Тюрьма

Нестерпимо ныло в пояснице. И голова, кажется, раскалывалась. От света перед глазами побежали круги и мушки, и юноша сонно помотал головой, недовольно замычав и перевернувшись на другой бок и снова почувствовав боль в теле. От этого он охнул и съежился. Адольф чувствовал на теле теплый плед и это его немного радовало. Открыв глаза во второй раз, он увидел вокруг панельные стены и дорогую мебель. После юноша удовлетворенно зажмурил глаза, чувствуя на теле повязки. Сквозь сладкую дрему Гитлер думал, что его вполне устраивает такая жизнь, а сколько событий, а сколько внимания, а как жадно он смотрит на молодого парня… Адольф сдержанно улыбнулся, как бы сделал это раньше, пряча лицо в тонкое покрывало. На самом деле, последнее время это все казалось ему чрезвычайно подозрительным. Что-то уж слишком ласково и просто все проходит для Сталина, слишком спокойно. Как будто это затишье перед тем, как разбушуется стихия. Улыбка медленно сползла с его лица, и он перевернулся на спину, немного поморщившись. Слышно, как за дверью редко переговариваются охранники. В кабинете никого, свет в смежных с ним комнатах выключен, и Адольф лежит в полумраке из-за задернутых штор. В комнате душно. Даже не пахнет табаком. По-видимому, уже полдень, и Сталин давно ушел. Адольф почувствовал даже некоторое разочарование и обиду; он все равно предпочитает уйти по каким-то там делам, чем посидеть здесь, с ним. Немец надулся, и хотел было дальше лечь спать, но этого ему не позволило сделать урчание в животе. Юноша нехотя, медленно сел на кровати, свесив босые ноги. Он, слегка пошатываясь, встал, пройдя к столу, на котором как всегда были фрукты и нарезка. Сыр немного пожелтел, колбаса чуть подсохла, но юношу все устраивало, ведь все это было в разы вкуснее, чем в тюремной столовой. Однако он считал эту часть дома частью тюрьмы. Да, другая обстановка, другие стены, другие люди, другие отношения между людьми... Но они здесь точно заключенные, никто никогда не входит и не выходит, никто не покидает этого места пешком, здесь нет легкости жизни. Отсюда ездят только машины, механизмы, созданные руками человека, даже при всей своей дороговизне они выглядят как тюремные автобусы, как вагоны поездов, везущих людей в лагеря смерти. Эта тюремная атмосфера не покидала его весь этот год, где бы он ни был, как бы не ухаживали за ним, как бы не били, он всегда чувствовал себя птицей в клетке. Не важно, какие прутья, не важно, как кормят, в первую очередь люди жаждут свободы. Кто-то может приспособиться, кто-то – забыть о прошлом, кто-то - получать выгоду из создавшегося положения, кто-то просто терпит. И все равно они в глубине души мечтают сбежать из этого места. Если они, конечно, не Сталин. * * * Он сам создал для себя тюрьму. Из собственных принципов, из собственных врагов. Из своих убеждений. Он был самым главным в стране, но он создал себе противников сам, он своей высокомерностью сам загнал себя в угол, сам не слушал людей, сам безжалостно убивал. Так же, как и его ненавистный враг, прежде друг, теперь любовник. Он всегда знал это и всегда хотел сбежать из тюрьмы, всегда старался хотя бы расширить прутья, ломал их, разбивая пальцы в кровь. Но Иосифу никогда в голову не приходило что он - создатель тюрьмы. Что каждый его поступок, выражающий его маниакальное стремление к свободе – только усугубление, только укрепление бетонных стен, только сварка прутьев между собой. Сталин – он выбрал себе этот псевдоним (он же и перевод настоящей фамилии) как показатель твердости характера, устойчивости принципов, как показатель силы. Но это его слабость, его сталь сваривает швы между стенами, закрывающими вождя от свободы, его сталь заключает его врагов, но и его самого. Он сам создал свою тюрьму, как сделал это для Гитлера. План этой постройки с дачей был придуман им же самим, доработан парой архитекторов и снова одобрен Вождем. Стройка закончилась за несколько недель до победы. Это была красивая клетка именно для немца, все остальные были просто массовкой. На самом деле, здесь только двое врагов, двое похожих людей. Это всё было запланировано как угнетающее, как удушающее, чтоб юноша медленно истлел здесь, сходя с ума. Но что-то внесло свои коррективы в жизнь Сталина, сломало его планы к чертовой матери. Он не узнавал себя. Это испугало его, это что-то подошло к нему на цыпочках, пока он как обычно сидел за своим столом, нежно выдохнуло на ушко и протянуло ему новую картину будущего. Это что-то нельзя было описать привычными для Иосифа словами, но он все больше ощущал это нечто, все чаще видел это в глазах Адольфа, чья жизнь вдруг перестала зависеть от Иосифа, чье лицо было несчастным, но он не умирал. Иногда он видел – нет, не может этого быть - счастье. И Сталину хотелось доказать себе, что он все еще силен, что власть в его руках. Он сам не заметил, как начал искать виноватых среди евреев. Не заметил, как с особой жестокостью приказал уничтожить множество майоров, лейтенантов, начальников. Он видел предательство потому что он жаждал видеть его, потому что он мечтал освободиться из тюрьмы. И сейчас он стоял около двери своего кабинета на первом этаже и смотрел в окно, заложив руки за спину и слушая, как какой-то человек – это его даже не волновало – отчитывается перед ним. Да, все приказы выполнены, это хорошо. Но он не помнит точно, что это были за приказы. Сталин медленно набил трубку табаком и закурил. Он дослушал доклад, поблагодарил пришедшего и вежливо сказал ему, что его все устраивает и чтобы тот был готов к новым приказам. А у самого в голове уже вертится мысль: «а вдруг он тоже предатель?». Однако Сталин отгоняет её, добив логическими аргументами и недолго порассуждав. Мужчина улыбнулся, его приводили в себя размышления о чем-то отвлеченном, о ком-то еще, а не о нем самом, не о его жизни, о каких-то «левых» людях и событиях. «Уже вечереет. Пора вернуться наверх». Иосиф взглянул в окно, смотря на солнце, катящееся по небу все ближе и ближе к горизонту. Еще не было видно звезд или луны, но сегодня, он, кажется, понял, о чем так любит эмоционально порассуждать немец только взглянув в окно. * * * Легкая кисть касалась листа едва ощутимо, словно дуновение летнего ветерка. Юноша сидел, погрузившись в свой волшебный мир, пытаясь вывести на листе то, что предстает его взору. Высокие деревья, кусты, трава, цветы – он рисовал природу редко, но выписывал её с такой тщательностью, что иногда даже стол пропитывался водой и краской. Адольф запоминал маленькие кусочки природы, видные сквозь решетку, он жадно впитывал естественную свободу, мечтая оказаться там, на своем рисунке, среди высоких столетних деревьев, вдохнуть свежий воздух, коснуться ногами настоящей земли. Он жаждал сбежать, но и не мог сделать этого. Что-то держало его здесь, что-то смеялось над ним, создавая образы в его голове. И он понимал, что ему нравится сидеть здесь, в теплой комнате, нравится сидеть в своей камере в ожидании следующей встречи, что ему начинает нравиться презрение в его адрес, что ему все еще приятно играть с людьми. Адольф вздохнул, опустив кисть на стол и немного отодвинулся, чтоб в последний раз осмотреть рисунок. Он не заметил, как Иосиф подошел сзади и потому перепугался, ощутив тепло около себя. Юноша вскочил, думая что ему сейчас влетит за то, что он рисует на рабочем столе Сталина, но, к его удивлению, мужчина немного улыбнулся и просто сел за стол, достав какие-то бумаги. Разве что генсек все еще с опаской следил за тем, чтобы Гитлер ненароком не подсмотрел, не запомнил. Хотя бывший фюрер умудрялся подсматривать как раз в те моменты, в которые Иосиф терял бдительность. Но сейчас он был слишком поглощен нахлынувшими мыслями о свободе. - Что ты думаешь о свободе? – вдруг спросил генсек, оторвав взгляд от бумаг и переведя его на юношу, сидящего на полу с красками и бумагой. Тот поднял недоуменный взор и немного улыбнулся. - В настоящее время, после стольких войн, для людей это острый вопрос. И спроси ты любого, кто сидел в тюрьме, в психбольнице, был на войне, и он скажет тебе что свобода - это рай на земле. Но спроси ты об этом маленьких детей и они могут даже не понять твой вопрос, – здесь он сделал паузу, помедлил и отвел взгляд, проведя кистью по бумаге. – Свобода нужна не всем. Некоторые нуждаются в том, чтобы их ограничивали. Иосиф промолчал, смотря за движениями кисти. Он видел, как в глазах вспыхнула искра, ожидал, что Адольф и дальше продолжит свой монолог, но юноша замял тему неожиданно быстро и сосредоточенно рисовал, не поднимая взгляда на Йосю. Последний был слегка обескуражен ответом. В его руках был листок с записью одного из первых допросов, где был точно такой же вопрос. «…Свобода необходима. Истинный человек по сути свободное существо, он должен найти точку приложения своих сил. В этом его свобода, в помощи народу, во взаимодействии с ним. Чистые народы свободны, остальные не смеют даже думать об этом». Он ведь говорил о себе, так? – мысленно задавал себе вопрос Иосиф. А сейчас он почти прямо сказал, что не против и дальше терпеть унижения и побои. В его картинах пространство не ограничено, он мечтает о свободе, он стремится туда, но если открыть ему все двери, распахнуть окна, если убрать всех людей, он не уйдет. Он скорей будет ждать, пока люди вернутся, скорей почувствует себя брошенным. Может, он даже не подумает о том, чтобы сбежать. Легкая рука коснулась локтя Иосифа. Парень продолжал сидеть на холодном полу, только еле слышно подкрался к Сталину, погрузившемуся в свои мысли. - Зачем ты спросил? В этот раз Иосиф ничего не ответил. Его рациональность испарилась куда-то, в этот раз он просто захотел узнать мнение бывшего друга. Он потянул Адольфа за руку к себе, довольно грубо, но тот даже не обратил на это внимания, просто послушно поднялся. Сталин встретился со взглядом Гитлера своим тяжелым немигающим взглядом, даже немного испытывающим. - Если я скажу тебе, что ты можешь идти куда хочешь, если я предоставлю тебе такую возможность, что ты сделаешь? Юноша, кажется, немного растерялся. Он на несколько секунд отвел взор, устремив его в окно, звезды отразились в его глазах и он снова повернулся к Сталину. - Конечно убегу, какой дурак упустит такую возможность? Иосиф только улыбнулся в ответ на откровенную ложь.