Направление движений Мамаева Саша угадывает сразу. Тот встает, продолжая кулаками похрустывать, как тогда в коридоре, и в их сторону направляется. Смолову он лишь расплывчатое «я скоро» бросает. Да тот в его сторону и не смотрит даже. Отрешенно пережевывает столовую еду, смотря куда-то сквозь толпу.
Мамаев же тем временем почти что половину расстояния между их столами проходит, и по взгляду его видно, что дальнейшие события ничего хорошего для Саши не предвещают.
Как говорил какой-то, наверняка очень умный, человек, чье имя вылетело из Сашиной головы: «лучшая защита — нападение». Потому Кокорин решает завязать эту беседу первым. Если вообще можно к будущим разборкам это слово подобрать.
Как раз, кстати, в голове разговор с близнецами о чужих татуировках всплывает. Пока это единственная информация о Мамаеве, которую знает Саша. Потому бьет наугад, надеясь задеть болевую точку.
— Что от меня нужно татуированному гомосексуалисту? — говорит спокойно. Улыбается даже. Улыбается так, что ямочки показываются. Эти самые ямочки в свободной жизни настолько часто мелькают, что образ Сашин без них представить сложно. Но за этот долгий день они на его лице мелькают чуть ли не впервые.
Мамаев же такой наглости не ожидает никак. Даже на мгновение костяшками хрустеть перестает. На Смолова оборачивается, вопросительно бровь приподнимая.
Может прямо-таки болевой точкой эта тема и не являлась, однако, то что у Саши его задеть получилось видно сразу. Хорошо.
— Я же сказал, что сам разберусь, — все так же лениво, даже устало немного, проговаривает Смолов, все также в сторону Саши не оборачиваясь даже.
Отчего-то эта его безразличность, Кокорина даже больше выделываний Мамаева раздражает.
Саша реально не знает, зачем нарывается. Вот, вроде, обещал себе сохранять нейтралитет сохранять, осторожным быть. Да просто не выебываться.
Вот только при одном виде Смолова в желудке непонятное раздражение разгорается, полыхает, быстро, словно языки пламени, окутывая весь организм.
Он бесит.
Бесит до покалывания в кончиках пальцев и жаре где-то в груди. Бесит, до срывающихся с языка, неконтролируемых мозгом слов.
Просто
б е с и т.
А почему, Саша сам себе ответить не может.
— Ты думаешь? — Мамаев щурится, пронизывающим взглядом обводя каждого, кто рядом с Сашей сидит.
Хмурый Антон, чья рука покоится на Лешиной, чуть подрагивающей; Лунев, что доел свой скромный ужин и сейчас сидит чуть сгорбившись, напоминающий хищника, готового к броску на жертву, с таким же остервенелым блеском в глазах и тяжело вздымающейся спиной; Леша, зажатый между Андреем и Сашей без родного братского плеча, к которому прижаться можно, а от того выглядящий чуть загнанно, и сам Саша, в чьих глазах языки пламени злости мелькают.
Все они кажутся Паше
жалкими.
А Кокорин вдобавок ко всему еще и наглым.
— Я не вещь, чтобы в моем присутствии обсуждать,
кто со мной разберется, — холодно подмечает Саша. Уголки губ сами опускаются, уничтожая улыбку вместе с ямочками.
Мамаев же брови на переносице сводит, да губы поджимает. На его щеках желваки ходуном ходят, а лицо принимает выражение отрешенной жестокости.
Намеренно громко кулаками хрустит, Саше этим жестом его дальнейшую участь демонстрируя.
— Ух, напросился, сука.
Кокорин встает резко. Даже не встает, а вскакивает скорее, подмечая, что невольно руки сами в кулаки сжимаются.
Леша от него отодвигается резко, чуть Лунева локтем задевая. Тот же улыбается уже, руки перед собой в локтях согнув, готовый в любую минуту встать и принять активное участие в событиях. Каким бы их исход ни был.
— Оставь его. — голос Феди все такой же усталый и тихий, но Саша в нем отчетливо металлические нотки улавливает. От такого тона невольно по спине табун мурашек пробегает.
Саша же тем временем прямо в глаза Мамаева смотрит, чьи сузившиеся зрачки несколько секунд в порыв злости туда-сюда бегают, а потом куда-то в сторону пола взгляд от Саши перемещают.
Кокорин тоже оборачивается. Глядит на напряженного Антона, что сидит напротив. Глаза его в отличие от Мамаева, фиксировано в одну сторону смотрят, обеспокоено на Леше сосредоточившись. Тело Антона, будто струна какого-нибудь музыкального инструмента — натянуто настолько, что, кажется, упади у кого из заключенных сейчас хотя бы крошка, зазвучит инструмент, Миранчук с места сорвется. Сорвется, чтобы ударить.
Вот только вопрос:
кого?
Чужие пальцы на Лешиной ладони еще крепче смыкаются.
Всеобщее напряжение должно что-то разрядить.
Этакий камешек, упавший не в то время, не в том месте и спровоцировавший целое сражение. Вот только сражение сейчас никому из присутствующих вообще ни к месту. Все прекрасно знают, что драки могут к увеличению срока привести, а это понятное дело никому не нужно.
Но в порыве эмоций кто же об этом помнит? Когда в голову бьет раздражение, от которого в стену кулаками до сбитых костяшек колотить хочется.
В такой ситуации самым идеальным выходом был бы какой-нибудь примирительный фактор, событие, позволяющее все эмоции в мирное русло выплеснуть, после которого все по столикам разойдутся, максимум злые взгляды друг на друга бросая.
Этими самыми примирительными факторами, в этот момент сами того до конца не осознавая, пытаются Далер и еще один незнакомый Саше охранник стать. Тот хлопает по плечу Лешу, Далер — Андрея, как самых близко располагавшихся к ним людей.
— Все в порядке? — как бы невзначай незнакомый охранник интересуется, а Далер взглядом каждого заключенного буравит.
Да только примирительный фактор не срабатывает внезапно, провоцирующем камешком оборачивается, злую шутку над охранниками и самим Кокориным играя.
Событий происходит настолько много, и разворачиваются они так стремительно, что Саша толком происходящее осознать не успевает, как уже в гуще этих самых событий оказывается.
Он даже не помнит кто первым ударил.
То ли Мамаев что уже вплотную к их столу подходил.
То ли Лунев что вроде бы в сторонке сидеть оставался, но уже через несколько мгновений перед Сашей мелькает дьявольская улыбка.
То ли Антон что все-таки сорвался.
То ли сам Саша вмазал по лицу самого близко стоящего к нему обидчика.
Однако через несколько секунд мелькающих лиц, рук и ног, Саша чувствует крепкие руки на своих запястьях, заведенных за спину, и слышит хруст застегивающихся наручников.
Снова натертые запястья.
И снова не по его вине.
***
Кажется, гора бумаг, что Игорь нервно игнорировал уже неделю, за это непродолжительное время стала бесконечной.
Нет, ну правда. Он разбирает эти листы уже около часа, однако массивная стопка будто бы и не уменьшилась вовсе.
Игорь откидывается в кресле, протирая глаза и глубоко зевая. Потягивается, разминая затекшие плечи и спину. На столе рядом с лампой лежит черная рация, которую он положил сюда несколько минут назад. Разговор с Ерохиным оставил в сердце неприятный осадок, что, обратившись большой черной кошкой, до сих пор скребется на душе Игоря. Во все эти пятые чувства и интуицию он, конечно же не верит, однако в раздраженных подчиненных, а точнее в их невнимательность и порой излишнюю горячность легко. Да и тишина подозрительная, что не смолкает уже долгое время, добавляет напряжения, невольно наводя на не самые приятные мысли.
Эту самую тишину вдруг пронзительная трель участкового телефона прерывает. Игорь к адской машине, что режущие слух, звуки издает, на стуле подъезжает, пытаясь трубку снять как можно быстрее.
За долгий срок своей работы на этом месте этим устройством он пользовался всего несколько раз, по причине его несовременности, неудобства.
А ведь когда-то этим чудом техники восхищалось все отделение. Сейчас же им вообще редко кто пользуются, предпочитая ему либо сотовые, либо же личные визиты. Акинфеев на самом деле и сам порядком подзабыл какие именно кнопки нужно нажимать, чтобы телефон заработал, а от того последний раз он к нему прикасался года два назад. Потому на черной отражающей поверхности, лежит толстый слой серой пыли, от которой в первые секунды разговора, вместо стандартного приветствия, Игорь оглушает звонившего громким чихом прямо в телефон.
— Будьте здоровы! — тут же реагирует голос в трубке.
— Спасибо, — холодно отвечает Игорь, в душе немного смущенный странно начавшимся диалогом.
Черт бы побрал чувствительные носовые рецепторы.
— Вы же Игорь Владимирович Акинфеев, если я опять не ошибся номером? — бодро начинает собеседник, а сам Игорь тем временем достает из переднего кармана блокнотик, который всегда использует во время телефонных разговоров. Там он чирикает различные каракули во время не слишком важного для него потока информации от звонящего, или же наоборот записывает то, что кажется ему значимым.
— Да, это я, — Игорь автоматически кивает, забывая, что собеседник его не видит. Крутит ручку между пальцами, ожидая пояснения причины, по которой ему звонят.
— Я Артем Сергеевич Дзюба, — с паузами, делая акцент на фамилии проговаривает звонящий мужчина.
Игорь только глаза закатывает и ручкой в блокноте непонятную закорючку чирикает.
— Если Вы собираетесь мне угрожать, то не советую. Как минимум потому что… — договорить Акинфеев не успевает, его размеренную речь прерывает поспешный голос Дзюбы.
— Нет-нет, Вы не подумайте, я просто думал, что я… — он запинается, а Игорь даже через пыльную трубку чувствует, как человек на другом конце провода смущается.
«Артем Сергеевич Дзюба» — все-таки выводит Игорь аккуратным почерком под закорючками. Усмехается. Смешная фамилия.
— Просто я думал, может Вы футболом увлекаетесь?
— А это-то тут причем? — Игорь брови приподнимает, вновь забываясь, в блокноте в этот раз рисуя что-то наподобие мяча.
— Еще как причем, — хмыкают на другом конце провода, от былого смущения и следа не остается. Возвращается тот бодрый тон с ноткой надменности, — я футболист известный.
Игорь на эту «скромную» характеристику хмыкает, продолжая на листочке что-то непонятное вырисовывать.
— По поводу Вашей известности ничего сказать не могу, так как про Вас до этого ни разу не слышал. Но давайте ближе к делу.
— Давайте, — соглашается Артем Сергеевич, — я по поводу одного человечка звоню. Тоже футболист, кстати.
— Выпустить никого не можем, — тут же обрубает Игорь, на всякий случай все же записывая: «заключенный, футболист».
— Да выпустить то понятно, — грустно соглашается Дзюба, — мне бы встретиться хотя бы. Он дел натворил, конечно, но друг все-таки.
«Встреча» — Игорь искренне надеется, что в путанице из несвязанных слов, недоделанных рисунков и просто каракулей в последствии все-таки сможет разобрать нужную информацию.
— Вы имеете в виду свидание, я так понимаю? — уточняет Акинфеев, а в голове пытается перебрать всех заключенных, кто более-менее мог подходить под понятие «футболист». После бумаг мозг не варит совершенно, а от того на ум приходит максимум Кавани, что по слухам до преступной деятельности всерьез увлекался этим видом спорта.
— Да, да, свидание. Когда к нему зайти можно?
«
Встреча Свидание», — исправляется Игорь. По сути одно и тоже, но почему-то рука сама зачеркивает первое слово, надписывая сверху второе.
— Молодой человек, во-первых, это вам не проходной двор, — восстанавливая холодный тон проговаривает Акинфеев, — поэтому так просто «зайти» у Вас не получится. Во-вторых, прежде чем объяснять Вам детали встречи, которые, между прочим, лучше выяснять не по телефону, а непосредственно придя в исправительное учреждение, мне бы все-таки хотелось понять, о ком Вы говорите.
— Во-первых, — официально, в тон Игорю, отвечает Дзюба, в его голосе прибавляется металлические нотки, видно, что к подобному обращению к себе, он точно не привык, — Ваш номер мне дал
непосредственно адвокат моего друга — Марио Фернандес. Во-вторых, в участок я могу подъехать в заранее обговоренное время, и тратить свое свободное зазря я не намерен, а в-третьих, — он грустно вздыхает, набирая побольше воздуха в легкие, — говорим мы с Вами сейчас об Александре Александровиче Кокорине.
Все это Игорь записывает, стараясь не упустить ничего важного. Черная гелиевая ручка прыгает по странице блокнота, выискивая свободные места для записей и находя, тут же заполняет их. Множество несвязанных, для непонимающего человека, слов заполняют страницу в самых неожиданных местах.
В наступившей паузе Акинфеев слышит посторонние звуки, что не так давно маячили на фоне их разговора с Дзюбой. Однако только сейчас Игорь, смог разобрать, что этими звуками является шипение рации — безрезультатные попытки подчиненных достучаться до него.
— Секунду. Не вешайте трубку, — говорит он в телефон, а сам отбросив ручку и блокнот, на стуле подъезжает к столу. Включает рацию, — Что случилось? Прием.
— Прием, — голос Ерохина обеспокоенный, чуть подрагивающей, что сразу же Игоря напрягает. Саша всегда умело свои эмоции скрывает, идеально за маской пофигизма и безразличия скрываясь. Спадает же эта маска лишь когда Ерохин теряет контроль над ситуацией, а соответственно над своими эмоциями. И похоже это как раз такой случай, — У нас драка. Вроде разняли, но тут с пострадавшими. Самых буйных я скрутил. Остальных припугнул просто. Без Вас никак, ждем в столовой.
Игорь нажимает кнопку, включая микрофон и нервно барабаня пальцами по столу. Начинает говорить в рацию, стараясь, чтобы голос звучал четко и размеренно:
— Прием. Стойте на месте и дожидайтесь меня. Никому не выходить. Я скоро подойду. Прием.
— Прием. Вас понял.
Саша отключается, этим сообщением, одновременно заставляя Игоря как чуть подуспокоиться, так и напрячься. Вроде бы причина его беспочвенным беспокойствам, что сопровождали его весь этот день, все-таки нашлась, заставляя отступить чувство легкого страха перед неизвестным, но с другой стороны… драка заключенных? В тюрьме это дело нечастое, ведь за такие вот хулиганства могут легко срок на несколько месяцев увеличить точно, и все сидящие это прекрасно знают.
Отмечая про себя, что с драчунами надо будет отдельно побеседовать, Игорь торопливо подъезжает к столу с телефоном, в тайне надеясь, что Дзюбе надоело бессмысленное ожидание и тот все-таки выберет время в своем загруженном графике и явится в отделение сам.
Однако как только Акинфеев прикладывает пыльную трубку к уху, то на фоне тут же слышит чью-то эмоциональную речь на непонятном языке и чуть более громкие ответы самого Артема Сергеевича уже на русском.
-… да я про Сашу спрашиваю! Что только сейчас дошло?!
После фразы, что била по ушам своей громкостью, Игорь слышит глубокий вдох. Как видимо футболист набирал в легкие побольше воздуха для продолжения громогласной тирады, что сейчас Игорю была совсем некстати. Потому, он тут же хочет пресечь эмоциональный монолог на корню своим эффектным и неожиданным «алле», что так и не сказал в самом начале прошлого разговора.
Однако сегодня Акинфееву определенно не везло совсем. В дело вновь вмешивается та самая пыль, в этот раз по неосторожности стряхиваемая охранником с темного провода.
— Ал…пчихи! — здоровается Игорь, в этот раз окончательно смущаясь и надеясь, что собеседник не заметит его оплошности.
— Еще раз будьте здоровы, Игорь Владимирович! — видимо весь набранный воздух Дзюба тратит как раз на это пожелание, потому что уровень звука, даже для многое повидавших ушей Акинфеева, пожалуй, слишком высокий.
— Еще раз спасибо, Артем Сергеевич, — он впервые называет собеседника по имени отчеству, которое смог вспомнить только благодаря своим записям. В голове застревает только смешная фамилия — Дзюба.
— Так что там с Сашей? — тут же интересуется мужчина, чуть поубавив громкость.
— С Сашей… — задумчиво тянет Игорь, вглядываясь в свои записи и пытаясь разобрать хоть что-то, — Давайте сделаем так. Вы оставляете мне свой номер, а я вам через два-три дня перезвоню. За это время как раз пороюсь, посмотрю, что там с Александром Александровичем, и потом все детали объясню. Когда Вам будет удобно созвониться?
— В любое время, — быстро отвечает Дзюба, — и как можно быстрее, пожалуйста. Мой номер сейчас продиктую. Где записать есть?
— Есть.
Дзюба, которого Игорь в своих мыслях отчего-то зовет уже просто Артемом, диктует свой номер, что Акинфееву приходится записать уже на другой странице, так как на первой просто не остается места.
— Только прошу никому эту информацию не разглашать. Повторюсь, я личность небезызвестная…
— Да понял, я понял, — тут же прерывает его Игорь, — мне и не разглашать-то некому.
О последней фразе Акинфеев немного жалеет. Ведь по сути он незнакомому человеку на свое больное место прямым текстом указал. Непростительная ошибка для полицейского.
Впрочем, Дзюба тут же заторопился куда-то, оттого этого просчета со стороны Игоря даже не замечает, похоже. Очень хорошо.
Прощаются они быстро. Обоюдно чувствуют, что оба спешат по своим делам, потому обменявшись официальными «до свидания» вешают трубку.
Артем, сразу же после нажатия кнопки «отбой» оглушительно чихает, шутя про себя, что заразился от этого «охраннишки».
Игорь же прихватив рацию и на всякий случай вложив в карман пистолет, собрался выходить из кабинета в направлении столовой, буквально на пороге кабинета, в третий раз тихо чихнув.
— Будьте здоровы, Игорь Владимирович, — бурчит под нос себе Акинфеев, вышагивая по коридору, вновь ощущая, что в ответ слышит лишь пронизывающую тишину.
А на покинутом рабочем столе одиноко лежит блокнот с многочисленными каракулями и тремя жирными, специально несколько раз обведенными, словами в углу.
"Артем
Сергеевич
Дзюба".
***
Сообщив начальнику о случившимся, Ерохин чуть подуспокаивается, отправляя нахлынувшие эмоции куда подальше и включая привычное хладнокровие.
Он неодобрительно косится на молодых коллег, что стоят немного в стороне, повинно склонив головы.
Один, пытаясь отвлечь другого от невеселых мыслей, бессмысленной болтовней, загрузил его настолько, что тот перестал соображать что-либо вообще. А значит перестал быть внимательным, потерял контроль над ситуацией. В тюрьме такие вещи не просто запрещены, а непростительны и опасны.
Далер это понимает. И Далеру пиздецки стыдно. Что отвлекся. Что позволил затащить себя в лавину разговора, что, можно сказать, добровольно запрыгнул туда сам. Что заметил назревающий конфликт слишком поздно. Что не так повлиял на его исход.
А все из-за ебанного Лунева.
Нет, конечно, Далер тоже хорош. Несобранный, невнимательный, а ведь в его профессии собранность и внимательность — чуть ли не самые важнейшие качества.
Но в тоже время не собран и не внимателен то он как раз из-за Андрея!
Далер понимает, что с этими вещами пора заканчивать, раз у него уже начинаются проблемы непосредственно с самой работой. А им с первого курса в универе твердили, что личные отношения на их профессию влиять не должны вообще. Тем более, когда это не отношения даже, а не пойми что. Тем более, когда они односторонние. И то, не факт.
А вот Сашке на это вообще как-то все равно. Ну подрались заключенные и подрались. Им же хуже, по сути. Они с Далером ведь все что смогли сделали. Даже драку разняли почти без помощи Ерохина.
Но отчего тогда тот так хмуро в их сторону смотрит?
Головин этого взгляда не выдерживает и решает взгляд на закованную в наручники компанию в лице пяти человек перевести, двое из которых сейчас буравят взглядами пол. Одного из них Саша прекрасно знает. Да что там знает, уважает, восхищается даже. Уважал точнее, да и восхищался скорее, чем восхищается.
Александр Александрович Кокорин.
Бывший нападающий Зенита и Сборной России.
Известный человек. Хороший игрок.
А сейчас сидит в тюремной столовой после драки с фингалом под глазом, потупив глаза в пол. Вот как может жизнь повернуться.
Будто чувствуя направление мыслей Головина, Кокорин поднимает голову, смотря небесного цвета глазами прямо в Сашины. Тот стойко этот взгляд переносит, лишь с ноги на ногу переступив и еле заметно брови приподняв. Бывший футболист на это криво улыбается и взгляд на Ерохина переводит, что уже с кем-то тихо по рации переговаривается.
Тем временем, Смолов скрытно за Кокориным наблюдает. Периодически хмурыми взглядами или же тихими фразами с рядом сидящим Мамаевым перекидываясь. Судя по сведенным бровям одного и поджатым губам другого разговор они ведут не самый приятный. Скорее всего, о только что прошедшей и почти не состоявшейся драке.
Все это подмечает Леша, что сидит на одном из столов, свесив ноги, и покусывая губу. Сам он в драку не за что бы не полез и не полезет, а вот разозленного Антона, которому тут же все эмоции нужно было выплеснуть, удержать не смог. И до сих пор себя винит в этом. Ведь по сути из-за него сейчас на скуле брата красуется синяк, что кто-то в порыве драки весьма искусно отпечатал ему локтем, на правом запястье чуть кровоточит свежая царапина.
Леша, как всегда винит во всем себя, вгрызаясь в несчастную губу еще больше, прокусывая ее чуть ли не до крови
Этот день слишком сумбурен. Сумбурен для жителей тюрьмы, ее работников, да для всех, кто хоть как-то с ней связан.
Буря прошла почти незаметно, оставив после себя не самые масштабные разрушения.
Вот только никто еще не знает, что эта буря — предвестник катастрофы. Лишь начало. Маленькая ее часть.
Дальше больше.
Но никто еще не знает.
