Рождественский нортшавин с лирическими отступлениями

Первым же делом Даршавин продемонстрировал недоверие, отказавшись от алкоголя. - Я за рулем. Попью воду, ничего страшного. - In vino veritas, in aqua sanitas, - усмехнулся Лукас. - Истина в вине, а здоровье в воде. - Можно привести коня к реке, но нельзя заставить его пить, - ответил пословицей Даршавин и, сделав глоток, решительно отставил стакан в сторону. В остальном всё шло гладко. - Как твои дела? – вежливо поинтересовался Лукас. - Идут потихонечку. - То есть, всё хорошо? - Слишком хорошо, знаешь ли, тоже нехорошо. У меня всё, как у всех. А у тебя как дела, эээ, Ричард? - Тоже не жалуюсь. Подвизаюсь юристом у знакомого тебе господина. Один из многочисленных его заводов находится в паре километров к югу. - Разве это его завод? – выпятил губу Олег. - Почти. За этим мы и приехали, утрясаем некоторые вопросы. Что еще рассказать? Пару лет назад сидел без работы, заскучал и увлекся лыжами. - Слышал, и гольфом ты тоже увлекаешься? Лукас мысленно усмехнулся. Слышал он. - Я талантливый болельщик, но игрок, увы, никакой. - Лыжи как-то понятнее, - кивнул Даршавин. - С рюкзаком, термосом, и в лес - красота. - Можно и в горы. - А можно и в горы. Воцарилась тишина. Даршавин достал сигареты и начал хмуро крутить пачку между пальцев. - Предложить тебе что-нибудь покрепче, Олег? - Стойкое ощущение западла, - тихо мурлыкнул Даршавин в ответ, и добавил шепотом. – Как будто прослушивают, или подглядывают… Лукас утвердительно кивнул и приложил палец к губам. Олег ответил понимающим взглядом. - Ну, взяла твоя, Ричард, я же не железный. Давай сюда свой бурбон. И Даршавин начал разливать бурбон. Пока он это делал, Лукас нацарапал на бумажке свою идею. Олег прочел, усмехнулся, и они начали декламировать строчка за строчкой любимое литературное произведение всех русских детей. - Посадил дед репку. - Выросла репка большая-пребольшая. - Дед её тянет-потянет, а вытянуть не может. Потягивая бурбон и обмениваясь понимающими улыбками, они потихоньку подбирались к кульминационному появлению мышки. Лукаса при этом одновременно скручивало и раздирало. Он был зол на Гринера за тупость, и ненавидел Даршавина за тонкое чутьё. - Суки фсбшные, - стучало в висках. – Подставу за милю чуют, прослушку за три. Впрочем, сидящего перед ним фсбшника он в суки никогда не записывал. Даршавин был профессионалом, знатоком своего дела с четко прописанным кодексом чести. Даже за помятую Сару Колфилд успел извиниться, слив информацию о «Соловье». - Вытянули репку! Олег вопросительно посмотрел на Лукаса, мол, что дальше? Тот потянулся к лежащему на подлокотнике телефону. – Вот и сказочке конец, а кто слушал молодец, - пропел он в динамик. Лишенный батареи питания, телефон выглядел сиротливо. - Теперь мы точно одни, - удовлетворенно кивнул Лукас, и убрал его с глаз долой. - Айда на столах танцевать, раз такое дело, - недовольно пробухтел Даршавин и полез в пачку за сигаретой. Закурил. – Ненавижу это всё. Прослушки, подглядки. А тебя не бесит, а, Ричард? - Лукас, если так удобнее. Нет, мне уже давно безразлично. То, что нас не убивает, делает нас сильнее. - И злее, и подлее, и равнодушнее, - выдохнул струйку дыма Олег. Лукас тоже потянулся за сигаретой. - Лучше бы убило? - Лучше бы не было всей этой херни, вот и всё, - в голосе проступала неподдельная усталость. Лукас сделал мысленную пометку на этот счет. - Ты женат, Олег? - А что, не заметно? А, чёрт, и правда, не заметно. Дома забыл обручальное кольцо. - Кольцо кольцу рознь, - Лукас плеснул себе еще бурбона и вытянул ноги к камину. От мысли, что наебал Гринера «Репкой», было весело. - У меня тоже есть кольцо, но разве это что-то значит? - Это значит, что ты снова во что-то вступил – или в брак, и в … не буду говорить что, но тоже в сущности «брак». Даршавин тоже перетек в благодушное состояние, хотя по позе и выражению лица это не считывалось. Глаза смеялись и излучали тепло. - Может, теперь по-английски побалакаем? Лукас ехидно ухмыльнулся. - Предадимся лингвистическому разврату, как в старые добрые времена? Олег задумчиво пошевелил языком за щекой. - Не сочти за комплимент, но подследственным Лукас Норт мне нравился больше. Одухотворенное молчание в стенку тебя очень красило. - Не сочту. Лукас отсалютовал бокалом и они перешли на английский. Общаться, действительно, стало легче. Круг тем расширялась плавно: сперва обсудили перезахоронение останков Ричарда Третьего, потом Даршавин пожаловался на невыносимый нрав тещи, а Лукас на придурков-сноубордистов, загадивших любимый лыжный курорт молодежным фестивалем, потом пришла пора посмеяться над тем, что оба сбрили бороды перед встречей. На этой радостной ноте «Четыре розы» иссякли, и в ход пошла водка. Краем сознания Лукас успел отметить, что совершает ошибку, позволяя себе напиваться в обществе такого человека, как Даршавин. Но остановиться не смог. *** Градус беседы постепенно повышался, вернее Олег незаметно его повышал. - Кто же такой тебя прослушивает? Конкуренты? Враги? Норт небрежно отмахнулся. - «Муж». Даршавин присвистнул. - Таких мужей, знаешь ли, за ухо и в музей. – Этим всё закончится. Однажды. Но пока без вариантов, общие дела, так что придется терпеть эти… Поползновения к лидерству. Претензии на доминирование. Пф. Смешно. - Чего это терпеть? - блеснул глазами Даршавин. - Перевоспитывать надо. - Ты спец по перевоспитанию, - отшутился Лукас. - Давай, диктуй пошаговую инструкцию – я запоминаю. - Тю, - Даршавин подбодрил себя очередной порцией водки и, откашлявшись, пошел в лобовую. – Я думал, ты крепко все основные методы усвоил. Так сказать, живое воплощение моей авторской воспитательной программы. Лукасу шутка не показалась смешной, что было вполне ожидаемо. Олег поднял глаза на притихшего Норта и внутренне содрогнулся. Англичанин будто окаменел – кожа побелела, зрачки застыли, губы вытянулись в жесткую полосу, и только кадык медленно перекатывался вверх-вниз, напоминая, что это живой человек, а не памятник жертвам Лушанки. Но отступать было поздно. Даршавин собирался сделать так, чтобы Лукас Норт раз и навсегда забыл дорожку в этот город. Цель была ясна, средства выбраны. - Ладно тебе, не дуйся, Лукас. Что было, то было. Ты сам сунулся, куда не просили, и справедливое наказание воспоследовало. - Наказание? – Лукас удивленно моргнул и сделал такое лицо, будто услышал невероятную глупость. – Наказание, которое предшествует суду, приговору, и прочим милым атавизмам? - Справедливость - сука конкретная, грызет там, где поймает, - Олег ненавидел себя за этот небрежно-назидательный тон, но именно он и должен был сработать. – И уж кому-кому, Лукас, а тебе грех жаловаться – всё, что только было возможно, я для тебя сделал. И даже про твои художества в Африке ни словом никому не обмолвился – рискуя своей шкурой, между прочим. От упоминания Африки Норт побелел и осунулся еще сильнее. Памятник жертвам Лушанки преобразовался в оригами, готовое в любой момент вспыхнуть и рассыпаться прахом. - Я не просил тебя о таких великих одолжениях, Олег, - процедил он сквозь зубы. – Никогда не просил. - Конечно, не просил! – радостно кивнул Даршавин. - Не смел просить, боялся до усрачки, что тебя на Лубянку отправят, аж язык в жопе застревал. Забыл уже все. А я помню. И не надо тут мне оскорбленную невинность разыгрывать, отомстить ты не забыл - сполна рассчитался за то, что я тебя покрывал, да из петли вынул. - И как же? - похлопал ресничками Норт. - Как я рассчитался? - Как-как? Каком кверху. «Прощай, Олэг» - передразнил Даршавин. – Я хорошо запомнил, какая у тебя довольная рожа была, когда вместо аэропорта в тупичок меня завез. Радовался, что так ловко следователя провел, да? - Тебе очень хочется поговорить о наболевшем? Голос Лукас дрожал. Уж он то точно не хотел говорить о своем наболевшем - беднягу бросало то в жар, то в холод от накатывающих воспоминаний, и Олег, словно по буквам, мог прочесть, сколько осталось до истерики. При распределении ему настоятельно рекомендовали идти в прикладные психологи. – Что ж, давайте поговорим. Видите ли, товарищ Даршавин, я слишком много знаю о том, каково сидеть в плену у противника. Подумал, у своих тебе понравится больше. К тому же, только дурак бы не догадался, что ты по-прежнему верен, - Лукас скривил губы в подобии улыбки и издевательски отдал честь, - кому следует. И дома тебя ждала не камера, а новенькая уютная квартира, дарованная Качинским – я… Я наводил справки. Так оно и было. Олег ехидно ухмыльнулся, сложил руки на груди. - А дураком ты, значит, назначил Гарри Пирса? Лукас едва не разрыдался – уголки губ дрогнули. - В дураках остались все, по моей вине. Надо было доложить, что ты прикрываешь большими глупыми прыжками чьи-то маленькие хитрые шажочки и начать расследование, а не щадить тебя, русского сукиного сына. Тебе бы подыскали жильё за государственный счет в стране Диккенса и Теккерея. И я бы приходил смотреть, как тебе нравится наше гостеприимство, и тыкал в тебя электрической палкой. Вот это была бы потеха. Олег иронично поцокал языком. - Попридержи коней. У тебя было хоть одно доказательство, чтобы посадить меня за решетку? - Гарри бы не потребовал доказательств, он доверял мне, - поспешно ответил Лукас. И Олег тотчас раскусил, на что обратить внимание. Прошедшее время, «доверял». - Бедный Гарри Пирс. Не думал, что скажу такое, но его и правда жаль. Что же между вами случилось? Кто-то настучал про твои террористические университеты? Или ты новую свинью подложил? Готов спорить, что последнее. Бортанул самого сэра Гарри, да, Лукас? Я ведь прав? - Не… Лукас хотел ответить, резко и грубо, но запнулся и примолк. Так оно всегда и бывает, когда хочешь соврать, но стыдно. Очень стыдно. - Так что, Лукас, - подпустил вкрадчивости Олег. - Расскажешь свою грустную историю? - Кому угодно, но не тебе! - Норт резко встал. Вернее нашел в себе силы встать. Олегу оставалось удивляться такому повороту и наблюдать. Сопротивляемость Лукаса демонам заметно возросла со времен лондонской беготни, он даже закатил целую прощальную речь: – Не находишь удивительным, что явился сюда по первому моему слову? Такая поспешность о многом говорит. Стокгольмский синдром оказался палкой о двух концах, верно? Ты ломал меня – жестоко, планомерно, без внятной цели, лицемерно прикрываясь распоряжениями начальства, а теперь сам под пыткой вины. И это жалкое зрелище. Ты – жалкое зрелище, Олег. - Всё, Лукас, уел, уел. - Даршавин встал и заозирался в поисках куртки. - Повторюсь - кляп делал тебя очень приятным собеседником, но свобода слова как всегда всё испортила. Даршавин нахлобучил шапку набекрень и поспешил на выход. - Смелый не тот, кто не боится, а тот, кто не бежит… - послышалось вслед. Олег обернулся. Норт смотрел на него из кресла, сцепив пальцы на пляшущем колене. Нервы его были на последнем пределе - Олег добился своего, устроил позорный срыв, который запомнится самолюбивому Лукасу надолго. А тебе, Олег Вадимыч, не запомнится? Стыдоба какая, прости Господи, будто мешок котят под лёд пустил… Даршавин нажал на ручку, сделал шаг в коридор, и тут внезапная сила сгребла его в охапку и швырнула обратно в номер. Дверь захлопнулась. - Какого… Лукас, бешено сверкая глазами, стоял напротив и бурлил эмоциями, как петергофский Самсон, раздирающий пасть льву. - Еще только один вопрос, Олег! Я задам один вопрос, а потом иди! - Ну, валяй. - Почему ты не рассказал им о Джоне Бейтмане? Олег задумчиво оттопырил нижнюю губу, почесал подбородок. - Потому что это было сказано не для протокола. - И всё? - Нет, не всё, - глаза Даршавина стали колючими и издевательски-веселыми. - Но это уже второй вопрос. Лукас немного подумал и залепил ему пощечину. Олег начал тереть ушибленное место, а Лукас беззвучно плакать. Стоял и истекал слезами, бедный, доведенный до истерики мешок с котятами. - Тщщщ, Лукас, тщщщ. Олег осторожно приблизился, поднес ладонь ребром к мокрому лицу и начал вытирать слезы. - Сейчас уйду, и всё наладится. Он попытался убрать руку, но Лукас плотнее прижал её к губам, зажмурился и глубоко задышал через нос. Шло время. Они стояли парным памятником стокгольмскому синдрому, два прожженных негодяя, каждый по-своему уязвленный, и с каждой минутой Олег всё отчетливее понимал, что уйти просто так не сможет. И что никакой угрозы Лукас ему не представляет, скорее даже наоборот. Даршавин не привык обманывать самого себя, просто иногда откладывал констатацию фактов на неопределенный срок. Всё было ясно с самого начала, только обстоятельства не складывались. - Сейчас не дергайся… Олег погладил англичанина по лицу, переложил руку на плечо, приблизился вплотную. Лукас всё понял, криво усмехнулся, и опустил очи долу. А Олег вообще их закрыл, потому что адски стрёмно было прижиматься губами к губам другого мужика. Он никогда в жизни не делал такого с бывшим подследственным. Но всегда хотел, и именно с Лукасом, мать его, Нортом, потому что было в англичанине что-то особенное. Он был той самой необыкновенной уникальной снежинкой, которой радоваться - не нарадоваться, которую Олег мог рассматривать часами, за которую было боязно, что от грубого дыхания к херам растает. И потому держался подальше. И берег, как мог. И всё эти чувства он постарался разом впихнуть в свой акт небывалой откровенности.