Письма к вдохновению

Шесть часов вечера. Я сижу на высоком стуле в своей квартире и доделываю задание, которое должна уже через пару часов отправить своему работодателю. К счастью, статьи о медицине даются гораздо проще, чем главы к собственной книге, поэтому голодная смерть мне не грозит… по крайней мере, пока… Звонок в дверь раздаётся как раз тогда, когда я прикрепляю файл и нажимаю на кнопку «отправить». Я натягиваю домашние штаны и футболку поверх нижнего белья, в котором просидела всё это время, поленившись переодеться после пар. По дороге я раздумываю, кто бы это мог быть так поздно и не стоит ли спросить «кто там?» для приличия. Затем решаю, что украсть в этой квартире можно только ноутбук, но он ужасно древний и наверняка рассыпется ещё до того, как его вынесут на лестничную площадку. На пороге оказывается мама. Она переступает через засохшую половую тряпку, расстеленную на входе, и брезгливо морщится, наверняка учуяв запах сигаретного дыма, которым насквозь провоняла моя домашняя футболка. Она проходит мимо меня на кухню, бормоча что-то про беспорядок и безответственность, но эти слова проскальзывают в её речи так часто, что я уже точно не уверена – ругает она меня или правительство. - Я тоже рада тебя видеть, мамочка, - произношу сухо, ступая следом за ней по обрывкам тетрадного листа, на котором я пару дней назад пыталась написать очередную главу. Как видно, безуспешно. Мы с мамой с самого моего детства не были особо близки. После развода я осталась с отцом, и мы виделись только по большим праздникам, которые случались не чаще, чем раз в полгода. У неё давно другая семья, в которой присутствуют любимый муж и более идеальная версия дочери, недавно справившая своё пятнадцатилетие. С тех пор, как умер отец, лёд между нами словно бы начал таять, но выражается это лишь в её неуёмном желании меня контролировать и указывать, как жить. Не поздновато ли, учитывая, что мне уже скоро стукнет двадцать один? - Ираида, у тебя в доме так грязно, словно бы ты живёшь в свинарнике, - морщится она, выкладывая из пакета замороженную курицу, буханку хлеба, пакет молока и десяток яиц. Будто бы я на самом деле умираю с голоду. Её прошлая подачка валяется у меня в морозилке до сих пор. – А чем ты питаешься? Это же сплошные полуфабрикаты. - Зато готовить не надо, - пожимаю плечами, борясь с желанием закурить. Да и для кого готовить? Пока жив был отец, хоть было для кого стараться. А сейчас… я даже не съедаю столько и не хочется особо. – Меня всё устраивает. - Устраивает, - ворчит женщина, глядя на занавешенное кухонное окно. Я не особо люблю солнечный свет. Он мешает мне думать. – Все шторы задёрнуты! Сидишь тут, как в пещере. Хоть бы работу нашла нормальную! - Я работаю, - возражаю, забираясь с ногами на стул. Мать хмурится. Её поведение начинает раздражать меня. Иногда мне кажется, она всерьёз уверена, что сможет наверстать всё упущенное за эти шестнадцать с лишним лет. Но это ведь не так, и был бы жив отец, я бы уже сказала ей об этом. Вся соль в том, что будь отец на этом свете, она бы и не вспомнила обо мне, а я бы ни за что не впустила её в свою жизнь. Её бы не мучила совесть, а я бы в глубине души не боялась, что однажды останусь совсем одна. Все люди нуждаются в том, чтобы о них помнили, как бы отчаянно они не пытались это отрицать… - Разве это работа? Игрушки! – бурчит она, остервенело пытаясь оттереть остатки соуса с плиты. Я закатываю глаза. – Это ведь совсем несерьёзно! - По крайней мере, мне это нравится, - отзываюсь холодно, подпирая щёку кулаком. Как же глупо врываться в чужую жизнь со своими порядками. – Надоест – найду что-то другое. Может, даже по специальности. - Может… - передразнивает женщина, продолжая тереть плиту жесткой щёткой для посуды. Именно с её посыла я пошла учиться на журналиста. Она слишком долго капала отцу на мозг, что он совсем не занимается моим образованием, позволяя мне заниматься писательством и подрабатывать в интернете. В итоге он не выдержал и попросил меня сделать выбор. Я подала документы на журналиста, потому что это ближе к тому, чем я занимаюсь, хотя специальность меня не особо привлекает. Но я сделала это ради него. Потом он умер, и это окончательно потеряло смысл. Я не ушла из университета, потому что и это тоже было бессмысленно. С тех пор, как его не стало, очень многое потеряло краски. - Тебе скоро двадцать один, Ираида, а в твоей жизни никакой стабильности! – чеканит она, сопровождая свою речь демонстративными жестами. Хватает другую губку и начинает тереть кухонную тумбу. – Ты ведёшь себя, как ребёнок! Я в твои годы… - Ты в мои годы залетела от нелюбимого мужчины и превратилась в потасканную домохозяйку, которая только стирала пелёнки и варила борщи, - обрываю, не выдерживая. Встаю со стула и забираю у неё губку. – Потом ты вырвалась из этого ада и снова угодила в те же сети, разве что чуть более крепкие! А теперь ты заваливаешься в дом, из которого так хотела сбежать, и пытаешься учить меня жизни, хоть сама об этом ничего не знаешь! - Уж побольше твоего, - парирует она, но голос смягчается. Я впихиваю ей в руки курицу и ненавязчиво подталкиваю в сторону двери. – Я просто пытаюсь заботиться о тебе, Ираида. Ты ведь знаешь, что я хочу, как лучше. Ты ведь моя дочь и… - Я знаю, мамочка, - улыбаюсь натянуто, пока она застёгивает пальто. Наш рекорд нахождения вместе пока равен суткам. Это было после смерти отца, и меня на самом деле не волновало, что она здесь делает. – Но на сегодня сеанс посещений окончен. Открываю дверь и пропускаю её на лестничную площадку, где как раз курит мой сосед. Мама причитает ещё что-то о тяжелом характере и отцовских генах, но я уже её не слушаю, пытаясь отыскать в карманах штанов сигареты, которые, кажется, оставила в квартире. Возвращаться лень, а курить, вопреки привычкам, хочется прямо сейчас. - Тяжелые отношения с родителями? – интересуется Дмитрий Александрович, протягивая мне сигарету. Помедлив, я принимаю её и с наслаждением прикуриваю. Они оказываются чуть крепче, чем те, которые я курю обычно, но всё равно действуют на меня успокаивающе. - Не угадали, - хмыкаю, выпуская облако дыма в воздух. Наверняка теперь попаду в список отбросов общества, который в тайне ведёт соседка снизу. – Их нет. Отношений. Только иллюзия и негласное обещание, что будем горько рыдать на похоронах друг друга. Всё остальное – формальности. - Не слишком ли рано вы задумываетесь о смерти? – спрашивает он, и я по привычке пожимаю плечами. Я не задумываюсь о смерти, но и не отрицаю неизбежное. Всех это рано или поздно настигнет, хоть я, уже по привычке, буду верить, что буду в этом списке последней. Может, я и депрессивная истеричка, но совсем не хочу умирать. - Я просто излагаю факты, - отзываюсь, затушив окурок о дно пепельницы, сделанной из банки из-под кофе. У нас стоит такая же на балконе. Отец хоть и ругал меня за курение, но сам этим грешил безбожно. – А вам пора бы задуматься, учитывая, что вы частенько суёте нос не в своё дело и курите такие крепкие сигареты. Спокойной ночи… Дмитрий Александрович, - с этими словами я скрываюсь за дверью своей квартиры, услышав за спиной негромкое «добрых снов». Ещё немного, и это может войти в привычку…