Трактир "У Висельника"

      Павел бесплодно подёргался, ощущая, как кожа покрывается мурашками от сквозняков, гуляющих по полу. Тупо порассматривал голого Юру и дрожащим голосом спросил:       — Юр, а что происходит, Юр?       Свежеоттраханный любовник, сосредоточенно нахмурившись, дочертил последнюю линию и распрямился, удовлетворённо оглядывая раскинувшуюся у его ног композицию.       — Готовлюсь к ритуалу, — буднично пояснил он.       — Ка-какому ритуалу. Ёбнулся?       Юра почесал кончик носа, чихнул и, не снисходя до ответов, принялся расставлять свечи по углам пентаграммы. Потом прикрыл собственную наготу шёлковым чёрным балахоном. Павел, выпучив глаза, проследил, как скрывается Юрино лицо под капюшоном, и сорвался в истерику:       — Ты же сказал «проехали», ты же простил!!! Ты же сам… Юра, что ты делаешь, — Павел орал, срывая горло, пытаясь достучаться, докричаться до страшной чёрной фигуры в рясе.       Но Юра продолжал подготовку, зажигая свечи вокруг беспомощного Павла. Тот неудобно вывернул шею, чтобы видеть мерно и деловито двигающуюся фигуру. Паралич заканчивался аккурат у основания шеи.       — Что ты молчишь?!       Юра вновь отошёл, присел перед дорожной сумкой и, вытягивая оттуда большую потрёпанную книгу, терпеливо пояснил:       — Я же сказал — мне нужен транспорт. Не только транспорт. Мне и прислуга, и охрана нужна. Да и любовник бы не помешал. Меня все сторонятся, а мне скучно иногда. Уж сколько лет всё один.       — А я здесь при чём?!       — Ну как? А ты мне всё это и обеспечишь. Должен ты мне, Паша. Сильно должен. И теперь ты — сырьё для создания идеального слуги.       Павел испуганно помолчал, соображая, потом завёлся опять:       — Юра, ну ты же нормальный. Юр, у меня денег много. Юр. Юрочка, ты чего? Ну зарежешь ты меня на этом долбаном алтаре, а потом? Тело прятать куда будешь? Ах, да, ты же с этими двумя уродами — хозяином гостиницы и портье — в хороших отношениях. Сука! Пусти!       Юра разочарованно покачал головой:       — Ты нелогичен. Я тебе несколько раз уже сказал, что не сержусь и простил. И что мне нужен транспорт. Зачем мне тебя убивать? Какой в этом прок?       — Отпусти, — Павел рванулся ещё раз, силясь почувствовать руки и ноги. — Если простил — отпусти.       Юра рассмеялся.       — Знаешь, как говорят? «Прости своего врага, но всегда помни, как зовут этого ублюдка». Не нервничай, Паша. Постояльцев перебудишь. Поговорили и будет. Не мешай. Потерпи.       И низким голосом напевно принялся читать какую-то непонятную тарабарщину.       С первыми звуками голоса Павла выгнуло — он заорал и забился в невидимых путах. Его ломало, корёжило. Ему казалось, что с него живьём снимают шкуру, ломают кости и рвут мышцы. Дико жгло татуировку волчьей головы на плече и сквозь накатывающую тошноту нестерпимо воняло бензином и железом.       Павел метался, орал и рыдал. Господи, что это?! Так же не бывает. Что он делает со мной? Юра, что ты делаешь, Юра? Ты же не такой, ты же добрый и ласковый. Ты же меня любил, Юра! Ты не можешь, не можешь меня убить!       Сколько времени прошло он не понимал. Казалось, целая вечность. Он терял сознание от разрывающей боли, уходил в зыбкое сладостное небытие, потом опять выплывал на поверхность, чтобы орать, плакать и просить, и опять соскальзывал в сумрак. Потом сил не осталось ни на что. Он впялился мутными глазами в монотонно читающего Юру и просто смотрел. В ушах звенело. Потом появились звуки. И звуков этих было как-то очень много.       Он слышал какие-то голоса, шум ветра и скрип половиц, почему-то лошадиное пофыркивание рядом с ухом и сонное копошение кур в курятнике за домом.       Тупо подумалось, что сошёл с ума. А это по видимому — предсмертный бред.       Сошёл с ума. Точно. А… Кто сошёл? Он. Он? А он — это кто? Мужчина в пентаграмме недоумённо хлопнул глазами, нахмурился, силясь вспомнить. Прислушался к себе. Бензином всё ещё пахло, но уже вкусно и сытно. Что такое бензин? А! Это он знает — это еда. Вкусно булькающая, ярко пахнущая еда, делающая его сильным и быстрым. Такая же, как мясо. Только бензин надо заливать широкой струёй в голодный рот бака, а мясо надо рвать зубами, утробно ворча от удовольствия. Вку-у-усное. Вот как в комнате рядом — сырое, свежее, ещё тёплое. Сочно хлюпающее кровью. Павел жадно облизнулся и уже целенаправленно шевельнул носом.       Ему запахло всеми живыми и мёртвыми существами, которые находились сейчас в гостинице. Ароматы стали объёмными и понятными. И мужчина трепетал ноздрями, обоняя их. Он так увлёкся, вслушиваясь и внюхиваясь, что не понял, когда боль и холод закончились. Он приподнял голову, уловив запах существа над собой. Внутри разлилось довольство и спокойствие: хозяин, обожаемый хозяин. Господин. Отметил, что тот тоже утомлён. Устал. Устал Георг. В блаженно пустой голове вспыхнула мысль, что надо помочь: накормить посытнее, раздеть и уложить отдыхать. Мысль встревожила, заныла, обосновалась внутри. Захотелось немедленно кинуться исполнять надуманное. Он нетерпеливо шевельнулся и дёрнул ушами.       — Волю забираю себе. Мысли забираю себе. Тело забираю себе. Душу забираю себе. Служить мне будет, как самому себе не служил бы. Так будет!       Тишина.       Георг вымотанно и испытующе смотрел на распластанного Павла. Не говорил, не двигался. Потом захлопнул фолиант и позвал:       — Всё, Паша. Вставай.       Паша? Он — Паша? Раз хозяин сказал — значит Паша.       Павел на пробу шевельнул ногами — он снова их чувствовал. Встал, шагнул ближе и подхватил на руки падающего Георга. Осторожно, как драгоценность, донёс до кровати и бережно уложил. Напоил остатками вина, снял ритуальное одеяние, поплотнее укутал в шерстяное одеяло. Деловито принялся убирать бардак с пола: аккуратно и педантично разложил свечи, книгу, серебряные инструменты в дорожную сумку. Беспокойно подумал, что Георгу всё ещё холодно. Надо попросить Серафима принести тёплых камней — погреть постель. Хотя… А он на что? Ведомый тревогой и желанием как можно скорее согреть Георга, нырнул под одеяло и прижал к себе тело хозяина. Согревая, ревниво оберегая и защищая.       Сердито рыкнул на неясную тень за окном — нечего всякой любопытной восьмилапой мелочи тревожить сон хозяина. И прикрыл глаза, чутко прислушиваясь недреманным, раздробившимся сознанием ко всему происходящему внутри и вокруг трактира.       Той части Павла, которая стояла под навесом с лошадьми было сыто и хорошо. Его вкусно напоили бензином и прикрыли блестящие хромированные детали от ночной влаги чехлом. А той, которая невидимкой, клацая когтями, обходила трактир, не понравился огромный чёрный кошак, мерно тарахтящий на стойке внизу. Амбросий презрительно глянул ярким глазом на тень огромного чёрного волка, которая обходила трактир, сторожа хозяина. Волк понятливо отступил назад — на второй этаж. Прошёлся по коридору. Справа привычно ссорятся и занимаются любовью трое мужчин. Слева занимаются любовью и убивают. Ещё за одной дверью отчаянно ненавидят и любят. Ничего опасного. Тень скользнула под дверь с номером семь и вольготно разлеглась на коврике у кровати.       Так Павел и пролежал до утра — чутко поводя ушами, охраняя сон. И немного — самую малость! — отвлекаясь на то, чтобы полюбоваться спящим ведьмаком.       А утром, когда нежность переполнила его до краёв, не удержался, навис над хозяином и обстоятельно обнюхал его. Хозяин пах правильно, хорошо — самим Павлом. Волк с обожанием повозил мокрым носом по спине и длинно лизнул ведьмака в щёку. Спящее человеческое тело на кровати рядом с Георгом истончалось, растворялось, а волчья тень всё больше наливалась плотью.       Георг простонал, сонно отмахнулся и накрыл голову подушкой. Ну и ладно. Павлу и без головы есть где пооблизывать. Георг, не просыпаясь, тихо хихикал, от упругого мокрого языка, увлечённо вылизывающего его. Везде вылизывающего. А окончательно проснулся непоправимо поздно: волк ловко стащил его ноги с края кровати, пристроился сзади и намертво зажал бока передними лапищами.       — Э… Что… Да ты охренел? — не своим голосом взвыл счастливый собственник транспорта-охранника-любовника. — Нельзя! Нельзя, падла! Фу! Фу, я сказал! Ты не можешь! Ты не должен! Ай! Ой! Мама!       … Минут через сорок, когда узел спал, матерясь и хромая на обе ноги, он дополз до сумки, вытащил неприметный камешек и щёлкнул пальцами, отпихивая от себя волка, пытающегося его благодарно облизать. Рядом исказился воздух и в комнате возникла рыжеволосая женщина. Она цепко окинула взглядом комнату, расслабилась и очень недовольно спросила:       — Георг! Что за непочтительность? Ты чего мудями трясешь перед профессором? Никакой смертельной опасности я не вижу!       Георг ткнул пальцем в волка, который, уложив крутолобую башку ему на колени, выражал полное довольство и гармонию со всем миром, и прошипел:       — Какого хрена, Мирра?! Я всё правильно сделал! Он же должен быть как зомби! Уж быть изнасилованным собственным рабом я и в самых смелых мечтаниях не грезил!       Женщина приподняла брови, склонилась к предупреждающе оскалившему клыки животному и внимательно его порассматривала. Прошлась из угла в угол, размышляя.       — А дай-ка мне рассчёты, — и углубилась в их изучение.Потом хмыкнула, побарабанила пальцами по столу и пробормотала:       — Даром преподаватели время со мною тратили…       — Что?       — Ничего. Раздолбай ты, Юрочка, вот что! Ты вектор силы рассчитал исходя из его равнодушия к тебе, так?       — Конечно!       — Поздравляю! А вот он не был равнодушен. И ты в десять раз усилил его чувства к себе. Сколько раз говорила! Такие фундментальные вещи надо перепроверять по несколько раз! Эк приложило бедолагу.       — А-а-а, и что теперь?!       — Ну что… Вот, на первое время, пока не привыкнешь, — женщина быстро чиркнула пару строк на листке.       Георг, как утопающий, схватил листок и пробежал по нему глазами:       — Что?! Какая мазь от анальных трещин с обезболивающим эффектом? Мирра!       — Зря орёшь. Прекрасная вещь. Из собственного опыта говорю. Помню, приносила я в жертву оборотня. И неправильно рассчитала сонные капли на вес скотины. Ну он возьми и проснись до того, как я ему горло перерезала…        — И что? — Георг даже отвлёкся от собственного бедственного положения. Чем немедленно воспользовалась мохнатая скотина и опять лизнула его в нос.       — Ну что… Разозлился немного. Хорошо, я тогда была тощая малолетка. Меня трахнуть было заманчивее, чем сожрать. А у него … — глаза женщины мечтательно затуманились.        — Мирра, хватит издеваться! Помоги!        — Да чем помочь-то? Ритуал хороший, необратимый. Провёл на совесть. Гон у него. У тебя заказы есть на ближайшую неделю? Отменяй. Дней десять не рассчитывай свою жопу куда-то доволочь — она будет либо занята, либо болеть. Потом уж как-нибудь договоритесь — раньше до него не дойдёт. Могу только две радостные вещи тебе сказать.       Георг с надеждой вскинулся.       — Лет через двадцать обожание немного ослабеет. Ну и, — Мирра гнусно хихикнула, — ты такой везунчик, что он байкер, а не наездник. Мотоцикл тебя будет только хорошо и бережно возить. А вот была бы третья его ипостась жеребцом…       Хохоча, она махнула рукой и исчезла, оставив ученика сжимать листочек с рецептом.       Георг зло сплюнул:       — Ты, Паша, не волк, ты — козёл! Как был козлом, так им и остался! Даже тут умудрился нагадить. Обращайся немедленно!       Волк ещё раз нежно боднул головой его в бедро и поплыл формами. На кровати опять появилась, уплотнилась фигура спящего мужчины, а тень волка втянулась в татуировку на его плече. Георг, сдавленно охая, пристроился рядом. Мужчина открыл глаза, увидел Георга и заулыбался. Любовно поправил одеяло и засмотрелся на шипящего маты ведьмака. На слова он не реагировал вообще. Так, фоновый шум, не имеющий к нему отношения. А приказов хозяин не давал. Налюбовавшись, осторожно опустил голову на подушку рядом.Опять обнял Георга и протянул к себе. Пусть поспит ещё немного. Сегодня будет длинный день. И надо проследить, чтобы он плотно позавтракал.