Что угодно, только, пожалуйста, грей

      Гуро влюбился в Николь ни с первого взгляда, ни со второго и даже не с третьего. Он не мог сказать по сей день, действительно ли питал к девушке-протеже какие-либо чувства, выходящие за дозволительные по отношению начальства к подчиненной. Несомненно, это была не тяга к женской прелести, сам дознаватель вышел из того возраста, когда становишься падок на любую пышную грудь и точеную фигурку, да и Гоголь была в этом плане весьма аскетична. Простое платье, простая накидка, дай боже расчесанные с утра волосы. Ни пояса, чтобы подчеркнуть узкую талию, ни ярких девичьих сапожек, ни вышивок. Не пыталась его писарь замаскировать наследственную бледность, подчеркнутую смолью волос, извечно кусала сухие и потрескавшиеся губы или нервно царапала кожицу у ногтей. Легкая, она была точно привидение, когда Яков увидел ее впервые, после чего та вовсе потеряла сознание и вывела неясное пророчество на белоснежной, как сама она в тот момент, бумаге. Разгадка убийства. Весьма полезное, необъяснимое умение первым привлекло внимание столичного следователя, заставило серьезнее взглянуть на ту, кому принадлежало. Писатель. Публикация под мужским именем. Печальная история семьи.       Орден, которому Гуро имел честь принадлежать не первый год, представил всю необходимую для действий информацию. Например, где находится жилище литераторши. Дальше он сориентировался и сам, подходящее дело подвернулось как раз кстати. Пары слов о нем достаточно, чтобы как следует заинтриговать. Писательский люд — он предсказуемый. Якову Петровичу хватило на все про все пяти минут. Хотелось поскорее со всем покончить, не самым приятным было зрелище, которое посчастливилось застать ранним утром. Какой бы грандиозный мистический потенциал не несла в себе Николь Васильевна Гоголь-Яновская, в быту девица проявляла слабохарактерность и излишнюю ранимость.       Такие всегда слишком беспокоятся, часто разочаровываются и никак не находят своего места.       Гоголь обнаружилась развалившейся в глубоком кресле перед догоревшим камином, где покоились исполненные неудовлетворенной авторской мыслью не столь давно изданные книги. Обгоревшие страницы ковром разлетелись по полу, сплетаясь в узор. Ноги хозяйки дома были вытянуты вперед, одна рука вольно свисала с подлокотника, по всей видимости затекшая шея склонена на бок. Ее темные волосы почти полностью закрывали лицо, и Гуро стало ужасно интересно, как особа из такой интеллигентной семьи может выглядеть после устроенной накануне попойки. Грандиозной, надо отметить, если судить по количеству пустых пузатых бутылок. При лишенных такта и осторожности шагах дознавателя Николь открыла заспанные глаза, неловко потягиваясь, принимая менее провокационную позу. Мгновение, и ни следа раскованности, одно непонимание во взгляде. Который оставался мутным от выпитого, и без мрачного похмелья обошлось, несомненно, лишь потому, что кто-то не удосужился окончательно протрезветь. Оно и к лучшему. В состоянии полусна писарь куда проще поддается провокации. Сама останавливает распрощавшегося было Гуро, не позволив тому уйти. Она сама предложила свои услуги, собираясь с поспешностью.       Всю дорогу Яков или дремал, или разглядывал спутницу за очередной трапезой, улыбаясь супротив воли тому, как она пытается в тесноте повозки пристроить угловатое тело. Чемодан постоянно норовил выпасть из-под головы или из рук, на очередной кочке голова с последующим шипением сквозь зубы отчетливо ударялась о стенку. Сущее невинное дитя. Но и тогда он не проникся к ней никакими серьезными чувствами, по-отечески умилился безгрешной юности создания, которое умыслил сделать своей наживкой. Просто появился повод оберегать ее, не дать покалечиться или, не дай боже, погибнуть во время их расследования.       Ордену нужно было бессмертие. Гоголь могла вывести их на коварного убийцу, на Дьявола под личиной всадника на вороном коне. В пути Николь оставалась глупышкой, увязавшейся в черт знает какие приключения, сунувшейся в омут, не знавши броду. Нет, не так, разбежавшись и прыгнув в него с головой, забыв задержать дыхание. Яков надеялся, что управятся они быстро. У него уже были в разработке парочка неплохих планов. По приезде в деревеньку выяснилось, что планировать что-либо, если в твои партнеры входит то ли ведунья, то ли сумасшедшая, а может и то, и другое разом — затея абсолютно провальная. Все по-своему учудит.       Первые часы все шло спокойно, кроме приступа тошноты при вскрытии трупа последней несчастной. Оно и понятно, запах мертвеца, мерзость всей процедуры, подробное описание недопустимых уголков человеческого тела, все перечисленное могло пошатнуть неподготовленные нервы. Яков бы простил ее, даже если бы писарь справилась менее стойко и вытошнила недавний завтрак, или выбежала без каких-либо пояснений. Это тебе не конспектировать реальность под диктовку, а смотреть, как кто-то принимает в ней активное участие. Но обошлось без потерь сознания и сцен. Можно было спокойно выдохнуть, почти что расслабиться.       А потом Николь Васильевна прыгнула под бричку Данишевских. В каком-то помутнении рассудка или по невнимательности, хотя как в деревенской глуши не заметить целую лошадь да с прицепом и пассажирами — загадка загадок. В общем-то, никаких серьезных последствий это происшествие не возымело, только граф Елисей Данишевский подозрительно легко сошелся с писательницей. На волне единства литературных предпочтений. Против интересов Гоголь поставить было нечего. Якову оставалось только издалека наблюдать за их общением в течение первых двух дней, избегая всякого близкого незнакомства. Верх бескультурья со стороны столичного гостя, но на мнение окружающих было глубоко безразлично. Что-то в Данишевских вызывало массу вопросов, опять же, подозрения крепли не без информационных услуг начальства Якова. Разумеется, речь здесь шла не о представителях власти в городском управлении.       Через день приснился Николь то ли сон, то ли черт ногу сломит, пытаясь разобраться, в каких окраинах миров шляется по ночам беспокойная девка. Мол, Ганна никто иная, как ведьма, что голоса девушек ей это нашептали, убиенных годы и годы назад в этих самых краях. Можно было бы отмахнуться, но ради такого Гуро и взял себе помощницу. С Ганной пришлось разобраться прямо рядом с постоялым двором, не желала ведьма даваться людям живой. Ее выбор.       А ночью произошла совсем не поддающаяся описанию история. Зеркало раскололось и закоптилось, горло Гоголь прожгло, будто той вздумалось раскаленных углей наглотаться, Всадник беззастенчиво во всей красе явился в дом. Гуро-то тоже оказался наивным дитем, коли поверил, что сила Николь заключалась в ее способности видеть, слышать, воспринимать иной мир кристально ярко и четко, погружаться с головой в мистическое и противоестественное… или в самую суть естественности, от которой давно отрекся человек. И в мыслях не мелькало, что взаимодействовать с потусторонним госпожа Гоголь могла куда прямолинейнее. Без обиняков, в лоб.       Кто ж знать мог, что с собой потащил Гуро не простую сумасбродку, а всамделишную ведьму? Хотя для его же блага так в самом деле лучше, благоприятнее исхода и не представишь… И не потому ли кинулся он выручать ее, когда увидел, как спешно выходит она с Якимом с постоялого двора в ту ночь? Сам Гуро отлучался, отправить тайное послание со своим человеком, чтобы люди графа Бенкендорфа могли со всего почтенного расстояния наблюдать за расследованием, поиском их личного «святого Грааля». Куда неведомые силы потянули Гоголь в кромешную тьму? Точно привязанный, не мог он отступиться, и было тут что-то серьезнее подозрений в секретах, заботы или любопытства. Что-то противоречиво дернулось в черствой душе отбрасывающего едкости Якова Петровича.       Данишевский слишком предсказуемо оказался злодеем, Гуро успел огорчиться такому банальному раскладу. Идеальный королевич для идеальной, но недооцененной, обыкновенной девушки вдруг оказывается притаившимся монстром, цель которого якобы возлюбленную погубить. Но рановато Елисей вылез из своей засады, чем поставил в тупик дознавателя, как будто кто-то призвал его, заставил явиться здесь и сейчас. Тот только потом от него же узнал, на допросе, что так все и оказалось. Пришлось Данишевскому выбраться из берлоги и охотиться на Темную раньше срока, потому что воскресшую ему подсунули самую прихотливую из всех возможных. Мало того, что ее угораздило влюбиться накрепко, — тут Яков не смог сдержать смешка, — так еще научилась звать ночью. Громко. Настойчиво.       Противиться сильной воле ведьмовской Елисей не мог, однако и от второй своей составляющей, от проклятой души, отречься Данишевский не мог. Бегать каждую ночь на полуночные стоны и мольбы писательницы… сюжет для похабной частушки, черт подери, фарс и комедия. В то время как у графа сердце рвалось на куски, и было вовсе ни капли не смешно, как и его дражайшей подруге, как и его названной супруге. К слову, пропаже и вероятной кончине Алексии «муж» удивился, но спорить не стал. Если уж она пропала, то так тому и быть, нашла себе пристанище получше и интереснее.       Разрешилось все как-то типично по-русски, с неизменным колоритом. Глупо, спонтанно и с толикой «на авось». На лучшее завершение надеяться не приходилось, да и все как бы устраивало следователя. Кроме одного мало связанного с работой пункта. Посетившее его чувство в момент грозившей Гоголь опасности. Уж не приворожила ли она его сдуру?       Нет. Гуро был далеко не ребенком. Влюбленность и плотскую тягу отличить было легко, в привязанности к Николь было что-то серьезнее. Не высокие чувства, о которых молились и грезили поэты, но нечто не менее значимое. Забрать бы ее подальше от Диканьки, да разобраться уже там со всем, частыми визитами и поддержкой после «предательства» Данишевского смог бы Яков наладить отношения со своим писарем, сблизиться. Прийти через недели три взаимных визитов ближе к вечеру, подгадать опубликованную в известной газете очередную дурную рецензию, неумело ругающую перо в женских руках. Тогда сложатся и печаль, и открытая, вероятно не одна, бутылка крепленого вина. И сам Гуро, пришедший успокоить и поболтать, пропустив бокал и отбросив светский тон. Так бы поступил едва ли не каждый мужчина в его положении и имевший такие возможности.       А уже после можно порассуждать, с какого там взгляда вспыхнула любовь и была ли она вообще. Но Гоголь категорически не шла из головы. Навязчивая. Как будто виновата была в чужой одержимости, и понимал эту неувязку Гуро прекрасно, от того злился еще больше на то, что даже не способен обвинить другого. В работе все легко и знакомо, в общении с обычными людьми, будь они хоть обладателями высших чинов, тоже никаких трудностей. Яков овладел тонкой наукой манипуляций, психологии, способностью практически театральной игры. Чудодейственной магией власти. Ничто из перечисленного с Гоголь не работало. Не знал он, что с ней можно было поделать, как говорится, нашла коса на камень.       И этой ночью уж точно было не до снов и отдыха перед дальней дорогой, если он не успокоится сейчас, то можно уже и не медлить, выставлять деликатный вопрос ребром. Потому, еще посидев с пятнадцать минут на краю кровати в своем номере, Яков поднялся, поправляя франтовское одеяние, за которое деревенские шептались «щеголь, ишь ты вырядился со своей цацой столичной», и вышел прочь. К знакомой двери, куда не так давно его заставил ворваться отчаянный крик, до ночных кошмаров в последствии похожий на предсмертный. Но Гоголь жива. На его радость и несчастье.       В комнате слышались осторожные, медленные шаги, поэтому, не давая себе уйти, Гуро настойчиво постучал о дверной косяк, ожидая ответа. Послышалось полное отчаяния «входите», задушенная смущенностью за нарушенные указания помощница стояла у двери, поджимая свои губы. Как напроказничавший ребенок, которого вот-вот поставят на горох в угол.       — Николь Васильевна, соизволите ли объясниться? — с усталостью, потирая глаза, полная нескрываемого недовольства, Гоголь пропустила Якова, сама быстро отходя к окну. Подальше от своего надзирателя? Они будто решили устроить соревнование на наиболее кислое выражение лица. Николь кривилась от нежелания объясняться перед солидным мужчиной, Гуро от холодности, с которой его встретили. Оба не подавали виду, что прекрасно читали эмоции друг друга, надумывая про себя чего лишнего, как любые взрослые люди. — И что же вы делаете здесь? Ей-богу, что же вам не сидится, я же ясно сказал, что вам наказано отдыхать и набираться сил.       — Это потому вы решили ко мне ночью заявиться? Никак колыбельную спеть, чтобы сон был крепче? — беззлобно усмехнулась Гоголь, по-прежнему не расслабляя губ.       — Потому я просил вас оставаться в доме Вакулы, вас бы там не потревожили, а утром неспешно вернулись бы и собрали вещи. У вас их все равно не столь много. К чему издевательства над организмом? Еще и не ужинали, могу поспорить.       — А это тут причем? — стоило давно заметить, что комментарии, обращенные к Гоголь, касавшиеся ее питания, особенно если они исходили от Якова Петровича, особенно раздражали девушку. Не всем же быть обладателями такого завидного аппетита, коим мог похвастаться следователь? Гастрономические интересы Николь ограничивались ровно тем количеством, чтобы не потерять способность сносно передвигаться и избежать голодных обмороков.       Считайте, что лишения полезны для писателей. Они оказывали преимущественно вдохновляющее действие.       — А при том, дорогая Николь Васильевна, что именно пища обеспечивает вас всем необходимым для жизнеспособности. Ваша худоба и до приезда в Диканьку смотрелась нездоровой, о чем речь может идти сейчас? — он не любил, когда с ним спорят, но одно дело проведение допроса с целью поисков правды, другое — заставить кого-то согласиться на ужин. Возможно, традиционно это делали с большей галантностью.       — Если вам что-то не нравится, то, позвольте, в этом моей вины нет. Я прекрасно себя чувствую, а вас никто не заставляет на меня смотреть столь часто, Яков Петрович, — посчитавшая было разговор законченным, Николь уже двинулась в сторону двери, чтобы выпроводить зарвавшегося гостя, как вдруг прозвучавший следом ответ Гуро поставил ее в самое тупиковое, отчаянное и неловкое положение. Ни одно прожитое мгновение не могло сравниться с этим.       Даже осознание лукавства Елисея Данишевского, превращавшегося на ее глазах в Черного Всадника, не сопровождалось таким ощущением собственного непонимания и понимания одновременно. Проницательности и глупости. Тогда, на окраине деревни, ее сковывал неподдельный страх. Сейчас — смущение.       Может быть, она неправильно поняла. «…а вас никто не заставляет на меня смотреть столь часто, Яков Петрович». Яков улыбнулся.       — Вы так в этом уверены, Николь Васильевна? — в голосе подначивание, наигранное недоумение, но все ровно в той степени, чтобы не нарушать рамок приличия. Собеседница окинула его быстрым взглядом, точно окатило ледяной водой, и сделала шаг назад. Гуро сильнее оперся на трость, давая раненой ноге отдых. Обычно трость выглядела скорее как дополнение к его образу, нежели необходимость, изящно сочетаясь с твердой походкой и идеально прямой спиной, явно военной выправкой.       Николь недоуменно вскинула тонкую бровь.       — В чем же? — нет, голос дрогнул, он ни за что не поверил бы после этого, что она правда не способна понять намек.       — В том, что меня никто не заставляет. Поверьте, в этом и правда есть какой-то элемент принуждения, что-то в вас не позволяет мне смотреть куда-либо еще, — это румян согрел ее бледные щеки? Легкий розовый оттенок, такой нежный, ровный, будто ей подобное говорили впервые. Невозможно.       — Вы вздор несете, — шепотом пролепетала она, мотнув головой, будто отгоняла наваждение, — лучше оставим все беседы до завтра. Я устала, мне стоит прилечь, да и вам, и…       — Чего же вы так испугались?       Человек чести бы поступил согласно доводам рассудка, а именно позволил бы Гоголь забыть о ее привязанности к признанному убийцей Данишевскому, действовал бы бесхитростно, позволил бы ей, если такова будет ее воля, жить без его вмешательства или продолжил бы ухаживать, пытаясь убедить в своей нужности и любви. Человек умный и алчущий изловчился бы изловить ее в сплетенные сети, не убеждал бы в своей любви к ней, а заставил бы уверовать и в обратном. Она сама потеряла бы голову. Яков был и тем, и другим, но у них с Николь был один общий недостаток. Оба оставались в равной мере самими собой, нежели какими-то абстрактными портретами, и их было невозможно упростить под шаблон.       — Я не хотел вас смутить, право, или как-то сомневаться во мне. Госпожа писарь, что же успели вы себе надумать? — Гоголь продолжала хранить непреклонное молчание, вызывая с трудом сдерживаемую нежную улыбку. Надо было держаться строже. –Девичьи грезы не чужды даже вам?       Будто от пощечины дернулась Гоголь, скривившись, и можно подумать, что Яков допустил непростительную ошибку и промахнулся, щелкая своим капканом слов. Но нет, он бил точно в цель, в яблочко. Меткий стрелок не так просто теряет накопленный опыт и отточенные годами навыки, шансов угодить не в слабое, нужное, место стремились к нулю. Бурная реакция, давший трещину самоконтроль был тому подтверждением. Якову же хотелось до чертиков взглянуть на другую сторону Гоголь. Бушующую, лишенную управления и подчинения чему-либо стихию. И, о да, во вспыхнувших, подобно озарившей небо в грозу слепящей молнии, глазах отразилось то самое.       — Никаких грез, Яков Петрович, это уже ваши странные помыслы, которых мне, к сожалению, не понять. Ваши двусмысленные изречения только подтверждают это, поэтому не забывайтесь. Я все же не служанка вам, прощающая фривольности господина, — да, его буквально ударяет горячей волной от ее тела, как будто он слишком близко подошел к распаленному камину. Энергия, сила сочилась, заволакивала зыбкой пеленой всю комнату, делая воздух одновременно густым и прозрачно чистым. Гуро стало сложнее дышать, а от Николь будто сыпались уловимые лишь боковым зрением, краем глаза черные искры. –Вы сказали все, что хотели, господин дознаватель?       Хмуро, с вызовом. Из неловкой барышни за считанные секунды, подобно оборотню, она перекинулась в полную противоположность. Еще чего доброго, уйдет отсюда Яков отхлестанным по щекам, только не словесно и не метафорически. За все надо платить или рисковать хоть малость, и опасность оскорбить ведьму была достойной ценой в затее. Игра свеч стоила.       — Я пришел по делу. Хотел обсудить в дороге, но увидел, что вы вернулись… а, впрочем, хватит. Не буду скрывать, я прекрасно понимал, что единственный способ заставить вас блюсти постельный режим либо стоять рядом и держать по рукам-ногам, либо заколотить выход и окна досками, — Яков Петрович шутил, очевидно, но Гоголь как-то побледнела и шумно сглотнула, пошатнувшись. Столичный следователь догадываться не мог, что ненароком угодил в другое слабое место, в панический страх остаться запертой супротив своей воли. Без ничтожного шанса самостоятельно выкарабкаться. — Николь Васильевна, вы слушаете? Помните об обществе Бенкендорфа?       — Да, вы упоминали его при своем визите, — уклончиво и отстраненно согласилась Гоголь. Из головы не шло упоминание подчеркнутой секретности «друзей» этого загадочного графа. Вдруг, чего доброго, Гуро усомнился в ее искренней преданности, решил, что она не способна держать язык за зубами? Впрочем, разве кроме названия ей было известно еще хоть что-нибудь конкретное? Едва ли упоминания о Бенкендорфе можно беспрепятственно найти в той же общественной библиотеке.       — Я хотел бы предложить вам вступить в него, — без обиняков сказал Гуро, заглядывая в самые ясные глаза из всех им виденных. Те моргнули один раз, дважды. Плачущая воском свеча отмеряла своим ровным пламенем прошедшие секунды. Игра освещения, или в полумраке Николь особенно красива, как будто тьма украшает, ласкает ее лик? Ничему бы дознаватель, а заодно участник чуть ли не аналогии масонской ложи России по совместительству, не удивился.       Пусть и без магии Николь была в достаточной степени привлекательна и в высшей — очаровательна.       — Разве в ваше общество могут вступать женщины? — не отказ. Прозвучал вопрос, который громогласно заявил об успехе Якова, позволившему себе ослепительную улыбку. Не прозвучало согласия, не явственное, но теперь оно подразумевалось само собой, потому что не было у Гоголь шанса вернуть сказанное назад. Она и сама то прекрасно понимала.       — О, такие, как вы, Николь Васильевна, могут. Еще как могут, — мягко рассмеялся, пожелав спокойной ночи и добрейших снов. Поцелуй руки на прощание, первый и вызвавший очередную волну смущенного непонимания, казался Гоголь чем-то вроде скрепления сделки с Дьяволом.       Но спала она действительно удивительно сладко, не просыпаясь от дневных, да и ночных в том числе, забот и тревог последней минувшей недели.              ***              После такого успеха Яков не мог позволить и малейшей неурядице испортить то, что так тешило его душу, грело ее. Впервые у него была цель не играть, не соблазнить женщину, так как обычно любая по щелчку пальцев оказывалась в нужном месте в нужный момент, не в силах устоять перед радушием столичного дознавателя. С Гоголь ему хотелось в первую очередь понять ее, во вторую — определиться самому. В-третьих, узнать, что может получиться из того, если действовать прихотям и слушая себя. Безрассудство, словно Николь толкнула его в пучину юности со всей своей треклятой непосредственностью.       Гуро отослал закованного Данишевского отдельным экипажем с проверенным человеком, как раз оказавшимся неподалеку от деревни Диканьки, будто графское общество могло жить без наблюдения за занятным следствием. Вести его вместе с Гоголь значило сразу две вещи.       Устроить им очную ставку, позволить близости выстроиться второй раз.       И потерять шанс на потрясающую дорожную интимность. Николь в этот раз легко подобрала удобную позу, отвечавшую всем предлагаемым нормам и приличиям, положившись на имеющийся опыт. И умиротворенный лик спящей писательницы должен был достаться только ему одному.