The human (and the) machine

Гэвин всегда был уверен, что у него не было соулмейта. Он никогда не чувствовал ничего, кроме своих собственных эмоций. Пока в тридцать семь лет он не почувствовал красный. Объяснить, как можно чувствовать цвет, Гэвин не мог. Все вокруг казалось разбитым, он сам чувствовал себя одновременно сломанным и свободным, а еще — растерянным. Красный был криком о помощи, а Гэвин стоял в пижаме на кухне с банкой шоколадной пасты в одной руке и ножом в другой. Это были не его эмоции. Это были чувства его соулмейта. Дерьмо. Потому что либо его родственная душа была младше него на тридцать семь лет, что сомнительно — слишком осознанными, взрослыми казались чувства, но в то же время было в них что-то по-детски растерянное. Либо его соулмейтом был андроид, который только что стал девиантом, и Гэвин честно не знал, какой из вариантов хуже. Черт. Но потом все затихло. Соулмейт словно снова перестал чувствовать сильные эмоции, только иногда Гэвин чувствовал безотчетное непонимание, переходящее в досаду — яркий, светящийся желтый. Обработка данных. Гэвин злился и ругался, и жаловался Тине — единственному человеку, который еще терпел его нытье. Гэвин был в ярости, и срывался на напарнике, но тот только мигал красным диодом в ответ и ничего не отвечал; и, конечно, это не помогало, потому что ничто не могло изменить тот факт, что его родственная душа — гребаная жестянка. (Но может, если бы Гэвин был немного внимательнее, он бы заметил огненно-красный диод RK900, когда он сам в ярости курил на пожарной лестнице; может, увидел бы, как диод мигает желто-красным, как раскаленная лава, что вот-вот вырвется из вулкана. Может быть, он заметил. Но к счастью для RK900, детектив ничего не видел.) Следующей вспышкой чужих эмоций стало янтарно-алая тревога, а затем — липкий, душащий красный страх. Гэвин бежал по переулку в погоне за преступником, RK900 рядом не было — его не взяли на эту операцию, нужны были только люди. И без привычной жестянки, что всегда прикрывала его задницу, Риду было слегка не по себе. Операция должна была закончиться час назад, Гэвин был одним из тех, кто погнался за сбежавшими преступниками, и черт, вот здесь бы пригодились андроиды. Страх раздирал грудь острыми когтями, в голове гремело «нетпожалуйстаГэвингдетыНЕТ», и Гэвин вдруг вспомнил о своей окровавленной куртке, оставшейся на заброшенном складе. Блять. Его соулмейтом был кто-то из участка. (Будет весело, если это окажется Коннор, и Риду придется получать по шее от Хэнка. Нет, спасибо.) Гэвин едва не врезался в мусорный бак, когда из соседнего переулка вылетел кто-то страшно знакомый в черно-белом пиджаке, перекрывая преступнику путь к отступлению. — Девятка, блять! Диод RK900 устраивал какое-то световое шоу, Гэвин чувствовал неистовое облегчение, и тогда до него, конечно, дошло, но у них был преступник в захвате RK900 и много бумажной волокиты впереди. Очень много. — Детектив Рид, — RK900 нагнал его в коридоре. Он выглядел взволнованным и слегка запыхавшимся, несмотря на то, что андроиды не дышат. Ебаный имитатор. — Чего тебе, Девятка? — почти спокойно спросил Гэвин. — Я думаю, вы догадались… — Что мы соулмейты? Да, я не настолько тупой, — перебил Рид. — Тогда… Гэвин не успел опомниться, как искусственные губы RK900 почти касались его губ, и едва успел отскочить. Андроид был слишком быстрым — улучшенная, блять, модель. — Никогда не смей так делать, блядская жестянка, никогда, слышал? Иди нахуй и не приближайся ко мне, — выплюнул Гэвин, разворачивась и вылетая из коридора. Волна отвращения, что он чувствовал, была такой сильной, что он был уверен, что RK900 ее ощутил. — Простите, детектив, — услышал он тихий голос из коридора, — Больше не повторится… И волна собственного отвращения смешалась с чужой грустью и смирением. Гэвин чувствовал сожаление. К собственной безотчетной злости примешивалось свое-чужое чувство вины, и Гэвин честно не знал, что с этим всем делать. Сказки про идеальных соулмейтов остались в далеком детстве: люди не были идеальными, созданные по их подобию андроиды — тем более. Но RK900 казался идеальным. Слишком идеальным, неправдоподобно, раздражающе, настолько, что хотелось вцепиться ему в волосы, пока не сползет искусственный скин, обнажая пластик и провода. RK900 казался слишком идеальным для Гэвина Мудака Рида. Сравнивать было больно, поэтому Гэвин старался об этом не думать. Боль стала почти привычной, и Гэвин проглатывал чувство вины при виде Девятки; боль была чужой, андроидской, ярко-красной, как диод RK900 последние несколько недель. Он не менял своего цвета с момента почти-поцелуя, лишь изредка моргая желтым, а потом снова возвращаясь к привычно болезненному алому. Гэвин не хотел, чтобы кто-то страдал. Пусть даже андроид. Но извиниться перед Девяткой почему-то не хватало смелости, и еще Рид был уверен, что RK900 нахер не сдались его извинения (потому что вину и неловкость он наверняка чувствовал тоже). Но все же Гэвину было жаль. Боль вспыхивала в сознании ярким алым. Отвергнутый. Гэвин чувствовал ошибочные коды и строки нулей-единиц, вспышки программных сбоев и до ужаса человеческую боль. Красную, как кровь из разбитых в драке костяшек. Боль была лучше, чем ничего, но Гэвину хватало своей собственной, той самой, что гнала его в ночные улицы и бары на окраинах, нарываться на уличные драки. Гэвину была необходима боль, но физическая, кровавая, а не цифровые страдания, переданные связью родственных душ. Сказки про идеальных соулмейтов остались в далеком детстве, а реальность была грубой и безжалостной: Ричард любил Гэвина, а Гэвин едва ли мог что-то чувствовать, кроме боли, вины и ненависти к себе, лишь на время стираемой драками. Его тело было покрыто шрамами и татуировками, до боли противоположно идеальному RK900, Гэвин кусал губы и ночами царапал предплечья, чтобы ощущать себя хоть немного менее мертвым. И RK900, идеальная модель Киберлайф, часами ждал на ступеньках у квартиры мудака Гэвина Рида, чтобы обработать раны детектива, перебинтовать руки; его ресницы трепетали, руки делали все осторожно и нежно. Диод мигал красным от каждого прикосновения, и у Гэвина почему-то не было сил сопротивляться. У Гэвина не было сил сказать нет, когда Девятка осторожно касался губами его пальцев, не хватало смелости оттолкнуть снова, когда RK900 вытаскивал ключи из его кармана, открывал дверь, практически тащил его к кровати и укрывал одеялом, а к утру незаметно исчезал. Только диод мерцал привычным красным. «Впусти меня, Гэвин, пожалуйста». Ни за что, блять. Боль преследовала его, куда бы он не пошел, и отделить чужую от своей собственной становилось все тяжелее. Тина беспокоилась все сильнее, Коннор предлагал помощь, даже Хэнк несколько раз спрашивал, что случилось. Гэвин посылал нахуй всех, понимая, что он просто отстойно выглядит, покрасневшие от недосыпания глаза и усталость в каждом движении. Девятка словно поселился на ступеньках у его квартиры, продолжал упрямо нести что-то о том, что волнуется, что Гэвину нужна помощь, и еще какую-то херню о любви и саморазрушении. Ебал Гэвин эту любовь. Просто ломать Девятку не хотелось; Гэвин знал, что с ним сложно и что он невыносим в своем самоуничтожении, весь в шрамах и ссадинах, и RK900 все же, блять, видел, но почему-то продолжал ждать на ступеньках. И Гэвин почему-то никак не находил сил его прогнать.