Проводи меня к смерти

На потолке, выложенным смальтой, была изображена охота на лис. Точнее на лисицу. Банальный сюжет для Тевинтера, можно сказать примитивный. Таких фресок было минимум по одной на каждый приличный магистерский дом. Изумрудная хвоя леса, мрачный охотник с натянутым луком и забившееся под корни дерева животное. Изогнутая спина, хвост поджат, клыки оскалены, но достаточно взгляда, чтобы предугадать, чем бы закончилась сценка в реальности. Стрелок не промахнется. Да воспоют боги силу человеческого разума над звериным! Корнут скривил губы, разглядывая фреску. Вообразил: вот лисица низко пригибается к земле. Выжидает, щуря хищные глаза, топорщит шерсть. Вот стрела слетает с тетивы. Вспарывает воздух ядовитым жалом, не знающим промаха. Пронзая реальность, она несется к своей жертве и, казалось бы… Вдох. …зверь делает прыжок. Срывается с места, отталкиваясь от поверхности мощными лапами, играючи обманывая смерть. И в следующее мгновение вцепляется в горло врага. Кровь брызжет из рваных ран на гладкую шерсть. Кровь пенится на острых зубах, когда в чаще леса раздается торжествующий лисий смех… Картинка такая явная, что Грану на мгновение кажется, что он вовсе не в фамильном склепе Павусов. Не лежит на холодном каменном полу в центре одной из двух угольных пентаграмм, словно овца, возложенная на алтарь для жертвоприношения. Не мучается от холода и нетерпения в тот момент, когда Эрастенес копается с приготовлениями: проверяет камни, расставляет в вершинах звезд чаши с водой, приговаривая вполголоса какие-то наговоры. Нет. Корнут в лесу. Несется во весь дух через ночь, мимо вековых деревьев, как можно дальше от места схватки, купаясь в ощущении собственной силы. — Ты только не засни, — раздался над головой голос Павуса. — А то смотри-ка, прилежался. Плащом тебя укрыть, чтобы отдохнул совсем по первому разряду? — Укрой, — кивнул Гран, фокусируя взгляд на магистре. — Можешь еще спеть что-нибудь помелодичней, если хочешь. А если серьезно — не отвлекай меня, пожалуйста. Я пытаюсь сосредоточиться. — На чем?! — На фреске. Она меня успокаивает. Дориан запрокинул голову. С минуту он разглядывал изображение, будто пытаясь увидеть в нем что-то особенное, затем фыркнул и вновь посмотрел на Корнута. В синих глазах Павуса штормовым морем плескалась тревога. Только что через край не переливалась. Можно было только догадываться, каких трудов стоило магистру держать ее в себе. Как и желание задавать вопросы. Как злость и недоверие. Как абсолютное бессилие: авантюрист и выскочка, сегодня магистр мог довольствоваться лишь ролью наблюдателя. Впрочем, все это было не так уж и важно. В синих глазах Павуса, белоснежной воздушной пеной на волнах тревоги, плескалось кое-что еще, кое-что немыслимое и удивительное, такое, от чего сладко замирало сердце даже здесь и сейчас, когда все мысли должны были крутиться совсем вокруг другого. — Ты серьезно? — голос Дориана дрогнул, расползся в тишине трещинками. — Более чем. Очень красивая работа. Заставляет задуматься…о всяком. — Гран неловко пожал плечами. — Меня сейчас засунут по очереди в двенадцать трупов, Дориан. Я бы, наверное, помедитировал, чтобы хоть как-то быть к этому готовым, но увы, время не ждет. Созерцание — не медитация, но лучше уж оно, чем вообще ничего. — Как скажешь, — тут же согласился магистр, отступая назад. — Извини. Я не хотел отвлекать тебя. — Займись-ка лучше делом, — заявил Эрастенес, на ходу впихивая Дориану связку черных свечей. — Вот, расставь там. Да поосторожнее! Ты же не хочешь, чтобы нашего славного мальчика разорвало в клочья в момент переноса души? Павус выразительно выпучил глаза, провожая ученого взглядом. Не будь ситуация так серьезна, Гран бы смеялся до колик в животе. — Так-так-так. Положим-ка вот сюда немного вербены и камушки с защитными рунами. В комбинации с нефритом получаем проникающий седативный эффект после вторжения в чужую психику, верно? Верно. А вот здесь, ага, между донниковыми свечами и сапфиром…ну? Кто скажет, что здесь нужно? — Гномий спирт, — Корнут слабо улыбнулся. — Спирт — катализатор заклинаний связи, — припоминая азариэльские практикумы в лечебнице, добавил он. — Позволяет без особых усилий внедриться в чужое сознание, если речь идет о сеансах гипноза и внушения. Ученый глянул на Грана из-под капюшона. Сложно было понять, удовлетворил ли его ответ: сегодняшней ночью Эрастенес был чрезвычайно недружелюбен. Корнут вздохнул: пускай ворчит. Лишь бы эксперимент прошел удачно. Целитель поерзал, пытаясь найти позу поудобнее. Лежать на каменном полу, будучи прикованным к последнему силовыми оковами, было действительно неудобно. Тело затекло, в голове то и дело вспыхивало назойливое желание начать рваться из «плена», словно дикое животное. Увы, обездвиженность была обязательным условием эксперимента. Некромантия требовала точных настроек и безупречного положения вещей в рабочем пространстве, и нарушение этих правил грозило участникам абсолютно любыми последствиями. От возможности подцепить в Тени демона до полного и окончательного уничтожения мозга испытуемого. Гран планировал еще немного пожить. Рисков и без того было слишком много. Корнут снова вздохнул, прислушиваясь к себе. Странная апатия, появившаяся после первой встречи с Эрастенесом, отступила, затаившись где-то внутри головы. Причиной тому разговор с Павусом и его чуткость, а может сам ученый приложил руку, заметив смятение Корнута — так или иначе Гран ощущал себя почти что прежним, если не считать мучительную ломоту в теле, связанную с тем, что он не мог двигаться. Впрочем, целитель был уверен, что это не навсегда. Что в любой момент магия Митал может вернуться, подчиняя себе его волю. Ядовитой стрелой пронзит насквозь, словно охотник с фрески, и понадобится все его самообладание, чтобы вновь совладать с ней. Совладать? Отвергнуть? Смириться? Образы в голове были слишком путанными, слишком обрывочными, чтобы рассуждать о них всерьез. Корнут прятался от них за метафорами и иносказаниями, потому что так было проще и легче. Корнут изо всех сил старался оттянуть тот момент, когда решение потребуется от него незамедлительно и отчаянно желал, чтобы такой момент не наступал как можно дольше. Это было еще слишком…слишком. — Расслабься, — посоветовал Эрастенес, словно прочитав мысли Грана. — Ты много думаешь. Много пытаешься осмыслить за раз. Мудрость — дар времени, она требует обстоятельности и терпения. Умна ли обезьяна, сожравшая книгу по практической стихийной магии? — Нет, — помедлив, ответил Гран. — Но у обезьяны нет цели стать умнее. Скорее всего, она просто голодна. — А у тебя есть цель? Корнут хмыкнул. — Вроде бы. Но я не до конца ее понимаю. — Именно! Об этом я и говорю! Когда все вокруг кажется непонятным — нечего заморачиваться раньше времени. Проблемы решают по мере их поступления. Ясно? Гран тупо кивнул, не найдя, что ему сказать в ответ. Дальнейшие полчаса, следуя завету ученого, Корнут молча пялился на фреску, пока вокруг него создавалась мудреная магическая сеть, в структуре которой он мог разобраться лишь отчасти. Ритуал мало напоминал дилетантские попытки по переносу душ самого Грана. Он был сложен, многослоен, с десятками дополнительных методик, применять которые целителю бы и в голову не пришло. Свечи, силовые оковы, сухие травы и ароматные эфирные настои, мензурки с ядом, эссенции духов, сушеная демоническая плоть, плошки с вином и свежими птичьими внутренностями, руны, обереги, связки чеснока, жгучего перца, и даже колбочки с бурой кровью порождений тьмы. Все имело свой смысл, все выполняло свою функцию и, пожалуй, Корнуту понадобился бы не один месяц, чтобы разобраться в том, зачем все это нужно. Наконец, приготовления были закончены. Ученый встал, откинул капюшон, удовлетворенно разглядывая плоды своих стараний. Бросил: — Тащи труп, магистр Павус. Пора. — Какой именно? — уточнил Дориан. — Какой хочешь. Смотреть все равно будем все. Павус скривился, однако спорить не стал. Порывисто развернувшись на каблуках, он направился вглубь комнаты, чтобы через пару мгновений вновь появится в поле зрения Корнута с телом на плече. Тело принадлежало тому магистру, которого Гран заприметил с самого начала. Заполнил, значит… Когда труп был помещен на свое место и тщательно закреплен там силовыми оковами, Эрастенес еще раз внимательно обошел склеп, исследуя каждый его уголок. Затем встал в центр комнаты и достал из-за спины свой неизменный боевой посох. — Значит так, — сказал он, по очереди глядя на Корнута и Павуса. — Никакой самодеятельности. Никаких вмешательств. Никакой паники, что бы ни случилось. Я могу на это рассчитывать? — Конечно, — кивнул Гран. — Да, — подумав, сказал Дориан. — Но если мне будет что-то непонятно или что-то меня напугает, я жду, что вы, магистр, дадите мне исчерпывающие объяснения. Жизнь моего ученика в ваших руках. — Жизнь носителя крови Митал в моих руках, — парировал Эрастенес. — Я сделаю все, чтобы жизнь осталась жизнью. Даю слово. Ученый торжественно кивнул. Затем подошел к Грану и сказал уже значительно мягче. — Ты готов, мой мальчик? — Как никогда, — Корнут глубоко выдохнул. — Что мне нужно делать? Эрастенес дернул уголком губ. И без всякого предупреждения ударил посохом об пол. Громыхнуло так, что заложило уши. Вдоль посоха заискрили молнии: ярко-зеленые, слепящие глаза. Острые зубья на его лезвии распались, образуя круги, вращающиеся на бешеной скорости: так движется механизм в сошедших с ума часах. Воздух закипел, подернулся черным дымом, в нем отчетливо почувствовались десятки запахов разом: сандал, солод, мята, соленый морской туман, ароматы полевых трав и зловоние горелого мяса, смрад подземных пещер и чарующие нотки ривейнского шафрана. Дыхание перехватило. Мир вокруг перестал иметь какое-либо значение, разлетелся во все стороны, словно стекло, в которое бросили камень. Лишь фреска на потолке осталась цельной — маяк, ориентир в абсолютной черноте, озаряемый яркими цветными вспышками. Отсветами драгоценных камней, разложенных вокруг Корнута. Гран прищурился. Алмаз, янтарь, нефрит, берилл… Темнота сомкнулась вокруг него. Свирепая, злая, чуждая — она не была Тенью в полном смысле этого слова. Она была частью Тени. Стаей свирепых стражей, слившихся в одно целое и не желающих пропускать смертного в мир, в котором ему не место. Темнота грозила, пугала, отторгала Грана, гоня прочь, но Корнут не сдавался. Не мог сдаться, потому что в спину его толкала мощь, перед которой меркла даже Тень. …гранат, турмалин, бирюза, аметист… — Все рождается из праха. Свет рождается из Тени. Все сущее — часть единой воли, ведущей к единой цели, — гремел из ниоткуда голос Эрастенеса. Темнота шарахнулась прочь. Выцвела, обращаясь небом, усыпанным звездами, почему-то не желтыми, а какими-то рыжими, лисьими. Корнут ринулся к ним всем своим существом, стремясь коснуться хотя бы одной из них. Сомкнуть в пальцах на мгновенье, напитываясь удивительным светом. …цитрин, аквамарин, топаз, изумруд… Представилось: зеленая хвоя леса. Узкая морда скалится окровавленной улыбкой. Зверь манит Корнута за собой тайными звериными тропами, скулит, скребет когтями о небосвод: быстрее! Время не ждет, время — шестеренки на посохе, зажатом в старческой руке, и бег их не может длиться вечно! Вперед, глупыш! Ну же! …хризолит, сапфир, рубин, опал… Звезды были уже совсем близко. Повсюду, нет внутри: полыхали золотом, разливаясь по призрачным венам, выжигая, переплавляя, безжалостно уничтожая плоть. Невидимые пальцы сомкнулись в пустоте, сгребая мерцающий свет, сжимая изо всех сил, размазывая по уже несуществующей коже. Корнут закричал от боли… — Ибо однажды рожденное невозможно уничтожить. …и рванулся вверх: выше самого неба. *** Труп на полу дернулся, зашелся лихорадочной дрожью. Опавшая грудь судорожно вздулась, раскрывая края колотой раны, и Павус против воли отпрянул: зрелище было омерзительным. Распахнулись глаза, уставившись в потолок мутными бельмами, застучали зубы, выталкивая из горло сдавленный хрип: — Уходи…уходи… — Это Корнут? — тихо спросил Дориан, подавляя накативший страх. — Это… он говорит? — Нет, это хозяин тела, — качнул головой Эрастенес, перехватывая удобнее посох, зубья на котором продолжали неистово вращаться. — Но Корнут уже внутри. Лоб магистра покрывали крохотные капли пота, видно было, что слова давались ему с большим трудом. Ученый был полностью поглощен ритуалом, но Павус просто не мог заставить себя замолчать. — Внутри? Как долго это продлится? Когда мы поймем, что… — Я пойму, — жестко перебил Эрастенес. — Если ты, конечно, замолчишь и дашь мне делать свою работу. Отвяжись, Павус. Не видишь? Мальчик бессознательно пытается управлять телом. Если я не помогу, чужая боль сведет его с ума. Дориан нервно скрестил руки на груди. Вновь посмотрел на труп, внутри которого сейчас находился Гран, и заставил себя дышать глубже. Из раны на груди покойника толчками потекла густая черная кровь. Павуса замутило. *** В камине горит огонь. Оранжевые языки пламени облизывают свежие поленья. За окном шуршит по черепице ветер. Звенит родник в глубине сада, ворчит старый пес в будке у крыльца. Воздух наполнен сладким ароматом магнолий — даже здесь, в доме, он чувствуется. Ночь тиха и спокойна. Дивная ночь. Чарующая. В такую особенно хорошо засесть в гостиной за чашечкой чая и книгой: чем-нибудь легким и ненавязчивым, для хорошего сна. Корнут поудобнее усаживается в кресле, поглаживая роскошную черную бороду. Мельком любуется собой в зеркале: красавец. Пятый десяток на подходе, а вон какая форма! Какая осанка! А мышцы? Недаром он выкупил у Ненелая этого чудного раба-гладиатора, чтобы тот занялся его тренировками! Изумительное приобретение и… Корнут моргает, тормозя мысли, неспешно крутящиеся в голове. Меньше секунды ему требуется, чтобы отсечь их, отделить от своих. Меньше удара сердца, чтобы отчетливо осознать себя запертым внутри чужого разума, полностью поглощенного самолюбованием. Как только это происходит, картинка перед глазами распадается на куски. Раскалывается на три части камин, пламя в нем изгибается под немыслимым углом, плюясь клубами сизого дыма. Окно с треском захлопывается и вместо магнолий на Корнута смотрит звездная бездна: моргает тысячей оранжевых зрачков, высвечивая за далеким горизонтом громаду Черного Города. Отражение в зеркале полыхает завесным пламенем и истлевает, оставляя после себя лишь едва заметную тень. — Чужой! — взвизгивает тень, яростно сжав кулаки. — Чужой, уходи! Убирайся! Мое! Мое! — Успокойся, дух. Корнут говорит это так спокойно, что сам себе удивляется. Пленник, слепец, бредущий в неизвестность, он должен бояться до икоты, но ему не страшно. Он — убийца своего страха, палач своих сомнений. Он — инструмент, не имеющий права на лишние эмоции. Ни жалости. Ни сочувствия. Ни сострадания. — Успокойся дух. Покажи мне свою смерть, и я оставлю тебя в покое. — Убирайся!!!  — Нет. Покажи мне, иначе я не уйду никогда. Клянусь тебе. Цель оправдывает средства. Усилием воли Корнут заставляет комнату собраться заново. С дотошностью усмиренного, осколок за осколком он склеивает миражи в единую картину, не обращая внимания на вопли духа по ту сторону зеркала. Он не знает сколько проходит времени. Знает только то, что дух в конце концов сдается. Оседает призрачной пылью в зазеркалье, не в силах противостоять живому мыслящему существу внутри своих воспоминаний. Дух — не демон, не чудовище Тени, наполненное местью или ненавистью. Он слишком слаб. На какое-то мгновение, когда изначальная картинка гостиной почти складывается, Корнут вдруг чувствует, что разделяется надвое. Одна его часть все еще неподвижно сидит в кресле у камина. Вторая лежит, распятая на полу склепа, в окружении драгоценных камней, свечей и плошек с ароматными травами. Он чувствует присутствие Эрастенеса, чувствует Павуса и тревогу, успевшую перерасти в ужас, чувствует течение времени, которое неумолимо гонит его вперед. — Это Корнут? Это он говорит? Как долго он… Но еще сильнее Гран чувствует оковы, что обжигают ему руки и давящую, какую-то муторную боль внутри, там, где находится сердце. Корнут не успевает осмыслить эти ощущения. Последний фрагмент мозаики встает перед его глазами на место и комната, только что такая уютная и теплая, вновь преображается. Гаснет огонь в камине, гаснут свечи в канделябрах. Надрывно лает собака, чтобы тут же захлебнуться собственным лаем навсегда. Воздух больше не пахнет магнолиями. Он пахнет потом, грязью и сталью. Смертью. Рука сама собой тянется вбок: там, за пределами видимости, стоит, прислоненный к креслу посох. Пальцы не успевают коснуться древка. Пальцы судорожно впиваются в подлокотник, когда грудь пронзает широкое лезвие меча. Муторная боль одного Корнута сливается с нестерпимой болью другого — того, что грузно оседает в призрачном кресле. Она всеобъемлюща, неотвратима, неизбежна. Но главное — у нее нет причины. Нет понимания, откуда она появилась и почему. В темноте знакомого дома лишь шорохи и скрип старинного паркета. Звуки, что должны приносить покой, кажутся издевкой. Как?! Как такое могло произойти? — лихорадочно думает Корнут, вглядываясь в зеркало. Вглядываясь в духа по ту сторону, который внезапно раздается в стороны, становясь выше, крупнее, огромнее… Пепельная кожа, мощная, словно выточенная из камня фигура. Черная мантия. Стальной взгляд — эти глаза пронзают насквозь не хуже меча. В этих глазах нет ничего, абсолютно ничего человеческого. — Нан, — шепчут губы Корнута. — Нан! Ты! Он тянется вперед, силясь подняться на ноги, шагнуть в зазеркалье, навстречу врагу. Он напарывается на взгляд Нана, как на вертел, увязая в липком воздухе: слабый, не способный сделать и вдоха. Он валится набок, больно ударяясь головой о паркет, и во тьме ему чудится, что тени обступают его со всех сторон стаей голодных демонов. — Уходи, чужак, — шепчет Нан, голосом зеркального духа, и в его шепоте Гран слышит едва сдерживаемое презрение. — Ты слишком слаб, чтобы справится с этой тайной. Уходи. — Я стану сильнее, — выдыхает Корнут за секунду до того, как темнота поглощает его. — Я вернусь. *** — Меняй тело, Павус. Живее! Дориан был уже у пентаграммы. Не тратя лишнего времени, грубо разорвал силовые оковы, выталкивая труп за пределы круга, затем метнулся вглубь подземелья за новым подопытным. Точнее подопытной. Мертвая колдунья была легче пушинки: тоненькая, хрупкая, пожалуй, при жизни она считалась красавицей. Павус плохо знал ее. Даже имя не помнил — настолько редко они виделись. Кажется, в Публиканиум она попала совсем недавно, заменив кого-то из родственников. Павус тряхнул головой, сноровисто укладывая труп женщины на пол. Неважно. Жизнь погибшей мало что значила, в отличие от смерти. Когда заклинание оков вновь было наложено, Дориан поспешно вышел из круга, оборачиваясь к Эрастенесу: — Готово. Ученый не ответил. Все его внимание было приковано к его посоху, перед которым сейчас находился крохотный мигающий огонек — дух Корнута Грана. Мгновение и огонек, словно намагниченный, метнулся к телу женщины. *** Мороженное липкое и пахнет лесными ягодами. Льдистое: нужно есть очень осторожно, иначе можно заболеть. Проваляться неделю с ангиной под неустанным надзором домашнего голема Илая и нянечки, глотая противные травяные отвары и пережевывая пчелиные соты. Папа против духовной магии, он признает только народные методы. Он и сам никогда не лечится заклинаниями, даже раны не лечит. А ран у него бывает много — недаром он заведует магистериумским Зверинцем… — Мирра! Иди ко мне! Ореол черных блестящих кудряшек вокруг лица. Пушистые ресницы взлетают, словно птичий клин. Голубое платье. Лакированные туфельки. На крохотных пальцах колечки с бриллиантами, достойные принцессы. — Мирра! Ну, где же ты?! Корнут моргает и делает шаг назад. Сейчас он не внутри, а снаружи тела, в разум которого вселился, пускай и может прочитать каждую мало-мальски сформировавшуюся мысль носительницы. А еще он не в том месте и не в то время. У него получилось забраться гораздо дальше, и теперь он смотрит, как девочка Мирра, будущая магистр Мирра Доррей, несется со всех ног к своему отцу: хмурому, гладко-выбритому лаэтану в желтой мантии Публиканиума. Картинка настолько прелестна, что Корнут какое-то время отказывается покидать ее. Ему чудится свое прошлое. Оно вплетается в чужие воспоминания лейтмотивом, красной нитью поверх остального шитья, замещая черноволосую девчушку на рыжего мальчика, а хмурого отца на молодую мать. Корнуту больно видеть эту метаморфозу, невыносимо. Он отбрасывает воспоминание подальше в Тень, требовательно притягивая к себе другие. Учеба, спиритические сеансы, первый бал. Шампанское, поцелуи за колоннами с молодым гвардейцем. Похороны отца, румяна на щеках и припарки из глубинного гриба, чтобы никто не заметил опухших глаз. Свадебная церемония: в женихах кто-то старый и уродливый, из альтусов. Молодой гвардеец стоит в торжественном карауле, угрюмо поджимая губы. Похороны мужа. Бархат траурного платья — подол тянется по изумрудной траве. Опаловая брошь на вороте мантии — знак Магистериума. Торжество посвящения, фейерверки, благоухание дорогих блюд. Молодой гвардеец стоит в тени колонны с многообещающей улыбкой на губах. Тяжелый полог кровати, дальше, дальше, через тысячи ласковых слов, к свободе, к счастью. Молодой гвардеец растянулся на ковре, попивая вино прямо из бутылки. — Мирра! Иди ко мне! — Мирра! Ну, где же ты?! — Мирра?! Ореол черных блестящих кудряшек вокруг лица. Пушистые ресницы взлетают, словно птичий клин. Голубое платье. Лакированные туфельки. На крохотных пальцах колечки с бриллиантами, достойные принцессы. Посреди груди дыра, размером с кулак. Непонятно как Мирра еще может идти, но она идет, упрямая. Тянет руки, будто прикоснуться к любимому человеку — означает спастись. …она не успевает. Падает, перекатываясь на спину, в последний момент видя, как гвардейцу отсекает голову невидимый клинок. — Нечестно!!! — кричит она. Кричит ее дух — мятежное дикое создание, воплощение хаоса, пылающее гневом. Дух кидается на Корнута, будто именно он виноват в том, что произошло. Гран останавливает Мирру одним взмахом руки. Без колебаний опускает ладонь на дрожащую голову, вливая в эфир магическую энергию, вытравляя ненависть, заменяя ее на лучистый покой забвения. Он не знает, как он это делает и не хочет знать. Он — целитель. Это — его долг. — Что ты видела? — требовательно спрашивает он. — Кто лишил тебя счастья? — Призраки, — шелестит дух. — Это были…призраки. — Должен быть кто-то еще. Вспомни, Мирра. Ты можешь вспомнить. Кто это был? Мужчина? Женщина? — Я не знаю! Я не… Дух затравленно оборачивается. За его спиной во мраке коридора Корнут видит высокую фигуру в черном одеянии. Видит глаза, горящие в глубине капюшона — серебряные, почти белые. Кажется, их взгляд может прожечь насквозь. Один удар сердца, и фигура исчезает. Остается лишь Корнут и рыдающий дух молодой женщины, которой уже не суждено увидеть завтрашний день. — Ты очень храбрая Мирра, — ласково шепчет Гран, стараясь хоть как-то облегчить ее боль. — Засыпай. Ты заслужила покой. Дух тлеет под пальцами Корнута. Вместе с ним тлеет и мир вокруг. И вновь опускается темнота. *** — Видишь на поясе подсумок? — Да. — Внутри ампулы с концентратом эльфийского корня. Там же шприц. Мне нужно, чтобы ты набрал в него три ампулы и вколол мне. В шею. Без вопросов. Последние слова были излишни. Кто бы угодно зарекся задавать вопросы, хотя бы мельком взглянув на Эрастенеса, вот уже более часа поглощенного ритуалом по переносу душ. Выглядел ученый скверно. Кожа его приобрела какой-то жуткий землистый оттенок, щеки запали, заострились скулы, уродуя и без того неприятное лицо. Голубые глаза выцвели, стали почти прозрачными, едва отличимыми от бельм мертвецов, лежащих вокруг. По лысой голове ручьями лился пот. Тело было сведено судорогой, чтобы устоять на ногах Эрастенесу приходилось то и дело переступать на месте, ловя равновесие. Казалось, магия вот-вот сломает его. Скомкает в бесполезный кусок мяса и костей, вомнет в каменный пол. — Конечно. Павус проворно расстегнул ремешки на подсумке, вытаскивая оттуда содержимое. Быстро, стараясь сдержать лихорадочную дрожь в руках, наполнил шприц и, не церемонясь, воткнул его в затылок магистру, одновременно с этим вдавливая поршень. Тот едва заметно вздрогнул. — Нужно новое тело, — проговорил Эрастенес. — Шевелись, Павус. Мальчик тянет из меня больше сил, чем я мог подумать. *** В горле першит от лириума. Легкие разрываются болью: дым почти полностью затянул подвал и кажется, что очередной вдох станет последним. Бешено трясутся руки. Ноги подкашиваются, они слабы, они бесполезны, словно куски плоти, не принадлежащие телу. Лицо горит огнем. На нем не осталось ни волос, ни бороды — только кровавые струпья и волдыри, сочащиеся кровью. Кровь заливает глаза и губы, кровь повсюду. Жизнь — еще утром такая простая и понятная — утекает сквозь пальцы жгучими ручьями, до самой последней капли. Как глупо… — Помоги мне! Помоги удержать! Дух с разбега врезается в дверь всем своим призрачным существом и Корнут не может ослушаться. Как глупо… Гран наваливается на дымящуюся дверь плечом и ее тут же сотрясают удары с другой стороны. В подвал ломятся, бьются, колотят изо всех сил: так рвется на волю запертый в клетке гигантский медведь. Доски скрипят от ударов, кое-где под копотью видны свежие трещины. Еще немного и дверь не выдержит. — Я дурак, — жалуется дух, подмигивая Грану. — Как только заметил их, наколдовал настоящую огненную бурю. Знаешь ли, всегда любил огонь. Знал бы, что он меня погубит… Дух истерично смеется и тут же начинает кашлять. Корнут практически не может его разглядеть: дым крадет черты лица духа, размазывает в воздухе. Вроде бы он молод. У него веселый голос и азартный блеск в глазах, даже на пороге смерти. В духе нет страха: лишь досада и детское огорчение: почему игра заканчивается так быстро?! В духе столько жизни, что на секунду Корнут сомневается, а умер ли тот вообще?! Впрочем, тот Корнут Гран, что находится в реальности, скованный силовыми оковами уверен: мертв. Задохнулся в дыму еще до того, как его тело сгорело до костей. Корнут досадливо отмахивается от своего второго я. — Эй? — зовет он духа, продолжая подпирать дверь плечом. — Кто тебя убил? Расскажешь? — Пфффф, — фыркает дух. — А то не ясно? Ублюдки кунари, конечно! И не только меня, будь уверен! Я всегда считал, что этих рогатых мразей надо вырезать под корень. Жаль, что меня никто не слышал. Дипломатия, мать их, содружество рас! Дураки! А я — самый первый из дураков! Нет, ну это надо было дом поджечь, а потом в подвале прятаться?! Ты представляешь! — Да, — сочувствующе кивает Гран. — Не слишком удачно вышло. Но все-таки о кунари. Здесь были только кунари или кто-то еще? Подумай хорошенько. — Да говорю же тебе… — начинает дух, но закончить не успевает. Дверь разлетается в щепки и их с Корнутом отбрасывает вглубь подвала. Воздух сгущается. Не воздух — дым, он окуривает невидимых великанов, один за другим появляющихся на пороге. Гран чувствует, как его бесплотное тело начинает дрожать, потрясенное этой мрачной, фантасмагоричной картиной. Гран чувствует жалящую боль, когда одна из теней в один стремительный прыжок оказывается рядом с духом и протыкает его узким тонким кинжалом. Гран с воплем проваливается внутрь духа, раздираемый предсмертной агонией, втягивая в себя последние глотки воздуха, в котором не осталось кислорода. — Видишь?! — хрипят его собственные губы, голосом духа. — Кунари! Сволочи! Уж в следующей жизни я их… Голова со стуком падает на каменные плиты. Лицо горит огнем. На нем не осталось ни волос, ни бороды — только кровавые струпья и волдыри, сочащиеся кровью. Кровь заливает глаза и губы, кровь повсюду. Кровь толчками выплескивается из свежей раны, растекаясь в стыках плит все дальше и дальше, туда, где стоит, внимательно наблюдая за последними мгновениями жизни черная фигура, укутанная в мантию. Капюшон опущен, пепельное лицо холодно и бесстрастно. Кунари. Бен-Хазрат. Пророк. Тьма со стальными глазами, лидер с каменным сердцем, охотник, натянувший лук для смертельного выстрела… Нан. Корнут срывается с места. Выталкивает себя из призрачного тела, за пределы дозволенного, с утробным рычанием, метя Нану в глаза. Мысленно вырывая их из глазниц, кусаясь, царапаясь, поглощая тайное знание, что прячется в них… …у него не хватает сил. Корнут истлевает в пламени, в копоти, в дыму, в насмешке стального взгляда… *** Дориан едва успел подхватить Эрастенеса, когда тот без единого звука повалился на землю. Удивительно, но посох из рук ученый не выпустил. Еще удивительнее то, что посох даже не покачнулся, точно приклеившись к полу. — Я в порядке, — выдохнул магистр, с трудом фокусируясь на Павусе. — Я не в первый раз провожу этот…ритуал. Корнут взял след. Он ищет Нана и теперь не остановится, пока не доберется до него. А я…мне нужно лишь немного сил, чтобы он не заблудился в Тени. Дориан вскинул голову. Тело Корнута — бездыханное и неподвижное — лежало в центре первой пентаграммы. С другой стороны, полной противоположностью, бился в конвульсиях обгоревший мертвец. Когда сожженные кости ударялись об пол, в воздух поднимались черные брызги золы и пепла. Павус судорожно вздохнул. — Корнут? — позвал он. — Ты слышишь меня? Корнут! Ты должен вернуться! Эрастенес совсем… — Он не слышит. Не должен слышать. Важен…лишь результат. Я справлюсь. Эрастенес сухо закашлялся. Поджав под себя ноги, он неловко высвободился из рук Дориана. — Корнут — слуга Митал. Отринув плоть, он ведом единственной целью — уничтожение врага. Так правильно, так должно быть. Я и сам когда-то… Магистр дернулся и скорчился от боли. Чтобы Эрастенес ни говорил о том, что в порядке, Дориану было очевидно — такими темпами ученый потеряет сознание задолго до конца ритуала. И никакой эльфийский корень здесь уже не поможет. Нужно было что-то делать. Павус никогда не был хорошим целителем. Даже простое духовное заклинание забирало у него уйму энергии. Но сегодня, сейчас, Павус собрал внутри себя всю силу, на какую был только способен и, зажмурившись, направил ее в дрожащее тело Эрастенеса. Ученый слабо улыбнулся. — Спасибо, магистр. Ты…не так плох, как кажется. А теперь неси следующее тело. *** Все это кажется пугающе бесконечным. Водоворот чужих жизней, чужих воспоминаний, чужих страхов. Все они совершенно разные: озера с непрерывно изменчивой водой. На дне их прячутся тайны. Битое стекло прошлого, жемчужная прелесть настоящего, коралловая страсть будущего, зыбкого, иллюзорного. Все они совершенно одинаковые: могилы, наполненные доверху белыми костями. Финал — единый для всех — известен заранее, неизбежен, предрешен. Так за днем непременно приходит ночь. Тьма опускается на землю, застилая ее черным саваном, властно оглядывая свои владения. У Тьмы глаза цвета черненого серебра. Теперь Корнут знает это. Корнут ищет их в миражах, раз за разом, шаг за шагом. Корнут несется по звездному небу, несется, взяв след подобно цепному псу. Азарт наполняет его легкие. Азарт и ужас: он не знает, какое из чувств сильнее. Он уже почти не может отличить реальность и морок, свои чувства и чужие, свое тело от мертвых тел в которых оказывается. Там, внизу, в другом мире, где его, кажется, ждут. Кто?! — Корнут? Ты слышишь меня? Корнут! Ты должен вернуться! Рано! Корнут бросается в водоворот видений, словно одержимый. Комкая внутри себя все жизни разом, превращая наваждение в манию, манию в хаос, хаос в безумие. Его разрывает на части, дробит в пыль, но Гран не отступает. Он бежит по следу сломя голову, дав себе клятву: не останавливаться до тех пор, пока Тьма не накроет его самого. Не сомкнет в смертельных объятьях, вглядываясь в Грана своими страшными глазами и тогда, тогда… Корнут не знает, что будет с ним. Корнут знает лишь то, что ему это нужно. Бег. Сломя голову, на исходе сил. Сквозь звезды, сквозь отзвуки чужих историй. Отрез желтого атласа в руках. Черная копоть на каминной полке. Алое варево в котле, алая кровь на простыне, алая лента меж страниц книги: буквы пляшут по бумаге в безумном хороводе. Запах копченого мяса. Метель в горах. Мяуканье котенка, мутная жижа из вскрытого гнойника. Стакан водки в руке, скрип пера по пергаменту, вкус морской соли. Дальше, еще, быстрее! Туда, где все оканчивается одним и тем же: раз за разом, шаг за шагом. Вечность за вечностью. У Тьмы глаза цвета черненого серебра. Гран принюхивается, перебирая обрывки памяти. Мысленно раскладывая их на тысячу стопок, выбирая лишь те, где есть хотя бы намек на присутствие Нана. Взгляд, вздох, край траурного одеяния. Взмах руки, движение плечом. Наклон тела, шаг, звук голоса. Корнут создает Нана из мелочей, склеивает воедино, как склеивают дорогую фарфоровую вазу. Он позволяет тьме Нана накрыть себя с головой. Проникнуть внутрь, сродниться, сплестись в единое целое… У Тьмы глаза цвета черненого серебра. — Кто ты? — шепчет Гран, всматриваясь в них. — Отвечай! Нан молчит. Нан безучастен и пуст, его не существует. Он — лишь оттиск чужих душ, но Корнут слишком упрям, чтобы поверить, что все его усилия бесполезны. Кунари, эльф, человек? Многоликая бездна плещется в серебре взгляда. — Кто ты? — повторяет он, медленно обходя Нана по кругу. — Ты — моя мать? Нан молчит. Тень плавится вокруг него, внутри него. В Тени отливает обсидиановым блеском Черный Город — точно уродливое, пульсирующее ненавистью сердце. В Тени отражается сам Корнут — рыжий мальчишка, слабый и беспомощный. — Кто ты?! — кричит Корнут, в ярости сжимая кулаки. — Отвечай!!! Нан молчит. Лишь пепел вьется у его ног крохотными черными смерчами, не давая Корнуту подойти ближе. Это…невыносимо. Грану хочется плакать от злости. Бешеной, мучительной, всепоглощающей. Бессилие сводит его с ума, и он яростно ищет новые силы, погружая пальцы в тугой воздух, вытягивая, иссушая до самой последней капли то, что даровано ему кем-то извне, кем-то, чье имя не имеет значения, чье имя он забыл, отбросил от себя, как отбрасывают прочь свиток с уже использованным заклинанием. Уголки губ Нана изгибаются в кривой улыбке. Мертвый, несуществующий, он насмехается над Корнутом. — Поторопись, Корнут. Пожалуйста. Голос. Бархатный, певучий, он проникает в безумие Тени откуда-то издалека, из-за предела, который нельзя перейти и все же… Обескураженный, Корнут хмурится, вопреки своей воле отвлекаясь от Нана, вертит головой, пытаясь понять, кого услышал. Кого позабыл, поглощенный охотой. Кого не должен был забывать. — Корнут, я отдаю все, что у меня есть…мы отдаем… Голос срывается. Чужое рваное дыхание неприятно отдается в Корнуте, будто свое собственное. Чудится багровый бархатный плащ на спинке стула, насмешливый голос, тепло ладони на плече. Чудится штормовое море и крохотный корабль, затерявшийся в нем. Чудится бронзовая кожа, запах ароматических свечей в полумраке спальни и невысказанная печаль… Павус… Корнут вздрагивает, пробуя на вкус забытое имя. Он вспоминает. И вместе с памятью к нему приходит тепло. Мягкое, сияющее, оно окутывает Корнута с головы до ног, согревая успокаивая, напитывая светом. Свет мешается с Тьмой. Света мало, но Корнуту хватает и этих жалких крупиц, чтобы понять, что же делать дальше. Что нужно для того, чтобы несуществующий Нан, бывший слуга Митал, стал реальным. Ибо однажды рожденное невозможно уничтожить. Улыбнувшись, Гран вскидывает ладонь, направляя Свет в сторону Нана. — Кто ты, — спрашивает он, за секунду до того, как Свет касается призрачного тела. И глаза цвета черненого серебра вспыхивают червонным золотом.