Трактир "У Висельника"

      Павел смотрел строго в пол. Поднять голову и глянуть в глаза собеседнику было выше его сил.       — Юр… Я… Струсил я тогда. Отец насел, шумиха эта вся… Я и подумал, что нам лучше не встречаться больше.       Юра небрежно повел плечами и легко сказал:       — Проехали. Я уже и не помню особо. Столько всего после было.       Павел трусливо улыбнулся. Подумал, что сам бы не забыл такого никогда. Как хорошо, что Юрка незлопамятный. Его Юрка. Он с какой-то даже гордостью посмотрел на агрессивно-красивого парня — ух какой! — и заискивающе предложил:       — Юр, а пойдём вниз? Я угощу. Я, правда, наличкой не богат. Ты не знаешь, тут карточки принимают?       Юра отчего-то развеселился:       — Надо Серафима с Саркаром озадачить терминал поставить. А то уходят от уплаты налогов, понимаешь! Нет, Паша, вряд ли. Давай я тебя сегодня угощать буду. А потом рассчитаемся.       И тут же раздался деликатный стук. За дверью стоял давешний паренёк с подносом. Юра принял у него запечатанный кувшин и два кубка. Поблагодарил.       — Ну что, Паша, за встречу?       Павел во все глаза рассматривал кувшин. Блядь! Запечатанное горлышко, глиняные глянцевые бока. Юра сломал печать, наклонил кувшин над кубками. Вино густо булькнуло в узком горлышке и тягучей струёй полилось в — охренеть! — серебро! Павел завороженно подошёл, взял свой кубок, поднял и, отсалютовав Юре, сделал глоток. Горячая терпкая волна прошлась по пищеводу. И всё стало неважным.       Павел глянул поверх ополовиненного кубка на Юру. Глянул и залип, заворожённый невинно-развратным зрелищем: вот тускло бликующее серебро касается Юриного рта, приоткрываются губы, двигается крупный кадык, мелькает на миг кончик языка и подбирает с тёмных губ остатки пьяной влаги.       Павел прерывисто и хрипло вздохнул, не будучи в силах оторвать взгляда от этих губ. Они ждали, звали, манили.       И Павел зачарованно потянулся к ним — к таким красивым знакомо-незнакомым губам. Осторожно коснулся и замер. Юра не отшатнулся, только мерцал из-под чёрных, прямых как иглы ресниц своими синими озёрами. Какое пошлое романтическое выражение «мерцать глазами»! А вот так и было: Юрины глаза отражали отблески угольев в жаровнях и именно что — мерцали. Как звёзды. Павел задохнулся от восторга, от красоты мужчины рядом. И в который раз напомнил себе, что это Юрка. Его Юрка. Нежный, робкий, влюблённый Юрочка. И опять совершенно нелогично кольнуло острое чувство потери.       — Жаль, — выдохнул он в пьянящие губы.       — Чего жаль?       — Жаль, что ты… такой стал. Как будто не ты… Прости, я не то говорю. Глупости говорю. Я не знаю, как сказать. Ты очень красивый стал, только…       — Только не Юра, да?       Павел смутился окончательно и промямлил:       — Не тот Юра.       — Не тот, тут ты прав. Меня теперь и зовут не так. Я теперь Георг.       — Ты… документы что-ли поменял? Зачем?! — и посмурнел. — Из-за шумихи этой, да? Юрка, я…       — Нет, не из-за шумихи. Просто Юра умер, а я — родился. Ну и сам понимаешь, когда человек появляется на свет — ему нужно имя.       Павел непонимающе нахмурился, потом опять потянулся и поцеловал Юру. И тёплые, сладкие от вина губы дрогнули в ответ. Юра чуть отстранился, вздохнул, защекотав тёплым воздухом Пашину шею. Паша, не глядя, отставил пустой кубок и осторожно положил руки на талию бывшему любовнику. Полной грудью втянул Юркин запах. Странный, тревожный, оседающий тяжестью в паху. Опять возбуждённо и прерывисто выдохнул, сжал чуть крепче, притягивая. Высокий стал Юрка, вытянулся. Почти с самого Павла ростом. Теперь не нужно склоняться за поцелуями. Только костяк тоньше, хрупче.       Павел осторожно расстегнул пуговицы Юриной рубашки, боясь спугнуть. Трепетно коснулся пальцами горячей кожи на пояснице. Погладил.       Обласкивал, вспоминая, знакомясь вновь. Всё такой же гладкий, шёлковый и тёплый Юра. Только вот под нежной и горячей кожей перекатываются теперь стальные мускулы. Это не влюблённый малохольный задрот с окраины. Такой и по шее может дать. Не дал, не оттолкнул. Позволял раздевать и гладить себя, позволял сжимать всё крепче и крепче.       Павел глухо и возбуждённо уркнул Юре в губы, задышал уже откровенно тяжело и возбуждённо. Стиснул уже изо всей силы, не осторожничая. И ночь ускорила бег, понеслась, свилась спиралью в остро-пряный коктейль: полумрак, лёгкий запах смолы от тлеющих углей, ощущение крепкого тела под пальцами. Павел целовал, прикусывал, давил. Весь мир сузился до маленькой комнатушки странного отеля. Ах, как кружил голову Павлу этот новый Юра. Почему-то жизненно необходимо было объяснить, доказать тому, что он — всё равно принадлежит Паше. Всё ещё его. Весь-весь. От кончиков чёрных густых ресниц до мизинцев изящных стоп. Его собственный Юра.       Почему это так важно? С каких пор? Разве он его любил?       Странный аромат любовника сводил с ума — ветра, дороги и чего-то ещё, трудноуловимого. Подумав, Павел сказал бы, что это запах свободы.       Юра словно очнулся и резко сбросил с себя по-хозяйски наглые Пашины руки. И повёл сам. Толкнул давнего знакомца на кровать и легко оседлал бёдра. Упёрся руками в плечи, не давая подняться, и склонился, чуть улыбаясь уголками губ. Опасное, тёмное мелькнуло в его глазах, и в голове Павла опять слабо вякнул предупреждающий голос. Но в следующую секунду Юра склонился ещё ниже, и Павел отмахнулся от интуиции — потянулся навстречу, как жаждущий к глотку воды. Желание, до этого мягко поднимающееся приливом, ударило штормовой волной, а следом пришла животная похоть — тяжёлая, тёмная, вязкая, окончательно отключающая голову. И словно в комнате стало темнее. И мир сузился ещё больше — уже не до размеров комнаты — до размеров кровати и тела рядом, которым хотелось обладать.       Они не говорили друг другу нежных слов, не перешёптывались, только иногда утробно рычали. От жадности, от нетерпения. Павел трясущимися руками стаскивал, почти срывал одежду с Юрки, зло дёргал пуговицы плотных дорожных брюк. Бесился, психовал на неподдающийся болт, нетерпеливо прихватывал зубами кожу на Юркиных плечах в ответ на жгучие укусы любовника. Помогал стаскивать одежду и с себя. Первое соединение обнажённых тел ошеломило, ошпарило. Павел ревниво притиснул к себе мужчину, с наслаждением проминая крепкие мышцы спины и ягодиц, и вжимаясь животом в крепкое Юркино возбуждение.       Замерев на миг, они вгляделись друг друга. Павел утонул в глазах, уплыл, ушёл, как в глубину. Голова снова закружилась, словно от недостатка воздуха. И эти ресницы — чёрные, прямые, острые. Вот-вот проткнут Пашу насквозь. А он и не против. Пусть проткнут. И он истечёт кровью, и умрёт счастливым.       Юра резко дёрнул головой, разрывая взгляд, толкнул, перевернул Павла на спину и опять плотно оседлал, притиснувшись животом к животу. Склонился над ним, лаская руками плечи, и, снизив накал страсти, принялся медленно и тягуче целовать Павла.       Тот отвечал, рассасывая тёмные губы, торопливо затягивая их в жадную глубину своего рта. Чтобы саднили, чтобы опухли, чтобы каждый встречный завтра знал, что Павел сегодня ночью целовал и кусал их. Юра не отстранялся, лишь завёл свою руку назад и принялся, потираясь влажной головкой о живот любовника, неспешно растягивать себя.       Павел, понявший это, почти умер от нежности и, крепко обхватив Юркину голову, так же лениво, тягуче и неспешно заскользил языком любовнику в рот. Туда-сюда, туда-сюда. Глубоко и сильно трахал своего наездника языком. Юра хрипло застонал, шире открыл дрожащие губы и ускорил движения пальцев в себе. Павел почти заурчал от удовлетворения — хочет, хочет его Юрочка, торопится, хочет побыстрее почувствовать внутри тяжёлый, налитой, давно текущий вязкими капельками предэякулята Пашкин ствол. Всё такой же горячий и нетерпеливый Юрочка.       Юра откинулся назад и глянул шальными почерневшими глазами на лежащего под ним мужчину, положил руки Павлу на рёбра, облизнул начинающие опухать губы. Павел выгнулся, опять потянулся к этим губам. Задрожал под шершавыми и сильными пальцами, поглаживающими бурно вздымающуюся грудь. А Юра вдруг ущипнул за соски и сильно их выкрутил. Не ожидавший этого Павел, обиженно и громко вскрикнул, сорвавшись тут же в низкий утробный рык от прошившего позвоночник удовольствия, пришедшего следом за болью. Юра торопливо склонился, нежно зализал грубость, и Павел блаженно зажмурился от ощущения влажного тёплого языка на соске. Он снова схватился за Юрин затылок, как утопающий, и просяще заскулил, умоляя не останавливаться. А тот и не собирался — заласкивал, пальцами и губами пробегал по самым чувствительным Пашкиным местечкам — знал, помнил, сволочь! Павел извивался, ныл, подхватывал Юру за бёдра, пытаясь приподнять.       И тот, наконец, поддался и, слегка помогая себе рукой, мучительно медленно опустился сверху. Павел вцепился в простыни до побелевших костяшек, удерживая себя от того, чтобы рвануться навстречу. Как внутри хорошо! Влажное, облегающее шёлковое тепло Юркиного нутра. Павел завибрировал горлом, жёстко подхватил любовника за бёдра и принялся помогать двигаться — насаживая чуть поглубже и порезче, приподымая чуть повыше.       Юрочка мой. Мой. Откидывает голову назад, блестит капельками пота над губой, тяжело вздымает грудь, почти воет от удовольствия, насаживаясь, крепко сжимая жадной дыркой член.       Острый запах возбуждения, пота и масла. Павел скинул наездника, резко перевернул на живот и заставил встать на колени. Вот так. Самая любимая поза. И самый любимый — он только сейчас это понял! — партнёр. Беззащитно выставленная задница с растраханной, маслянисто блестящей дыркой вызвала ещё один восторженный рык. Паша больно стиснул послушные бёдра и вогнался со всей дури. И заработал отбойным молотом, с затаённым самодовольством вслушиваясь в звонкие шлепки, всхлипывания, взвизгивания и удовлетворённое поскуливание. Вот так. Мой. Чувствуешь, да? Только мой. Только со мной так. Ори. Ори громче. Это тебе не студенческая общага, где приходилось плотно запечатывать ладонью рот звонкому Юрочке. А тот мычал, подвывал Пашке в руку, бешено извивался под ним, и закатывал глаза, и дрожал, кончая. А Пашку пёрло от ощущения власти над другим самцом. Соблазнившимся, сдавшимся и подчинившимся. А когда кончал сам — в груди становилось тесно от непонятной нежности, от нерационального желания защитить и уберечь от всех невзгод так красиво кончающего под ним Юрочку. Смешного, доверчивого и влюблённого Юрочку.       Ты и сейчас мой. Мой. Такой брутальный и сильный, уверенный в себе. Павел всё исправит, и больше не отпустит.       Юра громко и надсадно закричал, плотно сжимая Павла пульсирующим нутром. Хорошая моя девочка. Павел вогнался последний раз и залил Юре задницу спермой. Ткнулся лицом в мокрое, горячее плечо, восстанавливая дыхание, чмокнул в затылок и отстранился. Мягко, медленно вышел. Полюбовался на вытекающие следом капельки, потёр пальцем горячую, вздрагивающую дырку и завалился на бок, пригребая к себе тряпично-послушного Юру.       И так всё было хорошо и правильно: тёплый, расслабленный Юра под боком, не фурычащий телефон, отрезавший Павла от ненавистных и бесконечных дел, от всего мира, мягкий уютный полумрак, отель где-то у чёрта на куличках, тишина. И никого кроме них двоих.       Улыбаясь своим мыслям, он уснул.       А проснулся уже на полу. Голым, распластанным в какой-то начертанной фигуре, парализованным, не могущим шевельнуть ни рукой, ни ногой.