Тюрьма

Больно. Дышать тяжело. Слабость по всему телу. Медсестра склонилась над очнувшимся юношей. Она была слеповата, но быстрые пальцы умело накладывали повязки. Несмотря на плохое зрение, женщина была прекрасным врачом. «Ты похож на этого, Гитлера, кажется» – говорила она с акцентом. Правда, еле живой Адольф все равно её не понимал и только глупо улыбался в ответ. Она что-то весело щебетала про то, каким принесли сюда юношу, про то, как она переживала, что с ним делать, что-то болтала про следы на шее. Её лицо на время омрачилось, взгляд стал обеспокоенным. Но это продолжалось недолго: морщины на лбу разгладились, и она продолжила чем-то обрабатывать раны и поить немца какой-то микстурой. Он не помнил, как его сюда принесли. Ему, по правде, было все равно. Что-то сломалось внутри. «Наверное, этот мстительный грузин был бы доволен,» – усмехнулся про себя Адольф, поморщившись и положив ладонь на свой живот. Желудок после яда болел, да и кушать совсем не хотелось. Мышцы сжимались в тупой боли, дрожали кисти рук, и ходить было сложно – медсестра очень переживала по этому поводу, но в итоге кое-как с помощью разных упражнений вернула двигательную активность в норму. Но нет таких микстур и упражнений, которые могли бы заполнить пустоту внутри. Только через два месяца постоянного вранья и попыток побега от реальности юноша стал понимать: это другая жизнь. Больше не будет так, как раньше. Все его близкие мертвы, все соратники тоже. Правда, кто-то из них трусливо сбежал, но вряд ли беглецы вернутся за ним. Он один теперь, а гонение и ненависть будут длиться до тех пор, пока он не умрет. Немец отвернулся к стенке, на что медсестра заворчала – по её мнению так плохо проходит раствор хлорида натрия из капельницы. Гитлер, как оказалось, не мог прийти в себя почти сутки. Он и не хотел. Он знал, он понимал, что это суровая реальность. Он думал, что умрет, но не удостоился такой чести. Поэтому можно было расслабиться, поэтому немец окинул взглядом мир, вернулся в прошлое и сразу же понял, что все плохо. Что теперь нет никого, кто бы любил его, кому бы он нравился, кто бы хотел говорить с ним. Не будет никаких прогулок с девушками, хрустящих простыней и свежего ветерка, летнего утра с чашечкой кофе – это в прошлом. Дни летели как во сне. Адольф все еще пытался хоть как-нибудь забыться, отвлечься от ужаса, творящегося с ним. Он худел и бледнел, отказывался гулять на улице и много спал. Он знал, что его будут бить. Иногда его все же выпихивали на улицу и озверевшая толпа, соскучившись, набрасывалась на него почти сразу же. В камеру к Гитлеру приходили охранники: это происходило довольно часто из-за нехватки женщин в тюрьме. Периодически устраивали допросы, пытаясь чего-нибудь добиться от окончательно замкнувшегося в себе паренька. Но он лишь смотрел на надзирателей помутненным взглядом и говорил что-то несвязное. Они злились, хватались за дубинки, били его. Это даже оказывало эффект и юноша начинал быстро отвечать на вопросы, его взгляд становился ясным и испуганным. Но все чаще он просто терял сознание. * * * Лето было очень жарким. Об этом немцу сказал сухой листик, упавший к его ногам. Он улыбнулся, смотря на кусочек солнца на земле. Он любил осень. Она была более спокойная и не горячая, а теплая, живая со своими дождями и насыщенная ягодами, овощами и фруктами. Эта осень будет красного цвета. Советский флаг с лихвой оправдывает свою окраску: цвет войны и боли, цвет страсти и активности. В этой стране есть все это, особенно первое. Слышен шепот охраны. Они договариваются о чем-то с заключенными. Те курят самокрутки, а надзиратели будто не замечают этого. Наверное, потому что сами курят их же. «Вот и снова люди собираются вокруг. Скорей, нужно спрятаться, убежать глубже в себя, это всё не реальное, это не настоящий я. На самом деле сейчас весна. Тридцатое апреля. Скоро закончится война. Мы победили. Слышно, как Геббельс радуется. Он с Магдой устроит праздничный ужин для детей, они будут печь фруктовые пироги и пить вкусный чай». * * * Вот уже знакомое лицо склоняется над ним, прищурив свои немного раскосые глаза. Она светловолосая, коротко стриженая. Она похожа на Еву. Адольф заулыбался, всматриваясь в черты лица. «Нет, не она…» - печально взглянул он на рубец на щеке и отвел взгляд. А Наташа снова болтает что-то, смешная. Как маленькая птичка, порхает вокруг, встает раненько, чирикает песенки. Как только она сказала единственное знакомое слово «Сталин», юноша, приоткрыв глаза, посмотрел на неё. «Интересно, о чем говорит эта женщина? Ругает или восхищается? А может, делится со мной, что Йозеф делал? Что ей приказал делать? А он ведь так давно не приходил. И не звал к себе. Я не помню, сколько дней… Но последняя наша встреча была ужасной, на самом деле... Он, кажется, держал меня за руку. Кажется, ему одному я не безразличен. Был. Теперь вокруг снова никого нет, снова один. Снова с озверевшей толпой лицом к лицу, но если раньше толпа была на моей стороне, то теперь они против меня». Медсестра, подошедшая с микстурой, обеспокоенно взглянула на напрягшееся лицо фюрера. Он почти ни с кем не разговаривает, только иногда что-то шепчет себе под нос и плачет. Иногда кричит во сне. - Слава богу, я ближе к нему чем охранники, иначе бы они совсем забили бедного немчика – сказала женщина вслух, обрабатывая ранки. Парень вздрагивает от пощипывания и щурится, поднимает голову. - Совсем ушел в себя. Может, ты ненормальным стал? А у них нет таких врачей, кто бы спас тебя, – улыбается она, обращаясь к пациенту, прекрасно зная, что он её не слышит. Просто он её заинтересовал, да и выговориться ему можно, слова обидного не скажет, только виновато улыбнется и покачает головой, показывая, что не понимает её. - Как знакомую фамилию услышишь, так только и реагируешь – мысли женщины снова плавно перешли в её речь – а покуда не скажу слова знакомого, так лежишь трясешься как лист кленовый. Вот смотри, я скажу «Сталин», а ты вскочишь, зыркнешь на меня. Женщина засмеялась, увидев, как юноша вздрогнул и повернул голову к ней. Адольф же немного смутился, не понимая, чего смешного. Женщина продолжала ворковать как голубка и промакивая ранки. Она накладывала повязки на ушибы, прикладывала лед, обрабатывала йодом и иногда шутила: рисовала на его лице точечки, чтоб хоть как-то развеселить юношу. Она не знала, кто он: ей, в силу плохого зрения, так и не удалось толком разглядеть лицо немецкого вождя. И то, если бы сестра узнала, вряд ли бы она стала относиться к нему хуже. Она была без родителей, многочисленные родственники живы были, друзей у неё не было, а характер был наивный, доверчивый. Не за что ей было злиться на немца, да и не понимала её крестьянская душа войны. Адольф же прикрыл глаза, собираясь спать. Снова перед глазами толпы восхищенных людей, ласковые глаза, ночь в окне, кофе с утра... - А ну что это такое! Ты кушать сейчас будешь, проснись! – вывел его из дремоты рассерженный голос. Адольф спросонья не понял, в чем причина ярости, но приятный запах каши мигом разбудил его и он сел на кушетке. Здесь все было родное. И белые стены, и занавески на окнах. Сестра попыталась создать уют. Сам медпункт был маленький, всего на четверых, каждый отдельно за тонкой стенкой. Подолгу лежал здесь только немец, остальных водили сюда на прививки, уколы и для таблетки от простуды. Сестрица волновалась за слегка поехавшего крышей парня. Она узнавала в его речи два слова, фамилию вождя и его имя, только, кажется, по-немецки. Иосиф Виссарионович периодически спрашивал у нее, как дела с заключенным, она принималась было рассказывать ему истории, но он останавливал её жестом ладони и, удовлетворенно кивал, а после уходил. «Похоже, этот паренек тоже ему симпатичен» – подумала тогда Наташа. Она была согласна с ним, хрупкий запуганный юноша вызывал у медсестры материнские чувства. Она вслух размышляла, что мальчик, наверное, похож на Якова, по которому наверняка вождь, как великолепный отец, скучает. Наташа, прищурившись, следила, чтобы Адольф кушал хорошо и потому села рядом с ним на стульчик, продолжая вспоминать Яшу – старшего сына Сталина, погибшего во время войны на фронте. Но тут зычный голос прервал речь медсестры и напугал Адольфа, воззрившегося в сторону дверного прохода. Охранник подозвал сестру и что-то сказал ей, та заулыбалась. - Ах, если бы он знал наш язык, обрадовался бы этой вести! Вы бы взяли этого, переводилу, он бы сказал бы как надо. А то что я-то могу сделать. Э-э-эх, Вася, ты погоди на стульчике, я мальчика покормлю и отправлю с тобой – улыбалась Наташа красавцу Василию и уходила в сторону перегородок, из-за которых выглядывало лицо немца. У Адольфа впервые за долгое время сердечко стучало быстрее, чем надо. Он знал, по какой причине мог приходить этот охранник, он помнил его, эту высоченную глыбу около тяжелых дверей в кабинет Сталина. Кажется, они не виделись уже около месяца... Немец быстро ел, даже давился, за что слушал гневные речи Натальи Максимовны. «Не бросил, не оставил меня с ними» - радостно стучало в голове, взгляд снова стал ясным. Нет, он точно скучал, еще точно юноша симпатичен советскому лидеру. Слезы радости наворачивались на глаза. Иосиф здесь единственный, с кем можно поговорить, кто симпатизирует, кто заботится о нем. Охранник Вася вскочил, услышав рыдания со стороны комнатки и топот ножек. Неужто из окна этот ненормальный прыгнул, Наташку испугал до слез? Заглянул в комнату – ан нет. Оказывается, это он и сидит ревет, а Наташа суетится, переживает, садится рядом, какую-то микстуру в ложке ему протягивает. Поделом ему, скотине немецкой. Пусть ревет. * * * Сталин сидел в своем кабинете, изучая взглядом бумаги с допросами и доносами. Практически целый месяц после того вечера он не решался снова взглянуть юноше в глаза. Он не верил, правда не верил, что этот ненормальный может доверять тому, кто так издевается над ним. Но Адольф так доверчиво глядел в его глаза, со страхом, конечно же, но эта покорность совсем не та, что у трусов, приговоренных к расстрелу. Немец ведь даже не сопротивлялся, когда грузин в порыве страсти схватился могучей рукой за горло партнера. Испугался, конечно, но взял Иосифа за руку. Такой вот полный наивности жест маленького ребенка. Дверь отворилась, и на пороге появился уже известный Василий, впустивший внутрь оживленного немца. Адольф, правда, изрядно растерялся, увидев знакомую крупную фигуру за столом. Сталин повернулся в сторону вошедших и, увидев восторженные голубые глаза, растерялся. Этот юнец все чаще и чаще ведет себя совсем не так, как подобает. Совсем не так, как ожидает Иосиф.