He wore black and I wore white
He would always win the fight
Он носил черное, а я — белое,
И он всегда выигрывал битву.
Sher— My Baby Shot Me Down
Ночью я не могла уснуть. Все время поглядывала на дверь, боясь, что ко мне кто-нибудь постучится. Свечи не тушила - пусть оно все сгорит к черту. Я навалила все, что казалось надежным к двери, построив подобие баррикады, и после того, как трижды выглянула в коридор, чтобы удостовериться в затушенных свечах в парадной, легла в кровать.
Рядом устроила вилку и нож, словно соблюдая правила этикета.
Все еще страшно.
Я подумала, что меня поимели. Ничего нового, но все же обидно проигрывать, пусть даже и без объявления войны. Мне не нравилось, что ситуация вышла из-под но контроля, пусть и мнимого. Обманывать себя —
нехорошо.
Только под утро мне удалось уснуть. Мне приснилась мама и тот дом в Калифорнии, в котором она жила, а еще ее коллекция лаков для ногтей. С десяток оттенков красного, желтые, розовые, песочные, золотистые и перламутровые. Я крутила в руках пузырек за пузырьком пока мама расхаживала по комнате, жалуясь на то, что у нее сохнет кожа рук. Мне пришло в голову порекомендовать ей крем с ароматом ванили, который уже выручал ранее. Мама сказала, что знает об этом, но о чем именно не уточнила. Я испугалась, что она узнала о дрочке мужикам в салоне и на автомобильных парковках.
В страхе я распахнула глаза, удостоверяясь, что все еще нахожусь на станции и никто не вломился в мою комнату. Баррикады так и остались нетронутыми. Я списала приснившееся на паранойю. Все хотели выжить и унести ноги до того, как в дверь постучат каннибалы, а мне ничего не хотелось. Я настолько устала, что продолжать жизнь мне надоело.
За завтраком Галлант говорил о том, как всю ночь не смог сомкнуть глаз из-за волнения перед интервью, что было не в его стиле. Коко продолжала бросаться шпильками в стилиста и его несравненную бабулю, убежденная, что ей найдется место в Святилище, а старухе — нет. Единственный талант Вандербилт — унижение и высмеивание людей. Шутка про зал для бинго мне пришлась по вкусу.
— Ты в самом деле не пойдешь на интервью? — поинтересовался Тимоти, проявляя не то заботу, не то холодный расчет, направленный на устранение конкурентов. — Низко оцениваешь свои шансы?
— Ну что ты, — я делано бережно коснулась его запястья, словно говорила с душевнобольным. — Я выше этого.
Вроде как.
— Не боишься остаться здесь? — его голос прозвучал обеспокоено, будто бы мы были лучшими друзьями. Не исключено, что он счел меня любительницей адреналина, которая только притворяется, что ей все нипочем, но в последний момент бежит вымаливать свою жалкую жизнь.
Я отрицательно покачала головой.
Кэмпбелл был первым и последним человеком, который побеспокоился о моем выживании.
Приятно. Обо мне никто не беспокоился последние лет пять или десять, оттого позабытое чувство заставило меня ненадолго изменить мнение насчет парня. Он не виноват в том, что я озлобленная сука. Добрее Венебл, но ненамного. Мысль об этом меня пугала.
По правде говоря, мне стало интересно, что будет говорить Галлант, но подслушивать средь бела дня невозможно, поэтому я бездумно околачивалась поблизости, будто бы любуясь огнем из преисподней или местами, где раньше висели портреты. Венебл, наверное, заставила снять все неугодное взгляду.
Серые полировали пол. Пару раз я замечала в пролетах эту девчонку, Эмили. Она весьма умная, но слишком самоуверенная. Думаю, мы бы подружились, если бы учились в одном университете.
Когда за дверью послышались шаги, я отошла в сторону, прячась ближе к лестнице. Насколько я помню, если стоять лицом к двери, то особо ничего не разглядишь . Я в «слепой» зоне, но все равно ощутила, как вспыхнули щеки, будто бы меня застукали. Ничего не произошло.
На лестнице второго этажа показалась Коко, пощипывающая себя за щеки для достижения румянца. Выглядела она, конечно, безупречно, переодевшись в какое-то платье с глубоким вырезом, которое сама и смастерила. Всякое средство сгодится, если поможет достичь цели. В последнем, правда, я сомневалась, как и сама Вандербилт, что нервно одергивала платье вниз и вновь поправляла. Святая проблядь.
Уже у дверей она покачала головой, будто бы отгоняя дурные мысли, а после ее губы дрогнули в ухмылке а испуганное, почти детское лицо исказилось в гримасе самоуверенности и самовлюбленности. К сожалению, Коко меня заметила.
— Он что, — говорить во весь голос у дверей — верх идиотизма, — еще не закончил?
Я отрицательно покачала головой. Вандербилт могла обратиться к любой Серой, которая занималась полировкой пола.
— Манерный подонок, — выплюнула она и быстрым шагом направилась к лестнице.
На втором этаже показалась Мэллори с плетеной корзиной для белья. Раз в месяц наше постельное белье кипятили в каком-то растворе, отчего в первые дни простыни напоминали наждачную бумагу. Коко потребовала, чтобы ее вещи кипятили дважды в месяц, а еще лучше каждую неделю. Прихоть, на удивление, выполнили.
Заметив верную прислугу, она завопила: «Мэ-э-э-эллори!» и побежала по ступенькам.
«Мне нужно другое платье! Переодень меня!»
«Но… я еще не убрала то, что мне сказали»
«Живо!»
Я откровенно злорадствовала, наблюдая за серой мышью, которая покорно потащилась, понурив плечи, за лиловой королевой. Иной раз меня охватывала зависть из-за отсутствия права распоряжаться этой блеющей сукой. Я бы заставила ее вытирать мне зад и давить черные точки с носа, наслаждаясь, как искажается отвращением ее лицо. Возможно, прокричала бы, чтобы она держалась от меня подальше и никогда не прикасалась.
Не знаю. Это все равно в теории.
Когда вновь послышались шаги, я поспешила к противоположной стороне: прочь от парадной лестницы к пути, по которому вела в первый раз Венебл. Один из минусов и одновременно плюсов школы Готорна — здесь много мест, где можно спрятаться. Правда, никогда не знаешь, куда приведет очередная лестница. Я все списывала на плохую память и то, что до недавнего времени у меня отсутствовала всякая нужда прятаться или выискивать особые пути. Ненависть к главной не побуждала таиться на третьем этаже или пролезать куда-то.
По старой привычке я часто касалась пальцами края стен, будто бы ища у них защиту. Неподалеку от парадной лестницы есть две выбоины, которые перфекционистка Венебл не потрудилась замаскировать. Мне стала интересна история их возникновения. Появились ли они во время превращения школы в Третью станцию или же кто-то из студентов бросил котел с оборотным зельем в стену?
Волноваться о том, что меня встретят в одном из коридоров было бессмысленно. Свободное перемещение никто не запрещал, а от четырех стен одной клетки сходишь с ума гораздо быстрее, чем от пятиугольной парадной и запаха полироли.
Я встретила трех Серых. Они выглядели самоуверенно и не слишком усердно оттирали воск. Что-то изменилось с появлением Лэнгдона. Возможно, наши «рабочие муравьи», как любила называть их Венебл, почувствовали, что у всех тут равные шансы проебаться на «Кооперации» и остаться здесь. Меня забавляло другое: почему никто не думал о том, что жизнь не изменится, если сменить одни стены на другие? Ближайшие годы мы будем вынуждены прятаться, бояться радиации и ее последствий, а когда кто-то поумнее даст сигнал, вскинет белый флаг, то люди будут слишком запуганы. Эти комнатные цветочки, что привыкли к поливу в определенные часы, не смогут возродить планету. Не то время. Мы — отвратительное поколение псевдозащитников мира, от которого ничего не осталось.
Постойте, почему
«мы»? Я не буду причастна к этому.
Не хочу и не буду.
— Он стремный, — тихий голос в пролете мне хорошо знаком. Тимоти. — Этот Лэнгдон… Я ему не доверяю.
— Как мы вообще можем кому-то верить?
И этот голос мне знаком. Тимоти и его подружка держались особняком, будто бы они лучше остальных, и дело вовсе не в их идеальных и уникальных ДНК. Они пытаются доказать, что живут, что не мертвы и в них сохранилась человечность, которую растеряли прочие.
Я не знаю, что говорить про себя. Мысли о родных, красочные сновидения — мой кошмар, разрывающий душу. Я сплю с ножом и ношу вилку в чулке. Я еще могу испытывать сострадание и жалость, но надолго ли меня хватает?
— Думаешь, Венебл боится его? Ну, Лэнгдона.
— Она недотраханная конченая сука, установившая идиотские правила. Как ей вообще это пришло в голову?! Смертная казнь за занятие любовью!
Когда я не пишу, то редко задумываюсь о словах, которые ненавижу. Меня просто передергивает от них внутри и почти никогда внешне, правда, порой зубы сводит.
«Занятие любовью» — пополнение в мою копилку.
Отвратительно-приторное словосочетание прямиком из школы. Старшеклассницы его редко употребляли, только при желании показаться круче, продемонстрировать, что они выше простого траха, а их отношения непременно приведут к алтарю. На первый секс меня склоняли в пятнадцать этим же словосочетанием. Я, к счастью, отказалась.
Не вижу проявления любви в том, что один половой орган побывал в другом.
Эмили слишком громкая. Они оба слишком громкие для подчиняющихся и чем-то явно взволнованны.
Когда я вышла из своего укрытия, позволив пламени осветить лицо, девчонка тихо ахнула, будто бы увидела привидение. Может, гены у них и уникальные, но с сообразительностью плоховато. Если бы я хотела перемыть кости кому-то, то говорила бы тихо. Доказательство — «дружба» с Энди. Я не могла назвать ее подругой, так как привыкла воспринимать слово «друг».
Друзья — не прислуга, но прислуга — друзья.
— Ей можно доверять, — первым подал голос Кэмпбелл, поглаживая большим пальцем запястье возлюбленной. — Катрина, да?
Мне стало смешно, как и тогда в музыкальной комнате. За восемнадцать месяцев они даже не озаботились тем, чтобы выучить мое имя. Я, правда, не помнила, чтобы называла его кому-то, но все слышали, как Венебл или эта гиена, мисс Мид, меня отчитывали. Не могли не слышать.
Я кивнула. Не хотелось, чтобы голос разносился эхом по коридору, достигая чьих-то ненужных ушей. Я и без этого на карандаше.
— Ты была права, когда говорила, что Стю был не заражен. Это все Венебл. Она — конченая дрянь. Они врали нам раньше и врут сейчас, навязывают несуществующее, делают из нас рабов!
От имени Стю я почувствовала мгновенную слабость в конечностях и привалилась к стене, шаркнув тяжелым подолом. Когда я произносила его в своей голове, то не было так больно, а на вопли Андре просто не реагировала, да и он не поминал всуе почившего любовника. Только в укор, напомнить о каннибализме.
— Вы что-то узнали? — я произнесла это почти шепотом, подумывая предложить переместиться в одну из комнат. Как ни крути, но трое в замкнутом пространстве ассоциируются с подстрекателями к мятежу.
— У Лэнгдона ноутбук в комнате. Мы видели письма на почте «Кооператива».
— Что?
Боже, они такие глупые! Да сохранит Господь меня от их глупости. Последнее время я выдумывала собственные молитвы потому, что так и не выучила настоящих. Сомневаюсь, что набор звуков мне помог бы, но это хотя бы внушало спокойствие.
Однако же не следует портить отношения с теми, кто мне доверял. Я мысленно дала себе оплеуху и крепче сжала край платья, выплеснув этим жестом свой гнев, и произнесла:
— А таблетки? Видели тот флакон, которым он демонстративно тряс тогда?
Великолепно. Я произнесла целую фразу без перехода на оскорбления и личности.
— Мы не видели, — отозвался Тимоти, а после уточнил. — Не искали.
— Когда вы были в его комнате?
Они переглянулись между собой. Вопрос доверия — вещь шаткая, и их страх оправдан. Возможно, Господь благороден, и они смогли сложить два и два и прийти к выводу, что нельзя быть в нескольких местах одновременно. Конечно, если ты не в волшебном мире Гарри Поттера.
— Минут пятнадцать назад. Мы видели, что он вышел из комнаты и зашли следом.
Пятнадцать минут назад. Пятнадцать минут назад я рассматривала трещины на стенах у дверей, где Майкл Лэнгдон разговаривал с Галлантом. Пятнадцать минут назад Тимоти и Эмили видели, как он вышел из комнаты.
Мы видели то, что хотели видеть или то, что нас заставили видеть?
Господи, не дай этому ублюдку свести меня с ума.
После разговора мне по-ребячески захотелось пробраться в его комнату. Я прекрасно осознавала, что это верх глупости, низшая из всех возможных попыток провокаций. Ноутбук — зацепка. Я бы ни за что не поверила, что он оставил бы его на видном месте из-за глупости.
Майкл из прошлого, который учился в этой школе, прятал все принадлежавшие ему вещи. У него это хорошо получалось, и система дала сбой лишь единожды, когда обнаружили меня. К этому случаю подходит и ситуация с теми колдунами и какой-то теткой-опекуншей, но они не были вещами, чего не скажешь обо мне.
Посмотрите на меня внизу и на них — сожженных и похороненных.
Я остановилась в последнем пролете третьего этажа. Неподалеку располагается комната Венебл, а потому с одной только ступени на лестнице, что вела наверх меня сдувало, словно ветром. Пусть наслаждается одиночеством или компанией Мид в своем царстве. Воображение нарисовало картину, в которой они упиваются властью и насмехаются над нашими жалобными физиономиями.
Как и всегда.
Безрассудство. Я прижала ледяные от волнения ладони к горячей шее. Еще не поздно вернуться к себе и проспать, пока не придет Серая.
Как же я этого не хочу! Не хочу, чтобы она спрашивала, что Мы будем делать с волосами — тем, что осталось от них, — какое платье мне хочется надеть к коктейлям, захочу ли украсить шею одним из ожерелий, что предлагались на выбор. Одного такого украшения хватило бы, чтобы броситься в Мексиканский залив и больше не всплыть. Полудрагоценные камни царапали шею, душили и обязывали
соответствовать — быть такой же пустой, переливающейся в свете пламени стекляшкой.
Я снова дернулась и посмотрела на закрытую дверь. Из любой ситуации, если очень постараться, существует возможность выйти победителем. Выигрыш-выигрыш, да?
Мне были нужны эти сраные таблетки. Из не менее сраного принципа.
Господи, зачем мне жить? Я обращалась к Нему и к любому, кто знал ответ на этот вопрос. Что воспрепятствует новому возвращению меня из ада? Собственное достоинство? Мне бы хотелось перевести все таблетки. Подавиться слипшимся комом, что застрянет где-то в глотке, оставить их без шанса уйти с миром во сне.
Я сделала несколько шагов к перилам. Пальцы сомкнулись на гладком дереве.
Идеальный момент — ни Серых, ни надзирателей или Венебл. Я не дура и знаю, в чьих руках заключена власть, застуканной быть не хотелось.
Есть двери, которые должны оставаться закрытыми. Навеки.
Я подняла левую руку и постучала — два коротких стука и один длинный — движения Джона Генри в прошлом. Тишина. Я огляделась по сторонам и дважды ударила ногой, оставив на черном дверном полотне едва различимый пыльный отпечаток подошвы. Вот же дерьмо. Я стерла след подолом платья и нажала на ручку двери.
Планировка казенной комнаты немного отличалась, хотя я списала все на расположение предметов: шкаф справа, кровать у стены слева, дверь в уборную, стол у стены.
Зажженных свеч у стен не хватало для освещения помещения, а одна из трех в подсвечнике слева практически догорела. По правилам пожарной безопасности (Венебл тут не при чем) мы должны тушить свечи перед выходом и могли оставлять лишь ту, что еще с уверенностью прогорит часов шесть. Большинство, конечно, забывало об этом, нарочно или нет, однако случаев возгорания не было, поэтому «главные» смотрели сквозь пальцы соблюдение этого правила, и иногда сами грешили тем же.
На идеально заправленной кровати действительно лежал ноутбук (когда-то у меня был такой же), крышка которого была почти прикрыта. Впечатление кроется в деталях, складывающихся в единую картину, будто кусочки пазла, а эта комната так и кричала, что сюда вскоре вернется хозяин и мне следует поспешить.
Очередная пыль в глаза. Он хочет, чтобы мы так думали.
Я бегло осмотрела пустующие углы, удостоверилась, что под кровать не закатится и пуговица, и приступила к осмотру шкафа. Три вешалки с жакетами. Скудно. Полки пустовали, как и ниша для обуви. На краткий визит, наверное, полагается не брать с собой ворох одежды. Я потрясла каждый жакет. Бархат. Ненавижу бархат.
Изысканная строчка, наверное, ручная работа или какой-то бренд — этикетки срезаны или же отпороты. Карманы оказались ожидаемо пусты.
Радиационный костюм я заметила не сразу. Он сливался со стенкой шкафа — такой же черный. Не знала, что его можно было пронести в свою комнату. Касаться его было страшно: первая ассоциация — комната дезинфекции, а вторая — смерть на поверхности от радиации. Я дернула плечики обратно к стенке и в нишу для обуви упал черный прямоугольник. Жаль, что не таблетки. Кожаная обложка напоминала паспорт, но содержимое ее было в разы тоньше. Удостоверение агента «Кооператива» высшего уровня доступа. Сраный показушник.
Стол был пуст. Никаких заметок, книг, досье. Я бы хотела снова увидеть свою папку, чтобы вспомнить, как выглядела до этого. Порой меня охватывало чувство, будто бы прошлое не существовало или жило только в моей голове. Бесконечный апокалипсис, непрекращающаяся ядерная зима.
Я проверила под подушками. Наволочки не помялись за прошедшие ночи. Крышка и экран ноутбука уже погасли, когда я присела на колени перед устройством. Странно, - мест, чтобы спрятать чудо техники, тут достаточно. Натянув рукава платья до кончиков пальцев, я открыла крышку ноутбука и нажала кнопку включения.
Ни Эмили, ни Тимоти не додумались проверить подключение к сети и список предложенных. Может, на каждом углу раздавался Wi-Fi или Лэнгдон привез с собой модем, который работал под землей. Я сомневалась в том, что на такой глубине ловится сигнал.
Экран озарился ярким светом знакомой заставки. Гора и небо, усыпанное сотней звезд, будто бы из сказки. Эль-Капитан, округ Калберсон, Техас. Я выбрала эту заставку случайно — мне понравилось небо, а теперь я смотрела на него с осознанием, что больше никогда не увижу ни звезд, ни Техаса.
Конечно, техника показалась мне знакомой. Это был мой заблокированный ноутбук с неизменным пользователем. Я вытерла потные ладони о платье, надеясь, что на сенсорной панели или клавиатуре не останутся отпечатки пальцем, и ввела пароль, который установила сразу после покупки. Подошел.
Еще бы.
Кэмпбелл с подружкой оставили открытым сообщение о Венебл с упоминанием Галланта. Их жизни и прегрешения меня не интересовали. Только ноутбук и то, что хранилось на нем. Сети не оказалось, как и доступных подключений. Рабочий стол остался моим рабочим столом. Три иконки — две папки и один файл со статьей, которая так и не увидела свет. Папки «Ф1» и «Ф2» хранили фотографии другой жизни. Я не рискнула открыть «Ф1». Думаю, череда фотографий полоснула бы по сердцу сильнее, чем лезвие по сонной артерии.
Ноутбук и файлы реальны или нет? Я видела то, что хотела видеть или то, что было на самом деле?
Я вернулась к электронной почте. В письмах сохранялся официально-деловой тон, речь шла о Шестой станции в Бразилии и о переполнении в Сиракьюс, штат Нью-Йорк. Родную Пятую станцию практически не упоминали. В одном сообщении говорилось, что с собой покончила одна из жительниц, которую перевели в Бекли. Имя не упоминали, но я подумала о той, что зазубривала Библию. Мне оставалось только завидовать тем, чьими жизнями никто не интересовался. Кто жил между строк и таился в безымянном слове «жительница».
Вновь открыв сообщение о Венебл, я включила режим сна и дождалась, когда экран погаснет.
И заметила Это, с трудом подавив желание закричать. Под потолком было Нечто. Оно держалось ладонями за гладкую поверхность потолка, игнорируя законы притяжения и здравый смысл. Черное и скользкое, смутно напоминавшее латекс.
Боже.
«Ты не мог бы снять это с себя?»
«Мертвые не против, я спрашивал».
Как давно эта Тварь была здесь? Почему именно латексный костюм из прошлого?
В горле пересохло, а левая рука предательски онемела. Комната наполнилась жаром, я снова услышала призрачный треск лопастей вентилятора и ждала скрипа половиц. Особняк на Берро Драйв стал единым целым со школой Готорна.
Я медленно опустила крышку ноутбука, оставляя небольшое пространство, как это уже сделали до меня, и выпрямилась, будто бы ничего не произошло. Понял ли Он, что я догадалась и заметила?
Господи, я не буду ни в чем нуждаться.
Не то. Господи, я не буду ни о чем просить, позволь мне выжить, помоги мне.
Я осторожно обогнула кровать и развернулась лицом к комнате, пятясь назад и выставив руки за спиной, чтобы ни на Что не наткнуться. Почему Тимоти и Эмили не видели этого? Я опять усомнилась в реальности происходящего. Может, это просто черная точка или какая-то тень, а воображение дополнило несуществующими деталями?
Нужно убираться отсюда подальше.
Я вновь нажала на холодную ручку и сделала шаг назад, стукнувшись затылком о дверное полотно, не рискнув развернуться спиной к комнате. Три шага и я снова оказалась на свободе, правда, в царстве тирании.
— Добрый день, мисс Рейзор? — вопросительно прозвучало сбоку, вынуждая дернуться. — Куда-то спешите?
Майкл знал, где меня искать. Я слишком громко думала об этом, и никто из обитателей не удивится, если обнаружит меня с перерезанным горлом. Каждому здесь известна моя жажда смерти, а еще парадокс, что я все еще жива и хватаюсь за жалкое существование, удерживая дерьмо причитаний в себе.
Лэнгдон знал, что здесь будут несчастные влюбленные или сам внушил им эту идею? «Консилиум» — подчинение разума, но не стоит обесценивать искушение неизвестным.
Если он здесь, то кто разговаривал с Галлантом? Кто выходил из комнаты? Кто тогда под потолком? Господне Око, что обозревает не всю землю, а только частную собственность?
— Я уже ухожу, — промямлила я, рванув в сторону лестницы. Никаких извинений с моей стороны или попыток остановить с его. Идиллия.
Я ощутила себя школьницей, которая избегает задиру или же понравившегося мальчика-одноклассника — подходило и то, и другое. У меня была дюжина неозвученных вопросов, но я сбежала. Почему? Мне было страшно или стыдно?
Лестница показалась бесконечной, круто уходящей вниз и закрученной, точно локон Коко в период, когда у Галланта нет вдохновения. Я бежала по ступеням, преодолевая по две, хватаясь больной рукой за поручень, что выскальзывал так, будто был добротно смазан маслом. На последней ступени перед заветной площадкой второго этажа нога предательски подкосилась, заставив заскулить от резкой боли, избавиться от которой хотелось вместе с конечностью.
Когда тело работало на износ, выжимая в сложившихся обстоятельствах последние силы, и сдавало позиции, мне хотелось от него избавиться, как будто мои руки и ноги — единственные виновники происходящего.
Переведя дыхание, я отправилась в сторону музыкальной комнаты, но заметила в параллельном пролете Галланта. Они только закончили? Я прибавила шаг, а после перешла на бег, чтобы схватить цирюльника за лиловый вельветовый рукав. Мистер Галлант выглядел испуганно и отчасти подавленно, но вскоре маска страданий на его лице сменилась надменной пустотой.
— Интервью закончилось?
Он согласно кивнул, хмурясь, и отвел руку назад, желая избавиться от моей хватки, словно боясь заразиться тем же бешенством.
— Ты опоздала. Коко уже уместила свою жирную задницу в кресло.
— К-коко? — я тяжело выдохнула и вздрогнула от боли в поврежденной ноге.
На лице Галланта промелькнуло… сострадание?
— Эта истеричка караулила под дверьми, чтобы накинуться с кулаками и жалобами, — не знала, что он так тепло относится к своей музе. — Эй-эй, Катрина, не думай, что можешь заблевать мне одежду. Мы не настолько близки.
Слабая попытка пошутить стала неожиданностью.
Я отпустила его руку и, прихрамывая, поспешила к себе. Парикмахер несколько раз окликнул меня и предложил позвать Серую, но я отрицательно покачала головой, не оборачиваясь.
В родной клетке дышалось легче. Знакомый черт ближе. Я прижала ладонь к горлу, дыша через рот, точно побитая собака. Сколько еще дней будет длиться отбор? Удастся ли мне сбежать, если, к примеру, выкрасть пропуск у Кулака? Или он приволочет меня за волосы и бросит к ногам, заставив покрывать поцелуями перстни и восхищаться его величием?
От злости я завизжала и попыталась сдвинуть кровать к двери. Ножки неприятно заскрипели, но не сместились и на дюйм. Я добавила еще вещей к баррикадам и сорвала штангу со шкафа, подперев ей дверную ручку. Мне не о чем волноваться. Острый край вешалки коснулся кожи.
Я принялась выворачивать крюк, выкручивая мягкую основу вешалки. Если за мной придут, я воткну это в себя и умру от кровотечения.
В дверь постучали, заставив вскрикнуть от испуга.
— Мисс? Все хорошо?
Это Серая. Энди. Я убедила ее, что все в порядке и мне не нужна помощь. Только психологическая, но об этом не стоит. Мне не хотелось, чтобы сейчас кто-то касался меня. Энди всегда жестко шнурует корсет или вычесывает волосы, придерживая грубыми пальцами голову, чтобы я не уворачивалась.
Я хотела закурить. Здесь нет ни табака, ни алкоголя, возможно, Венебл и держит пару-тройку бутылок для себя, прикладываясь к ним в особые вечера. Я несколько раз выдохнула, стерев слюну с уголков рта двумя пальцами — указательным и средним, будто бы держала невидимую сигарету. Механические движения спасают.
Сегодня без коктейлей, сразу ужин. Наши ряды приуменьшились: я не видела Галланта и влюбленных голубков. Это их протест, шаг против системы Венебл? Слабовато, но для Третьей станции пойдет.
Бабуля Галланта в скромном и очень повседневном лиловом халате с перьями демонстративно резала кубик. Когда Дайана спросила ее о внуке, та ответила уклончиво, а после добавила: «Кровь — не водица», и отхлебнула из фужера.
Лицедейства на сегодня предостаточно.
Уподобляясь Коко, я отправила кубик в рот, давясь желеобразной консистенцией. Серый сказал, что коктейлей можно не ждать, но никто не запрещал послушать музыку в комнате или посмотреть на успокаивающее пламя огня — приказ Венебл, что решила не скрашивать ужин своим присутствием.
Раньше положенного времени надзиратель меня не выпустил. Сказал, что лучше, чтобы мы чувствовали единство и провели ужин, как полагается. Какого, блять, единства? Кому полагается? Вопросы, на которые ответа нет, но я не сопротивлялась. Иви — хорошая рассказчица, как и мои родственники, она та еще сказочница. Ее истории расшиты нитями тщеславия, но на полотне жизни отсутствует изнаночная сторона. Единственная заноза в заднице Иви — внучок-пидорас и его пристрастия.
Когда надзиратель отвернулся, я забрала очередную вилку со стола. Дайана покачала головой, показывая, что следует ее вернуть. Я отвернулась, надавив на зубцы, что впились под ноготь, и закусила губу. Эта игра мне никогда не надоест.
Ужин окончен.
Двери в кабинет Венебл вновь были открыты. Я потопталась у музыкальной комнаты и осталась в коридоре, устраиваясь у стены в «глухой» зоне. Мне хотелось, чтобы рутина вернулась вновь, избавив от ненужных приключений. Господи, спаси меня. Забери меня к себе. Левая рука снова предательски онемела, и я пару раз ткнула зубцами в предплечье, будто бы это могло помочь.
«Вы конченая сука! Отпустите! Отпустите!»
Эмили верещала и брыкалась, точно зверь, колотя обнаженными ногами воздух, пока Мудак (тот, что недавно говорил о духе единства) тащил ее в сторону комнаты дезинфекции.
Они что, побежали трахаться, когда им дали белый свет? Люди — идиоты...
Я хотела закрыть уши. Снова. В памяти всплыла та Серая, чью смерть я не предотвратила, а после Стю, который не нарушил ровным счетом ничего. Эмили сегодня доверилась мне, но геройствовать не время или… Чертыхнувшись, я стянула с ноги туфлю и подбежала сзади, ударив Мудака каблуком по затылку. Давно мечтала это сделать, но низкорослый уродец был неуязвим — никогда не держался ко мне спиной.
Мне казалось, что удар будет слабым, но надзиратель пошатнулся и выронил девчонку из рук. Шестеренки в его голове, что запрограммированы на уничтожение и причинение боли, заклинило. Он принялся потирать ушибленное место, пока я кричала Эмили бежать, но она медлила и оглядывала коленки, будто не могла полюбоваться ими в другое время.
В коридоре, что вел к комнате дезинфекции, показалась физиономия Кулака. Вот же дерьмо. Я вновь рванула к лестнице, перепрыгивая через две ступени, будто бы еще пару часов назад не вывихнула ногу и не задыхалась в истерии. Смачно плевать им в лицо — одно, причинять же физический вред считалось непростительным. Я обернулась один раз, чтобы удостовериться, что девчонка отползла хныкать в сторонку, а Мудак почти пришел в себя и больше не любовался фонтанами искр во мраке перед глазами.
Господи, они мне не друзья. Почему я не закрыла глаза и уши? Они нарушили выдуманное правило, но я не делала ничего противозаконного, когда Венебл ударила меня по лицу.
Никто не вступился.
Я побежала в другой пролет, с трудом справляясь с одышкой, и притаилась под винтовой лестницей, удивляясь тому, как легко спрятаться в этой школе, состоявшей из пары пятиугольников и десятка лестниц. Большинство предпочитало знакомый, безопасный путь, но мне нужно было бежать, зная, что это обречено на провал. Может, они все-таки убьют меня? Я стану мученицей, преследовательницей своих убийц, отправлюсь в чистилище или сразу в рай, где сын Сатаны не сможет найти меня.
Пробираясь с осторожностью по обители Венебл, я запоздало вспомнила, что не верю ни в Бога, ни в Дьявола и его выродок меня не убедил ни одним из Семи Чудес. В неосвещенном закутке, привалившись спиной к отрезвляюще холодной стене, я прижала ладони ко рту, чтобы перестать дышать как умирающий туберкулезник. Нужно было захватить вторую туфлю, которую я сбросила перед ударом.
Как ты, Господь, допустил это?
Как ты, Майкл-подобный-Богу-Лэнгдон, допустил это?
Я двигалась в сторону его комнаты будто бы специально. Пусть видит, что Он сделал со мной, что Они сделали со мной. Прятаться бессмысленно. Из всякой комнаты меня выкурят: вышибут дверь и все закончится чередой ударов.
Кулак уже преодолела преграду в виде лестницы, когда я, зажав в руке вилку, точно самое смертоносное оружие, попятилась назад, хоть отступать было и некуда. Или…
— Спрыгну, если подойдете ближе! — не своим голосом завопила я, закинув ногу на наполированные деревянные перила. — Клянусь, спрыгну!
«Идиотка», — процедила Кулак сквозь зубы.
На мгновение показалось, что подол платья перевесит, и я повалюсь в адское пламя еще раньше, чем успею закричать. Все казалось таким нереальным, будто бы я — героиня какого-то глупого фильма, где девушка — круглая дура или же полная решимости круглая дура. Перекинуться через перила — это жест, полный лицедейства, демонстрации и безрассудного неповиновения. Если бы я хотела убить его, Мудака, то воткнула бы в его сонную артерию украденную вилку, а не лупила по набитой опилками голове.
Глупость или нет, но это сработало — Кулак осталась на месте, хмуро поглядывая на меня. Руки вдоль крепкого тела, желваки играют. Она ждала мисс Мид, которой позволено стрелять на поражение. Я бездарно потратила время на попытку шантажа путем разыгрывания сцены самоубийства.
Моя жизнь не стоила и цента.
На лестнице показалась Мид. Ее черная форма на правом боку пропиталась какой-то жидкостью. Не исключено, что кровью, но где же тогда алые капли на натертом полу или ее ладонях? Для раненной она держалась стойко, заставляя усомниться в том, что ее в самом деле ранили в брюшную полость.
Тимоти.
В ее руке не было огнестрельного оружия или розог. Только небольшой шприц, заполненный сливочного цвета жидкостью. Я повторила свое обещание спрыгнуть, размахивая вилкой в дрожащей, как крылья бабочки, руке. Старая сука Мид буравила меня взглядом, но первый шаг не делала. Я подумывала для большей достоверности закинуть вторую ногу на перила, что равнозначно самоубийству и возвращению в ад.
Они смотрели на меня не моргая, пока я переводила взгляд с одного непроницаемого лица на другое, и все они застыли в одной гримасе, будто бы в беззвучной молитве о моем благоразумии. Мне слышалась звенящая тишина и восхваление Всевышнего на небесах.
Последнее время в жизни какой-то переизбыток религии, точно Библию от корки до корки выучила. Времени было предостаточно.
Кулак сделала шаг назад. Я восторжествовала. Гиена Мид опустила глаза на лакированные ботинки. Я возрадовалась.
Говорят, что светлые моменты скоротечны. Радость моя была недолгой. Меня дернули назад, как безвольную марионетку; от испуга вилка полетела вниз, звякнув о металлические стенки очага. Жаль, что не воткнулась в голову Мудака. Я поменялась местами с Эмили и завопила от очередной волны обиды и чувства поражения.
— Сэр, мистер Лэнгдон, сэр, — голос Мид задрожал.
Только не это. — Приношу извинения за недопустимое поведение. Позволите? Это успокоительное, — она несколько раз щелкнула по шприцу, выпуская воздух. — Девушка нездорова.
— Не стоит. Жители Третьей станции — подопечные «Кооператива» и…
— Мисс Мид! — перебила я. Его ли это руки или кого-то из подопечных — неважно. — Мисс Мид, я согласна! Согласна!
Минуту назад мне бы хватило ума переломать пару позвонков, но теперь я была готова броситься ей в ноги и умолять о комнате дезинфекции. В голове промелькнула сцена в Калифорнии, о которой хотелось позабыть: паника, вынуждающая сопротивляться, распространяющая импульсы борьбы в каждую клетку тела. Боже, если так будет проходить каждый день в Святилище или на Третьей станции, пока не кончится отбор, то прекрати агонию.
— Передайте мисс Венебл, — меня никто и слушать не стал. — Я крайне разочарован происходящим на Третьей станции. Ваши люди, конечно, живы, но истощены морально и представляют угрозу для окружающих и самих себя.
— Да, сэр, — пролепетала испуганная до усрачки Мид.
— И передайте, — он растягивал слова, источая смрад ужаса, скрытого под дружелюбной личиной "нам незачем враждовать". — Передайте, что мне не нравится самочинная казнь без веского повода.
— Да, сэр, мистер Лэнгдон.
Кулак и рта не открыла от страха. Какие они жалкие.
И я не лучше.
Когда дверь за спиной закрылась, я задержала дыхание, точно перед прыжком в обрыв. Любое неверное слово, может, привести к поражению. Выигрыш-выигрыш — грязная ложь, чтобы обезопасить рассудок от бесконечных унижений после проигрыша.
Тело изнывало от боли, распространившейся от пульсирующих висков до подрагивающих кончиков пальцев. По утру на ребрах будут отпечатки чужих рук, как раньше. Я покорно опустила глаза, сцепив пальцы в замок, и смотрела только туда, куда могла — перед собой: сияющие кожаные сапоги и край покрывала на кровати.
— Ты не перестаешь удивлять. Я бы сказал, не разочаровываешь.
Он произнес это так весело, без тени гнилой насмешки и желания отомстить за побег. Я напомнила себе, что являюсь плохим стратегом. Нельзя предугадать развитие разговора по одной фразе, если твой собеседник не Коко или Иви.
— Я рада,
Мистер Лэнгдон, что Вы находите происходящее забавным.
Я специально расставила акценты, отметая всякую фамильярность, сдерживаясь, чтобы не сделать кривой книксен. Черт знает что. Нарядили в платья, разыграли сценки из какого-то исторического телесериала, осталось пройти на плаху и случайно наступить на ногу палачу.
— Оскорбляешь последними словами управляющую, нарушаешь правила поведения в обществе, бросаешься обувью, бегаешь с колющими предметами по помещениям, рыскаешь в чужих комнатах и воруешь, в конце концов.
— Мисс Венебл сумасшедшая. Мне нужно как-то обороняться при нападении.
— Я почему-то не видел, чтобы Венебл бегала по лестницам, бросалась обувью или размахивала вилкой.
Воображение нарисовало, как управляющая, удерживая в одной руке вилку, а в другой трость, бежит по лестнице за кем-нибудь или швыряет обувь вместе со своей палкой, отломав предварительно набалдашник. Я нервно дернулась и истошно засмеялась. Смех прозвучал хуже, чем скрип ножом по гладкой стеклянной поверхности или треск рвущейся ткани.
— Вы смешной.
— Я рад, мисс Рейзор.
Решил отплатить той же монетой? Я подняла глаза, почувствовав прилив былой уверенности, а еще что-то похожее на спокойствие и безопасность. Как раньше. В прекрасном неведении после воскрешения. Майкл Лэнгдон наблюдал за мной с плохо скрываемым интересом и раздражением. Он все еще злился?
Левая рука вновь занемела, будто бы я отлеживала ее длительное время. Я потерла предплечье, стиснув зубы. Не больно, но приятного мало.
— Что с рукой?
— Онемела. Потянула мышцы, наверное.
Он кивнул и перехватил за запястье, развернув руку ладонью вверх, закатил рукав платья. Горячие руки, прикосновение которых вызывло позабытое и приятное покалывание. Кажется, он сошел со страниц воспоминаний, затерялся в строчках и принял новый внешний вид. В отличие от меня. От тонких костей, обтянутых болезненного цвета кожей захотелось отвернуться. Я не смотрела на себя в зеркало, не касалась волос, что вылезали пучками, оставаясь на расческе и в сливе в душевой.
— И не скажешь, что была сломана.
— Она и не была, — я махнула правой рукой.
Майкл переключил внимание на правую руку, повторив уже знакомые движения, а после удовлетворенно покачал головой. Сломает еще раз? Я отдернула руку и опустила рукава до костяшек пальцев.
— Начни говорить, — я подумала о кукле, которую тянешь за нитку в спине, и она произносит неизменное «Мама!», или плюшевых игрушках для детей, работающих по такому же принципу, но им следует нажимать на лапы или живот. — Мне начинает казаться, что ты обманывала меня все это время.
У меня был не один десяток вопросов. Самые распространенные и банальные: зачем я здесь? что будет дальше? как ты сделал все это? Что правда, а что выдумка для окружающих? Сколько еще времени предстоит провести в бункерах под землей? Что ты наделал, Майкл?
За что ты так со мной?
— Какие у тебя предположения на этот счет? — голос сквозил издевкой, змеиным ядом, которого бы хватило, чтобы сдохнуть в попытке отсосать его из раны, точно в кино. — Не стой, присядь, — он кивнул в сторону края кровати, — и перестань делать вид, что ты не знаешь меня. У
нас нет причин для вражды.
От последней фразы меня уже мутило, но я послушно присела на край кровати, сдвинув в сторону плед, запуская руку в кашемировую ткань. Хотелось укрыться им и пропасть, замотаться гусеницей, а улететь бабочкой, избавившейся от оков.
Что-то забыла. Майкл обогнул кровать и любезно устроился на стуле, что словно материализовался из воздуха. Я списала все на невнимательность в прошлый раз и забывчивость после… Нечто над потолком.
Тварь в латексном сияющем костюме на потолке. Я резко запрокинула голову, но ничего не обнаружила. Ноутбук тоже пропал с кровати. А существовали ли они вообще? Я задала эти вопросы по очереди.
— Сейчас же ничего нет.
Я согласилась. Молиться о рассудке здесь запрещено, поэтому я понадеялась на удачу и то, что этот ублюдок не разнесет в щепки остатки здравого смысла.
— Не передумала? Все еще отказываешься участвовать в отборе?
«Отбор» тоже плохое слово. Я не товар, не испорченное мясо на рыночном прилавке, не лущеный горох и не индейка на День Благодарения.
— А сам как думаешь? — язвить мне понравилось. Я вошла во вкус после пары реплик. — Ты выразил «желание познакомиться с каждым из нас». Мы с тобой знакомы, хоть мне и кажется, что я о тебе ничего не знаю.
— Взаимно. Я не припоминаю, чтобы ты бросалась на людей с ножом и вилкой. Откуда такая уверенность, что мне захочется говорить с тобой вне отбора? Тратить на тебя время, когда существуют потенциальные кандидаты? Те, кто готов сделать все, чтобы спастись, а не просто разговаривать.
Я разозлилась. Хотелось влепить ему звонкую пощечину, вылить часть негативных эмоций и снова пуститься в бега по Третьей станции. За стеной Венебл, порка и привычная серая рутина, пока здесь относительный покой и безопасность.
Спустя время молчания в дверь постучала эта дрянь Мид с тем же шприцем.
«Мисс Венебл интересуется, все ли в порядке, сэр».
Нихрена Венебл не интересуется. Она ждет не дождется, когда я мучительно сдохну.
Майкл заверил, что все прекрасно, пока я вернулась к началу — опустила глаза, всматриваясь в чистую одежду, поблескивающий хлыст на поясе, что свернулся, будто ядовитая змея. Шприц ему все-таки оставили в качестве обороны, опасаясь, что я проявлю агрессию в адрес уважаемого агента «Кооператива». Пропорция успокоительного из яда знакомых змей, готовая сделать меня мертвецки спокойной.
В прямом смысле.
— Оставить тебе на память или используешь по назначению? Ладно, вижу, что используешь. Поговорим, когда ты перестанешь меня оскорблять и научишься благодарить.
Лэнгдон смотрел на меня сверху вниз, вынуждая съежится, будто раздевал, но не тело — это низко и пошло. Дьявольскому отродью не нужно мое тело, он разделывал по кусочку, как мясную вырезку, мою душу, разбирал на части, выискивал то, что хотел — сострадание, жалость, любовь, привязанность, ненависть, раздражение. Все, что потонуло в море отчаяния.
— Мы ни к чему не пришли, — произнесла я очевидное. — Я могу идти?
— Доброй ночи.
Мне захотелось перечислить количество случаев, когда Венебл или ее шавки врывались в мою обитель по ночам, избивали, оттаскивали в комнату дезинфекции и проводили профилактические беседы, заканчивавшиеся каждый раз одинаково - побоями.
Майкл сделал шаг в сторону, указывая ладонью мне на дверь, мол, проваливай, безнадежная идиотка. Я снова его разозлила? Мне захотелось его грязно послать, растереть эти слова по самодовольной смазливой физиономии.
Я помедлила у двери, прислушиваясь к голосам снаружи, пока он не окликнул на прощание:
— Элизе, — в последний раз меня звали так во сне. Я скучала по этому имени, по жизни, в которой еще было что-то хорошее. — Не подпирай двери. Никто не придет к тебе. И я тоже.
Поговорим в другой раз.
There is no peace here
War is never cheap dear
Love will never meet here
It just gets sold for parts
You cannot fight it
All the world denies it
Open up your eyelids
Let your demons run
Здесь нет спокойствия,
Война никогда не бывает дешевой, дорогая.
Здесь не встретишь любовь,
Её просто распродают по частям.
Ты не можешь бороться с этим,
Весь мир это отрицает.
Подними веки
Выпусти своих демонов.
— Black Rebel Motorcycle Club — Beat the Devil's Tattoo
