Проводи меня к смерти

Лес слишком дремучий, чтобы быть настоящим. Слишком вычурный: деревья-исполины, густая сочная трава, в которой путаются ноги, пышный мох на камнях, непуганые галлы с мудрыми глазами. Темнота. Небо даже не черное — бесцветное. Пустое. Однако Эллана почему-то прекрасно видит все, что происходит вокруг. Идет вперед, осторожно переступая через корни, обходя валуны, заранее угадывая, где затаились коварные ловушки, присыпанные ветками и листьями. Кажется, она уже была здесь. Уже бродила в чаще, безуспешно ища выход. Ошибаясь. Попадая в ямы, утыканные кольями, которые сейчас так умело обходит стороной. Раз за разом. Тысячу раз. Пробираясь все дальше и дальше, туда, где в самом сердце леса ее ждет кто-то очень важный. Кто-то, алый цвет глаз которого мерцает во тьме двумя яркими, слепящими кострами. — Все равно ведь оступишься. — Знаю. — И все же идешь? — Иду. — Почему? — Потому что мне это нужно. — Ты упрямая, vhenan. Если бы ты только знала, как я горжусь тобой. Эллане хочется плакать. Сильно, отчаянно. Навзрыд. Плакать, как плачут маленькие дети, у которых отобрали желанную игрушку или лакомство. Ей хочется быть слабой и беспомощной. Хочется быть жалкой настолько, чтобы ее взяли за руку и отвели туда, куда ей нужно. Она может себе это позволить. Здесь, в несуществующем лесу, под несуществующим небом, в несуществующей вселенной, законы которой она способна писать самостоятельно, она хочет крикнуть: возьми меня! Отыщи, спрячь, защити! Сотри из реальности, той, что осталась за спиной, но в которую обязательно придется вернуться… …пожалуйста! Эллана не кричит и не плачет. Слишком просто. Эллана — боец, она не сдается. Она должна продержаться еще немного, потому что выход близко, и алые костры близко — рукой подать. Уже скоро она сможет найти правильную дорогу. Сможет согреться. — Почему ты борешься за меня? — Так правильно. — Даже если меня не спасти? — Да. — А если спасти можно либо тебя, либо меня? — Значит, ты будешь жить. — Ты сумасшедшая, vhenan. Я встречал подобную тебе лишь однажды. Теперь ты носишь ее внутри себя. Эллана смеется. Голоса в ее голове вторят ей хрустальными колокольчиками, и в звоне их Эллана слышит печаль и неизбежность. «У всякого живого существа на земле свое предназначение, — говорят они. — Своя история. Своя судьба. Вселенная тасует колоду карт, раскладывая одни и те же пасьянсы. Разница лишь в том, как именно лягут карты. Какая масть выйдет из игры самой первой, а какая останется до самого конца». Итог всегда один. Карты кончатся, их соберут в кучу и все пойдет по новой. Десять лет. Сотня. Тысяча. Десять тысяч. До бесконечности. У мира свои правила. Все, что может вершитель — попробовать схитрить. Подтасовать карты, сдвигая баланс в свою сторону. Обман — не грех. Лишь способ добиться желаемого. Но тот, кто обманывает — всегда одинок. — Я хотел бы, чтобы тебя не было. — Знаю. — Я хотел бы, чтобы ты меня забыла. — Не могу. — Я хотел бы быть рядом с тобой, но это невозможно. Отступись и никогда не увидишь меня. Иди вперед, и я приведу тебя к смерти. — Тогда веди. Нет. Тогда проводи меня. Нога подворачивается и с коротким вскриком Эллана проваливается под землю. Тело пронзают невидимые иглы-шипы, превращая внутренности в бесформенное месиво. Но Эллана не кричит и не плачет. Эллана — боец. Стекленеющими глазами она смотрит вверх, в пустое бесцветное небо. Отблеск алых костров мерцает в нем кровавым заревом. *** Кабинет сверху донизу был забит статуэтками. Они стояли повсюду: маленькие, большие, тонкие, пузатые, украшенные драгоценными камнями, расписные, искусно сделанные и наоборот — примитивно-уродливые. Наверное, их было не меньше тысячи, этих статуэток, а может и больше. Эллана не решилась бы подсчитать. Хотя, собственно, кроме подсчета заняться было решительно нечем, поскольку кроме декоративного мусора здесь почти ничего не было. Стол, пара строгих кресел с высокими спинками, кофейный столик, да напольные часы с резным арочным фронтоном и имитацией лунного календаря. Ни картин, ни древних книг и рукописей, ни банок с заспиртованными магическими уродцами. Мда… Обстановка напрягала. Рождала внутри ощущение тревоги и уязвимости: колкое, противное, словно крошки на только что застеленной постели. Казалось, статуэтки следят за Элланой своими пустыми, немигающими глазами. Изучают внимательно каждый раз, когда она отворачивается. Пару раз эльфийке даже чудилось какое-то движение на полках, но стоило ей внимательно присмотреться к фигуркам, и она не могла найти в них ничего подозрительного. Лавеллан даже не поленилась и раз сто обошла кабинет в поисках зеркал или чего-то подобного, надеясь, что ее состояние — происки проклятого Эльгарнана. Тщетно. Оставалось списать все на излишнее волнение. Эльфийка глубоко вздохнула, отгоняя прочь неприятные мысли. Допрос, на который она была приглашена в Магистериум, закончился с час назад. Прошел он вполне мирно: по правде сказать, Лавеллан ожидала от магистров больше экспрессии. Криков, угроз, голословных обвинений. Теорий заговоров, наконец. Не дождалась. Магистры вели себя с ней в высшей степени вежливо. Даже Констанция Ицилли, о которой Павус отзывался особенно плохо, держалась с Элланой учтиво. Не хамила, не перебивала и не обвиняла во всех смертных грехах, что, давалось большой кровью, судя по багряному цвету ее лица. Сам Дориан в допросе старался участия не принимать. Вместе с Тилани они выбрали позицию наблюдателей, внимательно изучая остальных членов Сената, любой из которых мог оказаться Наном. Лавеллан не отставала. Ловила взгляды, силясь с помощью Источника разглядеть в них хотя бы намек на тайные помыслы, но как ни пыталась, ничего не получалось. Источник молчал. Магистры Тевинтера были ему совершенно неинтересны. После допроса Лавеллан с почестями проводили в кабинет Радониса, где она теперь и ждала архонта, возжелавшего приватной беседы. А архонт, разумеется, не торопился. То ли занимался какими-то своими делами, то ли характер показывал — тут уж не угадаешь. Да и гадать Эллана не хотела: что бы Радонис ни делал — он имел на это право. В чужой храм со своим уставом, как говорится… Лавеллан без всякой надежды глянула на часы. Затем выругалась, вскочила на ноги и в очередной раз подошла к панорамному окну, чтобы хоть как-то развлечься. — Ох… С высоты птичьего полета — Минратос выглядел особенно эффектно. Город был совершенно не похож на по-северному сдержанный Денерим или на красочный, какой-то воздушный Вал Руайо. Не было у столицы Тевинтера ничего общего и с мрачным Киркволлом. Минратос казался совершенством хаоса. Черной жемчужиной в океане обыденности. Улицы, дома, парки и скверы, широкие мосты, храмы с бритвенно-острыми крышами, торговые гильдии, огромные многоэтажные оранжереи, литейни, кузницы, арены и ипподромы, акрополи, величественные, украшенные статуями здания театров и колониальные залы собраний: Минратос поистине был уникальным местом, оплотом искусства, науки и процветания. Пока что. — Красиво, правда? Эллана повернула голову. Радонис стоял в дверях и внимательно ее разглядывал, оглаживая свою роскошную бороду. Выглядел архонт куда хуже, чем утром, когда Лавеллан впервые его увидела. Синяя, расшитая серебром мантия лишь подчеркивала землистый оттенок его кожи и темные круги под глазами. Нос заострился, щеки впали, а у виска отчетливо виднелась вздувшаяся, подрагивающая жилка. Удивительно, но Лавеллан даже захотелось его приободрить. — Красиво, — согласилась она. — Такой столицей можно только гордиться. Архонт кивнул, переступил порог кабинета и неспешно направился к письменному столу. Дверь за его спиной захлопнулась сама собой и тут же покрылась паутиной защитных наговоров. Эллана мысленно присвистнула: разговор похоже намечался отнюдь не рядовой. Сев, мужчина еще раз неопределенно кивнул, словно заканчивая в уме какую-то мысль. — Можно гордиться… — тихо повторил он слова Лавеллан. И добавил уже обычным голосом. — Присаживайся, Эллана. Не будем тратить время на вежливость и сразу перейдем к делу. У меня и без тебя хлопот хватает. Эльфийка выгнула бровь, однако спорить не стала, покорно занимая ближайшее кресло и стараясь игнорировать статую совы, пялящуюся на нее с кофейного столика. Глазюки у твари оказались ярко-голубые и подозрительно живые, прямо-таки человеческие. Поймав красноречивый взгляд Лавеллан, Радонис криво усмехнулся: — Это неприятно. Понимаю. У некоторых из моих подданных, длительное нахождение в этой комнате способно вызвать даже приступы паники. Мало кто придает значение тому, как простая имитация наблюдения способна влиять на психику. А уж когда к подсознательной реакции добавляется чуточку магии… Эллана сохранила лицо непроницаемым. — Так вот почему вы задержались. Хотели проверить меня. Что ж. Очевидно, я не из пугливых. Радонис пожал плечами. — Прошу меня простить. Репутация репутацией, но я предпочитаю опираться на собственное мнение. — Очень разумный подход. Я придерживаюсь той же позиции. — Правда? Как интересно. — Радонис проницательно прищурился. — Так что ты думаешь о моей скромной коллекции? Лавеллан хмыкнула. Этикет требовал от нее вежливости, но долийская прямолинейность сейчас казалась куда уместнее. — Она ужасна, — честно сказала эльфийка. — Но ведь коллекция здесь не для красоты. И не только для того, чтобы пугать посетителей. — А для чего же тогда? — Я думаю, — медленно сказала Эллана, — что все эти безделушки — напоминание. Такая своеобразная метафора вашей жизни. Все глаза Тевинтера смотрят на вас. Оценивают вас и ваши действия. Следят за каждым вашим шагом. Даже наедине с собой вы должны помнить о том, что ваши решения влияют на всех жителей Империи и ни одно из них в конечном итоге не останется незамеченным. Вы должны бояться точно так же, как и все, кто приходит сюда. Бояться, а потому принимать разумные решения. Радонис улыбнулся. Улыбка эта была хищной и неприятной, но глядя на нее, Лавеллан не почувствовала опасности или угрозы. Скорее поощрение. Казалось, сейчас, в данную конкретную минуту, архонт принимал Эллану, как равную. Это подкупало. И в то же время походило на манипуляцию. Словно прощупав первый слой брони Лавеллан, Радонис двинулся дальше, пытаясь разглядеть то, что прячется глубже. Гордыня? Самолюбие? Тщеславие? По правде сказать, Эллане и самой захотелось знать — что. — Рабочий и Литейный кварталы захвачены бунтовщиками, — между тем сказал архонт, резко меняя тему. — Ворота забаррикадированы, на крышах десятки лучников. Мятежники отказываются идти на переговоры, требуя свободы и равных прав с альтусами и лаэтанами. Несмотря на оцепление, по канализационным тоннелям к ним стекается все больше и больше рабов и либерати. — А остальные районы? — Пока там тихо. Но это вопрос времени. В канцелярию каждый час поступает информация о беглых рабах. Скоро их окажется так много, что они не побояться пойти на Магистериум. Кроме того, и из других городов приходят тревожные вести. Неромениан, Вайрантиум, Марнус Пелл. Повсюду отмечается рост народных волнений. В Карастесе недовольные попытались взорвать здание местного административного центра. Безуспешно, на этот раз. В следующий раз у них вполне может получиться. Эллана выгнула бровь. — Вы удивительно спокойны для сложившейся в вашей стране ситуации. — Напротив, — Радонис облокотился на стол, подпирая ладонями подбородок. — Я в ужасе. Не думал, что при жизни мне доведется столкнуться с чем-то подобным. Я всегда был уверен, что низшим слоям не хватит духа восстать, даже если Магистериум обратится в руины. Потрясающе. Говорю это без всякой иронии. — Я полагала, что рабы для вас — существа второго сорта. Радонис фыркнул. — Чушь. Рабство — инструмент, а не способ унизить кого-то. — То есть вы действительно уважаете действия мятежников? — Безусловно. Я люблю свою страну. А значит и ее народ. — У вас… — Эллана на мгновение запнулась, подбирая правильные слова, — …очень гибкий взгляд на вещи. Я ни разу не встречала лидера, способного любить тех, кто желает его свержения. Не то, чтобы я вам не верила. Но все это выглядит, как хорошая мина при плохой игре. — Значит, ты встречала дрянных лидеров. — Архонт равнодушно пожал плечами. — И скорее всего, все они давно мертвы. Некоторые из них, смею предположить, умерли не без твоей помощи. — Не стану спорить. Но вы не ответили на вопрос. Радонис снова улыбнулся. — Ты сама ответила на него. Власть — это страх. Не честь, не благородство, не сострадание, не сила. Даже не мудрость. Лютый, животный страх. Я боюсь подвести мой народ, леди Инквизитор. Но и мой народ боится меня. А раз так, ответь мне: почему, несмотря на страх, я люблю тех, кем правлю? Лавеллан на мгновение прикрыла глаза. Радонис действительно был очень умен. Умнее, чем многие, с кем она когда-либо встречалась. Даже Леллиана не обладала такой проницательностью, таким удивительным умением смотреть в корень вещей, туда, где грань между добром и злом стирается, и остается лишь бремя ответственности. Эльфийка вновь посмотрела на архонта: — Потому что значение имеет лишь существование вашей страны, — тихо проговорила она. — Вы можете испытывать к своим подданным все, что хотите: от этого ничего не изменится. Избавляясь от неугодных — необязательно их ненавидеть. — Браво, — Радонис хлопнул в ладоши. — Я начинаю понимать, почему мальчишка Павус привязался к тебе. Ты близка нам по духу. Лавеллан едва не закатила глаза. На лесть покупаться она не собиралась. — Империя больше не сильна, — жестко сказала эльфийка, возвращая разговор в прежнее русло. — И рабы больше не боятся. Они — словно оголодавшие звери, вышли на дороги и готовы разорвать на части любого, кто встанет у них на пути. И вас — в первую очередь. Или вы уже забыли, что говорили несколько минут назад? Штурм Магистериума не за горами. А значит, Тевинтеру конец. Грядут времена смуты. Архонт отмахнулся. Так отмахиваются от настырной мухи, случайно залетевшей в окно. — Вот тут ты ошибаешься, леди Инквизитор, — проговорил он с явной насмешкой. — Мысли шире. Рабы по-прежнему боятся. Боятся даже сильнее прежнего. Они почувствовали запах свободы и больше всего на свете теперь не хотят потерять ее. Нужно лишь придать направление этому новому страху, и тогда Империя вновь станет прежней. Эллана несколько раз моргнула: вот так новость! — То есть… — недоверчиво уточнила она, — восстание вас не пугает? — Пугает. Но восстания не будет. — Почему? Как вы можете быть так уверены? — Потому что рабы получат то, чего хотят. И вот тогда Лавеллан удивилась по-настоящему. Приоткрыв рот, она посмотрела на Радониса так, будто в первый раз увидела, и именно в этот момент голоса проснулись. Смотри и увидишь. Смотри, потому что можешь смотреть. Стальные глаза архонта широко распахнулись, и Эллане на мгновение почудилось, что они совсем близко. Что она видит каждую до единой прожилку на их радужках, каждую из серебристых точек вокруг узких зрачков. Лавеллан потянулась вперед, подчиняясь желанию Источника. Шепот его был едва различим. Не шепот — шорох: тише прибоя на далеком берегу, тише шелеста листвы на кроне дерева. Песня его была спокойной, даже какой-то умиротворяющий. Она словно заволакивала все вокруг туманом, закручивая реальность в прозрачные вихри. Оставляя главное. Крики чаек над морем Нокен. Лязг кандалов в казематах. Изломанные окровавленные тела: бледные, сыплющие проклятиями рты: — Мы никогда не сдадимся! Ненависть. Захлестывающая, жгучая, ирреальная. Вскормленная умелой рукой, воспетая в забытых песнях, темная, дикая, праведная… Хитрость и расчет, замкнутые в кокон усталости. Колесо вращается, колесо делает новый оборот. Каменное сердце в трещинах: крошится, острыми осколками вмешиваясь в кровь. Больно. Враги сильны. Врагов много, так много, что в одиночку уже не справиться. Старый мир хрупок и слаб, и держаться за него — означает погибнуть. Нет. Проиграть. — Мы никогда не сдадимся! — Верю, дитя. Верю и надеюсь на это. Прости. Удар, и кровь хлещет из перерезанной глотки на пол. Алая-алая кровь, кровь свободного духом существа. Кровь, за которой будущее. Впереди неизвестность. Впереди дорога вьется змеиным хвостом, норовя ужалить ядовитыми клыками, и яд этот уже не вывести. Впереди конец эпохи и рождение нового мира. Чьим будет этот новый мир? — Эллана? Все в порядке? Лавеллан вздрогнула, возвращаясь в реальность. С трудом сфокусировала взгляд на архонте: — Да… — выдавила она. — …простите, немного закружилась голова. — Может быть воды? — Спасибо, не нужно, — эльфийка перевела дыхание и улыбнулась как можно более непринужденно. — Все хорошо. Похоже, Радонис ничего не заметил. Не ощутил бесцеремонного вторжения Источника, что в общем-то было странно для мага его уровня. Впрочем, оно и к лучшему. То, что Эллана увидела, явно не предназначалось для чужих глаз. Выходило, что архонт лично пытал некоторых пленников. Испытывал их на стойкость и, кажется, был доволен результатом. Почему?.. Следовало рассказать обо всем Павусу. Кстати, о Дориане… — Полагаю, под тем, что рабы получат «то, чего хотят» вы имеете в виду партию люцеранов? — спросила Лавеллан, силой воли заставляя себя продолжить разговор так, будто ничего не произошло. Архонт кивнул. Похоже «плохое самочувствие» Элланы его мало волновало. — Люцеране всегда были занозой в заднице, — с готовностью ответил он. — Но сейчас могут стать удивительно полезны. — А Дориан? — С ним все будет в порядке. Если только он не переступит черту. — Я не позволю навредить ему. — Тогда направь его. Научи его поступать правильно, — Радонис откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. — Павус — мальчишка. Забавный, любопытный. Но глупый. С твоей помощью, он сможет избежать досадных ошибок и сохранить себе жизнь. Эллана прикусила губу. Опасно. — Допустим, — наконец осторожно проговорила она. — Что от меня требуется? Архонт покачал головой с таким видом, будто был удивлен, что Лавеллан сама не догадалась. — Содействие, конечно же, — сказал он. — Что бы ни произошло в Империи в ближайшее время, Инквизиция должна поддержать любое мое решение. Точнее, это должен сделать Миротворческий корпус. А если еще точнее, то «юг». Я хочу поддержки андрастианской церкви и Верховной Жрицы Виктории. И как следствие — поддержки остальных стран. А в ответ я гарантирую Инквизиции возможность спокойно действовать не территории Империи, в любом ее уголке. И заниматься всем, чем угодно. Эллана едва не присвистнула. — А не многого ли вы хотите? — не сдержавшись, уточнила она. — Может быть, вам еще и флот собрать объединенный? По сотне кораблей от каждой из стран? — Это лишнее, — абсолютно серьезно ответил архонт. — Я буду полностью удовлетворен тем, что перечислил. Лавеллан сжала ладонь в кулак, радуясь, что ее не видно в складках платья. — Считаете, у меня есть такое влияние на Жрицу? — поинтересовалась она, лихорадочно раздумывая, что бы ей ответить на такое абсурдное требование. — Я всего лишь ее представитель. Можно сказать, слуга. Радонис усмехнулся. — Я считаю, что ты себя недооцениваешь. Тем более, речь сейчас не о заурядных политических интрижках, а о существовании мира. Если ты приведешь для Виктории достаточные аргументы, то она к тебе прислушается. — Не думаю. — Перестань! — Архонт фыркнул. — Только идиотам неясно, что если ты носишься с теорией о конце света, то это — не просто так. И Виктория с тобой согласна. Корифей сделал разрушение Завесы вполне возможным, и Тедас не выстоит в грядущей войне со скверной, что вырвется наружу. Если не объединится, конечно. — Радонис сделал многозначительную паузу. — Очень долгое время Тевинтер не принимал участие в подобного рода акциях. До этого момента. Помоги мне, Эллана, и я помогу тебе. Всему миру! Лавеллан вскинула голову. — Или что? — Или мне придется искать помощь в другом месте. Источник зазвенел переливистым многоголосным эхо. Снова накатило ощущение тревоги и уязвимости. Только в этот раз оно было гораздо сильнее: объемнее, глубже. Оно проникало в самое нутро, наполняло его, словно глиняный сосуд, вот-вот рискуя перелиться через край. Смотри. Смотри! Смотри! Смотри, как смотрят они!!! Тысячи глаз окружали Эллану со всех сторон. Буравили взглядами внимательно, оценивающе, с явной насмешкой. Так, словно она упускала что-то важное. Мелочь, совсем не значительную на первый взгляд, что превращала безумный шантаж Радониса во что-то, что имело смысл. Настоящий смысл. Взгляд Элланы уперся в стену, аккурат за левым плечом Радониса. Там, за крохотной расписной статуэткой пастушки виднелось маленькое круглое зеркальце, прислоненное к стене. Обычное девичье зеркальце, из тех, что юные и богатые девушки носят в расписных сумочках. Зеркальце, которое она раньше не замечала. Небо! Эльгарнан все это время был здесь! Слушал, наблюдал, анализировал! И Радонис знал об этом! Он позволил эванариусу присутствовать при разговоре и говорил именно то, что тот приказывал ему говорить! Все это время Радонис пытался воздействовать на Эллану, на ее страхи и ее желание не допустить страшного будущего любой ценой! Может быть, он специально разрешил заглянуть себе в голову, а потом сделал вид, что ничего не случилось! Означало ли это, что Радонис был Наном?! Нет. Делать выводы было еще слишком рано. Как и давать понять, что Эллана раскрыла заговор. Нужно тянуть время. Лавеллан медленно, не делая резких движений, встала с кресла. Расправила плечи, предавая лицу невозмутимое выражение. — Я должна все обдумать, — сказала она. — У меня нет причин, чтобы доверять вам, архонт. Надеюсь, вы понимаете. Радонис кивнул, кажется, вполне довольный ответом. — Да будет так. Даю тебе неделю на размышления. Этого хватит? — Безусловно. — Тогда иди, — архонт властно взмахнул рукой. — Разговор окончен. Лавеллан коротко поклонилась. — Эллана? — неожиданно позвал магистр, когда она уже взялась за дверную ручку. — Да? — Все глаза Тевинтера смотрят на меня. Оценивают мои действия. Следят за каждым моим шагом, — повторил он недавно сказанные Лавеллан слова. — Но не только. Так же как Тевинтер смотрит на меня — я смотрю на Тевинтер. Смотрю и вижу все, что в нем происходит. Помни об этом, леди Инквизитор. И не делай глупостей, если тебе дороги твои близкие. *** Театральное представление подходило к концу. Вот-вот должны были прозвучать финальные строчки монолога главного героя — бесстрашного эльфа-повстанца, не побоявшегося возглавить наступление на замок богатого угнетателя и одержавшего над ним сокрушительную победу. Сам угнетатель — напудренный, в засаленном и грязном парике — валялся на подмостках в луже бутафорской крови, время от времени не забывая прижиматься к доскам ртом и слизывать с них эту самую кровь не хуже, чем шкодливый кот — сметану. На дармовщину и гномий спирт с томатной выжимкой сладок… Сарил, избранный командир восемнадцатого блока Vir Banal'ras, не был знатоком актерского мастерства, однако полагал творящееся действо отвратительным. Стоило огромных трудов не только не отрывать от него глаз, но и изображать на лице выражение восторженного экстаза. Ситуация обязывала. Если уж требуется притворяться одним из своих, то делать это нужно безупречно. И во время пьесы, во славу будущих побед, в нужных местах смеяться, в нужных местах изрыгать проклятья и аплодировать так, чтобы потом ладони болели. «Строго говоря, — думал Сарил, продолжая смотреть на сцену, — актер из меня получше, чем из всей труппы вместе взятой. Выдастся случай — стоит попробовать себя в лицедействе». А что? Работенка не пыльная. Знай себе — кривляйся на потеху зрителю, да принимай дары от почитателей. А если кому что не понравится — ничего. Он и бутафорским мечом отпор дать сможет: хоть стражнику, хоть пьянице, хоть аристократу. Сарил — сильный. Одно слово — elven. Забили барабаны. Зашлись в истерике трубы. Взвизгнула одинокая скрипка, фальшиво вплетаясь в какофонию триумфального марша. Заголосили зрители, вскакивая с импровизированных трибун: сваленных в беспорядке ящиков и обломков телег. Актеры вышли на поклон, посылая в толпу воздушные поцелуи. «Угнетателя» успели отволочь в самый угол сцены, и теперь он валялся там, кажется, в совершенном беспамятстве. Сарил вскочил с места. — Браво! — заорал он. — За будущее! За свободу! — За свободу!!! — подхватила толпа. — За равенство!!! — Долой рабство!!! — Смерть архонту! Лозунги полились рекой, охватывая площадь. Сотни глоток передавали их из уст в уста, сотни эльфов прыгали, скакали, бесновались в эйфории восторга и предвкушения. Ночное небо озарилось магическим фейерверком — это развлекались новички: беглые подмастерья магистров, присоединившиеся к восстанию этим утром. В последний раз окинув взглядом неистовствующую толпу, эльф спрыгнул с импровизированной трибуны и нырнул в темный переулок между домами. Оказавшись в одиночестве, легонько провел по валасслину на щеке, позволяя лириуму растворить его тело в тенях. В этом не было нужды. Однако так продвигаться по городу было гораздо быстрее. Отпадала необходимость разговаривать с караульными, разведчиками и прочим сбродом. Пройдя переулок насквозь, Сарил вышел к самой широкой улице Рабочего квартала. Потом, свернул налево и, минуя покосившееся здание борделя, оказался на бульваре, вдоль которого жались друг к другу обшарпанные двухэтажные дома либерати, где те жили наподобие тараканов: по дюжине человек на комнату. У одного из таких вот домиков Сарил и остановился. Вздохнул, собираясь с мыслями, одернул дублет, сбежал по ступенькам в подвал. Оказавшись перед глухой сильверитовой дверью, стукнул в нее четыре раза особым способом. Дверь звякнула и распахнулась внутрь. Сарил еще раз вздохнул. Встряхнулся мокрым псом и шагнул в темноту, запрещая себе бояться. За время его отсутствия, погреб в очередной раз успел измениться. На этот раз почти все его пространство занимали друзы драгоценных камней всех цветов, форм и размеров. Факелы, развешанные вдоль стен, не горели. Магического света друз вполне хватало, чтобы видеть даже самые мелкие трещинки на стенах и потолке, который теперь, к слову, украшала огромная черная пентаграмма. Под пентаграммой лежал мертвец. Точнее мертвячка. Милая такая девчушка лет девяти в льняной голубой сорочке: худенькие ручки и ножки, тонкая шея, русые волосы заплетены в косички. Бельма глаз пялятся в потолок. Еще неделю назад девчушку звали Эмбер, во всяком случае, именно это имя было вышито вязью на подушке, которой Сарил самолично придушил ее на втором этаже этого самого дома. Без жалости. Shem жалости не достоин, даже маленький. Однажды он вырастет и сам придушит тебя вот этими самыми ручками. Сарил сплюнул. Собаке собачья смерть. Однако Нан не торопился. Судя по положению звезд, он уже должен был появиться, однако как всегда опаздывал. К лучшему, пожалуй. Было время собраться с мыслями. Сарил лениво пнул Эмбер в бок и сел на пол рядом с ней, подогнув под себя ноги. — Не возражаешь? Эмбер, ожидаемо, промолчала. Зато почему-то заболел шрам на лбу, тот самый, памятный. Полученный при захвате Вейсхаупта. — Fenedhis! Перед глазами как наяву появилось лицо беловолосого эльфа. Злобное, бешеное, с яростным оскалом. Вспомнилась короткая драка и удар тяжелым мечом, который едва не оставил Сарила без половины головы. Ему повезло. Магия тени защитила его, скрыла от страшного оружия. Его жизнь осталась при нем. Как и ненависть. Ненависть, желание отомстить и… Сарил никогда бы не признался даже самому себе, что за мгновение до того, как старое вместилище Нана было уничтожено, в короткие минуты наблюдения за плененными слугами Элланы Лавеллан, он почувствовал…зависть. Впервые он задумался о том, что на свете не существовало тех, ради кого он бы сражался с таким же исступлением, как это делали защитники крепости. До последней капли крови. У него не было зеленоглазой возлюбленной колдуньи, не было друзей и даже приятелей. Не было семьи, не было дома. Не было лидера, который и сам был не прочь пожертвовать жизнью ради него, не взирая на звание и положение. В битве за Вейсхаупт, в кровавой страшной бойне, из которой Сарил едва смог выбраться невредимым, его спасли лишь собственная решимость и мастерство. Не товарищи. Не подчиненные. Даже не Нан… Нан был занят своими делами. Заманивал Лавеллан в ловушку, жертвуя Vir Banal'ras ради высшей цели. Ради бога, что должен был вернуться в солнечный мир, чтобы подарить своему народу процветание. Эльфийскому народу и самому Сарилу. И вроде бы так было правильно. Свобода стоила любых жертв. Казалось, в будущем, в ином мире, который Сарил сейчас помогает создавать, его ждет и любовь, и дружба, и счастье. Где, если не там? Только… Эльф провел пальцами по шраму и поморщился, стараясь отогнать кощунственные мысли. Беззвучно зашевелил губами, словно молитву повторяя слова, которые повторял едва ли не каждый день с того времени, как стал одним из следующих: действия Нана не обсуждают. Не сплетничают о нем, не задают лишних вопросов в приватной беседе. И ничего никогда не делают за его спиной. Не делают и не думают. — Тебя что-то тревожит, da'len? — спросил тоненький детский голосок. Сарил вздрогнул. Мертвые глаза Эмбер смотрели прямо на него. Белые, страшные, гниющие глаза. И глядя в них, Сарил испытал непередаваемый ужас. — Нет, господин, — хрипло пробормотал он. — Просто задумался. Сарил попытался встать, но холодные детские пальцы вцепились в его руку. Хватка у мертвячки была…мертвой. А ощущение от прикосновения продирало до костей. — Не лги мне, da'len. Я вижу твое смятение. — Клянусь, со мной все нормально, — Сарил натянуто улыбнулся. — Просто мне до сих пор не по себе от вашего дара, господин. От дара жить в тех, кто не живет. Тело дрогнуло. Выгнулось дугой, не выпуская руки Сарила, и начало подниматься, конвульсивно изгибаясь под немыслимыми углами. Наконец оно село и, поерзав на полу, приняло точно такую же позу, как у эльфа: отражение в кривом зеркале. — Это пройдет. Ты привыкнешь, da'len. Ты принял мою силу, преодолел свой страх перед неведомым, как истинный elven. Примешь и большее. — Конечно, господин. Все, что угодно. Мертвые губы изогнулись в кривой улыбке. На детском лице улыбка смотрелась инородно и дико. Сарил почувствовал, как покрывается липким потом. — Что происходит в городе? — поинтересовалась девочка, выпуская руку эльфа и целомудренно складывая ладони на коленях. — Недовольство растет, — ответил тот, едва сдержав вздох облегчения. — Два квартала захвачены, рабы пытаются штурмовать Промышленный. Надеются захватить склады со взрывчаткой. — Успешно? — Нет. Солдаты Магистериума искусны. Среди них боевые чародеи, големы и инферналы. — Что насчет Vir Banal'ras? — Большая часть уже в городе. Они смешались с местными и ждут приказаний. — Хорошо. Пускай ждут. Сарил нахмурился. Прикусил губу, борясь с самим с собой, но не смог сдержаться. — Что мы здесь делаем, Нан?! — спросил он, вскидывая голову. — Для чего мы пришли в этот город? Его судьба не имеет для нас никакого значения, его рабы — не elven! Они — ничтожества! Они никогда не смогут служить нашему богу, никогда не станут такими, как мы! Их убьют в первом же открытом бою! Они… -…тише, da'len. Удел тени — следовать за хозяином. Мертвая девочка Эмбер тихонько рассмеялась. Приподнялась на коленях и потянулась к застывшему Сарилу всем своим крохотным тельцем. Когда ее ледяные губы коснулись его щеки, эльф лишь силой воли заставил себя не отшатнуться. — Терпи, слушай и не задавай вопросов, — шепнули губы ему на ухо. — Будь послушным, da'len и я награжу тебя. Я подарю тебе сладкую месть, и сердце твое будет петь от счастья. Ты же хочешь отомстить? Ты убьешь ради этого любого, чье имя я назову? Сарил в бессилии закрыл глаза, представляя перед собой Эллану Лавеллан и ее слуг. Ее прихвостней, которым была дарована любовь, дружба и внимание, тогда как он сражался совсем один. Один… Шрам на лбу снова заныл. Задергал острой болью, отдающей в куда-то внутрь головы. — Я хочу отомстить, Нан — выдохнул Сарил, прижимаясь щекой ледяной щеке. — Я сделаю все, что угодно! Притворюсь, украду, убью! Одно твое слово и… — Эрастенес. Пентаграмма над головой вспыхнула огненным пламенем. Слово было сказано.