми руками вырыть братцу могилу. Он жив, пока у меня есть хорошее настроение. Если ты будешь бесить меня или не повиноваться… — старший красноречиво улыбнулся, не оканчивая предложение. Хосок оттолкнул Тэ и подошёл к столу, садясь за него. — Кстати, поучаствуй в процессе подготовки нашего кандидата в президенты к предвыборной кампании и агитации, — сухо бросил мужчина, перебирая бумаги. — Я заметил, что ты — единственный гуль, которого этот оборванец не так сильно боится. Не может же Мейдзо заниматься всем. — Будет сделано, — криво усмехнулся Тэхён, подавляя отвращение, и поднялся с пола, направляясь к выходу. — И да, Тэхён, если тебя ещё хоть раз заметят возле камеры Чонгука, то я и тебя накажу, — будничным тоном добавил Удав, не отрывая взгляда от документов. Тэ сглотнул и покинул кабинет, чувствуя волну ненависти, смешанную с безысходностью, проходящую от кончиков пальцев к груди. Впрочем, он и не ожидал положительных результатов, но его нешуточно обидела реакция Удава, но за годы, проведённые с ним, он привык. Смирился. Потому что быть с вожаком всегда трудно.***
В лаборатории Ким Намджуна в последние дни поднялась ужасная суматоха. Намджун был слишком подавлен и замкнут в себе. Он несколько раз в день нервно просматривал самые свежие новости из своих старых, продолживших работать на него источников. Важно шагал за доктором Каном от клетки к клетке, слушая его каждодневные доклады. Несколько его офшоров выявили и наложили арест, так что у него оставалось не так много денег и времени, чтобы начать действовать. Все его соратники поддерживали его миссию, но возня с бумагами и подставными счетами утомляла Намджуна. Ему приходилось жить в небольшом кабинете в стенах лаборатории, в которой подземных этажей было в два раза больше, чем наземных. Приходилось собирать людей, верящих в него, и обещать, что это — не конец, что у них получится. Двадцатого декабря Сеул утонул в количестве красных листовок с заявлениями о ложном равноправии, о будущем детей в новом мире гулей. На Кима из всех сторон посыпались опасения и переживания быть засеченными, но он спокойно выжидал. К концу декабря единственной его целю стали поиски Пак Чимина. Новые политические провокационные ролики, залитые им в социальные сети, не дали своих результатов. Люди, до отвала напичканные обещаниями нового кандидата в президенты, верили в справедливость и не хотели возвращаться к былым устоям, все резко забыли о пищевой цепочке, и даже Седьмой дистрикт уже не считался центром зверских убийств и не ассоциировался с кишащими гулями грязными подворотнями. Теперь здесь почти ежедневно проводились мирные акции за свободу каждого гражданина и за его права. Гулям начали массово выдаваться документы и имущество в виде государственных квартир, которые раньше принадлежали частным лицам. Понемногу начали вводить коллективизацию. Каждый день Ким смотрел на новый Сеул и пугался силы новой идеологии, начавшей вступать в свои права. Он изо всех сил пытался искать новые методы избавления людей от глупых розовых очков, но ничего толкового не получалось сделать. Бороться против режима всегда трудно. Бороться, протестуя против замыливания глаз и обмана, ещё сложнее. И Ким Намджун боролся, иногда распивал виски, чокаясь с портретом Пак Минхо, но боролся. Надеясь, что просвещение не заставит себя ждать. И однажды он получил одно интересное анонимное сообщение с местоположением Чимина. Он тут же собрал экстренный совет и выступил с пламенной речью о необходимости избавить Удава от столь важного козыря. Никто не выступил против его решения бросить всех натренированных в лаборатории особей на реализацию плана. И не важно, как сложно это будет и сколько их вернётся — Намджун был готов совершить этот рывок, чувствуя, что сын Минхо стоит этого.***
В предзакатном небе есть что-то романтичное. Удаву не посчастливилось испытать первую юношескую любовь, побыть последним романтиком и воровать понравившейся девчонке цветы из городского парка. Удаву вообще не посчастливилось выжить в той автокатастрофе, суметь сбежать и вырасти столь злобной личностью, считающей, что решать проблемы нужно насилием. Наблюдая за оранжевым небом, переливающимся в красный ореол солнца, он не чувствовал ничего возвышенного или красивого — он был так скуп душой, что никаких чувств, кроме желания обладать и убивать и парочки базовых инстинктов, не имел. Он затянул шторы, отрезая себя от остального мира, и спрятался в уютных стенах собственного кабинета. Только в нём он чувствовал себя нормальным. Не убийцей, не бешеным псом, а обычным мужчиной. Уставшим от жизни и ответственности за других, за собственные желания прибрать весь мир к своим рукам. В редкие мгновения ему хотелось бросить всё на полпути, забрать Тэхёна и поехать к морю. Он успел возненавидеть Сеул, наблюдая за лихорадкой мирных граждан, которые так легко отдали свои жизни в его руки. Ненавидел их слепую веру в лучший мир, ненавидел глупых людей за то, что они перестали бояться гулей. Смертей стало больше, но теперь они не афишировались, не доходили до экранов, на которых крутились агитационные ролики, а дикторы новостей говорили о процветании и обещали, что скоро Республика станет первой в мире. Он создал иллюзию мыльного пузыря, в котором не было насилия и обглоданных костей, не было мёртвых детей и ужасных смертей. И картинка так хорошо воспринялась массами, что легла на реальность, заменяя её собой. И для регулирования всей ситуации Хосоку с каждым днём требовалось всё больше гулей, всё больше власти и покорности в глазах глупых кукол. Оставались и такие, кто выступали против. Это в основном был средний класс: интеллигенция, во главе которой стояли врачи, учителя, писатели и те, у кого сердце болело из-за слепоты народа. Их друг за другом истребляли, убивали и инсценировали самоубийства. Удав набрал номер, по которому уже давно собирался позвонить, и вслушался в гудки, откидываясь на спинку кресла. — Привет, привет, мой милый друг, — пробасил мужской голос. — Позвонил поболтать? Хосок прокашлялся и бросил взгляд на прикреплённый к бумагам стикер, на котором нацарапал примерные вопросы, которые нужно обговорить. — Здравствуй, Ванджунг, — начал Чон, — я не займу много времени. Мне нужно больше ресурсов для контроля над столицей. В ответ раздалось зловещее молчание. — Сколько? –спросил главный пусанский гуль, прерывая напряжённую тишину. — Весь запас, который ты мне можешь предоставить, — твёрдо ответил Удав, сразу переходя к делу. — Мне нужно больше гулей — боюсь, что перед выборами начнётся буря. Недавно бывшая оппозиция выступила против нас, забросала весь город листовками с какой-то ересью. После нового соц. опроса рейтинги нашего кандидата упали, и мы держим это в секрете. Не то, чтобы меня это очень волновало, просто если против нового правительства выступит не только этот псих Ким Намджун, но и целая страна, то ничего уже нам не поможет. — Ты говорил, что рисков нет, — показательно безразлично ответил Ванджунг, в уме подсчитывая избытки из-за самоуверенности Чона. — Это страна, а не спичечный домик — я не мог быть уверен, — отбил Удав, громко выдыхая. — Что грозит Пусану? — Пойми ты, что ничего ему грозить не будет, если мы найдём и уберём ошметки бывшей власти. Нам нужно размазать Кима по стенке, чтобы не вякал и не занимался ерундой. Остальные пешки ничего не сделают. И для этого мне нужно… — Больше людей, — закончил за него Ванджунг. — Что ты дашь мне взамен? — Что ты хочешь? Ванджунг замолчал, обдумывая ответ. Хосок напрягся, чувствуя, что тот может попросить больше, чем он сможет дать. — Хочу, чтобы ты провёл на карте линию чуть выше Кванджу и Тэгу. Всё, что ниже неё, должно перейти в мои владения. Я хочу создать Регион, который будет иметь автономные права и не зависеть от столицы. Хосок сжал зубы, чтобы изо рта не вырвался поток ругательств, и подорвался со стула, находя на одной из полок с фолиантами карту Республики. Он провёл пальцем линию и прикрыл глаза, взвешивая все возможные решения и ответы. Он не был готов отдать практически весь Южный регион. — Ты не спеши, — вырывал его из раздумий голос Ванджунга. — Такие решения не принимаются спонтанно. Но у меня есть небольшая сноска к просьбе. — Какая ещё сноска? — холодно спросил Чон, ожидая чего угодно. — Сделка состоится только если ты подаришь мне то, что я хочу. Того мальчишку, которого ты вырастил и которого ни за что не сделаешь чужой подстилкой, — ехидно протянул Ванджунг. Хосок вспомнил голодный взгляд пусанского гуля, когда тот на переговорах смотрел на Тэхёна, и сжал пальцами корпус телефона, пытаясь вдохнуть и выдохнуть. Лёгкие горели, а в голове стоял шум. — Я подумаю, — коротко бросил Удав, прежде чем бросить телефон в стену и злобно зарычать. Он перевернул собственное кресло и ладонями смёл со стола бумаги, что вихрем разлетелись по кабинету. — Сука! — зашипел он, зарываясь пальцами в бордовые волосы и беспокойно дыша. — Сукин сын! Он налил себе стакан воды и попытался успокоиться, но не мог удерживать клокочущую внутри ярость, что заставляла его глаза светиться, а зубы прорываться наружу, искажая человеческий облик. Он опустился на колени, лбом касаясь холодной поверхности, и кулаком проломил деревянную доску, пытаясь удержать агрессию в узде. Как только ему полегчало, он схватил со стола ключи от машины и бездумно направился в особняк. Он остановился и замер, только когда переступил порог дома и учуял родной запах. Он мигом преодолел лестничные пролёты и влетел в спальню, взглядом впиваясь в лежащее на боку тело. Он сел на кровати возле спящего Тэхёна и положил голову на его мирно вздымающуюся грудь. Младший заворчал и попытался избавиться от давящего на рёбра груза. Тэхён распахнул глаза, потирая их и непонимающе глядя на бордовую макушку, расположившуюся на его груди. — Хосок? — прохрипел он, вытаскивая руки из-под одеяла и касаясь кончиками пальцев ярких волос. — Я не хочу так, — прошептал в ответ Чон, поднимая красные глаза. — Прости, что я был резок сегодня. Недоумение и настороженность на лице блондина сменились смущённой улыбкой, и он поднял край одеяла, приглашая старшего к себе. Как только тот избавился от верхней одежды и залез в тёплый кокон, он притянул к себе Тэхёна, касаясь его обнажённых плеч своими холодными пальцами. — Это так давит на меня, — выдохнул он, носом касаясь чужого и прикрывая глаза. — Я знаю, но ты сам выбрал этот путь, — с сожалением в голосе ответил Тэхён. — Мне бы хотелось, чтобы на тебе не было никакой ответственности. Тогда ты бы улыбался чаще. — Ты говорил, что примешь меня любым. Хосок коснулся губами местечка между бровями Тэхёна, целуя небольшую морщинку. — Я устал, честно, — с опаской ответил младший, отстраняясь и заглядывая в тёмные глаза. — Я не могу трястись каждый раз, когда иду к тебе или жду тебя. Устал угадывать, какое настроение у тебя будет в следующую минуту, устал подбирать слова и подавлять свои истинные эмоции, чтобы не разозлить тебя. Иногда у меня проскакивает мысль, что ты держишь меня при себе, потому что тебе лень искать кого-то на одну ночь. Тэхён опустил голову вниз, лбом утыкаясь в оголённую грудь Чона. — Я боюсь, что однажды у тебя хватит безумия прикончить меня. Хосок нахмурился и коснулся пальцами спины блондина. Тот крупно вздрогнул, боясь удара, и Чон прикусил губу, сдерживая рвущийся наружу крик отчаяния. Он сам систематически кусал протянутую руку, сам вечно отталкивал его и делал слишком больно. Он всегда применял к нему насилие, доводил до истерик. И каждый раз, когда ему было жаль, он страдал вместе с Тэхёном. Но потом забывал всё и наслаждался чужими криками, впитывая ненависть в медовых глазах и подпитываясь беспомощностью. Он спустился ниже, пальцами хватаясь за подбородок Тэ и заставляя его поднять голову вверх. Щёки парня были влажными, а глаза блестели. Хосок зажмурился и губами коснулся чужих бледных губ. Он заглушил вырвавшийся всхлип и впился в губы блондина, нежно и медленно целуя его, языком касаясь мягкой тонкой кожицы. Тэхён вцепился пальцами в его бордовые волосы, наслаждаясь тем, как Чон осторожно провёл губами по шее, оставляя влажную дорожку. Хосок поднял голову и улыбнулся, глядя на приоткрытые глаза блондина, светящиеся доверием и неизменным принятием всего, чего бы Чону не захотелось. Хосок снял одно из своих колец и схватил Тэхёна за руку, надевая серебро на тонкий безымянный палец. — Я хочу, чтобы ты перестал бояться меня, Тэхён. Больше всего на свете этого хочу. Потому что ты единственный, кому я безоговорочно доверяю.***
Яркий флуоресцентный свет слепил глаза. Смазанная перед ними картинка никак не могла собраться в единое целое, и всё расплывалось, мерещась причудливыми тенями и силуэтами. На фоне шумом звучал чужой голос, а голова раскалывалась надвое. Во рту был неприятный привкус, горло саднило, а живот нещадно крутило. Мир трясло. Землетрясение в сознании усаженного на простой металлический стул парня измерялось силой трёх баллов по шкале Рихтера — он не понимал, что происходит. Всё изменилось за несколько мгновений. Его окатили холодной водой, и он приоткрыл воспалённые веки, вглядываясь в размытое лицо перед собой. Чимин понемногу стал вспоминать, как в последние дни стал сходить с ума и бил костяшками в металлическую дверь камеры, разбивая их и пачкая всё своей кровью. Вспомнил, как попытался напасть на одного из охранников, но, будучи слабым глупым человеком, только рассмешил его. Он вспомнил, как в один ничем не примечательный вечер ему в вену ввели первую дозу. Сквозь пелену блаженства Чимин слышал, как доктор, вколовший ему укол, сказал, что так он себя больше калечить не будет. С тех пор несколько дней в его организм вводились сильные наркотики, заставляющие его бездумно пялиться в стену или потолок, ловя кайф. Он стал таким худым, что тюремная роба казалась парашютным мешком на высохшем мертвеце. За три недели голодания Чимин пил только воду, его щёки запали, лицо было белее мела, а руки не слушались и мелко дрожали. Его сердце отбивало сбитый ритм, а сам он никак не мог сконцентрироваться, отвлекаясь на собственные сбитые с толку мысли. Он уловил женский плач и голос показался ему смутно знакомым. Он дёрнулся, перевёл расфокусированный взгляд на сидящую в углу женщину и радостно улыбнулся, вглядываясь в заплаканное лицо Юны. — Мама, — прошептал он серым, лишённым былой твёрдости голосом. Её губы шевелились, но Чимин не мог уловить смысл — он глупо улыбался. Его руки развязали и всунули в правую что-то холодное. Он поднял чёрную вещь вверх, пристально разглядывая и вспоминая, что видел такую штуку у своих бывших охранников, но никак не мог вспомнить название. Метал неприятно холодил руку. — Чимин, — донёсся до его ушей тихий шепот. — Чимин, — безжизненно, из последних сил. Пак резко поднял глаза от пистолета и помахал свободной рукой, видя перед собой Чонгука, цепями прикованного к стулу. Теперь картинка немного прояснилась: прямо перед ним стояли два стула, на одном из которых сидела его плачущая мама, с образа которой стерли былой лоск, а на втором — Чонгук, внимательно наблюдая за действиями Пака. Его отросшая чёлка всё время спадала на глаза, и Чон пытался убрать её без помощи рук, чтобы не пропустить ни единого движения Чимина. Всё его тело было изуродовано кровавыми бороздами, а синяки под глазами пролегли темнее ночи. — Ты рад видеть мамочку? — спросил голос над его головой. Хосок стоял позади него, положив свои руки на хрупкие костлявые плечи. — Ма-ма-мочка, — повторил Чимин, еле шевеля опухшим языком. Юна забилась в истерике, не имея сил смотреть на то, во что превратился её сын. Она завопила, когда грузный охранник грубо заставил её встать и упасть на колени. Её грязная юбка не спасла колени от удара, и она тихо опустила голову, всхлипывая и пытаясь успокоиться. Тот же гуль заставил и Чонгука встать на колени. Чон болезненно поморщился, но промолчал, когда его ударили дубинкой по спине. — Мамочка, — заторможено повторил Пак, глядя на стоящих на коленях людей. Перед его глазами были воспоминания последних проведённых на свободе дней, и он замер, вглядываясь в медовые глаза. — Чонгук? — тихо спросил он. — Чонгук, ты должен убежать. — Бусинка, — выдохнул Чон, сжимая кулаки и чувствуя беспомощность. — Солнышко, — вкрадчиво спросил Удав, переманивая внимание рассеянного парня на себя. — Как ты думаешь, кто достоин жить: твоя мамочка или Чонгук? — Я люблю маму, — нахмурившись, ответил Пак, по-детски хмыкая. — Она хорошая, и у неё тёплые руки. Он немного помедлил, подбирая слова. — Но Чонгук тоже хороший, — задумчиво продолжил Чимин. — Подними пистолет, — скомандовал Хосок, напоминая Паку название этой штуки. — И укажи им на того, кого ты любишь больше. Чимин на минуту завис, оглядывая чёрный пистолет в своей небольшой ладони и провёл пальцами по снятому предохранителю, сосредоточено оглядывая оружие. Он коснулся пальцем курка и вспомнил, как сам учился стрелять. — А мне нужно выстрелить? — спросил он, заставляя Чонгука дёрнуться, а Юну — залиться слезами и упереться руками в пол. Не дожидаясь ответа, он наставил пистолет дулом на одного из двоих стоящих на коленях.