Тюрьма

Нельзя сказать, что удивило проснувшегося Адольфа больше: то, что он жив или то, что он проснулся на мягком диване. Не было никаких воплей в его адрес, криков "подъем!" или любых других звуков. Полная тишина. Даже окно приоткрыто, впуская в комнату лучики света. И нет никакой решетки. Будто бы кто-то приглашает его: давай, можешь попробовать сбежать, это ведь всего второй этаж, чего тебе стоит… «Да только куда ты побежишь?» Садист. Он все продумал. Гитлер сжал зубы, уставившись в потолок. Но делать было все равно нечего, спать больше не хотелось и поэтому юнец сел, свесив ноги с дивана. Это все слишком подозрительно. Хотя, Сталин же пообещал, что обеспечит комфортные условия на время в том случае, если… Тут поток мыслей изменился, нарисовав картину из прошлого так явственно, что к горлу подступила тошнота. Паника вновь стала разрастаться где-то на уровне живота, и перепуганный парень вскочил с места, озираясь. Но в комнате было пусто и холодно. Только сквозняк дул по ногам и немец, брезгливо поежившись, снова забрался на диван. Пожалуй, холод являлся единственным существенным минусом для него. А так он посчитал условия комфортными: даже еда на столе стоит. Только вот атмосфера такая, что любой на его месте предпочел бы остаться в камере. Кроме, конечно же, самого Гитлера. Он ставил комфорт слишком высоко среди всех ценностей, которые были в его черном сердечке. Остатки здравого смысла всё же подсказывали ему не высовываться, потому что охрана наверняка придумает что-нибудь такое, что немцу бы было категорически неприятно. И, кроме того, совершенно непонятно, о чем они там трещат между собой. Со Сталиным можно было хотя бы разговаривать. Сам же Адольф знал всего несколько слов по-русски и считал неимоверно сложным выучить этот язык. Поэтому в свое время Иосифу пришлось подучить немецкий, который он, правда, и так неплохо знал. Именно в то время Гитлер считал, что он прекрасно умеет манипулировать людьми и очень любил это делать. Разве что он не называл это действо манипуляцией и ссылался на природное обаяние и красоту. В свою очередь, Коба ни про то, ни про другое никогда даже не упоминал. Юноша, погрузившийся в свои мысли, поднял голову и встретился взглядами с двумя бравыми русскими солдатами, которые заглянули в комнату, чтоб посмотреть на пленника. Они поманили его пальцем и, перебросившись парой фраз, снова заржали. Гитлер слегка вздернул бровь и, наигранно насупившись, отвернулся, всем своим видом изобразив, что его совершенно не интересуют чьи-то мерзкие хохотушки. Затем все стихло, и Адольф напрягся, мысленно поругав себя за то, что он не умеет сдерживать себя и уже ожидая наказания за свою наглость и зажмурив глаза. Тяжелая ладонь легла ему на плечо, и парень поднял голову. - Выспался? Можешь поесть, а после тебя отведут обратно. Перспектива снова сидеть в холодной камере не очень-то радовала фюрера и он хотел было возмутиться, но поймал тяжелый взгляд и закрыл рот. - Хочешь сказать, что твои услуги стоят дороже? – приподнял бровь Сталин, улыбаясь еще шире – можешь поторговаться, если хочешь, но вряд ли у тебя из этого выйдет что-то хорошее. Юноша старался не принимать оскорбительные намеки близко к сердцу, но непроизвольно его губы дрожали, и он молча встал с дивана, уходя от наклонившегося к нему Иосифа. Тот же просто улыбнулся, выдыхая облако дыма в его сторону и выпрямляясь. Вождь кивнул головой охранникам и те, надев на заключенного наручники, вывели его из комнаты. В этот раз Гитлер мог осмотреться. Маленькая тюрьма находится недалеко от дачи Сталина, где они ужинали на втором этаже. Чтобы попасть в здание, нужно спуститься на первый этаж, а затем в подвал, где по темному коридору с множеством развилок попадаешь прямо в тюрьму. Похоже на то, что импровизированная тюрьма была сделана из какого-то другого помещения. Сейчас здесь находится около трех десятков заключенных. Адольф пытался запомнить как долго и куда он шел, но развилок было слишком много, так же, как спусков и подъемов. Предположительно, его камера была в километре от дачи. За все время пути Адольф изрядно устал и был совершенно недоволен тем, как с ним обращались. Похоже, охрана не особо скучала по нему. Немец сел на нары и убрал ноги с холодного пола. Сейчас он жалел, что не покушал и так спешно покинул мягкий диванчик. Делать нечего. Чтоб не хотеть есть надо только спать. * * * Она была такая молодая, совсем еще юная. Влюбилась по уши, пыталась добиться чего-то, окружала заботой и вниманием. Он пользовался юной девушкой, награждая её только своей улыбкой и редкими вечерами в постели. А она была счастлива. Безумно, безумно влюблена. Её убили у него на глазах. Она отчаянно сопротивлялась, кричала как раненая горлица, набрасывалась на советских солдат, имея в руках только маленький женский платочек. Гитлер с удивлением смотрел, как юная дева пытается идти против толпы разъяренных мужиков, что-то кричит фюреру, закрывает его собой. Кровь от выстрела попала ему на одежду. Она успела только всхлипнуть. Он запомнил остекленевший взгляд, запомнил на всю жизнь то, как струйка крови стекала из её рта, капая на пол. Если бы не шок от упавшего к его ногам трупа невесты, немца бы так и не поймали. Он не успел даже прикоснуться к ней, поблагодарить её за столько отчаянный и безумный поступок. Он и сейчас видит её перед собой. Белое платье замаралось в крови, глаза пустые, рот приоткрыт в немом крике. Солдаты начали толкать Гитлера когда он проснулся. Адольф рассеянно смотрел на них, они опять куда-то тащили его, опять надели на него наручники. А, точно. Время обеда. Немец снова чувствовал себя разбитым. В глазах стояло то бледное лицо Евы, то лица солдат, то ухмылка Сталина. К горлу подступает тошнота, напомнившая так же о том, что он не ел со вчерашнего вечера. Какое-то отвратительное пойло потекло в тарелку, подставленную Адольфом. Немец поднял взгляд и ему снова стало страшно. Если солдаты, стоявшие около него долгое время, уже более-менее успокоились, то заключенные и повариха смотрели на него с нескрываемой ненавистью. Было дело, когда пухлая женщина подкидывала ему в похлебку всякую гадость наподобие железного болта или дохлой крысы. В последних случаях парень просто не ел. Ему было все равно, уж лучше умереть. Но, если он не ел хотя бы раз в день, его наказывали. Они не хотели, чтоб он умер просто так. После так называемого обеда Адольф, не смотря на остальных заключенных, которые что-то улюлюкали – если они делали такое же в адрес других, их одергивали надзиратели – направился к одному из своих охранников, который покачал головой и жестом показал ему идти в другую сторону. Адольф нехотя развернулся, хотя ему стало немного интересно, что там будет. Оказалось, прогулка. Первая за все время. А может, его просто раньше не звали. Толпу заключенных вывели на свет, надев на них наручники и сказав побегать часик-другой. Надзиратели встали по периметру огороженной высоким забором территории. За ограждением видны деревья, шумящие зеленой листвой. Солнце светит, такое ласковое и родное, единственное, что еще могло радовать. Гитлер поднял голову, отойдя в сторонку от толпы. Он не обращал внимания на шипение и смешки. Все равно даже поругаться не с кем, а облака куда интересней. Но постоять на месте не дал один из солдат, который пихнул замечтавшегося заключенного в бок и прикрикнул, указав пальцем на толпу. Гитлер поежился. Ему совсем не хотелось идти в сторону напрягшихся людей, которые стали о чем-то переговариваться. Правда, за частые переговоры их тоже наказывали: прикрикивали, били дубинками. Именно ей и попало медлительному Адольфу в живот, и он упал, отчасти от того, что не ожидал удара. Возбуждённая толпа тотчас окружила его, что-то громко крича, радуясь, восторженно улюлюкая. Парень закрыл глаза и свернулся клубочком, закрывая руками лицо и живот от ударов. Охранники нещадно били его, что-то кричали, пинали ногами, а толпа кидала маленькие камушки, подбирая их у себя под ногами. Больнее всего было когда попадали по одному и тому же месту, гематома вскрывалась, Адольф уже сейчас чувствовал как кровь течет по коже, обжигая её. Они пытались перевернуть его на живот, жадные руки тянулись со всех сторон, каждый пытался ударить, стукнуть, сделать больно, а каждый удар отзывался болью во всем теле. Скоро силы кончились, и он больше не мог отбиваться. А люди что-то кричали, даже смеялись. Он несколько раз терял сознание, что спасало его от тупой боли во всем теле. Но новые удары и царапины снова приводили его в себя. Юноша, лежащий на спине, смотрел на небо, едва дыша. Ему казалось, что они били его несколько часов. Он едва помнил, что прибежал какой-то из местных начальников, что-то грозно выкрикивая на своем русском и разгоняя толпу. Синяки саднили, ушибы впечатались в кожу рубцами, голова раскалывалась. Пряди слиплись от запекшейся крови. Ему было страшно признаться себе, что он бы все отдал за еще одну ночь с советским вождем.