Тюрьма

Для многих, в том числе и для одного из героев повествования, не составляло труда казаться заботливым и уверенным в себе. Однако когда дело доходило до искренней заботы, такие люди впадают в некоторый ступор. Сыграть – пожалуйста, прочувствовать – ни за что. Потому-то внутрисемейные отношения Сталина оставляли желать лучшего. Всю его жизнь. Некоторое время Иосиф понимал, чувствовал что здесь что-то не так, что-то не то он делает… Но нет-нет, почему он, это они виноваты, это они его провоцируют. Предполагается, что некоторый стереотип поведения в семейной жизни в нем заложил отец. Сталин, разумеется, не знал, что и в семье Гитлера была подобная ситуация. Но стоит поразиться тому, как по-разному отразилась эта детская травма в душе еще совсем маленьких мальчиков. Кто-то решает, что жестокость - это самый лучший способ воздействия, кто-то считает, что боль – это в некоторой мере хорошо, таким образом защищаясь. И надо же было встретиться этим двум людям, не только в этом дополняющим друг друга. Имеющим сходные интересы. Сходные взгляды на жизнь. * * * Нынче весна. Снова солнце светит в невзрачные тюремные окна, освещая серый пол, словно бы наполняя его какой-то энергией. Весной все по-новому. Весной все рождается заново. Так родилось любимое немцем ощущение «взгляд художника» (эдакая суперспособность); оно выражалось в том, что юноша видел картинку немного плоской, постоянно представляя, как можно это нарисовать. Если бы у Гитлера был психотерапевт, он бы очень порадовался, сказав, что это хороший признак, что теперь можно отвлечься от плохих мыслей, перестать мучать себя, отвлечься на реальную жизнь, рисуя светлые и живые образы. А если бы этот психотерапевт был бы местным, он был бы в эйфорическом припадке, если бы узнал, что Сталин действительно обрадовался бы красивым и, что важно, преисполненным счастья картинам. По крайней мере, такого психотерапевта в порывах чувств могли бы и наградить чем-нибудь. Но так как психотерапевта не было, его роль приходилось исполнять всем, кто был в ближайшем окружении юнца. Наивная Наташа, опекающая удобно устроившегося Гитлера, охранник Вася, относившийся уже лояльно и даже позитивно. Василию иногда приходилось выслушивать и смотреть на небольшие трагикомические истерики немца и для вида ворчать. Теперь его это совершенно не задевало, хотя раньше он бесился только при одном виде и так измученного паренька. Но эмоции (а их путают с чувствами) преходящи, и уже никто из местных не кидается на немца с яростью и с камнями, никто не старается огреть его чем-нибудь по голове, скорей просто спокойно не любят. Однако если поступал или приезжал кто-то из новых, его сразу коробило. Особенно, когда этот приезжий видел, как несправедливо хорошо относятся к немецкой свинье. А дальше всё зависело от социального статуса прибывшего. Если полезет драться какой-нибудь зек или прислуга – по морде ему и вообще на Колыму тебя, свинья ты эдакая, вздумал тут на моего немца наезжать. Если кто-то чином повыше – могут и простить. Или сделают вид, что не заметят. * * * Адольф проснулся с мыслью о том, что Иосиф уже давно не звал его к себе. Ему снилось что-то невразумительное, как и многие другие сны, но пугающее, гадкое, неприятное. Юноша хотел было вспомнить сон, но неприятное чувство сжало грудную клетку, и он постарался отвлечься на что-то другое. Сквозь решетку было видно, что охранники стоят усталые, было слышно, как вяло переговариваются о чем-то, засыпают. Один из них прислонился к решетке спиной и зевнул. Адольф с интересом наблюдал за мужчиной из своего темного угла, в котором его толком не было видно (Сталин бы обязательно сделал замечание по поводу небезопасности освещения). Второй охранник толкнул в бок того, что привалился к решетке и что-то сказал ему. А затем ушел. Адольф, прислушиваясь к мерному сопению, расплылся в довольной улыбке – ему давно хотелось остаться одному, без пристальных взглядов наблюдателей, от этого устаешь – и откинул со лба прядь волос, сев. Затем парень тихонько прошел к умывальнику, и по пути краем глаза заметил на поясе у охранника что-то металлическое. И не поверил своим глазам. Неужели это (тут бы Сталин пришел в ужас от небезопасности) ключ от камеры? У Гитлера сразу же засветились огоньками глаза цвета горящего метана. Слишком велик был соблазн, слишком близко сидел охранник к решетке, слишком плохо все продумано… Поначалу от переизбытка чувств паренька пробрал тихий смех, но он быстро вспомнил, что будить охранника вовсе не лучшая из идей в такой ситуации. Кое-как успокоившись, Гитлер на цыпочках подошел к охраннику, медленно садясь позади него. В тишине было слышно шорох одежды, касания ног пола, казалось, что даже слышно учащенное сердцебиение и сбившееся дыхание, казалось, что все движения происходят слишком медленно, от чего нарастало напряжение внутри. Он просунул пальцы сквозь решетку, едва ли снова не засмеявшись от того, как всё хорошо складывается – надо только надеяться на то, что второй охранник не скоро вернется – и осторожно, двумя пальцами, взял холодный металл в форме ключа. Когда немец убирал руку, ключ тихо звякнул о железный прут, и сердце парня чуть было не ушло в пятки. Так же тихо и медленно, на цыпочках, юноша подошел к двери и, прижавшись щекой к решетке, протянул руку к замку, вставляя ключ. Дрожащие пальцы никак не могли попасть в замок ключом должным образом, и лишь раз на пятый в замке щелкнуло. Адольф легкой тенью – тут его спасла его худоба – проскользнул меж дверью и решеткой, оказавшись в коридоре. Охранник продолжал спать, храпя. Юноша же, шумно вдыхая, оглядывал ожившим взором коридор. Какое-то чувство пустоты сжало сердце. Вроде бы и снаружи, но тут столько охраны, что вряд ли можно выбраться. Да и бежать-то некуда, он даже не знает, где он находится… Однако небольшое знание русского языка помогло ему. Адольф знал, что подземные ходы из тюрьмы в дом Сталина построены во взаимосвязях. Нет-нет, да и удастся сбежать. Даже при всей своей паранойе Сталин не всегда мог контролировать всё, в том числе и всех охранников. Уж если один раз повезло, пусть повезет и еще несколько. * * * Сталин сидел вместе со своими «друзьями» (слишком уж часты были перемены в настроении и паранойи мужчины, потому возьмем слово в кавычки) в гостиной. Совещание. Разумеется, это был просто повод собраться. Это собрание было немного важно, но все же назвать это сборище совещанием ни у кого не повернулся бы язык. Гости что-то чинно обсуждали, поначалу серьезно, но с каждым глотком хмелея – хоть и старались их делать редко, Вождь все-таки смотрит – и ведя себя все более развязно, шумно, нагло. На счастье гостей Иосиф любил хорошее вино, потому не ругал и не преследовал особо за умеренную выпивку. Да и хорошего вина у Сталина всегда было в достатке. Вот и сейчас он вертел в руках рюмку, смотря как плещется в ней «Хванчкара», по цвету похожее на рубин. Или венозную кровь. От последней ассоциации Иосифа слегка передернуло, и он медленно поставил полупустую рюмку на стол. Его взгляд заинтересованно следил за слегка подвыпившими и веселыми гостями. Они шутили на свои любимые темы, чем иногда смешили хозяина, он вставлял пару остроумных слов и вся комната заливалась смехом. С одной стороны, Сталин сразу улыбался в усы, чувствуя свою значимость. С другой стороны, ему было противно это подобострастие. Слишком неестественный громкий смех раздражал. Иосиф, почувствовав как жар от очередного глотка прошел по телу, встал, оповестив гостей что он прогуляться. Те поспешно повскакивали, но грузин осадил их, добродушно предложив остаться и продолжить развлекаться. Его внимание привлек шум в коридоре подвала. Сталин, будучи человеком чрезвычайно осторожным, сначала оглянулся в поисках охраны, и лишь удостоверившись в том, что недалеко есть верные ему люди, спустился вниз. Иосиф сначала не понял причину того, от чего так побледнели сбежавшиеся охранники. Но затем, увидев знакомый силуэт заключенного, сначала не поверил своим глазам. В голове быстро выстроилась логическая цепочка. Но однако эта логика логике не поддавалась. Нет, не мог же он сбежать. Сталин любезно поинтересовался у ближнего парня, что происходит. Тот заплетающимся языком объяснил ему что он стоял здесь, а тут шум и крики, а там этот, и они там… Нет, ничего он толком не объяснил. - Это что еще такое? – простая фраза оказалась волшебной. Вмиг наступила тишина, и она была бы абсолютной, если бы не всхлипывающие звуки, которые издавал пойманный, слегка побитый и насмерть перепуганный юноша. Охранники, кажется, становились такими же. Неправду тут не расскажешь, но и правду рассказать боязно. Потому все молчали, ожидая того, кто решится быть самым смелым. Сталин покачал головой. Однозначно сбежать попробовал. Негодяи. Предатели. Сталин сердито махнул рукой, решительным жестом махнув тому, кто держал Гитлера, чтоб он вместе с юношей шел за ним. Шествие продолжалось мучительно долго для тех, кто был напуган и шел за вождем. А сам Сталин был очень зол и погружен в свои мысли, ему казалось, что поход произошел буквально за несколько секунд. Властным жестом он указал на диван в своем кабинете, рявкнув на охранника, тот с воодушевлением кинул паренька в указанное место и вытянулся стрункой. Вождь махнул на него рукой и охранник выбежал прочь из кабинета, однако не забыв закрыть за собой дверь. Тяжелый взгляд уперся в макушку юноши, сидевшего на уже практически родном диване. Тот изо всех сил старался сдерживать себя и, поджав губы, смотрел в стену, не поворачиваясь в сторону вождя. Иосиф, казалось, сейчас зверски уничтожит все, что находится в комнате своим испепеляющим взглядом. Однако он понимал немца. Будь он в той же ситуации, он бы все равно попытался. Даже если шансы равны нулю. Глупо винить его в этом, Адольф, как и любой заключенный, хочет на свободу, даже если там некуда идти, даже если там никому он не нужен, никто не любит его. Сталина злило и задевало за живое нечто совсем другое. Нечто более серьезное, чем просто злость на несовершенство охранной системы, чем злость на взбалмошного пацана. Юноша, опечаленный и побитый, сидел на диване, оперевшись подбородком о колени. Ну вот кой черт его дернул все-таки сбежать. С другой стороны, маленькое приключение радовало паренька, но не радовало то, как его встретили охранники. Их все же не удалось избежать, хотя он уже почти вышел. Конечно, какой смысл был в побеге… Разве что немного повеселился. Веселье быстро оборвалось ударами по голове, он же еще из вредности постарался сбежать и от поймавших его охранников, правда о своем поступке ныне сожалея, но и злясь на «тупых свиней». Адольф, оторвавшись от печальных мыслей, обратил внимание на то, что в кабинете наступила какая-то подозрительная тишина и что больше никто на него не смотрит. Юноша повернулся было в сторону, где должен был стоять Иосиф. И сделал это вовремя, иначе бы стул прилетел прямо в него. Гитлер вскрикнул, спрятавшись за спинкой дивана. Очевидно, эмоции переполняли грузина настолько, что простых слов и поступков не хватало. «Что же, хороший способ снять напряжение,» - рассудительно заключил Адольф, поскорей прячась за диваном. Вопреки его ожиданиям, стул оказался не единственной жертвой, и юноша уже изрядно нервничал, слушая тишину и звуки ломающейся мебели. Диван недолго служим ему укрытием, и вскоре перепуганному парню пришлось уворачиваться от летящих в него предметов и прятаться за другой мебелью. - Что ж тебе не нравится-то, свинья ты эдакая! – наконец выкрикнул Сталин на практически чистом немецком. Разве что с небольшим грузинским акцентом. - От психопата слышу! – парировал Адольф из-за письменного стола. Тот был тяжелый и практически неподъемный. - Шлюха неблагодарная! – резонно отвечал Сталин. Адольф даже открыл рот от такой наглости и, высунувшись из-за стола, в сердцах кинул в Сталина настольную лампу, чудом оставшуюся нетронутой после разозленного хозяина. На какое-то время наступила тишина. Генсек схватил парня за грудки, который тот час дернулся в стремлении сбежать в примыкающую комнату. - Что, обидно тебе, значит? – выдохнул Сталин, впиваясь взглядом в лицо Гитлера. Парень, вконец осмелев, пнул грузина в колено и вырвался, побежав к дверям. Сталин зашипел, чуть ли не в кошачьем прыжке поймав нахала и завалив его на пол. Адольф же, совершенно не боясь и не думая о последствиях, выдирается, пытаясь даже укусить мужчину. - Пусти меня, параноик несчастный! Псих! Садист! - Ого, а птичка клюется, – заметил Сталин, посмеиваясь, и в ответ получая более обидные ругательства с примерно тем же смыслом, что и ранее. Ему стало забавно смотреть на мальчишку, который определенно слабее его во всех смыслах и который при этом пытается «показать когти». Он навалился всем телом на юношу, вжимая его в пол, и добился слабого сдавленного всхлипа. Ох уж этот жалобный взгляд жертвы, обреченный, печальный. Молящий. Руки сами потянулись к одежде парня, Сталин осматривает свежие синяки на теле юноши. - Что, досталось тебе за твою борьбу? – посмеивается Иосиф, держа Гитлера так, чтоб не получить особо болезненных укусов или ударов. Адольф под ним сверкает глазами, все еще дергаясь и злясь, пытаясь извернуться как-нибудь так, чтоб ударить Йосю больнее. Но ненавистный грузин только снова смеется (какие все же у него странные переходы настроения, заметит позже Гитлер) и успевает снова жадно осмотреть лицо, обнаженные грудь и живот, тоже украшенные новыми синяками и кровоподтеками. Вот не сидится ему там. Так нет, надо же еще повыпендриваться и получить сверх того, как его ловили охранники. - Горе ты мое, – вдруг улыбнулся Иосиф и встретил недоуменный взгляд Адольфа. Откуда заботливые нотки в голосе? И на немецком нет такого устойчивого выражения (Иосиф перевел дословно), и, судя по лицу немца, он вовсе не считает себя чьей-то собственностью, уж тем более собственностью генсека. Адольф открыл было рот, чтоб снова возмутиться, но в этот раз грузину порядком надоело слушать ругательства в свой адрес, и он перешел от слов к делу, почти лихорадочно убирая мешающую одежду. В этот раз приоткрытый рот так и остался не использованным так, как собирался, а с губ слетел сдавленный стон. Адольф сжал руками плечи грузина, зашипев на него и выгибаясь, пытаясь вырваться из удушающих объятий. Поначалу его сопротивление оставалось будто незамеченным, но после Сталин вжал юношу в пол, кусая парня за ухо. Юноша, как и было задумано, отвлекся, снова начав ругаться, и при следующем движении тихо застонал и покраснел, кажется, удивившись своей реакции. Парень злился, царапался, кусался, но после многочисленных практик, да и даже истосковавшись по близости, он незаметно для себя расслабился, принимая движения с бóльшим удовольствием и мотивируя грузина своими слабыми стонами. Вот он уже стонет, не сдерживая себя и запрокидывая голову, сгибая ноги в коленях, царапая плечи Иосифа, завороженно смотрящего за парнем. От резких движений тело юноши бросает в жар, он выгибается и даже немного сжимается, не выпуская из себя подольше, от чего на лице у Иосифа отображается смесь разных чувств: удивления, восхищения, возбуждения и, конечно же, ярости. Очевидно, что страсть оказалась близка к злости, поэтому оказалось, что напряжение можно снимать по-разному. Адольф, послушно сменяющий позу, слегка выгнулся в пояснице, заглядывая через плечо на партнера, и коснулся пальцами его члена, направляя в себя. Сталин от такой развязности и распущенности слегка обомлел, повинуясь касаниям пальцев немца и резко вошел, вызвав еще один стон. Адольф дернул головой и мужчина обратил внимание на то, как черная прядь волос касается чуть вспотевшей шеи, слабо щекоча бледную кожу. Ну, новые синяки, остающиеся на шее после касаний губ, могут принять за удары, да впрочем, кому какое дело, главное сейчас не это. Как иногда трудно бывает понять, что нельзя получать полное удовольствие (с любыми извращениями) если ты не желанный партнер, если не чувствуешь отклик в теле другого, того, что ласково стонет в ответ на твои действия. Адольф, устав опираться на руки, лег щекой на пол, выгнувшись в пояснице и удивляясь, откуда в нем столько гибкости. Во рту уже пересохло от непрекращающихся стонов, но на щеке осталась мокрая дорожка от слюны, щеки до сих пор горят, в голове звенит. Немного тяжело, но это приятная тяжесть, движения вызывают теплое чувство, и юноша подается бедрами к партнеру, который в ответ тихо выдыхает, скрывая прилив возбуждения, резко вжимаясь и с жадностью впитывая слабые вскрики боли. Но Адольф понимает, что эта сладкая боль уже практически не мешает, что сладостное и ранее непривычное ощущение члена внутри уже стало очень приятным. И не понятно, по какой причине больше: по физической или по какой-то другой. Той, которую не всегда в силах понять и принять оба.