Тюрьма

Когда сидишь один, среди чужих тебе людей, сложно заметить как идет время. Одиночество в толпе – бремя тяжелое. Дни ползут по-черепашьи, и создается ощущение наблюдателя за миром. Ты смотришь на проплывающих мимо людей словно сквозь туман, слушаешь их речи и не понимаешь ни слова. Но дни, оказывается, летят быстрее, чем это выглядит со стороны. Снова холодно… Есть только одна утешающая вещь, только редкие встречи с человеком, который ненавидит. Только он и только фантазии могут спасти от ослепляющей ненависти. Слова уже не спасут, они не станут слушать причины, не станут верить в то, что ты не специально, что ты хотел не этого, что это все из-за эмоций. Раньше нужно было думать. Юноша перестал водить пальцем по холодной стене, выписывая буквы каждого пришедшего в голову слова. Ему подумалось, что он сходит с ума. Ощущение наблюдателя за собственной жизнью сильно действовало на нервы. Иногда он пытался взять себя в руки, но тяжелая мысль о том, что он теперь только пленник возвращала его в пучину забвения. И даже не смотря на тягучесть времени, на улице на самом деле вовсю разгулялась суровая русская зима. Адольф спал так много, что и так пошатнувшийся режим окончательно сбился. Наступление зимы он заметил только потому что в камере стало холодней и что им выдали зимнюю одежду для прогулок. На счастье немца многие уже отстали от него, насытившись побоями и прочим насилием. Хотя периодически у них снова вспыхивали эмоции, снова поток воспоминаний разжигал ненависть и снова Адольф не мог вспомнить, что с ним было. Провалы в памяти были своеобразным способом защититься. Он хорошо помнил лишь встречи с Иосифом. Их встречи были довольно частыми и довольно странными. С ним что-то случилось. Адольф даже беспокоился. Сталин смотрел на него отстраненно и периодически шепотом чем-то делился с ним (но говорил по-русски, видимо, чтоб выговориться и чтобы немчик не узнал чего лишнего), то снова будто сходил с ума и дрался, кричал, гонял перепуганного юношу по дому. Затем, когда все успокаивалось, наступал момент тишины. Это была напряженная тишь, натянутая струной нежность, которая могла бы лопнуть от любого неосторожного слова, и близость, которой иногда так не хватало обоим. Иосиф доверял узнику больше, чем кому-либо еще, даже сам не заметив, как несколько лет назад произошло это сближение и как до сих пор оно происходит. Хотя когда-то немца изрядно напугала едва ли не состоявшаяся близость, напугало то, как ласково отнесся к нему казалось бы жесткий и безэмоциональный Сталин. И до сих пор он продолжал тихо удивляться тому, как раскрывается ему лидер. Хотя некоторые моменты жизни и аспекты личности Сталина ему совсем не хотелось знать. Поэтому Иосиф и чувствовал себя подавленно. Человек, которого он ненавидел, оказался ему ближе всех. Кажется, что он знает его лучше, чем кто-либо еще. Даже лучше, чем Надя. Но немец не сможет сбежать так, как сделала она. Она говорила, что любит его, а потом... Это не любовь была, нет. Иосиф считал её поступок предательским. Он не думал, что он сам довел девушку до самоубийства, не думал, что девичье сердечко не выдержит такой открытой жестокости, он не думал, что можно жить по-другому. Он лишь только злился, потому что она бросила его, сбежала, что не любила. Тем не менее, Сталин регулярно приходил на могилу Надежды Аллилуевой с цветами. Легкое чувство вины закрадывалось в душу, и каждый раз вождь нетерпеливо прогонял его прочь. Он верил Наде так же сильно, как верит сейчас пленнику. Хотя иногда ему казалось, что никто и никогда не был ему так близок, как Адольф. * * * Юноша лежал на полу, заложив руки за голову и покачивая ногой, закинутой на мягкую ручку дивана. Он вполне освоился в раньше чужой и агрессивной, а теперь такой родной и даже домашней обстановке. Сталин видел, как в нем просыпалась искорка задора, видел, что он ведет себя вызывающе и даже пытается заигрывать с охранниками (очумевшими от такой наглости). Не привыкшему к такому специфичному поведению Иосифу и в голову не приходило, что это нечто сродни спектаклю, который устраивал немец именно для генсека. Ведь последнему приходилось рявкать на охрану, чтоб те ничего не сделали с потерявшим страх Адольфом, смотреть на парня, говорить с ним, а юноша только этого и добивался. У него были весьма своеобразные способы привлечь к себе внимание. Примером было нынешняя его поза и поведение. С несвойственной парням нежностью он касался пальцами ноги бедра Иосифа, который собрался было почитать всевозможные рапорты и доклады и был весьма удивлен таким, как ему казалось, хамством. А юноша, вышедший из ванной, вытянулся на прохладном полу и в ответ на рассерженные взгляды сразу же немного отодвигал ногу и делал вид что приходит в себя после очень горячей воды, обмахивая себя ладошкой. Он недавно открыл окно – чем снова вызвал недовольство Иосифа – и, заскучав, снова пытался обратить внимание усердно работающего генсека на себя тем, что лежит на холодном полу с открытым окном. Да и ему было непонятно следующее: зачем звать его сюда, если грузин продолжает заниматься своими делами как ни в чем не бывало? Наглость вскоре поутихла и юноша печально смотрел за невозмутимым Иосифом. Настроение на фоне постоянного стресса у немца то взмывало до небес, то падало в глубокий колодец. Ему снова подумалось, что «Йозеф» равнодушен к нему. «Зачем звал-то?» - проникла горькая мысль в сознание, и парень сел, убрав ногу с колена Иосифа. Тот не поднял взгляда. Расстроенный Гитлер решил пока съесть фрукты, стоящие на столе, а потом поспать, здесь все же комфортней чем в камере. В силу своей худобы парень перемещается тихо, а в силу снова закравшихся депрессивных мыслей ел медленно и смотрел отстраненно. Иосиф не сразу заметил, что немец отошел куда-то. Но за последние два месяца обратил внимание на то, что у парня уже долгое время дрожит правая рука – видимо, это от нервов – и что настроение меняется слишком резко. Он старался не думать о том, что сам гробит юношу, и чтобы отвлечься, позвонил по делам. * * * В комнате было темно, в открытое окно задувал ветер и падали снежинки, тающие на подоконнике. Юноша, забившийся в дальний угол комнаты и притихший, снова не чувствовал себя защищенным. Когда Сталин в плохом настроении, в первую очередь он срывает зло на Гитлере. До недавнего времени все было нормально, потому что Иосиф лишь изредка злился по мелочам. Но этот разговор взбесил генсека. Юношу спасало то, что из-за перебоев с электроэнергией периодически выключался свет, и он, пока мужчина не привык к темноте, наощупь, как можно тише и быстрее, убежал в соседнюю комнату, спрятавшись и испуганно дыша. Кровь капала на руки с разбитой губы, а по ногам дул холодный ветер. Застыв от ужаса, юноша слушал приближающиеся шаги и хриплый раздраженный голос. - Ты все равно не спрячешься здесь. Шаги отдаляются к противоположному углу комнаты, и юноша, понадеявшись, что может сейчас он успеет убежать отсюда, медленно встал, протискиваясь из своего укрытия наружу. Он услышал, как тяжелая поступь остановилась совсем недалеко от него, и от ужаса чуть было не упал, рванувшись с места и хватаясь рукой за мебель. Сталин, услышав шевеление, развернулся и побежал за удирающим юношей. В глаза помутнело, а кулаки снова сжались в желании разорвать что-то, сделать больно, чтоб он кричал, чтоб умолял. Но юноша оказался слишком юрким и быстрым – натренировался здесь – и через несколько мгновений оглушительная тишина повисла в воздухе. Страх можно было пощупать руками. Сталин злился, идя в то место, где предположительно встал Гитлер, он с силой уронил попавшийся под руку стул так, что щепки полетели. - Тебе же хуже будет, когда я найду тебя. Он услышал, как распахнулось окно и на секунду застыв, понял, что собирается делать немец. Сталин выкрикнул что-то охране, сам в состоянии аффекта не поняв, что, и дернулся к подоконнику, увидев в квадрате слабого света как появившаяся фигурка падает вниз. Сталин подбежал к окну, опершись на подоконник руками и внимательно смотря на снег. Злость в смешении со страхом всколыхнулась в груди, и разозлившийся Иосиф рявкнул охране что-то насчет упавшего Гитлера. Юноша лежал в снегу, тяжело дыша. Холод пробирался под одежду, больно сжимая пальцы босых ног. Вскоре включили свет, и взгляду открылось то, как какие-то люди суетились вокруг. Он слушал, как что-то кричит знакомый девичий голос, как притихает толпа при спокойных и сквозящих злостью фразах Сталина. Снова стало страшно, паника царапалась больнее, чем снег. Кто-то положил его на носилки, медсестра рядом что-то взволнованно говорила по-русски, слышна была тяжелая поступь позади. Адольф закрывал глаза в желании не слушать голосов и шума, ненавистного и родного говора, успокаивающего медсестру. «Хватит, хватит» - тихий шепот отвлек окружающих и Наташка, очухавшись, побежала вперед, чтоб подготовить все необходимое. Иосиф слушал, что еще прошепчет в приступе паники немец, но больше ни одного толкового предложения не сорвалось с его губ. Сталин, уходя, сказал что-то охране, те кивнули. Гитлер смотрел на удаляющегося грузина и слезы наворачивались на глаза. «Почему, почему он уходит, куда, почему бросает меня, за что он так со мной?». Откуда ему было знать, что он просил охранников сообщать о состоянии здоровья и привести Гитлера сразу же, как ему станет легче. * * * Сталин спокойно слушал как пришедший в себя юноша рыдает и в перерывах громко ругается. Что-то требует от него, злится, обижается. Он ведет себя как Надя. Иосиф опустил голову, зарываясь в ладони и тихо выдыхая. Чувства овладевали им с растущей в геометрической прогрессии скоростью, печаль сменялась злостью, злость – страхом… И вот, он недоуменно смотрит в перепуганные глаза Адольфа и чувствует, как что-то теплое сжимается в его руках, как пальцы царапают его запястья. Когда Сталин очередной раз пришел в себя, он увидел красные следы на шее юноши, который сидел с краю дивана, поджав под себя ноги, и с опаской смотрел на Иосифа. Вождь, увидев красноту на шее, нахмурился и спросил, кто это сделал. - Ты издеваешься? – слезы снова навернулись на глаза юноши, а губы задрожали. Генсек не понимал, что происходит с ним, и что происходит с немцем. Он подошел к Адольфу, сев рядом и хотел было коснуться его, но юноша вскочил, запаниковав и неудачно пытаясь удрать – руки грузина сразу же поймали его. Сталин сердился, сердился на себя и на глупого мальчишку. Что за дурацкие вспышки ярости с провалами в памяти, что за истеричный юнец, который бьется в руках как пойманная птица и кричит. - Тише, тише – с силой уложил парня на диван генсек, потянулся за стаканом воды и чуть ли не силой влил её в рот сопротивляющегося немца. Тот сначала давился, но быстро понял что лучше успокоиться и выпить водичку. Теплые ладони касались его головы, и юноша притих, впитывая редкую ласку и прижимаясь ближе. Наступил тот самый момент тишины, ласковый, долгожданный. В комнате снова было темно, но это потому что грузин выключил свет. Адольф засыпал на руках, сердито думая, что этот садист снова подложил какие-то таблетки в его еду. Иосиф без злого умысла рассеянно смотрел на успокоившегося и ласкового парня, обнимающего его все еще дрожащими руками, и касался рукой его волос. Он так много спит, и так мало спит спокойно. Каждый раз, когда Сталин видел спящего Гитлера, немец вздрагивал во сне, хмурился, ворочался, иногда даже кричал. «Неужели ему совсем не снятся хорошие сны?» - думал Иосиф, по привычке касаясь лба парня и заботливо убирая черные прядки. После он всегда одергивает себя: негоже вождю всех народов ухаживать за всякими немцами. А после снова касается лица и бледной кожи. Как же заметно, что этот парень – баловень. Это видно по его манерам, его наглости, его телосложению, его нежной коже. Иосиф вздохнул, отрываясь от спящего и осторожно вставая с дивана, и направился к двери. - Не уходи, пожалуйста – раздался тихий голос позади, и генсек остановился, повернувшись. - Ты здесь не хозяин, чтоб приказы раздавать – не обратил внимания на жалобную интонацию и просьбу в конце Сталин. - Не уходи, я что угодно сделаю – нерешительно сказал вторую часть фразы немец, садясь на диване. Видно, как его правая рука все еще дрожит и как старательно он отводит взгляд, пытаясь скрыть нечто сокровенное, что кроется за этими словами. - Мне же работать надо – теперь уже Иосиф сказал нерешительно, любуясь актерскими ужимками красивого юноши. Но тело само уже развернулось, ноги едва ли сами не пошли обратно. Иосиф, сделав усилие над собой, пробормотал, что только сходит за бумагами и вернется. Он ушел неестественно быстро, словно пытаясь сбежать от того, что вызывает слишком бурные эмоции. А это действительно пугало Сталина, который на данный момент в каком-то забытьи собирал бумаги. Развернувшись, он увидел в дверях Гитлера, опершегося на косяк и немного улыбающегося. Сталин подошел, намекая на то, что немцу стоило бы посторониться, чтоб пропустить делового Осю. Но парень лишь немного улыбался, положив руку на грудь Сталина, и смущенно опустив голову аки красна девица, сошедшая с картин русских художников. - Никто из них не целовал меня, потому что у нас были совсем не такие отношения. Мы просто спали друг с другом – разрезал тишину немного хриплый после сна голос – я хотел чтобы ты… Если ты конечно… Сталин молча смотрел на парня, который не решался продолжить фразу и взглянуть на генсека. Грузину было удивительно и немного стыдно вот так стоять с тем, кто когда-то предал его, не поступившись жизнями людей, кто когда-то игнорировал его письма, кто снисходительно принимал подарки. Он делал вид, что не может понять то, о чем говорит Адольф, мирно прижимающийся и осторожно забирающий бумаги для того, чтоб отложить их в сторону. Иосиф только лишь немного наклонился к юноше, потянувшемуся к нему и закрывшему глаза. Он коснулся губ мимолетом, а затем внутри что-то болезненно сжалось, он резко отстранился, оттолкнув опешившего парня от себя. Как во сне он краем глаза смотрел на то, как юноша отходит, пропуская Иосифа и стыдливо пряча взгляд. Они оба медленно подходят к дивану, ощущая чувство какой-то незавершенности, и тогда генсек в нерешительности замирает, поворачиваясь к Адольфу. Тот стоит, внимательно изучая пол, и ждет пока вождь сядет. Он не ожидал, что Сталин прямо сейчас подойдет и что нерешительно коснется губами его губ. Но нерешительность Иосифа улетучивалась с каждой секундой, с переходом от губ к болезненным укусам на шее, от стояния двух незнакомцев до недвусмысленных касаний. - Думал смутить меня такой детской выходкой? – посмеивался Сталин, по-видимому пытаясь напугать Гитлера, который вскрикивает от каждого резкого движения, упираясь руками в плечи и елозя вдоль стены. Со свойственной ему страстью, постепенно переходящей в ярость, Сталин вдавливал вскрикивающего юношу в холодную стену. Адольф сжимал плечи, впиваясь ногтями, а Иосиф тихо шипел как рассерженный кот, двигаясь еще больнее. От внезапности и от переизбытка чувств паренек кричал громко и вздрагивал от любого касания, запрокидывая голову и ударяясь об деревянную панель, которая явно не была предназначена для такого действа. Они постепенно переместились на пол, почти не меняя позу. Гитлер теперь знал, чем можно смутить Сталина и снова наклонился для поцелуя, вводя в ступор вождя и снова получая по заслугам; Иосиф так злился, если кто-то делал его слабым, смущенным, растерянным. Но тут же мужчина забывал о своей обиде и снова прижимал к себе разгоряченного парня, впиваясь губами в его шею и обнимая его за талию. Именно тогда Адольфу казалось, что он снова видит того влюбленного и ласкового грузина, который ухаживал за ним несколько лет назад.