Saving Mom / Спасти маму

      Когда Эмма подошла к патрульной машине, она увидела, что Генри сидит на пассажирском сиденье, куда, наверное, забрался через дверцу, которую она оставила открытой настежь. Она не имела ни малейшего понятия, как разбираться со всем случившемся, даже не представляла. Оставшись в Сторибруке, она дала себе слово, что станет самой лучшей мамой на свете. Крутой, но при этом правильной, в общем, именно такой, в какой нуждался Генри. Эмме потребовались все силы, чтобы не накричать на сына, когда увидела, что он натворил. Она была шокирована, что его вообще посетила подобная мысль.       Эмма забралась в машину и закрыла дверцу. Несколько мгновений просто сидела в попытке восстановить самообладание. Она не смотрела на Генри, но знала, что он изо всех сил сдерживает слёзы: это было слышно по его дыханию. Когда сын, всхлипнув, повернулся на сиденье, она всё так же не глядя вскинула руку.       — Не сейчас, пацан. Мне нужно ещё несколько минут, прежде чем я смогу говорить об этом, — сказала она ему.       Генри уставился себе на колени, и единственными звуками, нарушающими тишину автомобильного салона, были дрожащие всхлипы, сотрясавшие всё его тело. Потрясённая Эмма ещё какое-то время тупо смотрела сквозь лобовое стекло на погружённую в серую тень Миффлин-стрит и пыталась собраться с мыслями. Потом глубоко вздохнула и посмотрела на сына.       — Почему бы тебе не начать с самого начала, Генри? Что… зачем… как… — Эмма снова замолчала. Умом понимала, что должна знать все подробности случившегося, а сердцем боялась, что правда расстроит её ещё сильнее.       Генри медленно кивнул и сцепил лежавшие на коленях руки в замок.       — Я… я хотел помочь, — заговорил трепетным шёпотом. Эмме даже пришлось напрячь слух, чтобы услышать, что он говорит. — Она изменилась, Эмма. Правда. Но её продолжают ненавидеть. Все дети в школе боятся её, а ещё они говорили, что их родители замышляют всякое…       — Какое такое всякое? — с тревогой прервала Эмма.       — Не знаю, они не рассказывают. Я… я просто слышал… — Генри поднял на неё заплаканные глаза. — Я пытался убедить их, что она изменилась, но они не верят, они не доверяют ей. Для них она остаётся Злой Королевой. Так будет всегда. Даже дедушка её ненавидит. Я слышал его разговоры с людьми…       Эмма не торопила, а терпеливо ждала и наблюдала за Генри, который, собираясь с мыслями, скользнул по окну потерянным взглядом.       — Я не хочу потерять маму, — снова зашептал он. — Я хочу, чтобы она нашла долго и счастливо, хочу, чтобы она была любима и в безопасности…       Эмма сдержала подступающие слёзы, напомнив себе, что не должна раскисать, ведь в сложившейся ситуации ей отведена почётная роль противовеса.       — Значит, у тебя появилась идея? — спросила она почти ласково.       — Белль одолжила мне несколько книг… мистера Голда… ничего опасного. Просто всякие рассказы и всё такое, чтобы я мог побольше узнать об окружающих и прочитать их истории в Зачарованном лесу, — Генри снова уставился на свои пальцы, которые стал нервно разминать. — И в каждой есть рассказы, где моя мама или Кора заставляют людей делать разные вещи, потому что они контролируют их сердца. Вот я и подумал, а что, если кто-нибудь хороший сможет контролировать мамино сердце? Если люди увидят, что она больше не в состоянии совершать плохие поступки? Они почувствовали бы себя в безопасности, они увидели бы, кто она на самом деле… понимаешь?       Непоколебимая уверенность Генри в идеальности собственного плана просто зашкаливала. Эмма окинула его недоверчивым взглядом.       — Генри, лишать людей сердец — плохо. Кто бы не контролировал сердце, вместе с сердцем он обретает власть, а власть не всегда хорошо, понимаешь? И потом, тебе десять, ты микроволновкой без присмотра не можешь пользоваться, не говоря о том, чтобы заботиться о человеческих сердцах…       — Я не собирался оставлять сердце, — с жаром возразил Генри. — Я хотел отдать его тебе…       — Мне? — искренне удивилась Эмма. — Ты… ты собирался отдать мне сердце Реджины?       — Ты — Спасительница, — сказал Генри с такой интонацией, как если бы это было самой очевидной истиной во всём мире.       Эмма покачала головой.       — Всё это бессмысленно, Генри. Никто и никогда не должен контролировать другого человека.       — Даже если делает это во благо другого человека? — нахмурился Генри.       Мгновение Эмма обдумывала его вопрос. Несмотря на то, что относительно недавно стала матерью, даже она понимала, что подобные разговоры с детьми запросто могут обернуться неприятными последствиями, особенно это касается прозорливых ребятишек, вроде Генри.       — А тебе бы понравилось быть безвольной марионеткой? — спросила Эмма. — Если бы человек, который взялся твоё сердце контролировать, не понимал тебя? — сын открыл рот, чтобы возразить, и она продолжила: — свобода, способность выбирать, даже если выбираешь неправильно, всё это бесценно, Генри. Ты не можешь лишить кого бы то ни было этого.       — Но я не собирался его оставлять… — снова завёл своё Генри.       — Переиграем, — сказала Эмма, — представь, что я сказала: «Привет, Реджина, Генри продолжает есть мороженое на ланч. Я заберу у него сердце и отдам тебе, чтобы ты заставила его питаться одним салатом». Это тебе понравилось бы?       — Не особо… — признался Генри неохотно.       — Подожди-ка, — сказала Эмма, решив вернуться к теме, которая сейчас интересовала её больше. — Как тебе вообще это удалось?       — Утащил зелье у Мистера Голда, — выпалил Генри.       — И это твоя версия? — Эмма многозначительно посмотрела на сына. — Ты знал, какое зелье понадобится, где оно стоит и что с ним потом делать? А ещё ты смог незамеченным войти и выйти из лавки Голда? Ты это хочешь сказать?       Генри кивнул, но Эмма не сводила с него молчаливого взгляда, пока он понуро не опустил голову и не сознался:       — Мистер Голд сам отдал мне зелье.       — Ты врёшь мне в глаза? — вздохнула Эмма. — Чтобы защитить Голда?       — Он сказал, что если кто-нибудь узнает об этом, то непременно решит, что это была его идея, что он манипулировал мной, но это неправда, я сам всё придумал…       Оправдания Генри вызывали в Эмме гнев и ничего больше.       — Генри, мистер Голд очень опасный манипулятор, — отрезала она.       — Да, а зелье не сработало, — пробормотал Генри.       Эмма отвернулась.       — Почти сработало…       — Но не сработало. Ты думаешь, мистер Голд использовал меня, чтобы… у-убить маму? — спросил Генри осторожно, сложив все кусочки мозаики воедино.       Эмма вздохнула и прислонилась лбом к холодному стеклу.       — Нет, я думаю, он хотел, чтобы ты забрал её сердце, но… что-то пошло не так.       Она не нашла в себе смелости сказать Генри, что своими действиями он сломал сердце матери, в буквальном смысле этого слова. Оставалось надеяться, что пацан не проследит ход мыслей или хотя бы не станет расспрашивать о рваной голубой линии.       — Он сказал, что я не должен ей ничего рассказывать, что надо её удивить, — прошептал он, и новая волна рыданий сотрясла его крошечное тело.       Эмма постаралась сосредоточить весь свой гнев на Голде. Затем повернулась, обняла Генри одной рукой за плечо и притянула к себе.       — Шшш, всё в порядке, всё будет хорошо…       — Её лицо… — прошептал он сквозь слёзы, — мама была такой грустной… всё случилось после ужина, когда я помогал ей мыть тарелки. Она сказала, что ты хорошо меня научила… Я-я попросил, чтобы она обняла меня, а потом… я… я с-сделал э-это.       Генри расплакался навзрыд, зарывшись лицом в её красную кожаную куртку, и Эмма обнимала его крепко-крепко, втайне желая, чтобы ей не хватало воображения представить, через что он проходил.       Через несколько минут, когда слёзы пошли на убыль, Генри отстранился и вытер лицо рукавами свитера. Эмма поняла, что у неё нет при себе салфетки, чтобы предложить сыну, да он, похоже, и не ждал. Но где-то глубоко в душе она знала, что Реджина всегда носила с собой салфетки. Так поступают матери. Но Эмма росла, не имея перед глазами достойной материнской фигуры, и не знала, как должна поступать в тот или иной момент. Поэтому, наверное, до чёртиков боялась, что из неё выходит никудышная мать, которая недостаточно хороша для пацана.       — Как думаешь, она когда-нибудь простит меня? — шмыгнул носом Генри.       — Да, она уже простила, — без колебаний ответила Эмма. — Она любит тебя, Генри, больше всего на свете.       — Но… Я-я совершил что-то п-по истине ужасное… — выдохнул он.       — Всё будет хорошо, пацан, обещаю, — она натянуто улыбнулась. — Я Спасительница, помнишь?       Генри широко улыбнулся, медленно кивнул и, откинувшись на сиденье, вытер остатки слёз рукавом.       Эмма вытащила из кармана ключи и вставила один в замок зажигания.       — Только пообещай мне одну вещь. Ни с кем не говори об этом, понял? Вообще ни с кем.