Дьявол в деталях

suspense — неопределённость, беспокойство, тревога ожидания.

      Меня будто бы снова воронкой засосало в ад.       Первые дни я попросту не покидала постель, разыгрывая Спящую Красавицу одним актом в надежде всю жизнь прожить в мире грез.       Осознание реальности убивало. Ужасно быть мертвым, ужасно быть живым, но еще ужаснее, когда ты жив, но считаешься мертвым. Без вести пропавшей быть намного лучше -может, тебе отбило память, и ты шатаешься по белому свету в надежде что-то вспомнить?       В недолгие часы бодрствования я просто пыталась представить дальнейший план действий с крепко связанными руками. Подать на новый паспорт легально практически невозможно — они потребуют документы, пороются в архивах и по итогу бросят в тюрьму. Поддельные документы — хороши, но скрупулезные девушки в банке откажут в открытии кредитки, определят фальшивку и снова один итог — оказаться за решеткой.       Каждый раз я говорила себе, что смирюсь и с этим, что найду решения и ответы, что жизнь никогда не бывает легкой. Но позиция, построенная на мотивирующих цитатах, заставляла плеваться от самой себя. Ложь. Я бы так не сказала.       Рано или поздно занавес поднимается, и актеры вынуждены выйти на поклон.       Спящая Красавица очнулась не от поцелуя настоящей любви, а от оглушающей, точно удар по голове в темном переулке, реальности, где принц оказывался тем еще ушлепком, а королевство в панике.       Не стану оправдываться и показывать себя сильнее или в выгодном ключе. Я хотела свести счеты с жизнью, а для этого нужна сила воли. Уверенности в том, что в процессе не стану пытаться сорвать веревку с шеи или барахтаться в пруду, пытаясь освободить карманы от пригоршни камней. Мне не хватало внутреннего стержня, чтобы позволить воде в ванной залиться в ноздри и, как дешевую губку для мытья посуды, наполнить легкие.       В Робишо все были очень любезные, отзывчивые и дружелюбные до тошноты. Я к такому не привыкла. Не то чтобы мы с соседкой по комнате вырывали друг дружке волосы за вешалку в шкафу или плевали в стакан содовой, но крепкая дружба, как по мне, это всего лишь красивая сказочка наряду с первой вечной любовью.       То, что ведьмочки считали друг друга сестрами, - заслуга Корделии. Никакого гнетущего авторитета старших, превышенной субординации. Все равны, значимы вне зависимости от их способностей. Каждый важен. А я привыкла к конкуренции, миру волков, где следует идти по головам, если хочешь получить стипендию, выделиться, публиковаться.       Что было хорошего в «Робишо» — кормили здесь не отвратительными наваристыми мясными бульонами. Ко всему я могла прийти в столовую и забрать, к примеру, зеленое яблоко из плетеной вазы (моя мама любит такие штуки) и сгрызть в своей комнате; но вот проблема — я ненавижу яблоки. Мякоть оседает на зубах, они быстро окисляются, во рту превращаются в кашу и напоминают рвоту. Любая пережеванная пища — не самое красивое зрелище, но яблоки для меня на вкус как сгустки случайно проглоченного гноя.       Жизнь в академии чем-то напоминала жизнь в монастыре. Я читала об этом в «Marie Claire» пару лет назад. Мы должны были чему-то бесконечно учиться, посвящать время повторению, разгружать свежие продукты и уже готовые блюда, нуждающиеся в разогреве. Одним словом — рутина.       Я снова училась жить во времени. Сегодня  пятница, а оживили меня около недели назад в четверг, или, возможно, в среду. Сейчас половина четвертого и через несколько часов стемнеет, и я увижу, как небо постепенно поблекнет и яркие цвета сменятся сумраком.       В полночь снова придут кошмары.       Бессонными ночами было достаточно времени, чтобы ознакомиться с процессами по обвинению в колдовстве в Салеме и в герцогстве Савойя. Анне Гёльди и вовсе посвятили одну полку, хранившую все материалы по ее делу, а также несколько романов прошлого века вроде «Анна Гёльди. Последняя ведьма».       Фолианты и архивы наводили тоску, подтверждая теорию о том, что слухи появляются, когда что кому-то становится скучно. Чем меньше город, тем труднее удержать секреты и рот на замке.       Женщин всегда находят и находили, в чем обвинить, и неважно, есть ли для этого основания или просто кому-то не понравилось, что ты до сих пор не умерла от пневмонии или во время родов. Взять Анну Гёльди. В ее деле слово «якобы» встречается чуть ли не через строчку, а о ее жизни практически ничего не известно, но парочка писак решили развить эту тему, взыграть на чувстве справедливости и интересе бывалого читателя к чужой грязи, и приписать любовную линию и обвинения как способ избавления от нежелательных порочных связей.       Ее реабилитировали спустя двести двадцать шесть лет — парламент Швейцарии признал ее приговор судебной ошибкой и предложил издать книгу как моральную реабилитацию, но разве это теперь имело значение?       На занятия буквально гнали (обязали ходить), а филонить я не могла. Как и послать кого-нибудь в задницу.       Остальные же моего мнения не разделяли. Девушки страсть как хотели учиться чему-то новому, отчего я ощущала себя старшеклассницей, которую по ошибке отправили в первый класс. Только в начале обучения у тебя горят глаза, и рот не закрывается от бесконечных «почему?», правда, с годами любовь к вопросам не уходит — меняются слова.       Почему небо голубое, а трава зеленая? Почему земля круглая? Почему на солнце больно смотреть? Почему вы не объясняете подробнее? Почему вы игнорируете учеников? Почему вы нас ненавидите?       Почему?       Почему ты вернул меня к жизни?       Экстравагантная — других слов не подберешь — женщина Миртл Сноу любила говорить, что в этих стенах живет магия. А еще она мне не доверяла и недолюбливала, может из соображений безопасности, я впервые услышала именно ее мысли, точно мы пытались вести душевную беседу.       Мне нравилось слушать о прошлом академии — об этом нигде не прочесть, а продолжай я написание статьи, то этому материалу не было бы цены. Сколько лет люди жили в обмане насчет этого помпезного здания, стекались под проклятые стены во время гражданской войны, когда академию превратили в военный госпиталь. В минуты поглощения новой информации псевдообразовательного характера с тысячей пометок на линованных листах я забывала, что жизнь не сломана, и воображала себя Ланой Уинтерс, томящейся под крышей Брайрклифф.       Девушка с длинными русыми волосами, кажется, Зои говорит, что раньше было хуже. Раньше — не пару десятилетий назад, а года два назад, когда студенток можно было пересчитать по пальцам одной руки, и она входила в эту пятерку, превратившуюся в двойку.       Получение теории, которая в жизни мне мало пригодится, конечно, угнетало (я утешала себя тем, что перечень университетских предметов тоже не играет ключевой роли), но практическая часть, напоминающая лабораторные работы по химии — а уж с них меня сдувало ветром, проходила как оглашение приговора. Не скрою, я с немым восхищением наблюдала как девушки силой мысли (или как оно работает?) перекрашивали противящиеся переменам розы, но сама бы не стала заниматься подобной чушью.       В моем понимании «прорицание» — сцена из «Гарри Поттера». Гадание по чаинкам, кофейной гуще и задумчивое вглядывание в хрустальный шар.       Перчатки из выделанной кожи крокодила Миртл Сноу приковывали взгляд куда больше происходящего фарса. Она энергично встряхнула небольшой стаканчик, похожий на термо кружку или походный стакан из нержавейки, и высыпала содержимое на стол. Галька больше напоминала камешки для аквариума с рыбками.       Я была до последнего уверена, что сейчас кто-нибудь из девушек покажет чудеса магии в действии, но Миртл кивнула мне и перевела взгляд на разноцветные камешки. Что ж, в эту игру можно играть вдвоем или всем шабашем.       — Определи по гальке, где находится собственность Мими ДеЛонгпре.       — А покажите, как пишется? — я нервно хмыкнула под выжидающими взглядами девушек.       Что нужно делать? Силой мысли воздействовать на гальку, чтобы получить ответы? Окей, я смотрела все эти сверхъестественные шоу пиздаболов. Они только и делают, что размахивают руками, бормоча тарабарщину под нос, и закатывают глаза.       Вытянув руки перед собой, я поводила над галькой пару секунд, разве что глаза не закатила, а после пожала плечами мол, ну какая из меня провидица!       Как сказала Сара Гуд уже с петлей на шее: «Я не бо́льшая ведьма, чем ты — колдун». Эта фраза мне особенно приглянулась при изучении охоты на ведьм Салема, хоть она совершенно не вписывалась в контекст.       — Это делается не так, — грудным голосом заговорил еще один подарок Майкла, возвращенная из ада ведьма — живая кукла Вуду. — Не размахивай ты…       «…не такая беспросветная идиотка, какой хочешь показаться».       Я покорно склонилась над рассыпанными камешками, выставив ладони, точно перед обогревателем — от гальки местами исходило тепло как в игре «горячо/холодно», — где-то ощущался жар, а где-то напротив.       Это произошло как с картами Таро, когда я выдавала сенсационные толкования, начитавшись самоучителей, но в этом случае ответ пришел будто сам собой, под руководством лишь логики и интуиции.«Шкатулка на книжном стеллаже, третья полка у «Молота Ведьм» на языке оригинала одного из первых изданий».       Куини — вот как зовут ведьму-куклу вуду, — засеменила к указанному месту. Всякий раз при виде нее меня посещают мысли об одышке, что, конечно, плохо и неправильно, но я ничего не могу с собой поделать. Она возвращается без шкатулки в руках. Теперь я точно вправе процитировать Сару Гуд!       Прежде чем я успеваю раскрыть рот, на стол подле галек опускается побрякушка в виде цветка, усыпанная фианитами. Думаю, ее одной достаточно, чтобы пойти на дно камнем.       — Антикварная брошь, подаренная в ночь Священного принятия, — голос Корделии за спиной заставил вздрогнуть. — Это же было и на моем прохождении «Семи чудес».       — Я подразумевала шкатулку, а не то, что внутри нее. Давайте еще раз.       — Определи, где спрятана вещь, позабытая Мэдисон Монтгомери, что сейчас не может присутствовать с нами.       Я понятия не имела кто такая Мэдисон Монтгомери — ее имя произнесли с особым раздражением и нескрываемой иронией. Когда я подняла руки над галькой, ощущения были такими же, как и в прошлый раз: галька сама указывает путь, как полярная звезда. Что могла бы оставить Мэдисон? Что-то маленькое и легко теряемое.       Левое крыло, первая прикроватная тумбочка от стены, на полу.       Куини принесла одноразовую черную зажигалку «Bic» со сломанным колесиком. У моего брата такая же желтая, но надпись практически стерлась.       — Я не ведьма, — желание цитировать превратилось в невнятное мяуканье. — Просто повезло. Вы бы не стали прятать что-то большое, а мелочевка разбросана по всему дому. Еще раз.       В третий раз меня просят найти вещь, принадлежавшую одной из бывших Верховных — Энн Ли Лейтон. Южное крыло, ваза, вроде той, с зелеными гнойными яблоками на кофейном столике у стены. Но я произношу:       — Перед входом в оранжерею, южное крыло, — Куини ожидаемо возвратилась ни с чем, — ну вот, череда везения прошла. Мисс Гуд, я же вам говорила, что это интуиция, всплески логики или интуиции.       Корделия мне не поверила. Я бы на ее месте тоже.       Через неделю возвратилась Мэдисон Монтгомери и очередной преподаватель Готорна, отправившийся на поиск ответов. Джон Генри уехал до того, как я закончила разыгрывать сонное королевство, а потому точная цель его визита оставалась для меня неясной.       В ночь возвращения Мэдисон я страдала бессонницей. Тело так и звенело от бодрости, пока морально мне хотелось взвыть. Я решила, что лучшим решением будет принять душ. Я боялась думать о том, какой счет за воду придет по этому адресу — ежедневно я проводила там не меньше двадцати минут. После трех неудачных попыток утопиться в ванне я стала принимать только душ, но стоять во весь рост мне не нравится. Около пяти минут я регулировала воду, сидя на коленях и массируя виски руками, позволяя горячим каплям разбиваться о голову и стекать ручейками вниз.       Белый прохладный фарфор, как и онемевшие конечности, не дает потеряться в размышлениях.       В академии особо не разгуляешься ни днем, ни ночью — обязательно кого-нибудь встретишь, придется разыгрывать приятное удивление и дружелюбие, а притворство утомляет. Но жизнь среди девушек напоминала чем-то недолгую университетскую жизнь. Там тоже было не погулять после отбоя, но слушать скрип чужих кроватей, повторение научного доклада или храп… нет уж, спасибо. До университета у меня не было острой нужды в уединении.       Звенящая тишина пугала и вместе с тем успокаивала. На втором этаже в северном крыле есть два больших кресла, одно из них я развернула ближе к гардине, за которой и нашла свое последнее убежище, скрываясь от любопытных глаз подобно Джейн Эйр. От чтения за день глаза начинали болеть и, несмотря на то, что одна из девушек дала добро на пользование ноутбуком, я оттягивала этот момент на день, два или еще неделю. Соблазн создать несколько новых аккаунтов в социальных сетях и отследить все, что осталось позади, слишком велик.       Перебирая в руке за неимением четок мелкую разноцветную гальку с прорицания, я часами напролет наблюдала, как колышутся раскидистые ветки платана, что рос во дворе, или за тем, как гаснет свет в окнах соседних домов.       Мэдисон ворвалась подобно урагану «Катрина» и ее спутник, выделяющий чуть ли не каждое слово голосом, вел себя ей под стать. Они твердили о какой-то «ебаной чертовщине» и «викторианской дыре», готовые перебудить весь дом, чтобы собрать совет и поделиться впечатлениями об увиденном.       Боже правый, это место никогда не засыпало! Я страдала бессонницей дома и просыпалась лишь бабушка, а в «Робишо» вместе со мной не могли сомкнуть глаз все. Послышался голос Корделии: встревоженный, тихий, но властный. Она явно ждала гостей-странников с не самыми лучшими известиями, как мать, отправившая сыновей на фронт. (Я снова подумала об испуганном прадеде с лезвием у сонной артерии).       Чтобы лучше разобрать разговор пришлось выйти из укрытия и остановиться у лестницы. Старая детская привычка. Когда мы гостили у родственников, владеющих двухэтажными коттеджами, подслушивали разговоры взрослых, замирая у лестниц, свешиваясь с перил, или просовывая ноги между балясинами, размахивая ими в воздухе. Если бы не бесконечные ссоры друг с другом за выбор позиции, мы бы слышали больше сплетен и никогда бы не попадались.       Но у лестницы я одна, и их разговор слышу, точно сижу напротив, а не прислонившись виском к лестничным балясинам.       Не следует учиться прорицанию, чтобы уяснить, из-за кого вся шумиха. Ведьмы были недовольны и не готовы передать корону мужчине, говорили, что тестостерон — это ингибитор, стопорящий путь к эфирному миру. Для меня это все было равнозначно пустому звуку.       Все же прекрасно жить в неведении.       «Он причинял боль своим близким, своей семье»; «Он не просто зло, его бабка покончила с собой и не хочет слышать о нем»; «Этот дом, видели бы вы то, что видели мы! Дом — упрямец и живет сам по себе»;       «Он повзрослел на десять лет, блять, вы понимаете, что с ним не так абсолютно все»;       «Он — антихрист».       Не уверена, на какой конкретно фразе воздух выкачали из легких. Мне тогда показалось, что я сейчас навсегда забуду, как дышать. Пальцы до побелевших костяшек сжали перила, как единственную опору в свихнувшемся мире. Сердце стучало в ушах, глаза лихорадочно искали, за что уцепиться взглядом — освещенный дверной проем — отличная идея!       Не знаю, насколько бесшумно я добралась до комнаты. Не тратя время на переодевания, я нырнула под одеяло, закусив его край, чтобы не завопить. Вот почему я не видела его раньше, и брат знал только Майкла, которому было пять-или-около-того. Он не сохранил в себе детские черты по одной причине — он оставался ребенком внутри, хоть снаружи и походил на моего ровесника. Боже. Боже. Боже. Боже. Боже.       Сказать точно, что именно меня сильно впечатлило, я не могу и сейчас. Возможно, все в совокупности не оставило бы равнодушным любого.       Меня пугало его происхождение, страшила мысль о том, что вероятно случилось бы со мной, останься я в этом проклятом особняке на продажу еще на часок-другой.       Я не большая ведьма, чем ты — колдун.       Несмотря на тепло одеяла, зубы продолжали отбивать дробь, всхлипы подступали к горлу, хоть я и не помнила, чтобы рыдала. Подушка и простынь сухая, лишь краешек пододеяльника влажный, пропитанный слюной; я уверена, что различила на нем следы зубов.       Озноб не прошел, даже когда я с головой накрылась одеялом. Я достала из тумбочки школьную форму Готорна, в которой приехала сюда. От пиджака никакого прока, но я все же надеваю его поверх платья, расправляя лацканы, ткань которых все еще несла на себе специфический запах школы для выдающихся юношей.       Следующий час я пыталась совладать с еще одним ночным монстром — воспоминаниями. Я видела события прошлых лет, точно они случились вчера; видела Майкла на крыльце, того красивого мальчика, неумело целующего, играющего в приставку. Нельзя испытывать сострадание к тем, кто убивает неповинных людей, но я в очередной раз увидела в нем брата, испытала его боль, и практически оправдывала Майкла и каждый его проступок из необъяснимых побуждений.       На третью неделю я поняла, что не выдержу и дня в этих стенах.       Дом в разы хуже, чем на Берро Драйв, он следил за мной, дышал в такт и подслушивал каждое обороненное слово, вторгаясь в мысли. Миртл права — в этих стенах жила магия, и она гнала меня отсюда прочь. Я никогда не чувствовала себя настолько чужой, пятым колесо в телеге, сорняком в розарии императрицы Жозефины.       Сидеть в клетке четырех стен в выгребной яме Готорна тоже не сахар, но разговорам с ведьмами я бы не задумываясь предпочла укрываться кашемировым пледом и завороженно наблюдать за пламенем свечи.       Я старалась не быть резкой во время разговора с Корделией, будто бы интервью все еще продолжалось, и она могла меня выставить вон и стереть память «абракадаброй», но и лебезить не планировала. Дух сестринства, вторая семья, защита и обучение магии — подарок с небес для любой другой девушки, но для меня — проклятие.       Мисс Сноу мне не доверяла, свято убежденная, что если меня отпустить, то я побегу к Майклу, брошусь на шею и выдам их несуществующий план с потрохами, точно он, глупый мальчик, не догадался, что против него плетут паутину интриг, и двое «мастеров» уже записалось в предатели.       Корделия поддалась на уговоры быстро. Может, это часть ее плана - она отпускает меня, я снабжаю Майкла недостоверной информацией, и они работают против него. Я слышала, что мисс Гуд жаждет сбросить его в бездну — рискнуть всем, но отправить дитя Сатаны блуждать там, откуда он родом.       Но у них нет идей, как предотвратить неизбежное.

***

      Мне всегда хотелось, чтобы меня звали иначе — Лана («А» мягкая и успокаивающая, растекающаяся кленовым сиропом), Софи (созвучно sophisticated) или Деирдре («трепетные» звуки наслаиваются один на другой и напоминают об ирландской легенде). Я жила словно с неким проклятием, убежденная, что девушка с подобным именем никогда не добьется успеха: ее работы будут путать с другими или она затеряется среди других крошек «Элизабет».       И однажды Джейк придумал мне имя со всей детской непосредственностью, когда исписал печатными крупными буквами не один альбомный лист, вычеркивая различные буквы, меняя интонацию и ударение. Так родилась Эли́зе — красивая выдумка, основанная на немецкой форме имени, подстать фамилии. Я представлялась новым именем в Новом Орлеане и Лос-Анджелесе, занимаясь высшей формой самообмана, думая, что это придаст мне больше уверенности. Срабатывало.       Но ни одно из перечисленных имен я не решилась применить в официальных документах.       Глиняная табличка у дома горит в памяти куда ярче детских прихотей, а потому в строчке «имя» я печатными буквами вывожу «Катрина». Со мной должно остаться что-то в память о Новом Орлеане. Над вторым именем приходится изрядно попотеть, пока взгляд не падает на книжку по мифологии. Богиня помрачения ума, обмана и глупости. Строчка «фамилия» — самая сложная. Я никогда не думала, что буду менять ее. Рейзерн — фамилия запоминающаяся, эффектная и с чем-то немецким в дань памяти о прадеде, который не решился перерезать бритвой горло.       Перерезать.       Чувствую себя умственно отсталой все время, пока не прихожу к единственному объяснению нашей фамилии. Ну, конечно — razor — бритва. Вмиг я ощущаю себя человеком, совершившим нечто великое, хочется позвонить маме или папе, а лучше и правильнее бабушке и поделиться открытием. Но меня больше нет для них. Уголки губ медленно ползут вниз и, вдавливая стержень шариковой ручки в бумагу, я вывожу кривыми буквами новую фамилию, практически неотличимую от прежней, забирая еще один призрак с собой.       Я ушла от Корделии прежде, чем пришли новые документы, и выживала за счет тех средств, что удалось вывести с прошлого банковского счета. Чистое везение — карточка действовала еще месяц, а после невыведенные деньги заблокировали бы, пока не был бы оформлен перевыпуск. Выжить (не жить) на восемьсот долларов практически невозможно, аренда любого сраного трейлера обойдется дороже. Я жила в капсульном хостеле, где ни разу не потребовали документы удостоверяющие личность, и расплачивалась наличными.       Кое в чем ошибались все. Академия, может, и не сделала меня Верховной или супер-ведьмочкой-Сабриной, но прибавила уверенности и каких-никаких знаний. Стоя на перепутье, я сделала выбор в пользу псевдоволшебства и карьеры в сфере помощи людям, терапии или иными словами — зарабатывать деньги на том, что всегда интересует женщин — их дальнейшем будущем. Разносить блюда в кафе и бояться, что однажды меня накроют — занятно, устроиться в дрочильню и дрочить мужикам, исключив проникновение, — вполне неплохо, но бьет по самолюбию.       Дело в том, что когда-то мне хотелось быть значимой.       Первых клиентов я нашла в интернете. Это было просто. Женщины, которые нуждаются в ответах, сидят на форумах или на сайтах с онлайн-гаданиями на таро и после активно обсуждают результат, отказываясь верить, что вариантов расклада всего десять или двадцать (я насчитала пятнадцать). Ко всему многие до ужаса ленивы и предпочитают регистрации авторизацию через социальные сети, что упрощало задачу.       Я начинала писать им с разных страниц, училась входить в доверие, а после, якобы через сарафанное радио, говорила о хорошей ясновидящей, прорицательнице. Первый клиент — самое страшное, хоть я и узнавала об их проблемах еще до того, как они приходили в назначенное место — кафе, где играла восточная музыка. Женщины завороженно смотрели, как я бросаю три игральные кости (под видом особенных, предназначенных исключительно для прорицания), и с любопытством поглядывали на тасование карточной колоды.       Прорицанием особо на жизнь не заработаешь, но это лучше, чем ничего.       Тем более я не шарлатанка. Так я говорю себе всякий раз перед встречей, подбрасывая кости или прося «квирента» потянуть карту на себя.       Уехать было не так просто, как казалось на первый взгляд, и дело не в документах и службе безопасности. Я будто вырезала ножом без анестезии часть себя — доброкачественное ли новообразование или пласт кожи. Неутихающая боль горькими слезами выливалась наружу, жгла изнутри, оставляла рубцы на легких, как после запущенной пневмонии.       Я рассматривала северные штаты: Мичиган, Висконсин, Массачусетс, Аляска, - место, где никто меня не найдет. Маленькие деревни тоже ничего: их можно и нужно проскочить. Дорога в Луизиану закрыта на вечный ремонт, как и в Калифорнию, и в Техас. Сколько еще штатов станет для меня недоступно через пару лет?       Я отсиживалась в прекрасном местечке под названием Лафайетт практически на границе Техаса и Луизианы (два часа езды на автомобиле), которое не совсем подходило под описание деревни, хотя бы по той причине, что там был аэропорт — немаловажный фактор при выборе место обитания. Я пару дней прожила в Кроули (полчаса до Лафайетт) и могу сказать, что это дыра дырой: две крупные улицы, областной суд, неподалеку похоронное бюро, а через дорогу туристический центр. Обхохочешься.       В аэропорту мне всегда нравилось. Табло ближайших рейсов, приятное волнение, слезы радости встречающих, гул чемоданных колес, заученная до автоматизма фраза «Приятного полета». Региональный аэропорт Лафайетт тоже ничего, хоть и не сравнится со знакомым международным Нового Орлеана имени Луи Армстронга. В родном городе у нас тоже имелся крошечный аэропорт, правда, я там не была ни разу. Дедушка считал его амбаром, однако картинки в поисковиках говорили обратное. Внутри все слишком обычно, лишено изыска или фантазии. Хоть багаж сдавай, хоть кровь из вены — белые стены, крапчатые плитки на потолке.       Публика ближе к полудню, когда я решилась прибыть в аэропорт, собиралась непримечательная, что позволяло легко затеряться в толпе. «Командировочных» с небольшими кожаными портфелями и кейсами для ноутбука уже нет: они улетели ранними рейсами, хотя мне с трудом верится, что в Лафайетт обитают бизнесмены. Остаются те, кто разъезжается по домам после встречи с родственниками, на похороны, на дни рождения, свадьбы, или затерявшиеся путешественники, выбравшие не самый лучший маршрут.       Выбор точки назначения, честно говоря, не велик — Даллас, Хьюстон, Орландо, Атланта. Исключим то, что находится в Техасе и остается вспоминать географию пятого класса, гадая, что из двух крайних вариантов дальше от дома. Ни мотель, ни гостиницу я не бронировала, хотя бы по той причине, что сомневалась, уеду ли сегодня. Сумка, собранная еще в Кроули, неприятно оттягивала плечо и била по бедру.       Одежды у меня не было. Форма Готорна, одно платье (отданное навсегда одной из девушек, когда Миртл театрально отозвалась, что чувствует запах немытого мальчишки), две аляповатые блузки и одна юбка, доходившая до середины голени. На последние вещи пришлось изрядно потратиться, чтобы соответствовать общепринятому образу: никто не захочет слушать о судьбе и изменах от девушки, напоминающей учительницу испанского языка. Я меняла блузки, если сеансы повторялись, ярко красилась и носила дешевую бижутерию — на каждом пальце по несколько колец. Засыпать с сырыми волосами, закрученными в жгут или в неопрятный пучок, и вовсе вошло в привычку. Каждый день поганое воронье гнездо на голове. Но сегодня я не поленилась вычесать колтуны, воспринимая это как знак к отъезду.       Атланта почти в пятиста милях, Орландо в шестиста восьмидесяти пяти, но во Флориде я уже умирала, а в Джорджии… ничего кроме персиков нет.       Под итог я решила выбрать самый поздний рейс. Можно подумать, что тыкаться в темноте по окраинам в поиске недорогого хостела — прекрасная идея.       Ночью мне еще не приходилось летать. Электронное табло вылета с указанием авиакомпаний, — можно ли умереть еще раз, если воспользоваться лоу-костом? Зрение у меня в последнее время ни к черту и приходилось щуриться. Здесь какая-то идиотская система: вверху указаны самые ранние рейсы, давно совершившие посадку в Техасе, а последний рейс — он же первый завтра. Начиная с рейса в четырнадцать десять, напротив времени отправления бежит красная строчка «Задержан Задержан Задержан».       Что за чертовщина.       Люди не обращали на это дерьмо внимания. Может, в Лафайетт и принято задерживать и отменять рейсы каждый день, но пусть я стану исключением! Пробираясь сквозь сонную шатающуюся толпу, не нашедшую свободного кресла до объявления регистрации, краем глаза я уловила движение — черная фигура, не вписывающаяся в общий антураж любителей свободных клетчатых рубашек и однотонных футболок.       Майкл. Похожий на видение больного разума; всегда не вписывающийся в компании реднеков и толпищи невыразительных, узко мыслящих людей. Глядя на него складывается ощущение, что он взрослеет каждый день, торопится приблизить старость. Те разговоры Мэдисон и преподавателя Готорна я просто заблокировала в памяти, не хочу думать, что Майклу на восемь или десять лет меньше, чем мне, а все остальное оболочка.       Я сняла сумку с плеча, опасаясь случайно задеть кого-нибудь, и прибавила шаг. Вблизи Майкл выглядит куда хуже — помятым, болезненным. Миртл была права — я действительно бросилась ему на шею, хоть это и не совсем разумно, и никто не оценит. Черная рубашка пропитана запахом улиц и пота.       — Ты все еще жива, — в голосе слышалась надломленность. — Удивительно.       Знал ли он о моих попытках суицида? Сомневаюсь.       Взгляд Майкла схож со взглядом загнанного в угол зверя.       — Корделия и ее шавки, — надломленность сменилась сталью и ненавистью, — лишили меня всего.       — Что ты здесь делаешь? — больше одной тысячи миль, почти тридцать часов между школой Готорна и Луизианой. По внешнему виду Майкл проделал этот путь пешком без посторонней помощи. — Тебя так легко отпустили из школы?       — Считай, ищу ответы, что мне делать дальше.       Хороший вопрос. Я бы тоже не прочь узнать, что делать со своей жизнью, когда все пути закрыты, а уж тем более к особой публичности. Люди не примут меня как второго Иисуса, а вот сжечь — запросто. Подружку Корделии — Мисти (Майкл и ее вернул из личного ада) облили бензином и сожгли, кажется, в пригороде. (После этой истории мне снились кошмары две ночи).       — У меня ни малейшего представления о том, что делать дальше, Элизе. С чего начинать и к чему прийти.       Я выдохнула, плечо вновь заныло от непривычной тяжести сумки, но мне совсем не хотелось говорить ему об этом. Я вообще понятия не имела, каких слов он ждал от меня.       — А я совсем позабыл об этом! Мне никто, блять, не дал ни одного ебаного совета по уничтожению…       Несколько человек синхронно обернулись, охранник поправил рацию на поясе, готовый вызвать подкрепление, как только подтвердится его предположение о попытке устроить террористический акт. Слово «уничтожение» и не озвученное вслух «человечества» нихрена не способствовали благоприятному восприятию высказывания Майкла.       Бога я старалась не упоминать, как и излюбленные выражения вроде «ради всего святого». Господа нет в жизни Майкла, а я вмешиваться в их отношения не стану.       — Какой ты громкий, — его пришлось волочить за локоть на улицу, где южное солнце строило планы по расплавлению асфальта. В тени фасада не лучше — навозными жуками кишат охранники, да топчется парочка водителей такси, развесивших уши в ожидании, кого бы еще отвезти по накрученному счетчику. — Еще ногой топни.       Теперь он больше походил на мальчика, повзрослевшего за ночь внешне, но не психологически. Чересчур импульсивный.       — Твоя Корделия уничтожила всех, кто был мне дорог, — (Так верни в чем вопрос), — она сожгла мисс Мид! Она разрушила все, и у меня никого не осталось.       В этом было что-то надрывное и до щемящей боли в груди знакомое.       Хотелось разрыдаться самой и напомнить, что моя жизнь вовсе не имеет значения, что я не больше чем тень на стене, которая тщетно пытается обрести оболочку.       Я вспомнила, как до побега в Кроули встретила отца с семьей в торговом центре, где искала блузку номер два. Сводная сестра стала совсем большой и задержала их воскресную прогулку тем, что полезла на небольшую горку. Папа не выглядел надломленным смертью, мачеха смеялась и делала фотографии для семейного альбома. Сестра стала мной, проживала жизнь, что когда-то принадлежала мне со всеми вытекающими: счастливой семьей, любящим отцом, долгоиграющими амбициозными планами; эдакая дочь священника — красота, деньги, ум.       Когда они скрылись на эскалаторе, я схватила первую попавшуюся вешалку и скрылась в примерочной, где прорыдала около часа, крича и заткнув рот дешевой синтетикой.       — А ты, — Майкл не унимался, — предала меня, ведьма.       Последнее слово он буквально выплюнул оскорблением в лицо.       — Я не большая ведьма, чем ты — колдун, — теперь слова звучат органично, как и должно было быть. — И я не предавала тебя, назови хоть одно подтверждение.       Майкл молча поправил рукой шарф на шее, будто бы палящее солнце его не касалось и не играло в отросших волосах.       Я не могла ему помочь ни словом, ни делом, а потому вовремя прикусила язык, чтобы не бросить что-то хлесткое вроде: «Убей себя» или «Ты виноват во всем происходящем дерьме вокруг тебя» или «Учителя, которыми ты так дорожишь, хотели сделать из тебя марионетку, чтобы истребить ведьм, но можешь, конечно, продолжать их жалеть».       И пока я смотрела на автомобили, что пытались развернуться на крошечной разлинованной территории, сражаясь за парковочное место и сигналя друг другу, Майкл протянул руку, словно для запоздалого рукопожатия и произнес:       — Идем со мной.