Лиона

— Не знаю, не знаю, — пожала плечами Морра. — Она всегда была сразу и чужой, и своей.

Рейвен незаметно прокралась в Общий зал. Согласно решению папы, сейчас Девятнадцатая была наказана, но время наказания подходило к концу, потому она осмелилась выйти из своей комнаты и отправиться туда, где собирались все сёстры. Бесшумно забравшись на карниз и старательно не попав в поле зрения камер наблюдения, Рейвен аккуратно устроилась и замерла, чтобы не выдать себя случайным шорохом. Иначе опять накажут за то, что не может затаиться. Внизу, как обычно после обретения одного из братьев, творился в определённой степени беспредел, поскольку всем было интересно, какой он, а до сих пор умудрявшийся путаться в сёстрах Хорус совершенно не возражал быть центром внимания. Правда, он явно им тяготился временами, в отличие от Хоруситы, которой бы стоило поучиться у него хотя бы такой толике скромности, которой она была, по мнению Рейвен, абсолютно лишена с самого рождения. Иначе объяснить её отвратительное отношение к Лионе, бывшей для Девятнадцатой идолом, не получалось, хотя Рейвен честно напоминала себе, что могут быть и другие варианты, просто не настолько для самой младшей очевидные. «Вон она, — Рейвен заметила на противоположной от себя стороне своего кумира, — как всегда, от всех отдалённая». Лиона, не подозревая о пристальном внимании с карниза и не зная вообще о том, что за ней следят и преклоняются перед нею же, занималась делом, не самым обычным для благородной леди в ужасающе бордовом и длиннорукавном платье. Она держала на коленях полуторный меч и неспешно водила точильным камнем по лезвию. Подходить к ней никто не осмеливался — особенно после случая, когда Лиона едва не отрубила руку Лорелин, потянувшей на себя оружие. Конечно, рука осталась на месте, больше было воплей и жалоб отцу на «ненормальную и агрессивную» Первую, однако Отец строго спросил с каждой, с чего началось это, безусловно, безрассудное утаскивание; Лиона пожала тогда плечами и отмахнулась, что Петра расшифровала как «я предупреждала не трогать», Лорелин же мялась и молчала, пока наконец не выдавила, что ей было просто интересно рассмотреть поближе. В общем, конфликт в очередной раз свёлся к простому объяснению: никто не перевёл с лиониного, а самостоятельно изучать его тоже никто не хотел. Поэтому негласно теперь все старались держаться от Первой подальше, и она точно не страдала от этого. Ей, видимо, было плевать. И Рейвен восхищалась этим. — Лиона! — позвал сестру Хорус. Для него всё было просто… пока что. Лиона оторвалась от своего занятия и вопросительно посмотрела на брата. Чего, мол, тебе. — Будешь играть с нами? Она покачала головой и потеряла интерес к происходящему, занявшись своими делами. Брат пожал плечами и принялся разъяснять остальным сёстрам правила. Рейвен внимательно смотрела на Лиону и думала: у неё такие красивые волосы, совсем как золотые, и их можно уложить в косу до самого пола, а не перетянуть несколькими лентами и не свернуть так, чтобы не мешались; можно было подойти к ней с гребешком и попросить разрешения причесать и руками потрогать, потому что они совершенно точно должны быть мягкими и пушистыми, а потом с удовольствием медленно приводить их в порядок и тихо млеть… Или вот всегда холодные зелёные глаза в обрамлении призрачных ресниц, которые бы подкрасить коричневой тушью, давно уже утащенной у Лорелин, потом бы воспользоваться всей той грудой разноцветных теней, вечно валяющейся повсюду у Фулви — или стянуть, в конце концов, у неё косметичку, а у Съаде Алп выклянчить какой-то странный грим, смывающийся водой, который ей достал Отец, позвать Сан с её бесконечными побрякушками и блестяшками, Магну с удивительным вкусом и Петру для поддержки — и станет Лиона самой красивой леди, и все будут её любить, а взгляд у Первой сразу потеплеет, потому что не только же для красоты глаза красят! Правда, Фулви будет потом кричать и требовать вернуть её вещи, Хорусита завопит, какое они сделали красивое чучело — в самый раз для распугивания ворон, на что Рейвен страшно обидится, потому что Лиона уже ни на кого не обижается, а просто избегает или одаривает эдаким высокомерно-презрительным взглядом, после чего величественно покидает общество; Рейвен ужасно хочет научиться так же, но её постоянно держат на расстоянии, внушают, что связываться с Первой себе дороже… да и просто стеснялась Девятнадцатая до ужаса, так что предпочитала спрятаться и наблюдать издали, иногда делясь своими мыслями с безумной Конрадиной. Та, пока слушала, держала себя в руках и находила силы на вопросы, после чего снова начинала сходить с ума и звать зачем-то Магну. Понаблюдав ещё немного, Рейвен очень тихо перебралась к двери, старательно огибая поля зрения камер, и выскользнула в коридор. Сидя в кресле у Петры, болтая ногами и прихлёбывая какао из кружки, Рейвен изучала стеллаж, на котором теснились в коконах стазис-полей древние книги по психологии; она не слишком понимала, отчего Четвёртой так интересна эта странная расплывчатая наука, но смиренно заполняла бесконечные листы, а потом смотрела, как Петра их обрабатывает, что-то пишет, заполняя бумагами трогательные и рыхлые папки с верёвочками, которые запихивали после в нижний ящик стола и запирались на ключ — полтора оборота, до второго щелчка. — Ты когда прекратишь таскать у всех зеркальца? — не оборачиваясь, строго спросила Петра. — Может, тебе и разрешают это в качестве практики, но их следует возвращать на место. Рейвен насупилась и подобралась, сразу став похожей на маленького пуганого воронёнка. Таскать ей никто никогда не разрешал, а за уволочённые из любопытства отчёты Администратума Малкадор обещал выпороть как можно более обидным способом — после чего самая младшая из примархов твёрдо уяснила, что трогать документы на столе у Сигиллита себе дороже, и принялась обворовывать старика на конфеты, что ей всё же сходило с рук; девочке нравилось ощущение опасности, потому-то она вечно ходила по грани и бессовестно волокла всё, что плохо лежало, прекрасно при этом понимая, что поступает плохо, что Отец её отчитает, когда узнает — и хорошо, если обойдётся только устным выговором, а то и правда тоже выпорет или запретит что-нибудь. Наказания за недостаточную ловкость в проникновении и скрывании самой себя она привыкла принимать как само собой разумеющееся и постоянно совершенствовалась. Другое дело, что папа тоже не отставал и постоянно усложнял задачу. «Ты — идеальный диверсант, — говаривал он, перевязывая как-то совсем маленькую Рейвен, упавшую с потолка, — и должна быть бесшумна, как дыхание мертвеца, незаметна, как собственная тень — и незрима, как собственный затылок». И она старалась соответствовать. — Будешь по-прежнему так делать, я объявлю это бесчестным, хотя так и так это квалифицируется как «воровство» и «клептомания», поскольку останавливаться ты явно не собираешься, и за тобой начнётся рыцарская охота, — продолжила Петра. — А ведь тебе этого не хочется, не так ли? Ещё сильнее насупившись, Рейвен часто-часто закивала и пробурчала: — Я потом отдам. — Нет, воронёнок, — повернувшись, непреклонно промолвила Четвёртая, — ты не потом отдашь, а сегодня. И прекратишь заниматься мелким воровством. То, что тебя не видно и не слышно, не значит, что ты не оставляешь следов. Я доступно выражаюсь? Сжавшись, Рейвен тонко пискнула, что всё более чем понятно. И что она обязательно вернёт, прямо сегодня, и никогда не станет повторять!.. — Нет, ты вернёшь утащенное, — оборвала её Петра, — и придёшь ко мне. С книжкой. Я попрошу Лиону почитать тебе. И Рейвен сразу просияла, выпрямилась и тут же случайно разбила чашку с недопитым какао. Петра закатила глаза и, указав сервитору на пятно, вернулась к своим делам. А Девятнадцатая тенью выскользнула прочь и принялась выполнять обещанное, ведь за это ей пообещали, что Лиона ей почитает! Ради такого можно было даже свои вещи тихонько всем отдать, сходить и честно признаться папе и Малкадору, извиниться перед кустодиями за ложные тревоги и вообще начать новую жизнь прямо сейчас. Держа под мышкой первую попавшуюся тяжёлую книжку, пританцовывая и разве что не насвистывая на радостях, Рейвен вприпрыжку неслась, ни от кого не скрываясь, по коридорам к Петре; сердце её пело, потому что ей обещали величайшее сокровище из всех возможных — а слово сестры, увлечённой тончайшими движениями души и сложными психическими процессами, было железным и нерушимым. По пути никого не было, потому никаких опозданий и оправданий собственной неловкости, только чтение и чтение, самым лучшим голосом на всём белом свете! Невозможно очернить самое прекрасное, что ходит на двух ногах и терпеливо исполняет вполсилы, согласно чьим-то словам, обязанности оруженосца. Во всяком случае, Рейвен точно знала, что слова Хоруситы над ней власти теперь не имеют, а вливать мягкий свой яд в уши остальным сёстрам Шестнадцатая прекратила, едва обрела брата, так как получила другие заботы. Но на дверях висела лаконичная записка, что хозяйка удалилась к Первой, чего и Девятнадцатой желает; и вздохнув, встряхнув иссиня-чёрной копной волос, Рейвен поковыляла искать пути к Лионе, поскольку не так-то просто найти того, кто избегает живых, однако же любой труд для того, чтобы услышать голос сестры, пред которой воронёнок склонилась бы, казался недостаточным. Потому Рейвен сначала взбежала по лестнице вверх и постояла перед дверью к Сан, а внутри звенел смех и журчала музыка, после спустилась и мысленно подсчитала, сколько нужно сделать шагов до Магны ради одного простого вопроса. Результат одновременно стоил того и нет. — Мелкая. Ждёт кого-то без своей тени, но рыжей для ответов тут нет. Рейвен вскинула голову и посмотрела в угольно-чёрные, без белков и видимого зрачка, глаза Конрадины. Восьмая, стоя в одной в сорочке, явно думала о чём-то своём и вела себя относительно мирно. Тряхнув головой, она вдруг сказала: — Тебя следует сопроводить, иначе ты не отыщешь дороги туда, где была один только раз, — и протянула бледную руку. — А если тебе страшно, то мне уже лучше. И с каждой луной моё безумие станет утихать, пока не позволит сковать себя. Но это знание излишне для самой младшей. — Я должна знать раньше, чем Съаде Алп, — взяв сестру за руку и следуя за ней, призналась Рейвен. — Но только на войне. Так сказал Отец, и это будет дорога моей войны. Тебе правда лучше? — Вполне. Шли они молча, минуя залитые искусственным светом гулкие коридоры, пока у пустой стены Восьмая не остановилась и не произнесла: — Она не поймёт, пока в крови не утратит то, о чём и знать не будет, что вынет чародейка с израненным и живым сердцем. И это несказанное, а потому так и будет. Стучись, Рейвен, и тебе откроют. Я же пойду обратно и попрактикуюсь говорить загадками на ком-нибудь ещё. Слушая шорох вечного дождя в окне Лионы, лёжа под боком Лионы на покрывале, укрытая другим, жмурясь от тепла рассеянной жестокой руки, поглаживавшей иссиня-чёрные волосы, обычно выровненные до подбородка или до плеч, Рейвен слушала рассеянный голос, рассказывающий истории из приволочённой книги: — Моргол из Херуна встретила их у своего порога. Она была высока ростом, её закинутые за спину иссиня-чёрные волосы ниспадали на свободное одеяние из ткани цвета зелёных листьев. Её странный дом из чёрного камня по форме действительно был похож на овал. Рядом с домом протекала река, и вода её била из фонтанов в тенистом дворе, образуя небольшие пруды, в которых красными, зелёными и золотыми огоньками сверкали рыбки. Когда Дет спешился, Моргол подошла к нему и с улыбкой встала рядом. Глаза её сияли. — Я не собиралась тревожить тебя, — сказала Моргол. — Надеюсь, ты не очень сердишься. Арфист улыбнулся ей в ответ. В его голосе зазвучали нотки, которых Моргон никогда прежде не слышал: — Эл, ты же знала: вслед за князем Хеда я бы отправился куда угодно. — Ну откуда же мне было это знать? У тебя всегда свой собственный путь. Но я рада, что тебе захотелось приехать сюда. Я мечтаю послушать твою игру… Рейвен заворочалась, устраиваясь поудобнее. И спросила: — А я могу остаться? Лиона прервала чтение и посмотрела на младшую — всего несколько часов разницы с остальными, а потому вечно самая маленькая среди них — задумчиво. Потом неуверенно произнесла: — Разве? Озадаченная Рейвен смотрела на сумрачное безмятежное лицо и пыталась понять, что сестра имеет в виду; та же, потеряв строчку в книге, перелистнула множество страниц и начала читать без начала и конца, оставив Моргол Херуна на попечение жгучего любопытства: — Голос старшего надзирателя был исполнен величайшего благодушия. На его лице широким полумесяцем играла улыбка. Надзиратель О'Брайен снова отдал честь и отошёл, а Крэндол перебрал в памяти всё, что он успел узнать об Андерсоне за месяц перелёта от Проксимы Центавра. Андерсон задумчиво покачивает головой, когда этого беднягу Минелли… его ведь звали Стив Минелли… прогнали сквозь строй вооружённых дубинками надзирателей за то, что он пошёл в уборную без разрешения. Андерсон хихикает и бьёт ногой в пах седого каторжника, заговорившего с соседом во время обеда… Андерсон… И всё-таки в храбрости ему отказать нельзя — ведь он знал, что на его корабле находятся два допреступника, отбывшие срок за убийство. Впрочем, он, наверное, знал и то, что они не станут тратить свои убийства на него, как бы он ни зверствовал. Человек не отправляется добровольно на долгие годы в ад только ради удовольствия пришить одного из местных дьяволов… Спать под боком кумира, свернувшись смешным клубочком, было тепло и безмерно уютно. Убаюканная голосом и историями, Рейвен проснулась и вдруг поняла, что сестра не спала, а охраняла её сон, как можно тише перелистывая страницы. Открытие было удивительным и требовало тщательного осмысления; но первым, что спросила проснувшаяся Рейвен, было: — Можно мне причесать твою косу и заплести? Пожалуйста! Лиона приподняла брови, но опустила голову, выражая согласие, и пересела так, чтобы младшей было удобно возиться с золотыми волосами, запутанными в несусветное переплетение для того, чтобы просто не мешаться хозяйке. Рейвен руками принялась распутывать их — мягкие и лёгкие, они путались даже от осторожного дыхания; устав, Рейвен робко спросила, есть ли что-нибудь, чтобы распутать — и ей молча протянули деревянный гребень со сломанным зубом, и Девятнадцатая осторожно принялась расчёсывать им — от кончиков к корням, длинные-длинные волосы цвета золота, чтобы разделить потом на три равные пряди и заплести тяжёлую косу до самого пола, завязав вытащенной из покрывала ниткой. Лиона терпеливо ждала, а потом осторожно пощупала косу. Повертела головой. Перебросила косу через плечо. — Спасибо, — не поворачиваясь, сказала она. — Так легче. — А можно, я буду приходить и заплетать? — набравшись смелости в эйфории, спросила Рейвен. — Нет. Мне не очень нравится ходить с длинными. Рейвен перебралась сестре на колени и с удивлением спросила: — А почему ты тогда их себе отрастила такие длинные? А если ты их острижёшь, я могу забрать их себе и заплетать уже так? Лиона поджала губы и ничего не ответила. Только указала, что кое-кто сильно злоупотребляет гостеприимством и что этого кое-кого вполне могут сейчас искать — всё же не Сан, которую легко отыскать, просто выглянув по очереди во все достаточно большие окна с кустами под ними, поскольку упрямая Девятая никак не хочет смириться с тем, что мышцы крыльев тренировать следует так же, как и остальные, и потому никак не оставит попыток взлететь прямо сейчас. Немного устыдившись своего недостойного поведения, Рейвен попрощалась, потопталась, но так и не решившись обнять сестру, и стремглав помчалась в свою обитель, полную тайников, проводов и раскиданных вещей. Вдруг и правда потеряли уже её. После этого к Лионе Рейвен не звали, однако Первая снисходила до того, чтобы почитать младшей книжку в Общем зале, и даже не слишком возражала, когда подползала Конрадина; возражения начинались, когда рядом усаживались Морра и Лорелин, поскольку чем-то раздражали они Лиону страшно, а при Хорусите и вовсе никаких чтений не было — даже если Хорус за неё просил. Тогда было примерно так: Хорусита с Сидиро ковыряли какой-то прибор в уголке и никому не мешали, Конрадина лежала как вытянувшаяся тощая кошка в ногах Лионы, Рейвен примостилась на подлокотнике, где-то недалеко вязала Петра, а Регина строила что-то в виртуальном конструкторе, пока Лиона неспешно и негромко читала вслух: — «Некий святой муж попросил Бога открыть ему, кто будет его товарищем в Раю. Ответ пришёл во сне: "Мясник из твоего квартала". Святой муж чрезвычайно огорчился соседством такого грубого и необразованного человека. Он начал поститься и вновь вопрошать Бога — в молитвах. Сон повторился: "Мясник из твоего квартала". Благочестивый человек заплакал, стал молиться и просить. И вновь услышал во сне: "Я бы наказал тебя, не будь ты таким благочестивым. Что презренного находишь ты в человеке, чьих поступков не знаешь?" Святой муж отправился поглядеть на мясника и стал расспрашивать его о жизни. Тот ответил, что часть дохода употребляет на домашние нужды, а остальное отдаёт бедным, и высказал убеждение, что так поступают многие. Он также рассказал, что однажды выкупил за большие деньги из плена девочку. Дал ей воспитание и уже собирался выдать замуж за собственного сына, когда к нему явился грустный юноша-чужестранец, который объявил, что ему приснился сон, будто здесь находится девушка, просватанная за него ещё в детстве, но похищенная солдатами. Мясник не колеблясь вручил её юноше. "Ты и впрямь Божий человек!" — воскликнул любопытный сновидец. В глубине души он захотел ещё раз встретиться с Богом, чтобы поблагодарить его за прекрасного товарища, которого тот предназначил ему в вечности. Бог был немногословен: "Друг мой, нет презренных занятий"». На этом отрывок кончается. Следующий выглядит так, — она открыла книгу наугад и прочла: — Мой сын оплакивал мою смерть. Я видел, как он склоняется над гробом. Я хотел вскочить и закричать, что это неправда, что речь идёт о совсем другом человеке, возможно, абсолютно похожем на меня, но я не мог ничего сделать из-за крокодила. Он затаился там, впереди, в глубоком рве, готовый проглотить меня. Я закричал что было мочи, но все, кто собрался на ночное бдение вокруг гроба, вместо того чтобы внять предостережению, смотрели на меня с упрёком, возможно, потому, что я раздразнил зверя и они испугались, что он бросится на них самих. Только Клайд, один-единственный, не видел и не слышал меня. Появившийся человек из похоронного бюро с футляром в руке напоминал скрипача, однако он вытащил паяльник. Откровенно говоря, я подумал, что всё кончено, меня похоронят заживо и я ничего не смогу объяснить. Стоявшие рядом пытались оттащить его — это был самый тягостный момент, — но он вцепился в гроб. Служащий начал паять крышку со стороны ног, и здесь я не выдержал: зажмурив глаза, бросился прямо в ров, не думая о неминуемой гибели. А потом я только и помню, что удар по подбородку. Словно лезвие ободрало кожу или чем-то задели зуб. Когда я почувствовал жжение от паяльника, то очнулся и всё окончательно понял. Клайд был прав — я умер. Тот же зал, те же люди. И мой бедный сын там же. Паяльник шипел где-то около ноги. Служащий приподнял незакрепленный край крышки, вытащил носовой платок и вытер кровь, сочившуюся из ранки. "Так бывает, — заметил он, — это из-за паяльника". — Это точно, — проворчала Конрадина, — из-за паяльника бывает достаточно огорчений. А почему кому-то могут сниться такие странные сны? И зачем он записывал их? — Мне не нравится эта история, — ответила Лиона словно самой себе. — В ней ничего достойного не имеется, кроме путаницы между сном и настоящим. — Почитай ещё, — жалобно попросила Рейвен, которой не хотелось слушать два переплетающихся монолога о смысле текста, когда залетел сервочереп и передал, что леди Рейвен должна немедленно отправиться к Сигиллиту. Вне зависимости от своих желаний. Рейвен достоверно знала, что по всему Дворцу существует огромное количество скрытых комнат, часть из которых заперта слишком хорошо для неё, часть обитаема — самими леди-примархами, например — и ещё часть для чего-то используется. А для чего — это уже совсем другой вопрос. Сама Рейвен знала несколько таких закутков, где хранились какие-то ящики, сломанные доски и что-то под чехлами в стазис-полях. Что могло держаться в остальных, было в определённой степени загадкой, но она предполагала, что тоже какой-нибудь древний хлам. Полезный и не очень. В один из таких занорочков она забралась по узкой лестнице с узкими ступеньками, всем весом навалилась на массивную дверь и упала внутрь. — Поднимись с пола, он грязный. Она послушно встала и отряхнула свою одежду. Не дожидаясь напоминаний, сама закрыла, хоть и с трудом, дверь, после чего проковыляла к Малкадору и уткнулась в него. — Рейвен, — строго спросил Сигиллит, — ты зачем взломала письменный стол Петры? Она виновато опустила голову и принялась ковырять пол носком своей мягкой обуви, в которой ходила совершенно бесшумно, потому что понимала: скажи она сейчас правду, одной нотацией не обойдёшься. И двумя, если быть честным, тоже. И папе наверняка скажут, и папа тоже найдёт что сказать, когда снова приедет домой; говорить, конечно, о серьёзных проделках будут с каждой и наедине, но легче от этой мысли не становилось. Наоборот, словно подбавлялось камней. — Ты ведь могла просто попросить. — Не могла, — тихо пробурчала Рейвен. — Она бы мне не дала, потому что мне нужна была достаточно неэтичная вещь… «То есть чужая медицинская карта. Не моя, потому что свою-то дают без ограничений, главное не пачкать и листов не выдирать… и не терять, иначе со свету сгноят. Наверное. Ну, так Конни сказала, а Магна согласилась, что это очень и очень вероятно». — Зависит от того, как просить. Рейвен, — устало вздохнул Малкадор, садясь на холодный крутящийся табурет, — научись уже заметать следы. Тебя так просто вычислить из-за твоей невнимательности, а ведь твои сёстры имеют такую же память, как и ты. Что тебе мешает аккуратно вернуть всё на место? Так, как оно было до твоего прихода? — И все будут тогда орать на Съаде Алп, — вопросительно глядя на Сигиллита, сказала Рейвен. — Ну… я просто не успеваю… Я буду лучше планировать! Я постараюсь! — выпалила она на опережение. — И не оставлять следов тоже научусь. Это… трудно? — Для тебя? Сначала может быть тяжеловато. Потом привыкнешь. Может, прекратишь таскать у старика конфеты, будешь ответственно подходить к работе и станешь замечательной военачальницей для своего легиона… до тех пор, пока не будет найден твой брат. Или же и после, поскольку никто не обещает, что он сразу возьмётся за дело и будет в нём преуспевать. А то и вместо него, так как возможно всякое. Ты согласна со мной? Немного приободрившаяся от осознания, что Малкадор не собирается ругать за сование носа в личное дело обожаемой Лионы, да и за конфеты тоже отчитывать не будет, Рейвен радостно закивала и немедленно спросила, что это за тайная комната. В ответ ей посоветовали хорошенько осмотреться и сделать выводы самостоятельно — в конце концов, она разведчик или нет? Вокруг было полно, на первый взгляд, странных вещей. Небольшие комоды с экранчиками величиной с ладошку Рейвен; массивные кубы с выпуклыми серыми экранами, потрескивающие проекторы с голографическими экранами, свёрнутые в трубку экраны, экраны величиной с ноготь и экраны толщиной в руку — и много блестящих плат, нерабочих лазерных установок, обрывков кабелей, свалка шин и пыльные кристаллы. — Это чтобы смотреть и запоминать? — наконец спросила она. — Даже вот этот шкаф? — Этот шкаф, воронёнок, один из первых телевизоров. Или, как сейчас говорят, «головизоров». Уж каким чудом он пережил почти тридцать тысяч лет?.. Умели же раньше делать. Впрочем, так всегда бывает. Даже планируемое устаревание не во всё закладывали. — А по нему что-нибудь смотреть можно? — Если настроить? Думаю, можно. Только качество будет ужасным, скорее всего, да и картинка чёрно-белая. — А Лиона правда чем-то больна? Молчание. И Рейвен торопливо заговорила: — Я знаю, что это нехорошо, но если она болеет, то почему у неё в карте не вклеены результаты анализов? Их же должны делать, правда? Папа знает, как мы устроены, и он всегда-всегда говорит, какие показатели нужно смотреть, если мы хотим знать точно про то, что у нас внутри происходит. Но у неё ничего такого нет, а взламывать чужой шифр у меня не было времени, а ты всё-всё ведь про нас знаешь, как папа… Малкадор поманил Рейвен к себе, усадил рядом и сказал: — А мог и не знать. Физически вы все совершенно здоровы. Сейчас только идут перекосы, но просто вы дружно вступили в пору взросления, когда организм сам претерпевает серьёзные изменения. Когда же вы выйдете из подросткового периода, можно будет говорить, насколько вы остались здоровыми. — Разве при взрослении можно заболеть? — Можно. Уж поверь. Но Лиона здорова. — А Хора постоянно зовёт её чудовищем… — недоверчиво протянула Рейвен. — Я не знаю, правда это или нет, потому что однажды Лиона ведь её чуть не убила. А это неправильно и ненормально. — Когда ты подрастёшь, ты увидишь много более ненормальные вещи. Когда Рейвен тихонько прошмыгнула обратно, рядом с Конрадиной сидела Сан и зачаровано слушала Лионин голос. Как и Съаде Алп, и Магна, и Ливё, и Алима. А Первая читала без начала и без конца: — Напрасно утверждают, что человек должен довольствоваться спокойной жизнью: ему необходима жизнь деятельная; и он создаёт её, если она не дана ему судьбой. Миллионы людей обречены на ещё более однообразное существование, чем то, которое выпало на мою долю, — и миллионы безмолвно против него бунтуют. Никто не знает, сколько мятежей — помимо политических — зреет в недрах обыденной жизни. Предполагается, что женщине присуще спокойствие; но женщины испытывают то же, что и мужчины; у них та же потребность проявлять свои способности и искать для себя поле деятельности, как и у их собратьев мужчин; вынужденные жить под суровым гнётом традиций, в косной среде, они страдают совершенно так же, как страдали бы на их месте мужчины. И когда привилегированный пол утверждает, что призвание женщины только печь пудинги да вязать чулки, играть на рояле да вышивать сумочки, то это слишком ограниченное суждение. Неразумно порицать их или смеяться над ними, если они хотят делать нечто большее и учиться большему, чем то, к чему обычай принуждает их пол…