Blue chocolate

      Боже, неужели он и правда ступает на родную Землю? Не верится… Конечно, нет желания упасть на колени и целовать забетонированную площадку, но именно этот серый панцирь, под которым прячется почва, ощущается Леонардом не в пример надёжнее, чем мелко вибрирующий пол «Энтерпрайз». Сегодня они могут расслабиться, встретиться с родственниками, но по сути, пятилетняя миссия ещё не завершилась — впереди отчёты перед адмиралами, интервью, лекции в академии. И как бы главе медицинской службы не хотелось спрятаться в своём пропахшем антисептиками и медикаментами царстве, придётся держать ответ перед сильными флота сего.       Новый «Энтерпрайз-А» опустил свой якорь там же, откуда впервые отправился в полёт его предшественник — Риверсайдская верфь. Он тут надолго — капитальный ремонт износившихся систем, замена оборудования. Глупо оставлять крейсер на Земле, если тот ещё может послужить Федерации. Это лет через –дцать из него сделают музей, демонтируют ВАРП-ядро, и будут по широким коридорам шагать детишки, которым решили устроить ознакомительную экскурсию… Хотя, последнее постановление Адмиралтейства запрещает изымать ВАРП-ядра и заменять аппаратуру на муляжи, так сказать, неприкосновенный запас летающих вёдер на чёрный день.       Там, внизу, их ждёт толпа встречающих — едва ли все они родственники вернувшихся из миссии. Леонард видит школьников, студентов, кадетов в красном, и не сдерживаясь, фыркает: Федерация начинает промывку мозгов сызмальства, набирая кучу пушечного мяса для исследования космоса. Подростки, вдохновляясь романтикой исследований дальних рубежей, толпами валят в призывные пункты, грезят о капитанских нашивках. Едва ли половина из них доживёт до первых седин.       — Хей, Боунс! — возникший позади капитан, хлопнул друга по плечу. — Ты чего такой хмурый? Смотри, мы на Земле, нас встречают как героев! Ну! Улыбнись!       Маккой вглядывается в светящегося от любви ко всей галактике (даже к ромуланцам и клингонам) лицо Кирка и хмурится ещё сильнее. Верить этому мальчишке — нет, нет и ещё раз нет! Он знает, на лице товарища маска, за которой скрывается бесконечная усталость. Все они претерпели изменения за минувшие пять лет, никто уже не будет прежним, вот и Джим из раздолбая превратился в капитана, бесстрашно открывающего новые миры и даже иногда соблюдающего директивы.       — Ой, да кому я нужен, — отмахнулся мужчина, желая больше всего на свете, чтобы его встречала единственная нужная ему женщина. Не нужны ему ни ордена, ни благодарности, ни любовь незнакомых людей, лишь бы дочь была рядом.       — Хей, не хандри! — Кирк схватил друга за плечи. — Сейчас поулыбаемся, помашем всем и в бар?       Леонард смотрит на блондина, его так тянет стереть эту улыбочку. Обломать Джима, что ли?       — В бар, говоришь? Чтобы тебе там прохода не дали? Захотелось вспомнить твою первую вылазку после «Нарады»? Помнишь, чем всё закончилось? Тебя же чуть на британский флаг не порвали!       Улыбка Джеймса подувяла.       — Злой ты, Боунс! — хмыкнул он. — Ну, тогда давай ко мне? Протащим в офицерский комплекс бурбона, закусок, как в академии. Давай, ну?       — Если не потащишь за собой зеленокровного гоблина, то так и быть, — доктор неохотно согласился, понимая, что всё-таки, дела семейные лучше перенести на завтра.       — Замётано! Ты чудо, Боунс! — рассмеялся капитан звездолёта и умчался на встречу к встречающим.       Леонард слышит восторженные крики, морщится от вспышек голокамер. Будто не капитана дальнего космоса встречают, а какого-нибудь Кайпсирна, по которому тащилась половина энсинов — здорово достали, подпевая сопливым завываниям. А что, выглядят похоже: оба блядоватые блондины с тонной харизмы. «И певец, и спец, и полный пиздец», — это про них. Только кумир впечатлительных барышень поёт в концертных залах, а Джим в адмиралтействе. А так — ну просто разлучённые близнецы!       Тем не менее, и Маккою нужно выйти из здания космодрома. Поэтому, коротко вздохнув, он поправляет фуражку и спускается вниз. Визги собравшихся и тёплый ветер сбивают с него головной убор. Леонард чертыхается и поднимает его, отряхивая от пыли.       — Дайте пройти! — проворчал мужчина, стараясь как можно быстрее оказаться у шаттла. Сейчас он даже рад полетать, лишь бы отстали.

***

      Офицерские квартиры на одно лицо: светлые безликие стены, стандартная меблировка с инвентарными номерами. Конечно, можно купить свою, но если большую часть жизни бороздишь просторы космоса, то зачем прибарахляться?       Леонард знал некоторых космоволков, что так и не обзавелись собственной берлогой, предпочитая дневать и ночевать в типовых квартирах. Врач помнил, как впервые оказавшись у КПП жилого комплекса, долго искал свою блок-секцию. Безликие серые коробки с тёмными окнами — даже не верится, что внутри живут прославленные офицеры, стерегущие покой в космосе.       Запах нежилого помещения щекочет ноздри, и Маккой давит в себе желание провести трикодером по поверхности тумбы в прихожей — на её поверхности нет пыли, но оказывается, за минувшие пять лет он очень привык к запаху медотсека и отфильтрованному корабельному воздуху…       — Чего стоишь на пороге? — выглянувший из гостиной Джим, удивлённо посмотрел на задумавшегося друга. — Алкоголь сам себя не выпьет, заходи давай!       — Быстро ты отошёл от выступления, — Леонард стянул с плеч косуху и кидает на кресло. В комнате пахнет настоящей едой, вечер обещает быть долгим.       — Не хочу тебе этого говорить, вдруг возгордишься, но твои гипо — просто чудо! — ухмыльнулся капитан, откупоривая бутылку.       — Я тебя столько раз с того света вытаскивал, что мне в пору лавровый венок таскать, — фыркнул доктор. — Каждый чёртов раз, как в твою тупую голову придёт «особо умная» мысль, надо тебя охаживать по макушке посохом Асклепия — хуже чем есть, уже не будет, — сказал Маккой, отбирая у друга бутылку, едва не ныряя в узкое горлышко кончиком носа, улавливая аромат выпивки. — Хороший, теперь разливай.       Они сидят, мешают алкоголь с разговорами, вываливают друг на друга кучу дерьма, засевшего в душе, сидят в нём, как два заколебавшихся навозных жука. Казалось бы, всё уже было сказано друг другу на корабле, но нет — они продолжают делиться своими проблемами и пытаться разрешить их коллективно. Работало бы это ещё… Леонард знает, как достали Джима сравнения с покойным отцом, но надо держать марку — улыбаться и кивать. Капитану обидно, что его воспринимают только как плакатного мальчика, чья мордашка заманивает в призывные пункты желторотых юнцов. Пятилетняя миссия — вызов самому себе: сможешь, не сломишься ли?       — …Как же достало… — устало сказал блондин, крупным глотком приканчивая свою порцию бурбона.       Итогом исповеди Кирка становится решение изменить цвет глаз. Боунс думает, что может, протрезвея, Джим и не вспомнит об этой идее, но как знать? Ну что, теперь его очередь вываливать свои неприятности на бесконечно пьяного и лезущего обниматься Кирка? Пожалуй, да.       — МнеДжополторагодауженепишетписьма, — скороговоркой выдохнул мужчина, ероша дыханием светлую макушку капитана.       — М? — отстранился Джей Ти, удивлённо смотря на друга.       Как так? Имя дочери, проскальзывающее в речи СМО по поводу и без, давало повод считать, что Леонард регулярно получает от неё весточки. Живя с ним в одной общажной комнате три года, Джим не мог не видеть, как мучается доктор от разлуки с ребёнком. Будущий капитан «Энтерпрайза», дабы соседа не выперли из академии за неуспеваемость, прятал выпивку или пил вместе с ним, отвлекал как мог от хандры, и завидовал чёрной завистью. У дочери Маккоя есть оба родителя, разведённых, ненавидящих друг друга, но невероятно любящих её. Кирк, при живой матери, чувствовал себя сиротой и ныкаясь от разъярённого отчима, думал, что лучше бы шаттл №37 взорвался по дороге на Землю.       После каждого сеанса связи, с боем выбитого у бывшей жены, Леонард норовил уйти в запой. Он пытался держаться, но позорно проигрывал каждый раз, слыша звонкое: «Папочка, я так скучаю! Когда ты приедешь?». Мужчина едва-едва мог выдавить: «Скоро, малышка». Джим видел, что на докторе после этого не было лица, и любая попытка подойти, могла завершиться банальным мордобоем. Получается, все эти годы, Маккой водил его за нос?       — Мириам говорила, что Джо стала совсем неподконтрольной. Сбегает из дома, забросила школу. Может, она ревнует к брату, может… я не знаю. Совершенно ничего не знаю, — убито выдохнул он.       — Не знаю, где она, что с ней… — Джиму дико видеть слёзы Маккоя.       Доктор, даже в минуты опасности умудряющийся сыпать остротами, внезапно сдулся. Это точно тот же самый Маккой, который не глядя засаживает гипо, пререкается с враждебно настроенными ромуланцами, бесстрашно идёт оказывать помощь новой форме жизни? Наверное, мужчина просто достиг своей точки кипения, когда больше нет сил держать в себе. В этом они похожи — оба носят маски, не решаясь снять их даже в минуты покоя.       — Всё наладится, — сказал капитан, притягивая к себе друга.       Выглядят они со стороны донельзя забавно: два немаленьких мужчины влезли в одно кресло. Будто дворовые коты, что забились в пустую коробку, пытаясь согреться холодной осенней ночью. Если сравнивать, кому сколько раз приходилось утешать, то счёт равен. Просто глядя на капитана ни у кого не сложится мнение, будто у него какие-то проблемы кроме как отвергающей ухаживания красотки. Рассматривая бесконечно-уставшее лицо Маккоя понимаешь, этот человек полон недовольства и трудностей.       — Тебе легко говорить, — бормотал захмелевший доктор, — ты искренне веришь в «налаживание». Ты грёбаная ведьма, Джим. Или кошак мартовский. Ходишь сам по себе, где-то ловишь пинка под зад, где-то ласку. И веришь в то, что не умрёшь…       — Не верю, Боунс, — горько рассмеялся капитан. — Ведь я уже был мёртв.       Маккой мрачно кивнул и даже не попытался прогнать видение — лежащий в мешке для трупов мужчина. Красная, будто ошпаренная кипятком кожа, в изоляторе острый запах рвоты. Леонард отказывался верить, что это его друг. Но потускневшие золотистые волосы и остекленевшая голубая радужка посреди коричневого, от свернувшейся крови, глазного яблока говорили об обратном. Одному мирозданию известно, сколько нервов потратил доктор на синтез сыворотки; как молча, не огрызаясь, брал кровь у Хана, надеясь, что она поможет вернуть с того света человека, не дававшего опуститься на самое дно последние четыре года.       — Ты заснул, м? Может, лучше на диван отправимся? — не менее сонным голосом спрашивал Джим, щекоча тёплым дыханием шею доктора.       — Не-е-ет, — протяжно зевнул мужчина, — к себе пойду. Спать с тобой на одном диване — сущее наказание.       Кирк хохотнул и спихнул Леонарда с себя. Они, заплетаясь в ногах, побрели к двери. Джеймс вызывался проводить друга до его квартиры, но доктор отказался. — «Дойдём до меня, и ты повалишься спать на мою кровать, — проворчал, Маккой, стоя уже по ту сторону порога. — А мне она самой нужна. Ты мне, конечно, друг, но нам надо друг от друга отдохнуть. Пять лет в одной консервной банке летали всё-таки…». Блондин весело фыркнул, и, зная, как доктор этого не любит, обслюнявил ему щёку «дружеским» поцелуем. — «Фу, Джим! Я не гей! — орал он уже в закрытую дверь. — Засранец!».       Маккой живёт этажом ниже. Хотелось бы отгородиться от Кирка чем-то ещё, кроме потолка, но, по крайней мере, в квартире нет интеркома и капитан не может вызвать его в любое время дня и ночи. Для этого придётся или набрать номер коммуникатора (а Леонард, плюя на приказы адмиралтейства, всегда выключает его), или соблаговолить преодолеть лестничный пролёт.       Цепляясь пальцами за перила, доктор спускается вниз. Ступенька за ступенькой, и вот, он почти на месте. В приглушённом свете, затуманенные алкоголем глаза доктора различают под своей дверью неопрятный комок чего-то. И оно, вроде как, крупное…       — Э-эй! — окликает доктор, чувствуя, как засосало под ложечкой. — Какого чёрта?       Сгусток пошевелился, а Маккой ощущает, как проясняется в голове. Куча тряпья шевелится и шипяще ругается. Перед Леонардом возникает тонкий силуэт. «Подростковые пропорции», — определяет мужчина. Фигура делает шаг вперёд и в жёлтом свете возникает бледное лицо, украшенное потёками туши и тонального крема, маскирующего прыщи. Спутанные каштановые волосы падали на узкие плечи, на которые наброшена мятая ветровка. Доктор мог бы сказать, что он не знает эту девушку, если бы не одно «но»: глаза. Ореховато-зелёные, как у всех Маккоев.       — Джо? — Леонард хлопал глазами, совершенно не узнавая своего ребёнка.       — Привет, пап, — девушка ухмыльнулась и принюхалась. — Опять пьяный?       Вопрос, сказанный донельзя пренебрежительным тоном, выбивает воздух из груди мужчины. «Опять пьяный?». Какого дьявола?! Эта интонация… точь-в-точь голос его бывшей-стервы-Мириам. — «Следите за языком, юная леди!», — откликнулся он, пережив несколько неприятных мгновений.       — А то что? — в глазах подростка неприкрытый вызов.       И Леонард теряется. Правда, что? Не ремнём же пороть, право слово!       — Заходи, — мужчина устало махнул рукой в приглашающем жесте, отворяя дверь квартиры.       Внезапно повзрослевшая дочь юркой змейкой протиснулась мимо него в коридор, а после, исчезла за поворотом. — «А у тебя миленько!», — хмыкнула девушка, содрав защитный чехол с дивана, и тут же плюхнулась на него всей своей небольшой массой.       Леонард, привалившись плечом к дверному косяку, смотрел на Джоанну. Он узнавал и не узнавал дочь — одно дело знать, что ей уже пятнадцать, другое дело — видеть. Мужчина знал, что дети, особенно когда их долго не видишь, крайне быстро растут, но когда это касается непосредственно тебя, то возникает желание схватиться за голову или побиться лбом о стену. Его Джо — маленькая девочка, едва ли достающая кудрявой макушкой Леонарду до бедра, а не эта… кобылица по докторское плечо. «И ведь она ещё вырастет», — он поймал мысль, и не мог не позлорадствовать: Мириам выкинула его из своей жизни, но дочь никуда не дела, а та — вылитый он.       — Э-эй! — Маккой вздрогнул от щелчков возле носа. — Есть в этой халупе пожрать?       — Репликаторы пустые, — отозвался доктор, морщась от грубых слов, вылетевших изо рта дочери. — Можем сходить в супермакет или заказать еду.       — Пошли, — легко оттолкнувшись от пружинящей поверхности, Джо вскочила на ноги. — Ты же не свалишься на полпути в алкогольной коме?       — Я отметил прибытие на Землю, — раздражённо ответил Леонард. — И я не алкаш!       — Все так говорят! — возразила подросток, нагло глядя на Маккоя. — Мама сказала…       — Далась тебе эта чёртова Мириам! — гаркнул доктор. — Когда мне, чёрт возьми, бухать, если я по двадцать часов стою у операционного стола и собираю увлекательный паззл «Джимми-бой», а остальные четыре лечу от насморка странную тварь, которая на корабле за помощника главного инженера? А сопли, у неё, между прочим, кислотные, разъедают всё на раз-два! Да, конечно, я пьяный вусмерть, особенно, когда одному зеленокровному гоблину надо засунуть внутрь кишки, а мелкому русскому самоубийце вправить открытый перелом! В трёх местах! Когда, скажи мне? Когда? У меня за все грёбаные пять лет едва ли находилось время, чтобы написать тебе письмо, а ты за последние полтора года хоть раз бы ответила! Да я с ума сходил от беспокойства! Мне и так не по себе летать в консервной банке, так ещё и знать, что ты на хер не нужен той, ради которой готов убить? Да легче было сразу выброситься из шлюза в космос! Я ничего не сказал твоей матери, когда застукал её с любовником, ничего не сказал в суде во время развода, но видит Бог, Джоанна Индия Маккой, с меня хватит!       От гнева, охватившего всю сущность, Леонарда затрясло, а алкогольный дурман отступил. В горле запершило, в ушах зазвенело от крика. Джоанна, потеряв маску наглой хабалки, стояла посреди полутёмной гостиной и смотрела на отца широко распахнутыми глазами.       — Думаешь, мне легко было? — дрожащим голосом начала девушка. — Мать, с периодичностью в несколько месяцев, приводит в дом нового мужчину и представляет его всем гостям, как моего нового папашу, а мне даже смысла нет запоминать его имя, потому что он всё равно скоро уйдёт! Престижная школа, где все только и знают, как меряться размерами аэрокаров и состоянием родителей! Меня так заебало быть улыбающимся манекеном на благотворительных вечерах, так заебало притворяться счастливой дочерью! А ты где-то в сраном космосе, и ни позвонить, ни обнять! Знал бы ты, каким говном мать тебя поливает, стоит ей услышать твоё имя в новостях, а на публике улыбается и всем говорит, что после развода осталась с тобой в хороших отношениях! Может, она права, и ты всего лишь алкаш с золотыми руками, которых не достоин? Я не знаю, кому верить, не знаю, зачем пришла сюда!       На последних словах Джо рыдала в голос, утыкаясь лицом в грудь отцу. Леонард морщился от боли в плечах — каждое новое восклицание девчонка сопровождала ощутимыми ударами кулаков. Маккой дрожащими пальцами одной руки зарывался в спутанные каштановые локоны дочери, и безмолвно плакал, а второй прижимал к себе тонкое тело, ощущая, что ещё чуть-чуть, и девушка растворится в нём. Он плакал, покрывая пропахшую дешёвыми сигаретами макушку дочери поцелуями. Плакал, чувствуя обветренные губы на своих щеках и подбородке.       Они нескоро успокоились, будто впали в какое-то полу-сомнамбулическое состояние. В момент, когда рассветное солнце заглянуло в окно гостиной, Леонард обнаружил себя сидящим на полу и укачивающим дремлющую дочь. Конечно, за минувшие годы Джо подросла и уже не умещалась в объятиях отца полностью, но всё равно, было так знакомо, так тепло, так хорошо.       — Я так скучала, — шептала дочь, прижимаясь щекой к груди, обтянутой некогда белоснежным кителем, а ныне напрочь измятым и испачканным в тональном креме.       — И я, — вторил ей Леонард, чувствуя, как зияющая пропасть в сердце, образовавшаяся десять лет назад, постепенно затягивается. Первый рассвет на Земле после пятилетней миссии в обнимку с дочкой. Большего и не надо.