Все думы о дальних краях

21. Узы. Цансэ стало немного неловко, но все же мягкая улыбка на прекрасном лице госпожи Лань ее успокоила. Длинная юбка женщины, по краю которой были вышиты плывущие облака, касалась пола. Ее глаза цвета стекла, очевидно, достались по наследству и младенцу, которого она прижимала к груди. «Цансэ из Юньмэна. Сегодня я просто прогуливалась мимо, но я правда не знала, что вы живете здесь, Госпожа Лань». «Саньжэнь Цансэ», Госпожа Лань едва заметно улыбнулась, «Я слышала о тебе. Жаль только, что когда твое имя разлетелось по всей Поднебесной, я уже принадлежала клану Лань, впоследствии тяжелая болезнь сразила меня, и если бы не счастливая случайность, мы бы с тобой и не встретились». Но Цансэ прекрасно видела, что Госпожа Лань в добром здравии, вот только кожа была немного бледнее обычного, от того, что она долго не выходила наружу. «Госпоже… нравятся цветы горечавки?» Госпожа Лань улыбнулась младенцу на своих руках. «В юности я очень их любила, Глава Ордена это хорошо помнит». Цансэ, глядя на малыша, который спокойно стоял рядом с матерью, неуклюже, но искренне поинтересовалась, улыбаясь Госпоже Лань: «Его зовут А-Хуань? А какой иероглиф?» Очевидно, Госпожа Лань питала к старшему сыну бескрайнюю теплоту и заботу, даже ее голос стал в разы мягче: «Тот, что разливается ослепительным светом, чистым, спокойным и безмятежным». А тот младенец?... «Чжань, тот, что кроет в себе глубину и спокойствие». Цансэ подошла поближе. Пухленькие мягкие ручки, пара смышленых глазок. «Какой красивый… Наверняка еще красивее, когда улыбается». «Он очень похож на отца, от меня достались только глаза». Госпожа Лань улыбнулась, но улыбка ее невольно окрасилась печалью. Она погладила малыша по щеке. «Я его родная мать, но ни разу не видела, чтобы он улыбался. Этот парень совершенно не игривый, а если ты станешь с ним играть, он может и заплакать». Цансэ, по натуре общительная и шумная, сразу же стала относиться к Госпоже Лань как к сестре, Госпоже оставалось только слушать ее и иногда что-то отвечать. Неловкость как рукой сняло. Узнав, что Цансэ в положении, Госпожа Лань даже предложила позвать кого-нибудь, чтобы в сохранности проводить Цансэ, когда она соберется к себе. «Не стоит, не стоит. Я терпеть не могу, когда меня окружают излишней заботой». Цансэ взяла со столика чайную чашку и стала ею играть. «Честно говоря, мне кажется, что нас с вами связала судьба. Может быть, поступим так. Если у меня родится девочка, я обещаю выдать ее за вашего маленького А-Чжаня». Госпожа Лань улыбнулась в ответ. «Узы брака – вещь крайне непредсказуемая, в жизни может случиться все, что угодно, пусть лучше все-таки они сами выберут себе спутников». Цансэ вообще-то тоже говорила не всерьез, а услышав ответ, согласно кивнула. «И то верно». 22. Глубина чувств. Госпожа Лань не верила в судьбу. Та случайная встреча в Гусу была вовсе не случайной. Она точно рассчитала день возвращения Цинхэн-цзюня, специально оказалась рядом в нужный момент и без особого труда очаровала его. Она изливала ему душу, играла в искренность, лишь ради того, чтобы совершить убийство. Конечно, после содеянного она не собиралась больше обманывать Цинхэн-цзюня, прекрасно понимая, какая судьба ее ждет. Она спокойно все ему рассказала. Но отмщение нужно было завершить, а что станет с ней – уже дело десятое. Все равно ее уже никто не ждал. Но Цинхэн-цзюнь, узнав правду, ни разу не спросил ее – почему? Он лишь выпил чашу вина, немедленно опьянев, с бесстрастным лицом схватил ее за руку и прижал ладонь к своей груди. Его бешено бьющееся сердце напугало ее, она хотела отдернуть руку, но Цинхэн-цзюнь держал ее слишком крепко. Ей было больно, но вырваться не получалось, люди Гусу Лань славились своей недюжинной силой, ей даже показалось, что он вот-вот раздавит ее ладонь. Однако вместо этого Цинхэн-цзюнь бросил ее на кровать. Холодная усмешка озарила ее лицо, но она его не оттолкнула. Лицемер. Мужчины! Все говорят о каких-то манерах и приличиях, сыновнем послушании и ритуалах, исповедуют правильный путь… все это лишь видимость. Но Цинхэн-цзюнь ее не тронул. Он лишь потушил рукой тусклый огонь свечи и накрыл ее одеялом. Ее сердце, словно сверкающий Млечный Путь, утонуло в глубокой темноте ночи. В этот раз пришел ее черед задаваться вопросом. Почему? На следующий день, едва рассвело, Цинхэн-цзюнь отвел ее в Облачные Глубины, таща за собой, словно деревянную куклу. Она холодным взглядом смотрела, как он опустился на колени, а старейшины Ордена едва ли не по земле катаются от злости, грозя ему дисциплинарным кнутом. Однако он и бровью не повел, лишь спрятал ее у себя за спиной, вынув из ножен сверкающий меч заклинателя, лезвием направленный вовсе не на нее. Почему? Затем он запер ее в отдаленном тереме, и лишь когда Цинхэн-цзюнь мягко закрыл двери и повесил на них замок, услышав звон металла, она с трудом поверила в происходящее. Каждый, кто приходил сюда, вел себя вежливо и учтиво, а она и рада была никуда не выходить. Она могла весь день просидеть у окна, наблюдая за шествием муравьев из одного муравейника в другой. Через несколько дней она услышала от проходящих мимо адептов, что глава ордена добровольно подверг себя наказанию и теперь стоит на коленях перед Стеной Послушания, и будет стоять до тех пор, пока его силы не иссякнут, и он не упадет без сознания. Ее сердце болезненно сжалось. Почему? 23. Не навсегда. Госпожа Лань не верила в искреннюю преданность. Когда добровольное наказание Цинхэн-цзюня завершилось, он пришел к ней и принес целый букет цветов горечавки. Тогда ей казалось, что на этом все и закончится. В особенно благоприятную погоду, когда настроение также было хорошим, они могли обменяться парой фраз. Тогда ей казалось, что на этом все и закончится. Как-то раз она попросила слуг принести ей кувшин Улыбки Императора, захмелеть не получилось, но наутро она обнаружила у себя на груди тяжелую руку Цинхэн-цзюня, а поясница болела так, что она не сразу смогла подняться с кровати, все тело при этом покрывали следы поцелуев. Она вспомнила, что Цинхэн-цзюнь накануне пришел ее проведать, а она за рукав притащила его в спальню. Она вовсе не рассердилась на себя и не ощутила стыда, ей лишь казалось, что на этом все и закончится. Вот только живот начал расти с каждым днем, тогда она стала успокаивать себя – рожу этого ребенка, и мой долг Госпожи Ордена будет выполнен. Нужно лишь придумать благозвучное имя, а дальше… на этом все и закончится. Но потом она, незаметно для самой себя, стала скучать, стала ждать прихода одного человека, который появился бы на ее пороге с цветами горечавки. По мере того, как дети росли, каждый раз она открывала в них что-то новое, каждый из них был по-своему красив, и хотя оба мальчика были как две капли воды похожи на своего отца, все же когда старший сын улыбался, она видела в этой улыбке себя, а стоило младшему поутру взмахнуть ресницами, его глаза цвета стекла сияли знакомым холодным блеском. Изменить этого она была не в силах, теперь она была искренне преданна этим детям, их связывала самая крепкая кровная связь. А-Хуань, А-Чжань. Высшая милость, дарованная с Небес. Она взяла зеркало и посмотрела на свое отражение. Зеркало было уже старым, и отражение в нем потеряло четкие очертания, мечты и желания в ее взгляде уже нельзя было разглядеть. Она понимала, что по-настоящему больна, здоровье уже совсем не то, что раньше, и ее терем посреди луга из горечавки почти превратился в лавку аптекаря. Но теперь она спрашивала себя, неужели на этом все и закончится? Засыпая под действием лекарств, она погружалась в прекрасный сон, туда, где впервые встретила Цинхэн-цзюня, посреди зеленых гор, у прозрачного ручья, когда с ветвей магнолий дождем сыпались белые лепестки. «Госпожа, прошу, постойте». 24. Порванная струна. Когда его жена заболела, Цинхэн-цзюнь не мог больше оставаться в затворе в Облачных Глубинах, отдав детей на воспитание младшему брату, он в одиночку отправился за тысячи ли, посетил лучших врачевателей всего мира, а также собирал сборники нот, только чтобы найти способ исцеления от болезни. Спустя год жены не стало. От горя он едва не сошел с ума, проводил многие месяцы в заточении, до тех пор, пока его душа не стала впадать в состояние саморазрушения. Когда Лань Цижэнь, заподозрив неладное, ворвался к нему в покои, то обнаружил брата без сознания среди истерзанных нотных записей, с пальцев его сочилась кровь, покрывающая струны гуциня, который он так и не выпустил из рук. Когда спустя два дня Цинхэн-цзюнь пришел в себя, Лань Цижэнь сидел подле него, поигрывая струнами гуциня. В какой-то момент струна порвалась и отскочила, больно ударив Цинхэн-цзюня, от чего он нахмурился и издал короткий стон. «О, раз ты стонешь, значит еще жив. Гроб заказывать не нужно». Лань Цижэнь отложил в сторону гуцинь и помог брату приподняться на кровати. На мертвенно-бледном лице Цинхэн-цзюня появилась слабая улыбка. «Цижэнь, с каких пор ты стал таким дерзким?» Лань Цижэнь проигнорировал вопрос, поднялся и отошел к чайному столику. «Раз уж ты пришел в себя, я прикажу привести к тебе А-Хуаня и А-Чжаня. Сколько ты уже не виделся с детьми? Скоро они перестанут тебя узнавать, бедные дети… А-Чжань… когда это случилось, он каждый день проводил в доме, где жила их мать, даже А-Хуань не мог уговорить его покинуть ее покои». Вернувшись с чашкой чая, он добавил: «То, что случилось с Госпожой… брат, прими мои соболезнования». Цинхэн-цзюнь взял чашку и отпил глоток. «Я знаю, пока меня не было, все эти хлопоты легли на твои плечи». Лань Цижэнь снова взялся за гуцинь, намереваясь заменить лопнувшую струну. Цинхэн-цзюнь, сложив руки на груди, приказал ему отложить гуцинь и отправиться за детьми. 25. Упорство. Лань Цижэнь нашел Лань Хуаня в ланьши. Затем удивленно огляделся по сторонам и спросил: «А где твой брат?» Насколько он помнил, этот от рождения спокойный ребенок крайне редко отходил от старшего брата. Девятилетний маленький господин носил одежды, означающие глубокий траур, однако даже они не могли скрыть первые проблески истинного благородства и мужества. Мальчик сидел на коленях перед столом для каллиграфии. Проведя кистью последнюю черту, он поднялся, поклонился дяде и ответил: «А-Чжань, наверное, сейчас в библиотеке». Он подходил к роли старшего брата даже чересчур ответственно, и конечно, прекрасно знал, куда может отправиться младший брат. Лань Цижэнь еще не успел открыть двери библиотеки, когда услышал внутри прерывистые звуки гуциня. Ребенку при самом полном подсчете было всего шесть лет, и если он продолжит так усердно заниматься, то еще до того, как сформирует Золотое Ядро, не ровен час, умрет от усталости. Но А-Хуань рядом с ним лишь закусил губу и ответил: «Матушка когда-то в шутку сказала, что отец играл для нее одну мелодию, но только она забыла название». Порыв ветра шевельнул конец лобной ленты, который доставал маленькому господину до пояса. «По выражению его лица я понял, что он, наверное, хочет поскорее научиться играть, а потом спросить отца об этой мелодии». Его голос с каждым словом становился все тише. «А-Чжань… каждый день занимается на гуцине по восемь часов». Лань Цижэню все это показалось настолько грустным, что слушать дальше он не смог. 26. Название мелодии. Цинхэн-цзюнь поднял А-Чжаня на руки, взял за руку послушно идущего рядом А-Хуаня и вместе с ними направился к Храму Предков. Он заметил, что младший сын подхватил простуду, ведь у малыша явно был жар, бедняжку трясло на его руках как осиновый лист. Также он увидел опухшие до красноты кончики пальцев после занятий на гуцине, но в итоге лишь печально вздохнул, посильнее запахнул плащ от ветра и вошел в Храм Предков, направившись к священной табличке жены. На его глазах младший сын, которого он за прошедший год видел от силы пару раз, протянул еще не зажившие саднящие пальцы к табличке матери и коснулся ее имени, прорисовывая каждую черту, пока не остановился перед словами «да упокоится в мире». Лань Чжань едва заметно задрожал, словно озябший белый кролик, стекло в его глазах превратилось в россыпь звезд, и он вновь прижался к груди отца. «Хочется плакать». Цинхэн-цзюнь от его слов тоже ощутил, как защипало глаза, еще сильнее, чем сегодня утром, когда А-Чжань спросил его в ханьши, обнимая гуцинь: «Матушка сказала, что забыла спросить отца, как называется та мелодия». По форме ученика, идеально сидящей на плечах ребенка, плыли вышитые облака, словно в каком-то чарующем сне. «Может быть, я просто играл очень плохо, поэтому матушка рассердилась и не сказала мне имени мелодии?» Цинхэн-цзюнь вспомнил, как когда-то очень давно стоял плечом к плечу с будущей женой на маленьком каменном мостике за пределами Гусу, небо после дождя было ясным, на ветвях цветочных деревьев блестели капли, а свет утренней зари накрывал уже половину озера. Не существовало ни предательства, ни смерти, ни ошибок, которые породили еще большие ошибки. Тогда он пропел мелодию, которая пришла ему в голову только что, а девушка рассмеялась и сказала, что если сыграть ее на гуцине, будет еще красивее. Тогда он сохранил в сердце ту мелодию, твердо уверенный, что перед ним его истинная судьба, с которой они никогда не расстанутся, никогда не рассорятся. Он не спросил ее, какое имя ей хотелось бы подобрать для мелодии, просто подумал, что дорога впереди еще длинна, и все еще успеется. Это была первая ошибка, которую он совершил. Ему очень хотелось бы сейчас прикоснуться к лицу сына и сказать: «Прости, это я виноват, что не смог уберечь ее, что навсегда ее потерял». Или же прижать к себе посильнее, слушая тихий плач. Но Лань Чжань только кашлянул на его груди, а потом уснул, сраженный простудой, а когда проснулся, снова стал спокойным, словно снежный сугроб.