Тюрьма

Когда человек чувствует холод, он инстинктивно сжимается, и его пальцы охладевают, чтоб кровь в тонких сосудах не замерзла. Чтоб кровь согревала жизненно важные органы, ведь по сравнению с одним отмерзшим пальцем сердце, разумеется, намного важнее. Так происходит и среди людей, которые при надобности сначала избавляются от ненужных, а затем переходят к более важным. Так и распоряжался Сталин, заводя крупные дела на разные слои населения. Иногда, по своим причинам, он говорил казнить и тех, кто был искренне предан ему. Тех, кто был правомерен и честен. Надеемся, у него были причины... Но любой психиатр сейчас сказал бы, что этому человеку нужна медицинская помощь и что нежелательно допускать его к руководящим постам. Но разве Сталин послушал бы их? Его маниакальное желание избавиться от якобы врагов народа возникало и нарастало циклически. А ненужных (как бы это не было некрасиво по отношению к человеку) людей уже стало не хватать. Был в этом и некоторый плюс для существующего тоталитарного режима: люди весьма эффективно управляются страхом. Люди видят, что наказания – это не пустые слова, видят, что их могут наказать в любой момент, и вскоре страх связывает их по рукам и ногам. Такие граждане ведут себя очень послушно. Как всегда, есть и исключения. Есть излишне эмоциональные или излишне принципиальные. Они ведут себя непредсказуемо. Иногда их относят к сумасшедшим. Иногда просто считают странными. Иногда избегают, а иногда и восхваляют. В наше время такое поведение изучают разные науки. И даже в двадцать первом веке иногда тяжело поставить верный диагноз: это может быть и обычный стресс, а может быть и шизофрения. В двадцатом веке в СССР эти науки считались ересью и ерундой. Поэтому вождь имел право делать все, что хочет. * * * Поздняя весна – это та пора, когда в здании холодно, а на улице жарко. То, что на дворе май, Адольф заметил лишь тогда, когда отключили отопление. Его отключали рано, никому не хотелось содержать преступников в тепле, да и на улице уже выше нуля, потерпят. Конечно же, именно в это время многие чихали и кашляли, жаловались на боли в ушах и тому подобное. Теперь, когда Адольф лежал в медпункте, он практически никогда не был один. С одной стороны, это радовало его, а с другой – раздражало слушать болтовню и жалобы заключенных. Весной нахождение в медпункте считалось чуть ли не престижным. Там всегда стоял обогреватель, была красивая общительная девушка, плюс кормили лучше – Наталья любила готовить и дружила с кухаркой. Потому постоянно приходили симулянты, которые чаще всего были нагловатыми и хамоватыми, именно такие постоянно задирались на Гитлера. Сегодня его выписывают. Наташа строчит что-то в карточке, болтая с охраной. Адольф терпит раздраженные взгляды. Нет, не терпит. Скорее просто не обращает внимание. В животе какое-то странное чувство волнения, совсем не хочется возвращаться в холодную камеру к хмурым зекам от лапочки-медсестры. «Сегодня был бы отличный день для самоубийства, да, Иосиф?» - взгляд узника, которого вели по коридору, скользнул по решетчатому окну, увидев красивые облака, поющих птиц и зеленую листву, которую щекочет теплое солнце. «И повод есть, даже не один» - горько усмехнулся юноша. В своих мыслях он часто обращается к вождю, ловя себя на неприятной мысли о том, что ему одиноко. Сталин сбегает от него все чаще. Что страшит его в юном парне со взглядом сумасшедшего? Этим вопросом часто задавалось и ближайшее окружение Сталина, и сам парень. В этом холодном неуютном месте хоть немного положительные эмоции вызывала лишь личность Иосифа и рисование – и то, для последнего необходимо было обратиться к первому. Однажды он пересмотрел все эскизы, которые нарисовал и поймал себя на мысли, что рисунки становятся все мрачнее и страннее. Эмоциональные линии, разрывающие бумагу, темные тона, жуткие лица. Страх и боль. Это стало пугать юношу, и он пока что забросил это дело, полностью погрузившись в плавный поток слов и образов грузина. Воспоминания играли в его жизни важную роль. Ведь если настоящий мир кажется ужасным, зачем жить в нем? Фантазия – чудеснейшее средство. Но не стоит перегибать палку, так тонка грань между излишней эмоциональностью и безумием, между отвлечением и уходом из реальности. Иногда Адольф ловил себя на том, что выпадает из жизни на несколько часов. С каждым днем все больше. И так до тех пор, пока серая комната не окрасится в цвета темного дерева и не запахнет табаком. «Если тебе плохо, ты всегда можешь придумать себе мир, где все хорошо» - пронеслась мысль в голове мужчины. Он видел, что рисует Адольф. Видел, с каким ужасом после смотрит на свои творения и незаметно оставляет их у Иосифа. Он узнавал черты своего лица в лицах, изображенных на будущих картинах, которые никогда не будут дорисованы. Видел, как юноша в моменты сильнейшего испуга замирает, как взгляд его стекленеет, как обмякает тело. С ним неинтересно. Он сходит с ума. Иосиф Виссарионович медленно встал из кресла, прохаживаясь по комнате. Не то что бы грузин терпеть не мог одержимых и двинутых, но конкретно этот парень его начинал пугать. С ним можно творить что угодно, но в один момент он просто начинает смотреть в одну точку. Грузину снилось одно воспоминание, когда в самый неподходящий момент юноша внезапно прекратил истерику и впал как будто в транс, он помнил, как безжизненно болталась его голова из стороны в сторону, как стеклянные глаза наполнены болью. Конечно же, Сталин видел, как осторожно юноша ищет в нём поддержки, отклика, чего-то родного. Иосифу было противно смотреть на это. Но если отпустить некоторые факты, этот парень все-таки потерял все, что было. Он цепляется за последнюю надежду, за последнее, что осталось. Даже если это последнее ненавидит его. Ничто не мешает Адольфу закрыть глаза на ненависть, убежать куда-нибудь, когда хочется. Если нельзя сбежать и спрятать свое тело, то может попробовать спрятать свою душу? * * * Когда-то давно Адольф чувствовал ненависть. Она кипела в нем и дымилась, как масло на раскаленной сковородке. Однако любое противостояние может быть подавлено тем, кто сильнее. Если ты отдаешь в мир столько злобы, будь готов встретить еще больше ненависти в свой адрес. Сначала были силы, которые Адольф в пустоту выкидывал, распоряжался ими как попало. Потом они стали кончаться. На глазах у соратников фюрер начал медленно угасать, в ужасе осознавая то, что он больше не всемогущественен. Что арийская раса проигрывает. Но что-то снова всколыхнулось в нём, и он, отрицая очевидное, приказал направить все военные силы Германии на восток. Было понятно, что надежда – чувство иногда губительное. Особенно когда в твоих руках жизни других людей. Только весна сорок пятого, распустив кровавые цветы, с улыбкой сказала ему: «всё кончено». Он понял это как «беги, пока можешь». Не успел. С тех пор что-то в и так покалеченной душе надломилось. Разорвалось. Треснуло. Оно рвалось и трескалось медленно, но верно и продолжало незаметно рушиться и после. Но до сих пор какая-то неведомая сила удерживает его от того, чтоб разрыдаться, чтоб сказать всю правду тому, кому он доверяет. Адольф выдавливает из себя улыбку, пытается скрыть страх, показать, что всё в порядке. Это привычка? Всегда хочется понравиться людям, особенно тем, кто нравится тебе. Или даже не нравится, а больше, что-то, что трудно объяснить: когда люди похожи, это совпадение черт характера, когда удобно с человеком, когда легко, приятно. Нет, не любовь. Не влюбленность. Где-то на грани. * * * Иосиф злился, когда видел, что его обманывают. Было достаточно одной фальшивой улыбки, и вождь впадал в ярость. Но он так же скрывал свои чувства, выпуская их на людях, на ближайшем окружении, на семье. Конечно, имеющим прирожденный талант врать, не краснея, и годы тренировок по той же науке часто везло. Но глуповатым и наивным за ложь часто полагалось наказание. Оно могло настигнуть сразу, а могло через год, через два, в виде чего угодно: увольнение, смещение с должности, смерть близких, их же арест или то же самое с самим «предателем». Разумеется, смешные потуги Адольфа часто выводили Сталина из себя. - Скажи мне, скажи правду, – прошептал он, заглядывая в измученные глаза, хватая юношу за одежду, – не можешь? Не хочешь? Почему не говоришь? – тряс он парня, который медленно качал головой, закатывая глаза. Предательские слезы выступали в уголках глаз, руки дрожали, как и все тело тряслось под весом. В голове было тяжело и больно. - Зачем опять обманываешь меня? Предать хочешь? Слушаешь, запоминаешь? Хочешь снова все вернуть? Организовать восстание? – шипел Иосиф, чьи глаза в ярости выкатывались из орбит, а пальцы рвали одежду. Адольф молчал, понимая, что это все отчасти правда. Он пытался забыться, но нельзя, здесь это было сделать тяжело. Удары чувствовались, чувствовалась боль, страх, слезы застилали глаза, снова все возвращалось, снова ужас врывался в сердце, нагло распахивая двери и с хохотом прокатываясь по грудной клетке. В голове тяжело бухало, будто бы молотом били по матрасу, мысли молили Господа о том, чтоб это все прекратилось. И снова провал в памяти юного немца. Он решился открыть глаза в тот момент, когда Иосиф склонился над ним. Почувствовалась боль, растекшаяся по телу тяжелым грузом. Морок окончательно прошел и Адольф медленно сел, отползая подальше – это было сделано скорей на всякий случай, ведь он уже стал узнавать то выражение лица, когда Иосиф спокоен. - Ты, наверное, хочешь чтоб это всё прекратилось? – заботливо произнес грузин. Адольф почувствовал, как холодок пробежал по телу, и дело вовсе не в открытом окне – Я тебе помогу. Сталин взял Гитлера под руки, рывком поставив его и поведя за собой в ванную комнату. Юноша чувствовал, как ноги не слушались его, и как было страшно перед нарочито ласковым голосом. В глазах снова всё стало расплываться, но голос около уха вернул его в чувства. Иосиф поставил его вплотную к ванной, а сам встал сзади. Что-то холодное коснулось запястья парня, и он вздрогнул, переведя взгляд на руки. А в ту же секунду ужас отразился в его глазах, и Адольф дернулся назад. - Это ведь твое желание, а не моё. Если тебе действительно хочется, то тебе абсолютно все равно, какой путь выбирать. Лезвие от бритвы поблескивало в свете люстры и отражалось в полных ужаса глазах. Манипулятор улыбался, поглядывая на искаженное лицо парня, который вжался в руку, в которой не было лезвия, опустив свои ладони и схватившись за край ванной. - Если тебе страшно, можешь попросить меня об услуге. А если нет, то начинай. Резать надо вдоль. Нет-нет, не опускай руки. Вытяни их вперед, так будет удобней. Тяжелая хватка разорвала соединение бледных пальцев с ванной. Зашумела вода, разбивая струю в маленькие капли о белое покрытие. Где-то за окном взлетели птицы, с той же скоростью подскочил уровень адреналина в крови бывшего фюрера, с ужасом смотрящего на то, как лезвие прижимается к его запястью, как бьется вена под тонким металлом. Бледная кожа оросилась первой капелькой крови, как будто ток прошел по всему телу юноши, и он вскрикнул. - Нет, нет, нет, не надо! Рука Иосифа медленно остановилась, все еще не убирая лезвие от ранки, но уже и не давя на плоть. - Значит, ты хочешь жить дальше? – обратился он к почти что бьющемуся в истерике юноше, чьи руки дрожали, а голова во всплеске эмоций задергалась вверх-вниз. - Почему? – невозмутимо улыбнулся вождь, введя юношу в небольшой ступор. – Зачем тебе жить, если здесь так плохо? Парень поднял голову, задумчиво и все еще со страхом во взгляде смотря в стену. Губы обсохли, тихие выдохи срывались с его губ непроизвольно. Он нерешительно и тихо произнес только одну фразу. - З…здесь есть ты… - Хорошо, – одобрительно выдохнул Сталин на ухо узника и положил лезвие на тумбочку. Холод, сжимающий тело юноши, прошел, и парень тихо выдохнул, обмякнув и едва не завалившись в ванную. Иосиф как бы невзначай поймал его и точно так же невзначай напомнил Адольфу, что он ему уже неоднократно помогает. На что парень немного посмеялся, хотя звучало это больше печально, чем радостно. * * * И сегодня вновь повторилась та история. Напомнивший уже не в первый раз о расстреле пожилой мужчина получил в ответ от вождя ласковый выговор. - Зачем же делать такие поспешные выводы, мой друг? Я уверен, он исправится. Пусть лучше работает на благо народа, не будем же мы уподобляться его уровню, – мягко произнес Сталин, попыхивая трубкой. В ответ мужчина что-то пробормотал, но быстро взял себя в руки и подобострастно закивал головой. Кем бы он ни был, слово Сталина – закон. Ему видней. Гость вздохнул и поспешно ретировался, оставив Иосифа наедине со своими мыслями. Правда, Иосиф вовсе не собирался оставаться наедине с мыслями и прошел в соседнюю комнату, сев на кровать. - Хорошо спалось? - участливо спросил он у проснувшегося от движения рядом юноши с перебинтованным запястьем. - Да, - тихо произнес он. Смешанные чувства просыпались каждый раз после подобных событий. Начальник полиции, являющийся маньяком-убийцей. Врач, отрезающий конечности, а потом пришивающий их. Помощник, создающий проблемы. «Но, Боже, почему я так верю ему? Почему жду встреч с ним? Почему даже медсестра мне приятна меньше, чем этот психопат?» - задавал риторические вопросы юноша. Неужели просто привычка? Или родство душ, про которое говорят некоторые верующие? - Вставай. Завтракать пора. - прервал мысли вождь всех народов. - Ты тратишь на меня столько времени и сил, а ради чего? Я думал, ты ненавидишь меня, - неожиданно ясный взгляд встретился со взглядом Сталина, немного не ожидавшего такой вопрос. Но Иосиф быстро взял себя в руки, немного улыбнувшись и наклонившись к парню, который сразу же напрягся. - Я просто хочу, чтоб ты был моим.