Ммм, м...т?

      У Чонгука были тяжелые ладони, узловатые кисти рук. Минтхай никогда раньше не обращала внимания, но сейчас зацепиться мысленно за какую-нибудь глупость было жизненно важно. Большие тяжелые руки, в выпирающих венах и с длинными пальцами. Она с трудом вытянула одну перед собой, чтобы рассмотреть, и окончательно вжалась спиной ему в грудь.       — Интересно? — раздался голос над ухом, и ей пришлось прикрыть глаза на секунду, чтобы отбросить наваждение. Голос, низкий и какой-то грудной, эти ленивые интонации — топили Минтхай, затягивали словно в болото. Горячее дыхание путалось в волосах, длинные выдохи упирались в спину, тяжёлая рука обнимала за талию. Весь Чонгук — расслабленный и тёплый. Она пыталась выкарабкаться из вязи, зацепится за какую-нибудь ветку и вытянуть себя следом, но чем дольше это продолжалось, тем глубже она встревала.       Возможно, дело было в том, что она давно его не видела.       Возможно в том, что Чонгук таким бывал редко.       Возможно, ей окончательно вышибло все мозги.       Очень хотелось тереться о него, приникать полностью, выпрашивать прикосновения. Быть слабой, открытой и жалкой. Делать так она, конечно, не будет. Лучше подумает — о руках, о голосе или о любой другой глупости.       У её отца руки тоже такие. Когда Минтхай была совсем маленькой, отцовская ладонь была просто гигантской. Подумала бы она так же сейчас? Папа раньше казался большим и тёплым, сильным. В последнюю встречу больше года назад она разругалась с ним в пух и прах. На каблуках уже была выше. Он не защищал и не отгораживал. Папа уже не был самым.       Она прикрыла глаза. Господи, о чём она думает. Чонгук и отец — отвратительно, гадость какая, сочетание хуже некуда. Нужно срочно переключиться.       От Чонгука пахло одеколоном и чистотой (от отца — сигаретами и мылом). Эти запахи были такими знакомыми и обтекающими — дробящими — что она не задумываясь назвала бы, что парфюм, а что — кожа. Чистая и тёплая кожа, до которой так приятно дотрагиваться губами. От одной только мысли во рту собралась слюна, и губы пришлось облизать. Так хотелось коснуться.       Чонгук — умный парень. Чонгук отлично чувствовал её настроение. Рука Чонгука скользнула под край кофты, и кожу на животе обожгло моментально. Площадь соприкосновения получилась большой — всё дело в широких ладонях — и стало только хуже. То есть лучше. Он обещал ничего не делать сегодня, когда пришёл. Обещал. Хотя она понимала, к чему это приведёт.       — Соскучилась? — сказал он с ухмылкой, и какое-то время она отупело думала. А потом вспыхнула раздражением.       Как же бесила эта манера — провоцировать, доводить, вынуждать чувствовать что-то, а следом спрашивать как ни в чём не бывало. Как если она могла мыслить трезво. Как если это нормально. О, да. Минтхай соскучилась. Её колотило и плавило. В груди стоял ком, пульсирующий и большой.       — Вот ещё, — сказала она. Разбежался.       Голова сама откинулась в сторону, когда дыхание скользнуло по шее.       — Совсем нет?       Она различала каждую интонацию, вибрирующую, гулкую. Само ожидание было сладким, казалось, все рецепторы напряглись, ощущая расходящиеся по шее выдохи. Горячие. Вязкие.       Да-да-да, Минтхай соскучилась.       А потом губы прижались к коже, и всё тело прошило разрядом. Жалкое невинное прикосновение, даже не поцелуй. Минтхай едва не всхлипнула. Руки, большие ладони, выпирающие вены, руки-руки-руки, обнимали со всех сторон, смыкались словно капкан.       Обычно когда Минтхай упиралась, упирался и Чонгук — как в зеркале. Она думала, он встрянет с этим несчастным "соскучилась", будет докапываться, пока она не сдаст позиций. Но по шее пробрались поцелуи, горячие, влажные, словно ожогами, нестерпимо захотелось стонать, и она отбросила лишнюю мысль. В соседней комнате были близняшки, и ей нельзя. Но как же хотелось. Второй рукой он сжал бок под тканью футболки, и сдавленный стон прорвался сквозь губы. Этот Чон Чонгук — тот ещё засранец. Она давно это знала — о засранце Чонгуке.       Руки Чонгука стискивали так, как надо, и Минтхай хотелось, чтобы её убило. Задушило и разорвало. Возбуждение горячей пульсацией собралось внизу живота.       Влажный поцелуй лёг за ухо, потом на мочку, и у неё закрылись глаза. Рука, та, что лежала на животе, гладким скользящим движением потянулась вниз, нырнула под широкую резинку штанов, и у Минтхай всё сладко поджалось и напряглось. Господи. Какой кошмар. Как хорошо. И хотя он ещё ничего не сделал, у неё уже закружило голову.       Чёрт, близняшки в соседней комнате, какое к чёрту хорошо?!       — Чонгук, — она вцепилась ему в руку, а голос оказался хриплым. Паническим.       — Мм? — лениво отозвался гадёныш.       — Ты обещал.       — А ты не соскучилась.       — Причём тут…       — Сейчас и проверим.       Рука нырнула под ткань трусиков, и перед глазами всё потемнело.       Она откинула голову ему на плечо и всё-таки застонала. Ломко и громко. Чёрт. Было так хорошо. Так хорошо. Онемели пальцы, на ногах и руках, и она вся выгнулась, подаваясь навстречу.       Эти руки — выпирающие вены, крупные и узловатые — касались её уверенно. Она сходила с ума.       — О, — многозначно заключил Чонгук. — Кажется, всё-таки соскучилась.       У Минтхай там мокро. И честно — ничего удивительного. Она не чувствовала обилие смазки, зато ощущала отлично, как классно скользили пальцы. Вверх-вниз и в сторону. Какими были твёрдыми и шершавыми. Он ещё не вошёл, но она уже была на грани.       Собственные руки казались лишними. Их было некуда деть, и схватится тоже не получалось. Её кружило, а опоры не находилось.       — Я тебя старше, — зачем-то заключила она. Намекая, должно быть, на уважение.       — Ну-уна, — низко отозвался Чонгук, и горячая дрожь стекла по спине. — Нуна, стони потише.       — О-ох…       Чонгук не звал её так почти никогда — какого чёрта это так возбуждало.       Сдерживать стоны не получалось, пальцы в трусиках двигались скользко. Минтхай извернулась, обнимая руками за шею.       — Чонгук-а, — почти ласково проговорила она ему в скулу. Пришлось сделать паузу на несколько вдохов. — Сюда сейчас кто-нибудь войдет, понимаешь? Пожалуйста, ты обещал.       Её трясло, она говорила ему в самое ухо. Касалась мочки губами, горячо выдыхала — потому что ничего не могла поделать. Чон Чонгук и сам крошился — она чувствовала, как руки сжимали сильнее, как он весь замер, напрягшись. Как непроизвольно подался ближе. Она чувствовала его тело, собравшееся в упругую пружину, а ещё — этот палец, твёрдо упёршийся в самом центре. Минтхай никогда не стала бы говорить с ним так нежно, если бы себя контролировала. Губы ещё раз прихватили мочку, потом она повела языком по краю. Коснулась скулы, щеки, наконец вжалась в губы, толкнулась языком ему в рот. Ей так хотелось больше.       В неё вошёл один палец, и Минтхай застонала прямо в рот. Горячо-туго-сладко. Она толчком подалась навстречу.       — Нуне удобно? — спросил он. Минтхай не могла говорить. Она закрыла глаза, упёрлась лбом ему в шею, выдыхала громко на каждое движение, каждый толчок.Тело затекло в неудобной позе, но стоило ей шевельнуться, как капкан рук сжался, не выпуская.       — Нуна готова кончить? — сорвалось издевательское в ухо, к первому пальцу добавился второй — и вытянул из неё сдавленный стон.       Его слова эхом повторялось в голове — нуна, удобно, кончить — заевшей пластинкой. Чонгук, и его тяжелые руки и чёртовы длинные пальцы. Чонгук и его хриплый грудной голос, вязкий дурящий парфюм. Весь Чонгук — как одно сплошное длинное повторение поломанной пластинки.       — Быстрее, — прошептала она. Перед глазами загорались звёзды, и тело немело. И когда пальцами второй руки он вцепился ей в волосы, струна внутри туго натянулась. Губы накрыло поцелуем, жёстко-сминающим, язык протолкнулся в рот.       Он задвигал быстрее пальцами — послушный хороший мальчик — она и сама подавалась бёдрами, не двигаться не получалось.       — Блин, неудобно из такого положения, — прокомментировал он в интонации, словно пожаловался на погоду. Она замычала жалобно.       Толчки шли друг к другу, она мысленно ухватилась за это жгущее ощущение. Ещё и ещё, у неё задрожали бёдра. Тело казалось струной, натянутой и дрожащей. А потом он проникающим движением подался вперёд и длинно повторил в ухо — "ну-у-на". И Минтхай скрутило. Сжало спазмом, тугим и душащим, она сильно дёрнулась, насадилась и кончила, хватаясь за толстовку Чонгука. В глазах выстрелило огнями, тело выгнулось конвульсивно, натянуто, и её словно вытолкнуло наружу. В чёрную бесконечность.       Оргазм её выпотрошил, и какое-то время Минтхай не могла пошевелиться. Так и сидела у него на руках, повиснув, словно одежда на вешалке. Шумное дыхание Чонгука служило ориентиром, по которому она сквозь закрытые глаза определяла, что всё ещё тут. Всё ещё в комнате и ещё жива.       Как хорошо.       Вот бы Чонгук не уходил. Отпускать его не хотелось, и она подумала в очередной раз, как это было противно — быть зависимой и слабой. Потому что он сейчас уйдет, а у неё будут подгибаться коленки, и заснуть потом не получится долго. Она представила, как будет тянуть в груди и как будет тоскливо. Или раньше — перед самым его уходом, как захочется вцепиться в Чонгука всеми конечностями и не выпускать. Ещё до того — вот прямо сейчас, когда хочется целовать и гладить, ластиться. Все эти глупые мягкие эмоции свербели в груди, и ей очень не хотелось их испытывать. Минтхай попыталась мысленно его задушить.       — Лучше бы ты меня трахнул.       Грудь Чонгука вздымалась высоко, и он, вероятно, думал о том же. Он повернул голову, и посмотрел на неё тяжелым нечитаемым взглядом, а потом облизал губы. Прямо перед её лицом. Бедный Чонгуки — подумала она, прижимаясь ленивым поцелуем к шее. Пульс бился под кожей, чувствовался даже не приникая слишком сильно.       — В следующий раз обязательно.       Они целовались размеренно и долго. И хотя она отчётливо ощущала его напор, не хотелось быстрее. Волосы на затылке протекали сквозь пальцы, она прочесывала пряди неторопливо, впитывала тепло, и ей было хорошо до дрожи. А потом у Чонгука зазвонил телефон, его наверное потеряли уже, и вообще, с Японии они прилетели только утром, график на ближайшие недели наверняка был забит под завязку. Это всё было так грустно и утомляюще, что как только он ответил, она отстранилась, вставая. Чем быстрее отлипнет, тем лучше. Сцепленные в замок руки — его и её — протянулись в воздухе, а потом она отпустила. И в следующий раз позволила себе коснуться только уже у самой двери, когда вышла провожать. Вжалась носом ему в плечо — дурацкие знакомые запахи, — зажмурилась на несколько секунд. Он провёл рукой по спине — дурацкие широкие ладони, — и отстраняясь, было ощущение, что она отдирает от себя кусок кожи.       Вниз Чонгук всегда спускался по лестнице. Вслушиваясь в гулкие и быстрые шаги, она проговорила громко в приглушённый полумрак подъезда:       — Я твоим обещаниям больше не верю.       А потом сразу захлопнула дверь.