Рождественский нортшавин с лирическими отступлениями

В голове бродили приятные досужие мысли. Ли Гринер спускался вниз, тихонько напевая их на мотив «Jingle bells». Настроение было не столько рождественским, сколько ебливым, и интуиция подсказывала, что в бане это настроение горячо поддержат. Толстый иссиня-черный ворс ковра приятно пружинил под подошвами, скрадывая звук шагов - к центральному холлу Ли подошел незамеченным, и очень кстати. Рядом со стойкой администратора – какой сюрприз! – обнаружился тот самый Олег из аэропорта. Стоял вполоборота, обмахиваясь меховой шапкой, и тихо втирал что-то администратору. Ли сдал назад и затаился в тени необхватной колонны. Вот, значит, как? Кот из дома – крысы в пляс. Этого следовало ожидать. - Мистер Армитэдж? Вас хотят видеть. Да-да, верно, с жёлтыми цветами... Одним быстрым движением Ли привел в беспорядок волосы и одежду, ущипнул себя за нос, и преувеличенно трезвой походкой проследовал в холл. Маскироваться под бухашку-потеряшку ему было не впервой - администратор отреагировал мгновенно. - Я могу вам чем-то помочь? - спросил он, откладывая в сторону телефон. Ли остановился, выдержал паузу, и наконец, взглянул на парня – мутно и растерянно. - Всё о`кей, пррриятель. Я просто… Иду в… Как там её? С… Р… Русскую сауну! - Вас там очень ждут, - вежливо улыбнулся администратор. – Только, Вы идёте совсем в другую сторону. Позвольте проводить? - Да! - щедро согласился Ли. - Вы подождете минуту? - Не вопрррос… – Ли выпал в осадок на массивную скамью и, свесив голову, начал внимательнейшим образом изучать узор ковра. Всё это время он украдкой наблюдал за Олегом и с удовольствием отмечал мелкие признаки беспокойства в его поведении. Русскому было крайне неуютно, но он держал себя в руках. Желтые тюльпаны, надо думать, придавали ему смелости. Вот смеху то. Букетик топорщился из побелевшего кулака, как самое грозное оружие на свете, и Ли едва дотерпел до одиночества, чтобы посмеяться в кулак. Второй рукой он в это время ловко рылся во владениях администратора. Подменив нужную ключ-карточку своей, Ли начал неторопливо подниматься по лестнице, и вскоре столкнулся нос к носу с администратором – целеустремленный профессионал по-прежнему горел желанием помочь накидавшемуся гостю. Ли сощурился, вчитываясь в имя на бейдже. «Igor». - Вы что-то забыли в номере? – вежливо поинтересовался Игорь. – Я могу оказа… - Нет-нет, приятель, я просто передумал. Нафиг сауну, пойду, посплю. Может быть, завтра? - Как Вам угодно, - улыбнулся Игорь. – Если что-то понадобится… - Да-да, я позову тебя, - вернул улыбку Ли. – Эх, Игорь! Сегодня же Рождество! Хотел бы я обнаружить завтра под рождественским деревом тебя в качестве подарка! Игорь не растерялся. - Вы были хорошим мальчиком в этом году? Ли тяжело вздохнул. - Боюсь, что нет. Посему … - он изобразил жестом, что запирает рот на замок, - … Печально умолкаю и ухожу. - Спокойной ночи. - О, вряд ли она будет спокойной. Мне же предстоит распаковывать подарки для плохих мальчиков. Счастливого Рождества, приятель. На том и расстались. Игорь ретировался, пылая щеками и ушами, а Ли бесшумной стрелой полетел на второй этаж, чтобы первым делом прильнуть к двери, которая скрывала русскую тайну Ричи. - In vino veritas, in aqua sanitas, истина в вине, а здоровье в воде…- произнес Ричард по-английски. Русский рассмеялся и пробурчал что-то неразборчивое. Послышался звон бокалов, потом Ричи снова взял слово. Голос звучал знакомо, но не обошлось без новых интонаций и… Ли наморщил лоб, перебирая воспоминания. Кажется, в ход пошел северо-английский акцент. Но почему? Ему не терпелось узнать подробности взаимоотношений бывшего тюремщика и заключенного. Вот бы удалось завладеть секретами заносчивого Ричи, его тайными слабыми местами – хотя бы парочкой из них. Совсем другие отношения бы начались. Равноправные, уважительные… А может быть, и подобострастные немного… Никем не замеченный, Ли Гринер проник в соседнее помещение, подключился к серверу и активировал в телефоне англичанина чип-ретранслятор – через несколько минут аппарат должен был заработать, как онлайн диктофон. Ричи об удивительной способности своего телефона, естественно, не догадывался. Ли несколько раз порывался снять чип, чтобы не навлечь на себя беду, но каждый раз что-то его останавливало и не зря. Шанс представился. - Ну, давай, давай… Прошло три минуты. Шкала-индикатор ожила, мигнула раз, другой, и налилась ровным зеленым светом – «связь установлена». Ли удовлетворенно выдохнул, плавным движением мазнул по экрану, увеличивая громкость, и приложил трубку к уху. На малых расстояниях техника обеспечивала идеальную слышимость, эффект был потрясающий: словно волшебная сила перенесла Гринера сквозь стену и усадила на диван между Ричи и Олегом - насколько четко он слышал их диалог. Но была одна проблема… - Твою ж мать, Ричи, и в кого ты такой хитрожопый … - Ли откинулся на спинку кресла и беззвучно побился об неё затылком. Мог бы и сам догадаться, что эти сволочи будут говорить на долбаном русском. Придется обратиться к переводчику. Удовольствие слегка запачкается о чужие руки, но добытая информация в цене не потеряет, а это главное. *** «Свобода есть основной внутренний признак каждого существа, сотворенного по образу и подобию Божьему» - сказал как-то Лукас Норт. Человек, которому казалось уместным цитировать русских философов, слоняясь по пыльным улочкам Дакара с тремя баксами в кармане… Его болтовня завораживала почище, чем хруст купюр в пальцах Эдди Вона – Джон Бейтман старательно делал вид, что не заинтересован, а сам брал, брал, впитывал, впитывал, и, в конце концов, сделал их частью себя. И грязные делишки Эдди, и чистые намерения Лукаса. Тот еще коктейльчик получился, но первую пробу снимал Гарри Пирс, и достойному джентльмену всё понравилось… «Какая ёпт свобода, какой бог? На все твои вопросы о боге ответят лично через пять секунд, если не заткнешься к такой-то матери!» - Олег Даршавин. Человек, которому казалось уместным орать на подследственного, мечущегося в бреду после очередной сессии. Лукас прекрасно помнил свои ощущения. Гнев Олега его нервировал, очень сильно, и он молился о том, чтобы поскорее вырубиться. Вот только месяц в одиночной камере сделал его чужим самому себе - тело не слушалось, тряслось, ломалось, и извергало рандомные мыслеформы вопреки его воле. Расчет был на то, что Даршавин взбесится и ударит – прикоснется… Даже голос стал другим - после одиночки он скрипел так же мерзко и уныло, как голая железная койка, на которую бросили тело. Лукас не мог уловить принципиальной разницы между собой и этой койкой. «Свобода есть основной внутренний признак каждого существа» - но он не был свободен. Внутри не осталось свободы: что не выжгли током, то досталось русским - все потроха, вплоть до фэйла в Дакаре. Так может быть я уже не живое существо, а вещь? Говорящая, ходящая вещь? – если бы Лукаса не начало вырубать от медикаментов, он мог умереть от опасной близости к истине. Но его вырубило, и всё обошлось – на сознание тихо опустилась серая пелена, прекратились судороги, сошло на нет поскрипывание койки. - … в рамках дежурного оптимизма будем продолжать считать, что сон лечит... Это было первое, что прорвалось за пелену - плеснуло и исчезло. Лукас попытался вернуться в сон без сновидений – там ему было неплохо, насколько он помнил, - но приглушенный голос тянул его вверх, как леска тянет упирающуюся рыбу из прохладных вод пруда навстречу воздуху и солнцу. Наживкой послужили интонации. Теплые улыбающиеся интонации. В тюрьме живется голодно, сильно не хватает эмоций. Реальность такова, что одна искренняя улыбка может заменить арестанту дюжину обедов, кружку крепкого кофе и даже свежую газету. Позитивное внимание там – это не новость, а без преувеличения Событие. - Загадошная твоя британская натура, Лукас, загадошная, - болтал Даршавин, думая, что его не слышат. - Вот на кой тебе в твоём Лондоне русская жена, хотелось бы знать. «Люблю» - не ответ. Разумной конкретики не хватает. Всех за что-то любят, и баб тоже. Если самооценка больная – за сладкие речи, если детородные органы чешутся – тоже понятно, пожрать любишь – за пельмени, одиночество не в масть - за детей там например. А у тебя чего? Во всем твоя Веточка ободранная сучкой оказалась – профессионала высшей заточки на раз бросила. А ты ей верил, Лукас, ты её любил. По глазам вижу, что не врешь, да не договариваешь. А это же важно, понимаешь? В моём деле каждый сантиметр твоего мозга интерес представляет, а если чего не разберу – по шерстям надают, скажут, что мало старался. А может ты вообще на спор по пьянке женился, кто тебя русофила разберет? А может она тебе информацию про гребаную «Сахарную лошадь» таскала со своего комбината радиоэлектронного, и сама об этом ни ухом, ни рылом… «Профессионала высшей заточки» - какие непривычные слова. Неужели это про него? Лукас и верил, и не верил. Четыре года в «Матросской тишине» приучили его спокойно относиться к грубости, окрикам, циничному юмору победителей – вот что стало его повседневностью, и продолжалось в Лушанке. А теперь кто-то по-человечески общается с его бессознательным телом. Словно он уже умер и лежит на столе в морге. Но в морге, как известно, нет одеял и подушек, и наличие оных – отдельный повод насторожиться. Одеяло, подушка, простыня. Английская речь. Всей кожей, всем ноющим позвоночником Лукас чувствовал Событие, только не понимал пока – чем ему это грозит. Не было ни базы, ни ресурса, чтобы оценить действия следователя Даршавина, но тепло привлекало, тепло манило, и он старался поскорее выбраться из медикаментозного тумана, чтобы уловить как можно больше приятных ощущений и слов. - Вот говорят, что люди все уникальны,– бормотал Даршавин. Речь была искажена, словно он подпирал щеку рукой. – Что каждое рыло - отдельная особенная снежинка, неповторимый узор, все такое. Не про всякого так скажешь, а вот про тебя, Норт, точно скажешь, ты - уникум. Это ж надо, а, весь день в Темз-хаусе вкалываешь, а вечерком домой пришел, а на столе – опа! - сибирские пельмени, да икра баклажанная, да жена Старкова. Хорошо придумал, да, брать работу на дом. Отличник боевой подготовки... Скрипнул стул, на лицо упал свет – Лукас решил, что следователь уходит, но тот внезапно наклонился вперед и осторожно запустил руку под одеяло, чтобы пощупать пульс. Секунды тянулись медленно, Лукас наслаждался неожиданной заботой, и в тоже время опасался её – все обманчиво и зыбко, когда ты в клетке со зверем. И Даршавин дал ему повод поволноваться – удостоверившись, что пульс в норме, он прижал теплую ладонь ко лбу Лукаса, поелозил ей вверх-вниз, а потом положил на горло. И сжал. Чуть-чуть больше давления, и Лукаса бы охватила паника – Даршавин всегда был непредсказуемым, мог причинить боль внезапно, и так же внезапно потерять интерес. - Отдыхай. Шаги, лязг засова, тишина. Лукас позволил себе выдохнуть, но еще не менее часа лежал без движения, придавленный Событием. Исчадие ФСБ, типичный русский медведь – хитрый, опасный, агрессивный хищник, - ненадолго сбросил перед ним шкуру, представ в человеческом облике. Через полгода Олег начал делать это в открытую – во время прогулок по болотам. На болотах Даршавин никогда не заводил профессиональных разговоров. Не оправдывал свои действия, не говорил о своем прошлом, не спрашивал о чужом - просто был другим. Возможно, так он восполнял нехватку острых ощущений, к которым пристрастился в Афганистане. Лелеять нежные чувства к английской культуре и потакать шпиону – не самое безопасное хобби для фсбшника, пожалуй, даже опасное. Тем не менее, на протяжении трех лет Олег отдавался ему регулярно, и с большим удовольствием, что наводило на мысли. Осознавал ли Олег, что постепенно втягивается в эту двойную жизнь? Нравилось ли ему играть роль, или он проживал раздвоение личности глубоко и по-настоящему? Как бы там ни было, его голос становился другим, когда он говорил о достоинствах «Ярмарки тщеславия» или недостатках «Портрета Дориана Грея». И при всем желании, Лукас не мог воспринимать мрачноватого, но добродушного любителя викторианской литературы, как врага – Олег вел себя, как собеседник. Русский собеседник с английским чувством юмора и обширным кругом интересов. Иногда Лукасу казалось, что Олегу в тягость превращаться во врага всякий раз, когда наступает понедельник. Но это были всего лишь догадки, слишком долго не находившие подтверждения. *** Ничего хорошего от предстоящей встречи Даршавин Олег Вадимович не ждал, поэтому прихватил из дома несколько мотков запасных нервов, а по дороге еще и пузырь водки прикупил, и букет желтых тюльпанов – чтоб было чем отбиваться в случае чего. Он мог бы и не ехать, никто его не принуждал, но было дело принципа. Западло отсиживаться дома, пока Лукас Норт отирается где-то поблизости. Олег должен был как минимум проконтролировать эту ситуацию, а в идеале убедиться, что Лукас убрался куда подальше и дорогу в эти края забыл. Ибо нехуй. Планета большая, пусть выберет другое место для своих шпионских игрищ, или чем он там теперь занимается? Олег бросил взгляд на распечатку, присланную час назад приятелем из столичного ФМС. Вот до чего прогресс дошел – по внешнему описанию влет нужную иностранную морду нашли, часа не прошло - на электронную почту досье упало. Еще б было в том досье что-то интересное… Звали Лукаса теперь Ричардом Армитиджем – фамилия-то какая выпендрежная, - и прибыл он в Россию два года назад, чтобы работать юристом – вот смеху-то. Детство, юность, предыдущие места службы – от каждого пункта веяло добропорядочностью. И отдельной строкой сообщалось, что мистер Армитидж состоит в браке – мать честная, - с гражданином США, профессиональным игроком в гольф. Олег не в первый раз читал эту строку, но, как и в первые два раза подавился от смеха. - Спросить, кто кому забивает в лунку, и посмотреть на реакцию, - поставил мысленную галочку Даршавин, и снова заржал. Не то чтобы он всерьез рассчитывал услышать правду, мол, так и так, я Ричард Армитидж, прикатил в Россию по такому-то заданию Гарри Пирса. Но вызнать некоторые подробности рассчитывал. Мало ли, может, Лукас искренне счастлив в семейной жизни? Веточка-карапеточка подвела, а клюшка для гольфа стала надежной опорой в личной жизни … Дорога плавно уходила вправо. Лес по левому борту постепенно редел, зазоры между стволами становились всё шире, и вскоре завиднелся берег озера, утыканный маленькими уютными коттеджами с персональными причалами. Олегу случалось бывать в этих краях по приглашению начальства, но до живописной толпы канадских ёлок судьба его раньше не добрасывала, а за ёлками как раз и высился трехэтажный отель «Ларец» - мега теремок с луковичными крышами, в котором Лукас назначил встречу. Даршавин никогда не фанател от псевдорусского стиля, но в виде исключения «Ларец» ему понравился. Невооруженным глазом было видно, что в здание вбуханы не только средства, но и бездна вкуса и тонкое деловое чутье Натальи Ильиничны – жены губернатора. А Наталью Ильиничну Даршавин по-мужски горячо ценил и одобрял. Издалека, правда. Прихватив с сидения букет и распечатку, Олег спешился, отдал ключи парню в зеленой униформе, и прошел внутрь. Пока болтал с администратором, в фойе нарисовался тот самый гольфист, составивший псевдо-семейное счастье Лукаса. - Вам помочь? – забеспокоился администратор. - Всё о`кей, пррриятель, - пролепетал американец, покачиваясь, как березка на ветру. Сложён он был крепко, атлетически. Олег одобрил. - Я просто… Иду в… Как там её? С… Р… Русскую сауну! Якобы он находился в подпитии и не мог идти дальше, а на самом деле нарочно задерживался в помещении, чтобы лучше рассмотреть Олега. Олег тоже пытался сканировать американца краем глаза, но ничего конкретного так и не узнал, кроме того что пьяным и безобидным товарищ притворяется весьма умело. Даже пахло от него убедительно – дорогим американским бухлом с примесью чего-то фруктового, типа апельсина. Лукаса надо было искать на втором этаже. Администратор проводил Даршавина до самой двери, и даже сам постучал. Олегу такие церемонии показались избыточными – мало ли, может он собирался с ноги дверь отворить и заорать «сюрприз»? – но делать нечего, услышал знакомый голос, вошел.