Письма к вдохновению

Понедельник, восемь вечера. Я сижу на диване в полутёмной комнате, закутавшись в плед, потому что в квартире довольно прохладно, а мне слишком лень вставать, чтобы закрыть окна. В очередной раз перепечатываю первый абзац, стараясь представить себя на месте главной героини. Проблема лишь в том, что в моей голове это так не работает. Пока она сама не захочет впустить меня в свои мысли, ничего не получится. Но дверь плотно закрыта, и я уже почти час с воем бьюсь об неё головой. Разозлившись, захлопываю крышку и хватаю со стола пачку сигарет. Закуриваю с каким-то мазохистским удовольствием, словно бы ощущая, как дым пробирается в мои лёгкие, и яд никотина пожирает меня изнутри, мешая дышать. Мне так паршиво, что в какой-то неизбежный момент смерть кажется единственным спасением. Но затем я встряхиваю головой, изгоняя из неё излишний трагизм и откидываюсь на спинку дивана. Конечно, всё это не смертельно, если забыть о том простом факте, что я больше не представляю, для чего ещё жить. Когда не стало папы, творчество было единственным, что удержало меня на плаву. Я писала днём и ночью, забывала есть и спать, полностью погружаясь в мир своих героев. Потому что там было спокойно, там было не так страшно, и там я не была одна. Словно бы вместе с этими персонажами я встретила друзей. Я страдала вместе с ними, делила своё горе и ощущала проблески надежды, которой совсем не осталось в реальности. Это было наркотиком, панацеей, я встречала рассвет только ради того, чтобы снова погрузиться в собственный мир, где мне всегда были рады… Но как только закончилась эта книга, я словно бы… закончилась вместе с ней. Из настежь открытых окон доносится гул машин. Этот звук наводит на меня тоску и волнение. В нашей квартире никогда не было достаточно тихо, чтобы можно было обратить внимание на эти звуки. Шумели телевизор, мой ноутбук, фоном играла какая-то музыка, а вечерами папа частенько брал в руки гитару. У него был отличный голос и слишком красивый смех, чтобы спустя почти год он не звучал в моей голове эхом каждый раз, когда в квартире становится слишком тихо. После смерти отца гул машин стал самым громким звуком в опустевшей квартире… Несколько солёных капель падают на плед, и я спешно вытираю их рукавом растянутого свитера, осматриваясь вокруг, чтобы отвлечься. Взгляд невольно задерживается на моём рабочем столе, где со вчерашнего вечера лежат лист чистой бумаги и ручка, потому что я честно пыталась последовать совету Дмитрия и потренироваться в написании писем. Но ничего так и не вышло, и я оставила это дело, как и многие другие. Помедлив, встаю с дивана и подхожу к столу. Сажусь на круглый стул без спинки, подобрав ноги под себя, и включаю настольную лампу. Несколько минут сижу в тишине, кусая кончик ручки, но затем делаю глубокий вдох и склоняюсь над листом. «Здравствуй, Дмитрий. Пишет тебе твоя сумасшедшая соседка…» На этом проблески вдохновения вновь покидают меня, и я ещё некоторое время смотрю на обыкновенный тетрадный лист в клетку, где сверху моим кривым детским почерком накарябано несколько слов. Я сижу над ним до тех пор, пока не понимаю, что эта идея на самом деле дурацкая, и ничего хорошего из неё не выйдет. Разозлившись, крепче сжимаю ручку между пальцами и склоняюсь над листом. «Давно хотела сказать тебе, Дмитрий, как ты на самом деле меня раздражаешь. Никак не могу понять, зачем ты только лезешь в мою жизнь? Своей разве не достаточно? Тебе, кажется, тридцать, а ты всё так же куришь на лестнице в своих нелепых спортивных штанах с затворницей-соседкой, у которой крыша, поверь, поехала раньше, чем она научилась говорить. Какое тебе дело, Дмитрий, до того, что и как я чувствую? Это банальный интерес, или я для тебя подопытный кролик? Если первое, то спешу убедить тебя, что личность я довольно заурядная и ничего стоящего из себя не представляю, чего только стоят завышенное ЧСВ и начальная стадия социопатии. А если второе, то знай, что в конце ты всё равно останешься разочарованным, ведь то, что наверняка сработало бы с нормальными людьми, не работает со мной. Твои методы дурацкие, Дмитрий. Сомневаюсь, что в наше время найдётся слишком много людей, которые любят и умеют общаться с помощью писем. Это не для меня, если ты не понял, и в лучшем случае я пошлю тебе смс с поздравлением на Новый год. Но вряд ли смогу потратить кучу времени, чтобы написать тебе письмо, которое будет содержать хоть что-то, кроме псевдостраданий и неуместных оскорблений. Я пустая и поверхностная, Дмитрий, а в письмах должна быть глубина. Разве что тебе интересно барахтаться в речном иле. Не жди от меня писем, Дмитрий. Без всякого уважения, Ида. P. S. Книгу, которую ты посоветовал к прочтению сегодня на паре, я читала. Она ужасна». Первым моим порывом становится разорвать дурацкое письмо в клочья и пойти спать. Но затем я срываюсь с места, по пути плотнее кутаясь в плед, и выскакиваю из квартиры. Спустя несколько секунд я уже стучу в квартиру соседа, наплевав на то, что на часах уже почти одиннадцать. Дмитрий открывает мне почти сразу. На нём всё тот же клетчатый халат, из-под которого виднеются серые домашние штаны, и я с сожалением вспоминаю, что забыла упомянуть об этом в своём письме. - Неужели пожар? – удивляется он, увидев меня – растрёпанную и взвинченную – на пороге своей квартиры. Я молча протягиваю ему письмо и разворачиваюсь, чтобы вернуться в квартиру. – Подожди. Покуришь со мной? Потоптавшись на месте, я возвращаюсь, беру у Дмитрия сигарету и опираюсь на перила. Пока я курю, мужчина молча читает моё послание, и я невольно замечаю, как время от времени подрагивают уголки его губ. - Почерк у тебя, конечно… - бурчит он, бережно сворачивая лист бумаги несколько раз. Я пожимаю плечами. – По поводу книги – согласен, но она прописана в программе. По поводу методов… разве это письмо – не первое, что ты написала за последние три недели? Я молчу некоторое время, обдумывая для себя его вопрос. Сигарета тлеет у меня между пальцами, и я вспоминаю о ней, только когда она падает на холодный пол. Медленно опускаюсь, чтобы поднять её, и смотрю на Дмитрия снизу вверх. - Это ведь так… с психу, - бормочу неуверенно, бросая окурок в самодельную пепельницу. Где-то в груди, подобно догорающему огоньку сигареты, вспыхивает призрачная надежда. – Неужели ты думаешь, что из этого, правда, может что-то получиться? - Ну, начало ведь положено, - фыркает он, закуривая. Я неуверенно опускаю взгляд. В повисшей тишине я пытаюсь обдумать для себя, может ли закончиться чем-то хорошим эта идея с письмами. Но, как назло, не нахожу ответ в своей голове. Всё ведь просто само по себе получилось. - Кстати, почему «Дмитрий»? – спрашивает вдруг мужчина, прерывая молчание. Я снова пожимаю плечами. – Почему не «Дима» или, раз уж на то пошло, «Дмитрий Александрович»? - Потому что это не для тебя. «Дима» - как-то просто и по-мальчишески. «Дмитрий Александрович» - строго и совсем не романтично. А ты «Дмитрий», - отвечаю я, улыбаясь краешками губ. Я изо всех сил пытаюсь объяснить, какой смысл заложен для меня в его имени, но в моей голове это звучит как-то по-другому. – Когда я вижу или слышу это имя, у меня перед глазами сразу твой образ. Растрёпанные волосы, сигарета между губ и чёрное распахнутое пальто… - Только не романтизируй сильно, - хмыкает он, и я вскидываю брови. В его глазах горит странный огонь. – Вдруг влюбишься. - Разве что в следующей жизни, - отзываюсь, направляясь к своей квартире. Моё письмо остаётся у него. – Спокойной ночи, Дмитрий… Я не закрываю дверь, пока не получаю в ответ тихое «Добрых снов».