Сквозь тернии , океаны и пустыни

Шёл первый последний месяц зимы — Значит так. Юра, и Федя, вы как сапожники и портные должны организовать мне помощь — наити самые лучшие вещи и положить их на видное место. Пусть они станут мерять шмотки, и тут-то мы их с Колей и прижучим. Понятно? — Печерский говорил медленно и уверенно. — Понятно. — Помогать нам будет вот этот малец. У немцев он как собачка, а сам их ненавидит сильнее чем мы. Так что водить их к вам будет он. После того как мы убьём так четырёх — у нас появится оружие. Затем, с оружием — мы сможем обезвредить и всех остальных. — Отлично. Давай за дело. ~ Первые четыре офицера были убиты, затем ещё шесть, и ещё два. Из главного командования остался только Хаинз. Наконец, добыв оружие все открыли ворота и сумели выйти на свободу. ~ Коля выскочил из распахнутых ворот как лань, и вздохнул полной грудью. — Свобода! Свобода… — В голове бушевала стихия чувств, но чего-то явно не хватало, чего-то важного. Через плечо обернувшись на концлагерь, где умирало в своё время до двадцати тысяч людей в день — он заметил Галю, а рядом с ней два немца. Хаинз и генерал. Генерал хитро щурился, переводя взгляд то на Олександра — то на Николая, а затем — вывел откуда-то из-за спины и девушку Саши. Приставил пистолет сначала к голове Раи, а затем и к голове Хаинза. — Стреляй! — Заорал тот и выстрелил вверх, опять приставив дуло пистолета к виску Хаинза и перешёлкнув затвором. — Стреляй же! Коля вытянул пистолет и навскиду выпустил пулю. Хаинз в этот же момент резко выстрелил в ногу командиру, а сам командир, нажал на курок уже споткнувшись, и выпустил пулю позади себя, в так неудачно подвернувшийся бак с топливом. Последовал взрыв. Хаинза и Молли откинуло на метров десяток вперёд. Рая же вовремя отскочила — не попав под осколки и осталась цела. Волков подбежал к Молли, и увидел лишь то, как его овечка обезжизненно шмякается на землю. Она закрыла собой Хаинза. Вскипев от ярости, тот вскинул пистолет — тот выстрелил Хоффману в грудь и распахнув его пиджак достал голубой пояс и оторвав от него часть — бросил остатки ему на грудь. — Не допущу чтобы ты и Иссая были вместе. Никогда. Хоффман же этого не видел и не слышал. Он потерял сознание ещё при взрыве, и благодаря ему же у того началась контузия. Да ещё и дырка в груди. «Умер. Наконец он умер!» — Подумал тот и в последний раз взглянул на прямое лицо врага. «Это тебе за всё! За отца и мать, за сестру, которую ты совратил и за Молли!» Странным было то, что Коля не ощущал беды потери так сильно, как было позднее с Галей. Да, чувствовалась пустота, и да было её жаль. Но не душераздирающе, до боли в сердце. Любил ли он её? Может и не любил, но всё же, её тогдашние жалостливые глаза заставили проделать его такой долгий путь. А ребёнок… Что ребёнок? Нет смысла брать его с собой на фронт, где его визг может уложить ввесь боевой состав на смертное одро. Лучше после войны возиметь здорового и сильного, а не рождённого в злыднях. Коля не желая обращать взор на свою покуда живую, покуда любимую, Молли развернулся и зашагал прочь. Внутри у него бушевало облегчение и даже щастье от смерти Хаинза и, в тоже время тоненьким, совсем слабым голоском ему возражала смерть Молли. Но почему-то так приятно ему было не от того, что Хоффман наконец, умер… Он уже предвкушал как расскажит вести своей сестре о её возлюбленном. Немая сцена того как она бросается в плачь разыгралась в его воображении настолько ясно и явно, что он даже почувствовал во рту горький вкус слёз сестры. И когда же он успел стать таким деспотом? Ни во что не ставящим родство и готовящим пытки для своей родной сестрички, чьи первые шаги видел, кого кормил с ложки, и за кем приглядывал часто напевая свою любимую колыбельную. Но сейчас, сейчас в его голове была лишь мысль о том — как бы поскорее разыскать товарищей и опять взять в руки оружие. ~ Из воспоминаний Хаинза: Темнота… Непроглядная тьма и тёмная ночь и чувство вины и холода. Наверное я умер. Да, я умер. Внезапно вокруг, из тьмы зашумели слова брата Иссаи: — Я никогда не позволю быть вам вместе! А затем откуда не возьмись — детский плачь. Я будуто вынырнул из холодного омута и вздохнул полной грудью. В глаза ударил яркий солнечный лучь, и где-то под сердцем сильно зажгло при вдохе. Открыв глаза я услышал громкий младенческий крик и почувствовал как кто-то треплет меня за плечо. — Хаинз, Хаинз, миленький… Повернув голову набок я увидел Молли, всю в слезах и окровавленную. — Д.да? — Спросил я дрожащим шёпотом. — Возьми моего ребёнка! Возьми пожалуйста. Я умру сейчас, а он пусть жив останется. Коля меня бросил, даже не взглянув на лицо… Но ты-то, я знаю ты хороший возьми… Возьми его. — Умирающая всё время говорила на вдохе, постепенно всё затихающим голосом. Приподнявшись на локтях мужчина увидел что почти вся грудь молодой матери усыпана осколками, торчащими оттуда. — Как я могла не разглядеть в Кольке такого бездушного человека?! — Вскрикнула она и резко откинула голову, обратив постепенно пустеющие глаза к небу. Хаинз почти ничего не слышал. Отделавшись контузией — он был почти цел. Распахнув жакет — тот увидел багровую от своей крови майку, сняв и её — заметіль лишь пулю встрявшую в грудудную мышцу. Она даже не доставала до кости. Узрев распахнутый внутренний кармашек, в котором лежал пояс от платья того резко до дрожи взял страх за бесценную вещь. И покрутив головой по сторонам — он заметил слегка обугленный, и разорваный на конце пояс. Судорожно схватив его и упрятав обратно в карман — тот вернулся к роженице. Положив её голову к себе на колени тот, не слыша себя начал ворковать над ней: — Не беспокойся, я возьму ребёнка с собой. — Тот взял всё ещё плачущее дитя себе на руки. — Это девочка! Молли, Девочка. — Сняв с себя пиджак — тот завернул малышку в него и подал на руки матери. — Смотри какая она красивая. — Тот убрал воротник, раскрыв щекастое маленькое личико. Девочка перестала плакать и схватилась за палец немца. — Как ты её назовёшь? — Спросил он, надеясь что та его слышит. — Васька. Пусть будет Василисой… — Проговорила та, и Коля её услышал. — Я обещаю. Она вырастет самой-самой красивой, самой доброй и хорошей. У неё будут длинные чёрные волосы, по поясницу, которые она будет заплетать в косу, и пронзительные зелёные глаза — которыми будет сражать всех на повал. Станет художницей, или балериной, или учительницей… — Балериной… — Только и выдохнула женщина, как тут же закрыла глаза и обездвижилась. Ребёнок заплакал. — Не плачь… Шшшш. Идём — найдём где бы отдохнуть. Хаинз, тяжело поднявшись пошёл куда-то по направлению города, оставив за спиной автомат и патроны. Сейчас он был сыт по горло всей этой стреляниной и болью. Как своей — так и чужой. И перед ним лежал недолгий, суетливый час, наполненный всплошь и полностью детским смехом, плачем и донельзя житейскими моментами. ~ Дорогу к лагерю он почти не помнил. В памяти отпечатался лишь влюблённый блеск двух пар глаз — Саши и его Раи. Первый увязался за Волковым по своей воле, а вторая хотела вступить в их небольшую команду под видом медсестры. Затем он спустился в окоп — их лагерь, и заметил, как на него в одночасье обратились четыре ствола. Здесь были почти все — Дима… Алик… Армен… Биржан… Но не было Иссаи. На секунду какое-то страшное торжество воцарилось в его сердце, и весёлая мысль пронзила сознание стрелой «Неужто она мертва?!» Он ужаснулся этому. Что-то в нём… Что-то очень лихое произрастало из самого сердца. Он ведь вовсе не желал ей смерти и не хотел чтобы это произошло, он хотел только лишь помучать её вот и всего. «А за что?» — вторая стрела вонзилась рядом с первой и казалось проделала в виске воронку на два пальца. Почему-то… почему-то он её ненавидел, будто бы во всех проблемах в его жизни была виновата именно она. И осознавая что это не так — он никак не мог прогнать из себя эту ненависть. Казалось она стала его частью, возможно даже целью — чтобы продолжать жизнь… — Братцы! — Громко воскликнул Коля и бросился обнимать подвернувшимся ему первым Армена. ~ Бабка и Иссая стали неразлей вода, только иногда старая горестно вздыхала смотря на свою приёмную внучку. Это был вечер. Весенний слегка прохладный наследник тёплого дня закатывал ало-синий закат где-то на западе, далеко за горами и лесами. Луна, взвинченым круасаном потихоньку выползала из своей норы и, по независимых друг от друга звёздам, точь в точь, как по сходам, поднималась на своё законное место. Иссая раскачивала тесто на столе, из угла в угол перекатывая и вновь его раскатывая. Бабушка же в этом время перебирала в поморщенных руках сушину, что была заготовлена ещё с весны, и о чем-то тихо и горестно вздыхала. — Что же вы бабка такие грустные сегодня? — Как бы невзначай спросила Волкова. — Да вот… За тебя душа болит… — Ответила загадочно та и кивнула в сторону двери. — Почему это… — Не успела девушка сказать следующее слово, как в дверь постучали, а затем та распахнувшись показала две чёрных фигуры, освещённые лунным светом сзади, а спереди совсем и сплошь тёмные и не видные. — Кто такие?! И зачем сюда пожаловали?! — Громко спросила Иссая отодвинув старую женщину себе за спину. — Да свои Иссая, свои! — Послышался голос Дмитрия и Иссая расплылась в приятной улыбке. — Дим, а кто это с тобой? — Спросила та, а затем отшатнулась. Николай вышел на свет. Впалые скулы, опухшие губы и глаза, редкие и мятые волосы и вобщем нездоровый вид. — Вернулся! Коленька, вернулся! — Подпрыгнула к брату сестра и бросилась ему на шею. Он стоял недвигаясь, встретив мягкие объятья девушки своей каменной сталью безразличия. Но та казалось этого не замечала. — Как же я… Как я за тебя волновалась! Вернулся, вернулся таки! — Девушка прикрыв от удовольствия глаза, что, снова увидели брата, будто причитала. Бабушка в это время зябко сьежилась у всех за спинами, то-ли ожидая удара, то-ли какой-то ругани. Волков взяв её за плечи — холодно отодвинул. И протянув зажатый с чем-то кулак впился взглядом в её лицо. — Хаинз умер от взрыва. — Тот разжал ладонь. На ней лежал голубой, окровавленный кусочек ткани. Иссая резко поблекла. Румянец с её щёк сошёл, а сердце опустилось. Ладони закололо, а глаза зажгло. «Ты же обещал мне… Обещал.» — Девушку пошатнуло. Волкова постаралась на что-то опереться, но стоя посреди комнаты, могла лишь опираться сбившему с ног горю. — Я пойду к себе в комнату. — Послышался совсем бесцветный, тихий и безэмоциональный голос. А затем и шаги, шатающей девушки в коридор. — Всэ что хотив сказал?! — Внезапно вскочила бабка. — Ты ж тварина эдакая! Выпроводив обоих та закрыла двери и направилась к внучке. — Иссая? Не печалься ты так… — Скрипнув дверью и заглянув внутрь старуха увидела лишь распахнутое окно, да почувствовала ветер, задувающий шторы внутрь комнаты. — Иссая… — Вымолвила бабушка и уже одевая тулуп хотела побежать на её пойски. Но тут что-то её остановило и та отшатнулась от двери. — Как же… Как же так? Хаинз. Ты же обещал. Почему ты не сдержал обещание? — Волкова сидела у стены какой-то постройки, прислонившись к ней спиной. — Ты был единственный кого я любила, и даже сейчас люблю. Ну почему ты ушёл? — Девушка обратила взор к небу и не заметила там никаких изменений всё тоже холодное, безразличное свечение звёзд… И большая медведица — всё тот же черпак. У неё внутри всё сейчас сжалось. Нет больше того человека — который сумел бы защитить её от всего. Нет и больше не будет… Боль рвала душу на части, всё сильнее и сильнее, а затем сердце громко ударилось о грудь и всё резко пропало. Все чувства. Все воспоминания померкли. Смех, любовь, поцелуи, всё стало серым. Иссая дошла до точки невозврата. И струна души порвалась, рассыпавшись осколками. Глаза опустели, и кажись всё перестало иметь значение. Абсолютно всё. Три дня спустя та абсолютно ничего не ела, бродила лишь то тут — то там, хотя скорее бродила лишь её тень — а не она сама. Вечер опять накрыл дом и дубраву вокруг него. Соловьи перекрикивались меж собой трелями, а Волкова — закрыв шторы, чтобы не наблюдать звёздного неба — сидела под стеной и устремив взгляд в пол о чём-то невесело думала. В хату вошла бабка и скорым шагом направилась к столу, разложив на нём какие-то травы. — Иссая, йды, но сюды. — Бабка поставила стул рядом со столом, а сама села на второй, всё ещё раскладывая какие-то зелья. — Иди! Иди я тебе погадаю! А то я смотрю так дела не будет. Подняв голову и устало улыбнувшись та встала, подошла к столу и села за него, рядом с бабкой. Чиркнув спичкой та зажгла пучек какой-то травы и пару раз провела им над головой Иссаи, при этом что-то под нос себе приговаривая. Затем потушила его и зажгла второй. Ввесь дом наполнился сладким запахом какой-то травы. Бабка взяла руку Иссаи и закрыв глаза начала говорить на чистом русском: — Дитя моё, слушай и вникай. В последний день войны — закончиться твой путь. А закончит его тот — кто имеет такие же зелёные глаза — как и у тебя. Но до этого у тебя ещё будет много времени. Не отчаивайся. Суженый твой настолько мёртв — насколько и ты. И в последний день свой — ты его увидишь вновь. Бабка шумно выдохнула и опять заговорила типичным своим акцентом: — Я хоть и добре гадаю, но все ж где-то какие-то оплошности быть могут. Да и это пророчество ты сама растолковать должна. А по поводу твоей любови, потерянной — не журись, в тебе ще есть кому подарить нежность. А зараз собирайся и йды к своим. Сегодня вночи они идут на оборону Ленинграда. Так що поторопи. — Проговорила, сиплым голосом старуха и взяв свою названную внучку за руку — вложила ей в ладонь что-то холодное. — Живи милая. И пусть это тебя сберегает. — Произнесла та и встав пошла куда-то. Открыв кулак Волкова увидала небольшой чёрный камешек на цепочке, и, недолго думая — надела оберег себе на шею.