I AM (NOT) DOLL

Чонни много смеётся, когда Виён делает ему комплименты, неловко себя чувствует вместе с этим, кокетничает и уделяет всего себя одному лишь моменту, и меняет он жизнь целую на этот миг замечательный, ибо знает, что жизнь — это огромное бренное существование, протягивающееся в самом худшем случае больше пяти десятков лет, чтобы только раз, единый раз, быть счастливым, самую малую долю единицы времени. Ему наливают дорогое вино, а сам он внимательно выслушивает про то, как Виён работает в одной крупной компании, занимает важное место, богат и сирота с давних пор. Чонни привлекает его зрелый возраст, и полагает он, что студентом быть ему на руку, на ребенка смахивающего, — ещё больше, на таких всегда фетиш найдется. И начинается это в авто, когда Виён откидывает спинку сидения, а Чонни, туфлями, которые одолжил у старого приятеля, пачкая случайно руль, на чужие колени садится. И восьмого неба нет, И первых семи тоже, И Божий престол пуст, Он бросил затею, Ну и пусть. Чонни тонет в грязной воде, она ток проводит, его ударяет перманентно, а он ещё ладони подставляет, пока мышцы не сожмет так, что сама Смерть сжалится. И буду я любить только того, кто полюбит меня. Но что у Виёна? Что у него в голове? Хотя это не важно. Что у него в сердце? Возвращаясь в свою маленькую комнатушку, Чонни первым делом вытирает пальцем слой пыли на комоде по привычке, и, не снимая обуви, падает на кровать, стонет от стыда, что Виёну пришлось подвести до самого неблагополучного и отбитого района-гетто столицы, особенно к дурацкой грязной многоэтажке на окраине, где он, только выйдя из машины, испачкал брюки в осенней грязи. Остаётся молитва, что Чонни не на один раз, не «чтобы поразвлечься», а «чтобы поразвлечься некоторое время». Он выбирает «Русалочку», проливает над страницами слёзы, Над страницами слёзы. Над кафелем кровь. Ту, что пойдет, если он потерпит провал. Засыпает, когда до звона будильника буквально полчаса, всю ночь до деталей вспоминая касания, ища в каждом и ложь, и правду, и середину находить не желает, — пусть всё однородным будет. Иногда вскакивает посмотреть в зеркале следы на спине, плечах и бедрах от спонтанных укусов, царапин, любуется, на память почему-то фотографирует. Нас так много. Нас так много. В наших чертовых головах. Он опаздывает на первую пару, бардак устраивает в комнате в попытках поторопиться, с прострацией безуспешно борется, не попадая ключом в замок; в лифте голову откидывает, лишь бы так вечность простоять: в ожидании. Ибо предпочитает он не знать никогда в жизни точно, нравится он или нет, чем жить догадками. Его удел — выдумка, фантазия, предположения; столкнется с реальностью, даже положительно окрашенной, — расколется, на льдинки мелкие, И не хотел он быть ни Принцем, ни Розой. Накидывая капюшон черной худи на голову, выскакивает на улицу, холод которой пронизывает его практически насквозь, руками согреть себя пытается, ненавидит тающий, недавно только выпавший снег. Выглядят хуже дерьма. Оба. У подъезда сигналят, Чонни не реагирует, но вообразить, будто бы это Виён за ним приехал, воображает, да так подробно, как только может, прикатившей эйфорией давится настолько, что на плач срывается беззвучный; когда сигналят второй раз, он свою надежду мажет по стенке, оборачиваясь назад. А она регенерирует. Подобно кислородной маске, дышать нормально помогает тачка Виёна, недалеко припаркована, ожидая, когда же Чонни сорвется со всех ног и залезет внутри, к руками сильным Виёна, губы его ощутит на своих, поцелуй глубокий примет, затем обнимет так крепко, как никого никогда не обнимал. — Ты чего такой хмурый? — на ухо шепчет Виён, милотой поражает и лаской, в сердца суть, не стрелой, а катаной. — И почему такой раздетый? Тебе не холодно? Чонни ладонью теплой поглаживает под кофтой, по коже оголенной, обводит ненароком царапины, вчера которые подарил вместе с частичкой себя, а мальчику приятно, уютно, и кошкой сворачиваются его тревоги в клубок. — Ты не плакал? — Нет, почему ты так решил? — зарывается Чонни под пиджак носом, очерчивая кончиком его сумбурные линии. — У тебя глаза какие-то мутные и красные, дай посмотрю, — Виён по-родительски к лицу Чонни прикасается, но тот уворачивается, мычит жалобно, ниже опускается, чтобы Виён ни за что не увидел Эти никому не нужные Эмоции С клеймом навечно «Это совершенно секретно». — Ладно, ладно, — сдается с улыбкой Виён и вдруг тон понижает, во время паузы наклоняется, произнести чтобы: — Вечером расскажешь. У Чонни мурашки по всему телу пробегают, сердечный ритм сбивается резко, и встречу он предвкушает уже, на еще один поцелуй отвечает, им насыщается, через него всю правду выведывает о том, что по нему с ума сходят. И больше для него ничего теперь нет.

Ты, милое моё создание, В кого ты превратился? Я растил тебя солнцем и землёй, Я дал тебе дар, ты погубил его, Проклятое моё создание. Зачем тебя я сотворил?