The human (and the) machine

Гэвин не знает, как это получилось. У Хэйден — крашеные черные волосы, нежно-голубые на корнях, неумело подведенные по-детски испуганные глаза, и свитер на несколько размеров больше, чем нужно. Хэйден четырнадцать, она цепляется за этот свитер и за Ричарда, словно от этого зависит ее жизнь, и Гэвин уже даже не пытается что-то сделать с этим. В свои четырнадцать Гэвин дрался с незнакомцами в подворотнях, защищая своего идиотского брата-ботана. Хэйден цепляется за потрепанного андроида и выглядит, как подросток в эмо-фазе. Хэйден и есть подросток — почти совсем еще ребенок. Гэвин нашел их обоих в доме Златко Андронникова, и он не собирался спасать им жизни и забирать к себе домой — просто так получилось. Андроид модели RK900 был почти нетронут, только глаза светились тем же цветом, что и диод, и в пальцах были спрятаны острые тонкие стилеты. Незаконченное оружие, брошенное в чужом подвале, украденное, сбежавшее с ребенком, чтобы спасти хрупкую человеческую жизнь. Хэйден говорила: она сбежала из дома два месяца назад и попала к Златко в поисках помощи. А в итоге едва не стала одним из его экспериментов — человеком-машиной, и это было по-настоящему страшно. Потому что Хэйден была, блять, ребенком. И Гэвин, конечно, должен был сдать их обоих полиции — очевидного девианта и напуганного подростка, но почему-то не смог. Почему-то беглецы второй месяц жили в его квартире, и Ричард почти перестал что-то шептать про Иерихон. Почему-то со временем Хэйден совсем перестает его бояться, и улыбается широко и совершенно по-детски, и крадет его одежду. Гэвин смиряется и покупает одежду ей и Ричарду — беглецы благодарят, но RK900 все равно таскает свой когда-то белый с черным пиджак, а Хэйден — свой свитер в черно-красную полоску. Они оба выглядят людьми. Но человек из них только Хэйден. Хэйден вечерами рассказывает о доме Златко, о других андроидах, о сказках, что они рассказывали ей, о том, что она любит рисовать и о том, как Златко обращался с ней. Гэвин злится на мудака Андроникова, на родителей Хэйден, что за все время ее отсутствия даже не начали ее искать, на себя самого, а потом покупает ей карандаши и краски. В глазах подростка — искренний восторг, и Гэвин чувствует себя немного лучше. С Ричардом сложнее. Ричард более закрытый, не достучишься, а Гэвин слишком упрям, чтобы налаживать контакт. Хэйден пытается помочь, но они оба слишком гордые, чтобы принимать чью-то помощь, и Ричард говорит с ним тихо и в основном о Хэйден — и очень редко, пару раз за все это время, спрашивает о его шрамах. Слушает, затаив дыхание, не перебивая, касается тонкими искусственными пальцами, имитирует легкий вздох, ведет по коже кончиками пальцев, и у Гэвина мурашки по спине идут от осознания, что Ричард может в эту же секунду убить его стилетами, спрятанными в руках, но не делает этого. Ричард до боли красивый. Искусственный. Обманчиво настоящий. Иногда Гэвин верит. «Вернись, сука, домой». «Ричард?» «Блять, хотя бы напиши, что ты жив!» «Ричард, пожалуйста. Хэйден волнуется». Ричард отвечает только на последнее сообщение. Пишет короткое «Жив», Гэвин в ответ закидывает его смсками, но ответа больше не приходит. Хэйден по вечерам плачет в свой полосатый свитер, Гэвин неловко кладет руку ей на плечо и говорит, что Ричард вернется и все будет хорошо. Гэвин едва ли сам себе верит, а еще не верит в то, что RK900 доверил ему, блять, ребенка. Ребенок готовит потрясную пасту, Гэвин думает, что слишком привязался к ней, только ничего, конечно, не говорит, только варит ей кофе с утра и следит, чтобы ела нормально. К Ричарду Гэвин тоже привязался, и Ричард ушел, пропал, исчез, и Гэвин почти уверен, что знает, куда. На работе все чаще попадаются дела о девиантах, андроидах, что сломали стену программ, что утверждали, что у них есть чувства. Говорят, что логово-убежище девиантов было в месте под названием «Иерихон», и будь Гэвин проклят, если это не тот старый ржавый корабль, где он играл подростком. На работе он ничего из этого не говорит. Он отсылает последнюю смску. «Ричард». — Какого, блять, хуя ты оставил на меня ребенка? Гэвин хватает Ричарда за руку, сжимает крепко. У Ричарда — темная одежда, диод пропал, капюшон натянут по самые глаза. Грустные, виноватые глаза. При желании Ричард легко бы мог вырваться, но он не двигается. — Ей четырнадцать, она рыдает в твой пиджак и спрашивает, почему ты ушел. Я не знаю, что делать с этим. Я не гребаный андроид-нянька, я не знаю, что делать с детьми. Гэвин тяжело дышит — единственный человек на корабле, полном роботов. Единственный живой. А может, и не единственный. — Ты не можешь бросить ее. — Ей нужно лучшее будущее! — Гэвин впервые видит Ричарда почти кричащим, громкий отчаянный голос гулким эхом разносится по пустому пространству, — Я не могу дать ей этого, но ты лучше. Ты человек. С тобой ей будет лучше. — А ты вообще подумал, что Хэйден как бы к тебе привязалась? Ричард молчит. Гэвин добавляет разбитым голосом: — Худшее в том, что я тоже привязался к тебе, Ричард. Это неважно. Гэвин уйдет, ладно. Гэвин отведет Хэйден в полицию, в социальные службы, попробует оформить опеку… Он все еще не имеет ни малейшего понятия, что делать с подростками, но он попытается. Ради Хэйден. — Я не скажу, что вы здесь, — Гэвин отворачивается, — С Хэйден все будет хорошо. Не переживай. Удачи. — Стой! — Ричард хватает его за руку, прижимается к губам; мир останавливается. Гэвин знает Ричарда и Хэйден второй с половиной месяц, но он убил и умер бы ради четырнадцатилетнего подростка и девианта со стилетами в пальцах; девиант целует его отчаянно, невыносимо прекрасно, удивительно, пусть даже неумело, мир вокруг вспыхивает красками, сияет, как небо четвертого июля. Невероятно яркий. Ричард отрывается от него, и глаза у него еще более виноватые. Гэвин не представляет, что со всем этим делать.