The human (and the) machine

У Гэвина — хриплый, звенящий металлом голос, Гэвин напевает какой-то панк-рок, ухмыляется криво и широко, и Ричард никогда не думал, что будет так радоваться этому. Гэвин замечает направленный на него взгляд, улыбается шире, подмигивает двумя глазами. Смеется звонко, почти по-человечески. Диод горит красным. Ричард не понимает этого. Все же хорошо, почему он горит красным? Все должно быть хорошо. Но почему-то это не так. Между ними витает напряженность, недосказанность; Ричард неловко вспоминает то утро, когда его Гэвин вернулся, и он подлетел к андроиду с объятиями, но на большее у Декарта не хватило смелости. А сейчас между ними все неловко, неуверенно, натянуто. Ричард вздыхает и жалеет, что не поцеловал Гэвина тогда. Может, все было бы по-другому. Может, все было бы… Ричард сглатывает. В животе поселяется непонятное предчувствие, тревога: он знает, что назревает революция андроидов, все вокруг пытаются это игнорировать, но Ричард не идиот, что бы там ни говорил Гэвин. Он догадывается, что девианты прячутся и выжидают, и уже начали действовать — недавние события в Кэпитол-парке это подтверждают. Часть Ричарда надеется, что Гэвин не впутается в это. Другая часть знает, что, скорее всего, обязательно впутается. Это же Гэвин. — Сегодня я ночую у тебя, — заявляет RD500, склоняясь над сидящим на стуле Ричардом. Детектив пожимает плечами, привыкший к такому. Кот будет рад Гэвину. Ричард, в общем, тоже. — Как ты мог все еще не придумать имя своему коту? — возмущается Гэвин по дороге домой. Ричард мысленно дает себе пощечину за такие мысли; это его дом, это не дом Гэвина, не их дом. Но ему хочется так думать. — Его зовут Кот. — Это ужасное имя, — говорит Гэвин, — Давай назовем его Халк? Или Хоукай. Хоукай крутой. Ричард улыбается. Он скучал по такому Гэвину. — У тебя. Есть. Гитара?! В глазах у Гэвина загораются звезды и галактики, он тянет руки к инструменту, благоговейно ведет пальцами по грифу. Ричард прячет улыбку: Гэвин выглядит радостным, словно неожиданно встретил старого друга. — Ты умеешь играть? — Конечно! — восклицает андроид, — Можно? Гэвин, не дожидаясь разрешения, берет гитару в руки и садится на диван. Это старая гитара Коннора, он приезжал на выходных и привез кучу хлама из их старого дома — старые диски, фотографии, виниловые пластинки и эту гитару. Ричарду не нужны эти вещи, но он думает, что Гэвин, возможно, найдет их интересными. — Что тебе сыграть? — спрашивает Гэвин. — Что ты хочешь, — говорит Ричард и садится в кресло напротив Гэвина. — Знаю я одну песню… — бормочет Гэвин и на пробу проводит по струнам, — У тебя гитара расстроена. — Она старше, чем ты. Гэвин пару минут осторожно настраивает гитару, улыбаясь сам себе. — Готово, — объявляет он и начинает медленно, нежно перебирать струны. Уже это настолько красиво, что у Ричарда дыхание захватывает. А потом Гэвин начинает петь. — Mayday! Mayday! The ship is slowly sinking. They think I'm crazy, but they don't know the feeling… Голос у Гэвина хриплый, с нотками металла и пластика, но удивительно красивый. Неидеальный, как и сам Гэвин, но все еще потрясающий. — They're all around me, circling like vultures. They wanna break me and wash away my colors… Ричард думает: если бы он мог влюбиться в Гэвина еще раз, то влюбился бы сейчас, когда он поет своим удивительным голосом под звуки акустической гитары. Но Ричард уже тонет в своих эмоциях, и Гэвин, кажется, тоже. Диод все еще сияет ярким, горящим красным. — Wash away my colors! — почти кричит Гэвин, эмоционально, едва ли не яростно, — Take me high and I'll sing, oh, you make everything okay, okay, okay… И Ричард, блять, не выдерживает. Шепчет: — Прости, — и его слова перекрываются пением Гэвина, но он слышит, останавливается, смотрит вопросительно-удивленно. И Ричард наконец его целует. Это неудобно, между ними мешается гитара, губы у Гэвина твердые, но теплые; несмотря на все, поцелуй невероятный, лучший в жизни Ричарда, потому что это Гэвин. Гэвин магическим образом исправляет все, уничтожает все плохие дни, заставляет Ричарда чувствовать себя в порядке. Гэвин будто забирает всю его боль, помогает почувствовать себя лучше, спасает его одним своим существованием и присутствием. Ричард разрывает поцелуй первым, потому что ему не хватает воздуха. (Он бы задохнулся, умер ради Гэвина, и сделал бы это без капли сомнений.) Гэвин улыбается, его диод светится мягким голубым. — Я думал, до тебя никогда не дойдет, тупица. — Не дойдет… что? — спрашивает Ричард. Гэвин бывает ужасно сбивающим с толку. — То, что ты втрескался в меня, — Гэвин выглядит ужасно самодовольным, и Ричард просто не может ничего отрицать. — Да, втрескался, — соглашается он. И целует его снова. — Ты разрушил все стены, что я построил, — говорит Гэвин, — Не отпускай меня, Ричард. — Конечно, — шепчет Декарт ему в шею, целует пластик. Гэвин тихо стонет. — Каким-то образом ты всегда заставляешь меня чувствовать себя в порядке, — продолжает Гэвин, — Только ты. Ричард не знает, что ему ответить, только спускается поцелуями ниже. Гэвин стонет громче, более металлическим голосом. Все вокруг становится ярче, расплывчатей, интенсивней. Черт. Ричард засыпает в обнимку с Гэвином, и просыпается только в девять утра. Один. Гэвина нет нигде.