Певец, хвалимый повсеместно, Я также детолов известный. Под лютню запою, и вмиг Стихают детский плач и крик! И как мальчишки ни резвятся, И как девчонки ни дичатся - По струнам проведу рукой, И все они бегут за мной. Иоганн Гете «Крысолов»
Часть I
Лейк-Анджелас, штат Мичиган Ноябрь 1967 года Поймите меня правильно. Я и сам бел как мел. Я родился и вырос в белом квартале, в семье военного. Я горжусь своей историей и не собираюсь вести себя как какое-то провинившееся отребье. Историю не перепишешь. Но все меняется, хотим мы того или нет. У меня нет особняка, в котором я мог бы отсиживаться, отгородившись от всего остального мира, и делать вид, что мы все еще в прошлом веке. Хочу ли я, чтобы у цветных было столько же прав, сколько у нас? Да мне плевать. Я полжизни проторчал в грязных закоулках Детройта и могу вас заверить: мне попадались отличные черные парни, а белые порой творили такое, что я сам с радостью вздернул бы их на виселице. Ничего хуже, чем то, что я услышал от Нэнси, я не мог даже вообразить. Ума не приложу, как она умудрилась ничего не разболтать, если только не под страхом смертной казни, но теперь то, что отец Реджины черный, точно выйдет наружу. Эми повезло, что природа распорядилась так, как распорядилась. Сейчас, зная правду, я думаю, что в лице ее дочери и правда проглядывало что-то необычное. К тому же эти кудрявые, странного оттенка волосы, каких не было ни у кого в ее семье. Немного приплюснутый носик. Беда в том, что как только в расследовании оказывается замешаны расовые вопросы, ты уже мало чем можешь повлиять на ход дела. Дай бог вылавировать между разъяренными белыми, такими же разъяренными черными, прессой и общественным мнением и остаться в живых. Такое уж сейчас время. Нет, Нэнси не могла не проболтаться. Значит, этот секрет знал кто-то еще. Кто-то рассказал кому-то, и в конце концов информация дошла до тех, кто счел нужным убить маленькую девочку, чтобы неповадно было. Чтобы ее мать поняла, что не стоило соваться со свиным рылом в калашный ряд. Что черномазого видно издалека и ему не место среди богатых и красивых белых людей, даже если он сам белее белого. От этой мысли меня пробирает холодок. Всякого я навидался в Детройте – и от белых, и от цветных. Когда дело доходит до деления на своих и чужих, люди теряют человеческий облик. Но кровавое убийство ребенка здесь, в кругу этих утонченных аристократов… Нет, я нисколько не сомневаюсь, что они устроят вечеринку с черной икрой и шампанским, если Кинга наконец пристрелят (1), но вот так марать руки… Они бы нашли тысячу других способов превратить жизнь Эми в ад и просто вытравить ее из города. Или позвать на помощь тех, кто не столь брезглив? После того, как черные с юга рванули в Детройт и его окрестности в поисках работы, а некоторые вдобавок начали качать права по всей стране, желающих их поубивать стало куда больше. Те, кто по-прежнему гордо именует себя преемниками Ку-клукс-клана, в последние годы ушли в подполье. Но я уверен, что они никуда не делись. Вот только это не их почерк. Они бы спалили к чертям дом Маршей, а Эми с Реджиной без затей повесили бы на ближайшем дубе. Моя следующая остановка – дом Озборнов. Кристофер встречает меня суровым кивком и сухим рукопожатием, после чего стремительно выходит за дверь, оставив наедине с зареванной Сесилией. Из всех городских она, пожалуй, теплее всего относится к Эми, и я надеюсь выцарапать из нее еще немного полезной информации. – О, Джон… – Слезы с новой силой брызжут у нее из глаз, и она кидается мне на шею. – Как Линда? – спрашиваю я, участливо похлопав ее по спине, и, усадив на диван, протягиваю ей стакан воды. – Плохо, Джон, – надрывным голосом отвечает она. – Не выходит из своей комнаты. Линде Озборн – тихой некрасивой девчушке – тринадцать. Всего на год больше, чем Реджине. Я нередко видел их вместе, и, полагаю, ей действительно непросто. Линда из породы ведомых – тех, кому обязательно надо кому-то подчиняться, к кому-то примкнуть. Кэролайн Конуэй не так давно взяла ее под свое могучее и довлеющее крыло, но по нраву застенчивая Реджина была ей явно ближе. Толку от Сесилии довольно мало. Она никак не может собраться и постоянно плачет. Не помогает делу и вертящийся неподалеку Джимми – ее младший сын. Наконец, спровадив мальца, я решаю задать вопрос в лоб. И получаю в ответ неожиданную реакцию. – О, Господи, Джон, это ведь моя вина… – Сесилия заходится в рыданиях так, что я вообще перестаю разбирать ее речь. На то, чтобы вычленить из этого блеяния хоть какой-то смысл, уходит пара минут. Можно ли винить Эми? Одна среди этих акул, с маленькой дочкой и с большим и страшным секретом на сердце, утратившая веру в собственные идеалы, лишившаяся обоих родителей разом, потерявшая любимого мужчину, за один цвет кожи которого родня прокляла бы ее до седьмого колена, она один раз дала слабину и, выпив лишнего, рассказала подружке Сесилии всю правду о Реджине. А та, разумеется, проговорилась Нэнси. Чего и следовало ожидать. Не знаю ни одной женщины, которая умела бы держать рот на замке. – Ее поэтому убили? – Она смотрит на меня своими припухшими синими глазами, словно умоляя заверить ее, что она ошибается. Мрачная убежденность в расовой подоплеке дела внутри меня растет с каждой секундой, но мне невыносимо жалко эту дуреху. – В любом случае это не ваша вина, – уклончиво отвечаю я. – Не казните себя раньше времени. Только я открываю рот, чтобы задать еще один вопрос, как раздается звонок в дверь. Сесилия, наспех вытерев глаза, открывает ее, и я с удивлением вижу топчущегося на крыльце Ларри. Сняв шапку, он любезно кивает Сесилии и с тревогой смотрит в мою сторону. У меня начинает сосать под ложечкой от навязчивого опасения – что убили кого-то еще. Но дело оказывается не в этом. – Шеф, вас срочно хотят видеть в городском совете.***
Городской совет – на самом деле не что иное, как гостиная в доме Конуэев. Нормального городского совета у нас попросту нет, так как логика велит расположить его в центре города, а у нас в центре города – ничего, кроме озера Анджелас. Даже полицейский участок, и тот приютился где-то на отшибе. Второй раз за день я оказываюсь в шикарном особняке Конуэев. Войдя, я краем глаза успеваю заметить поднимающуюся по лестнице Кэролайн. Она оборачивается и бросает на меня какой-то непонятный взгляд – исполненный одновременно злобы и торжества, после чего исчезает наверху. Нэнси в поле зрения нет, зато в центре гостиной собралась вся троица отцов-основателей. Чарльз Конуэй, засунув руки в карманы брюк, стоит у окна, Кристофер Озборн раскуривает сигару в кресле, а Стивен Таррелл ходит туда-сюда по комнате, сцепив пальцы за спиной. Сейчас что-то будет. Судя по всему, решение относительно дальнейшего курса действий уже принято, и меня пригласили сюда, чтобы поставить об этом в известность. – Джон. – Наконец заметив мое присутствие, Стивен Таррелл кивает мне и жестом просит сесть в кресло напротив Озборна. Как только я усаживаюсь и закуриваю, в руках у меня оказывается стакан виски. – Я понимаю, что вы при исполнении, Джон, но ситуация из ряда вон. Позвольте себе. – Озборн отечески похлопывает меня по плечу, и я послушно делаю глоток. – Как у вас дела, Джон? – Наш «предводитель», то бишь Чарльз Конуэй, прерывает молчание и берет слово. Его сухой, гулкий голос звучит так пронзительно громко, что внутри у меня все сотрясается, а в ушах звенит. – Мы работаем, – сообщаю я и закашливаюсь: от непривычного горьковатого привкуса дорогого виски меня передергивает. – Уже удалось кое-что выяснить… – Что Эми обрюхатил ниггер? – легкомысленно спрашивает Озборн с едкой усмешкой. – Вы знали? – После недолгой паузы я окидываю взглядом присутствующих, испытывая какую-то детскую обиду. Неужели я последним узнал то, что было очевидным для всех остальных? – Уже неважно, кто знал, а кто нет, – заверяет меня Таррелл. – Но теперь все только об этом и говорят. Сами понимаете, что из этого следует. Я киваю, хотя не понимаю ровным счетом ни черта. Таррелл наклоняется ко мне с тем же доверительным выражением лица, с которым я не далее как сегодня утром выпытывал информацию у Нэнси Конуэй, и на душе становится еще гаже. – Настроение в городе нехорошее, Джон. – Он вздыхает и, вскочив, начинает ходить по гостиной. – Вы же знаете, у меня сын во Вьетнаме. Только глухой и слепой еще не знает, что Стивен Таррелл-младший сейчас уворачивается от пуль Чарли (2) во вьетнамских джунглях. Его отец употребил все свое влияние и деньги, чтобы сына не забрали в армию, но оказалось, что мальчишка то ли смел до идиотизма, то ли хотел вырваться из-под опеки родителей настолько сильно, что готов был даже уйти на войну. И теперь Таррелл-старший бравирует этим на каждом углу. Можно подумать, будто он самолично палит из автомата по вражеским партизанским отрядам. – Марку и без того непросто без старшего брата, а тут еще это… Честно говоря, по наглой роже Марка Таррелла не скажешь, что тот находится в состоянии сильного стресса. Они с Кэролайн Конуэй – два сапога пара. Одним словом, я понятия не имею, к чему Таррелл приплел сюда своих сыновей, и догадываюсь, что это лишь повод подойти к сути дела. – Стивен хочет сказать, – в разговор снова вступает Чарльз Конуэй, – что надо как можно скорее закрыть эту печальную страницу истории нашего города, Джон. Чем больше мы тянем время, тем меньше у нас шансов поймать преступника. И тем сильнее это разобщает наши ряды. А уж если сюда набегут из округа, а за ними – пресса… Зачем это нужно? Я хочу ответить, но он поднимает ладонь, и я мигом закрываю рот. Кажется, даже птицы замолкают по его команде. – Конечно, Реджина не выглядела как одна из… Мое терпение лопается неожиданно для меня самого. – Вы что, хотите, чтобы я повесил ее убийство на какого-нибудь цветного? Все трое удивленно смотрят на меня, впервые увидев своего ручного начальника полиции кипящим от ярости. – О чем вы, Джон? – с притворным потрясением вопрошает Озборн. – Вы, наверное, слегка не в себе от последних событий. – Он снова наполняет мой стакан виски и жалостливо протягивает его мне, как аспирин больному. – Вы знаете, что творится в стране, Джон? – сухо спрашивает Конуэй. – Кинг толкает речи про Вьетнам. В Виргинии вот-вот разрешат межрасовые браки. Негры пытаются занять наши места. Везде – от автобусов до университетов. Полуголые волосатые бездельники заполонили столицу и поют про мир во всем мире. Женщины требуют все больше и больше прав. Жизнь меняется. Неужели? А я-то не думал, что вы заметили. – Сейчас уже не те времена, когда можно вот так запросто вешать убийства на цветных. Мы ведь не хотим выставить наш город в дурном свете? Так вот оно что. И чему я удивляюсь? Эти богачи и их отцы не разорились даже во время Великой депрессии, успев вовремя выцепить свои накопления со счетов в банках. Стоит ли сомневаться, что нюх у них, как у ищеек, а нос всегда по ветру? Если Чарльз Конуэй, Стивен Таррелл и Кристофер Озборн уверены, что мир меняется, значит, он и правда меняется. На месте черных я бы уже праздновал победу. Эти люди видят будущее. Теперь все трое нависли надо мной и пристально смотрят мне в глаза. Я пытаюсь встать, чтобы чувствовать себя на равных хотя бы по росту, но тяжелая рука Чарльза Конуэя ложится мне на плечо, и я понимаю, что намертво пригвожден к чертовому креслу. – Как я и говорил, Джон, – продолжает он, – Реджина не выглядела как одна из… этих. Но никто не сомневается – и вы, полагаю, тоже, – что убийство произошло на почве расовой ненависти. Не стоит затягивать расследование и привлекать к нам ненужное внимание, чтобы в итоге прийти к тому же выводу, к которому все и так уже пришли. Я глупо хлопаю глазами, и Озборн, заметив мое замешательство, проясняет со свойственной ему прямотой: – Разумеется, это дело рук Ку-клукс-клана. Разве не так, Джон? Это не вопрос. Это констатация факта. А еще – угроза. В гостиной повисает молчание. Я не знаю, что сказать, и встаю с кресла так торопливо и неуклюже, что разбиваю свой злосчастный стакан. Никто не обращает на это ни малейшего внимания. Я знаю, что должен что-то ответить, но в голове у меня нет ничего, кроме гулкой пустоты. – Надеюсь, мы достигли понимания, – со слащавой улыбкой говорит Стивен Таррелл, и я киваю. В горле так пересохло, что я все равно не смогу ничего сказать. В каком-то тумане я пожимаю каждому из них руку и практически выбегаю на улицу, торопясь вдохнуть морозный ноябрьский воздух.Часть II
Лейк-Анджелас, штат Мичиган Ноябрь 1997 года Когда утром она спустилась вниз, Малдер уже допивал свой кофе. Он молча указал на стоявшую на столе дымящуюся кружку, и Скалли с благодарностью припала к ароматному напитку. Несколько минут прошли в тишине: Малдер знал, что напарнице нужно время, чтобы окончательно проснуться. – Я позвонил в Бюро, они пришлют данные о жителях в участок. Что-то должно было сохраниться в архивах штата. – Скалли кивнула, про себя отметив, что голос Малдера звучит немного сдавленно. – Но, учитывая, что народу здесь немного и все друг друга знают, может, проще будет для начала поговорить с шефом Доэрти. – Малдер… – Она едва не поперхнулась, откусив от невинно выглядевшего пирожка. Тесто оказалось совсем тонким, а внутренности были забиты тяжелой мясной начинкой, к чему не успевший прийти в себя после ночи желудок Скалли оказался не готов. – Прости, не успел предупредить. – Он улыбнулся, а Скалли, справившись с приступом тошноты, брезгливо отодвинула от себя тарелку и продолжила: – Как твоя вчерашняя поездка? Он с загадочным видом поковырял ногтем царапину на деревянной поверхности стола. – Дубовая роща – чересчур пышное название. Конечно, было темно, но я разглядел там всего лишь один дуб. – И это все? – спросила Скалли, чувствуя, что напарник недоговаривает. Малдер усмехнулся. – Ты сочтешь меня сумасшедшим. – Ну что ж, тебе не привыкать. – Она улыбнулась в ответ. – Это странное место, Скалли. Мне было не по себе. И если постоять там какое-то время, в самом деле кажется, что слышишь какой-то гул. И он идет… – Малдер задумался. – Словно изнутри тебя самого. Вибрирует прямо под кожей. – В самом деле? – ровно поинтересовалась Скалли, но ее вымученная вежливость не смогла обмануть напарника. – Ты, конечно же, считаешь, что я принимаю желаемое за действительное. Она посерьезнела. – Я не отрицаю существование акустических аномалий, Малдер, как и многих других. Но тебе придется постараться, чтобы убедить меня, что они могут вызывать кровотечения непонятной этиологии и заставить человека совершить самоубийство, да еще спустя бог знает сколько времени. Скалли упрямо поджала губы. Она терпеть не могла, когда Малдер напускал на себя этот отстраненно возвышенный вид, как будто ему одному открыты потайные дверцы, ведущие ко всем истинам Вселенной. – Предлагаешь подождать тридцать лет и посмотреть, не наложу ли я на себя руки? – спросил он. – В то, что это связано с сигналами из космоса, я все равно не поверю. Она надела пальто и, вытащив из кармана ключи от машины, взялась за ручку двери, но, прежде чем выйти, обернулась к напарнику. – Ты вчера ночью не заходил ко мне в комнату? На его лице промелькнуло сомнение, но спустя долю секунды исчезло без следа. – Не припомню такого. Тебе, должно быть, приснилось. Она неуверенно покачала головой. – У меня такое бывает, Скалли. Кажется, будто что-то произошло, а потом выясняется, что на самом деле ничего не было. Ей не составило труда понять, о чем именно он говорит. Но с ответом Скалли так и не нашлась. Просто молча стояла на месте, сжимая в руке ключи, пока Малдер не проскользнул мимо нее в приоткрытую дверь.***
– В каком смысле «никого нет», Билл? – Малдер нахмурился. Начальник полиции и сам выглядел довольно озадаченным. – Вы хотите сказать, что в городе сейчас нет ни одного жителя возраста Реджины Марш? – мрачно переспросила Скалли. – Выходит, что нет, агенты. – Доэрти растерянно развел руками. – То есть, по-вашему, все здешние семьи обзавелись детьми, когда им было хорошо за тридцать? – Малдер выудил из кармана брюк спасительный пакет семечек. – Не очень-то убедительно звучит, учитывая, что мы говорим про шестидесятые. Я сам рос в месте вроде этого, и там все кишмя кишело детьми. Доэрти и сам прекрасно понимал, как это звучит, поэтому поспешил придумать объяснение. – Думаю, все разъехались. Делать-то тут особо нечего, агент Малдер. Это город для тех, кто уже пожил в мегаполисах и сколотил себе состояние. Не для молодежи. А многие семьи здесь и вовсе бездетные. – И все-таки это немного… необычно, – усомнилась Скалли. – А еще необычнее то, что у вас не сохранилось никаких документов, – добавил напарник. – Торнадо не прикажешь, агент Малдер. – Полицейский натужно улыбнулся. – Ни полицейского архива, ни данных о переписи населения, ни школьных журналов не осталось. А особняки стоят как ни в чем не бывало. Какое избирательное торнадо, – безжалостно продолжал рассуждать Малдер, а семечки кочевали из пакетика ему в рот все быстрее и быстрее, словно пытаясь угнаться за ходом его мысли. – А медицинские карты? – ухватилась за последнюю соломинку Скалли. – Здесь нет больницы. – Доэрти покачал головой. – Ближайшие – в Уотерфорде и Оберн-Хиллс, у черта на куличиках. Ну и парочка в Понтиаке, конечно. В том, что гордо именовалось полицейским участком, а на самом деле представляло собой крохотный домишко с парой совсем не похожих на офисы комнат, воцарилось молчание. Малдер и Скалли лишь многозначительно переглядывались, а Доэрти судорожно силился сложить два и два. В этой напряженной тишине звук внезапно ожившего факса прозвучал до того оглушительно, что все трое вздрогнули. Они молча наблюдали, как факс-машина выплевывает один лист за другим, пока аппарат наконец не издал долгий протяжный писк и не стих. Еще с полминуты они смотрели на стопку бумаг, ожидая возможного продолжения. Поняв, что его не будет, стоявшая ближе всего к факсу Скалли подошла и, решительно выдернув с лотка кипу испещренных бледно-серыми мелкими буквами листов, погрузилась в чтение. Доэрти внимательно глядел на нее, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки и ослабив галстук. Бедняга аж вспотел и раскраснелся от волнения, и его чувства можно было понять. Начальник полиции в местечке вроде Лейк-Анджелас – это не просто наемный служака, призванный следить за порядком. Это хранитель города, обязанный знать все обо всех. Билл Доэрти очевидно не блистал умом, но халтурщиком он не был, и, сам зная свои слабые места, как огня боялся любых несостыковок, выдающих в нем болвана и недотепу. Скалли бегло просмотрела еще несколько страниц и недовольно фыркнула. Поморщилась и принялась что-то сверять. Через минуту ее брови взмыли вверх, и она вернулась к самому первому листу. Доэрти безвольно опустился на стул, а Малдер, опустошив пакетик с семечками, принялся за разноцветные леденцы, лежавшие в красивой розетке на столе начальника полиции. – Ну что там? – не выдержал Доэрти. Можно было подумать, что Скалли вот-вот зачитает ему приговор. – Сколько примерно здесь проживает семей, Билл? – Порядка шестидесяти, агент Скалли, – с готовностью ответил тот, не скрывая радости от того, что наконец-то не испытывает сомнений в своей правоте. – А сколько было тридцать лет назад? – продолжила она. – По вашей приблизительной оценке? Доэрти задумался. – Много меньше, полагаю. Город был значительно более закрытым, чем сейчас. Конуэи, Озборны и Тарреллы изначально основали здесь нечто вроде курорта, а потом стали жить в Лейк-Анджелас круглый год. Чуть позже сюда перебрались их друзья, коллеги и знакомые. – Положим, вдвое меньше? – допытывалась Скалли, и полицейский снова разволновался. – Думаю, да, – в конце концов выдавил он. – Занятно, – вынесла свой вердикт Скалли и снова углубилась в чтение. На этот раз не выдержал Малдер. – Есть что-нибудь интересное, Скалли? – Хм? – она оторвалась от документов и рассеянно посмотрела на напарника. – Да, есть. Послюнявив палец, она отобрала несколько листов и передала ему. – Все, что нашлось по делу Реджины Марш. – Малдер воодушевленно потянулся за бумагами. – Никакого ушного кровотечения, прости. Ужасное, жестокое убийство, но ничего необычного. – На его лице отобразилось искренне разочарование. – Интересно другое. – Не церемонясь, Скалли сдвинула какие-то папки на столе Доэрти в сторону и принялась по одному раскладывать на поверхности листы бумаги. – В Бюро не все успели найти, и тридцати семей здесь не наберется, но штук пятнадцать есть. И все они – представьте, какое совпадение, – потеряли детей примерно в одно и то же время. – П… потеряли? – пролепетал Доэрти. – Я не понимаю. – Патриция Суонк, Келси Томас, Доминик Ли Комптон, – холодно перечисляла Скалли, – Чед Морган, Захари Гофф… – Суонк? Гофф? Из… из наших? – побледнев, спросил Доэрти. – А здесь таких много? – поинтересовался Малдер. Полицейский только испуганно переводил взгляд с одного агента на другого. – Я понятия не имел, что у них были другие дети. Я впервые слышу все эти имена! – В его голосе отчетливо проступали панические нотки. – Как я понимаю, кладбища у вас тоже нет, Билл? – сочувственно спросила Скалли. – Есть… закрытое. Частное. Я никогда там не был. И надгробий не видел. – Доэрти наклонился и зажал голову в ладонях. – Ерунда какая-то. – Причина смерти, Скалли? – Голос Малдера дрожал от нетерпения, но напарница только пожала плечами. – Ничего внятного. И никаких насильственных смертей. Несчастные случаи, обострение хронических заболеваний… Малдер только фыркнул. – Дети от трех до пятнадцати лет. – Адреналин от обнаружения неожиданной находки пошел на спад, и Скалли вдруг увидела за бездушными фактами леденящую душу реальность. – Все погибли на протяжении полугода. Господи… – Хронические заболевания? Какие еще хронические заболевания? – жалобно подал голос Доэрти, и агенты вынуждены были признать, что его вопрос бил в самую точку. – И никто не посчитал это странным? – Малдер, казалось, тоже только сейчас оценил всю необычность ситуации. – Никто не требовал расследования? Не звонил в газеты? На телевидение? Что за чертовщина? – Нам надо побеседовать с кем-то из старожилов, Билл, – решительно заявила Скалли. – Если хотите помочь, подскажите, кто из местных будет самым сговорчивым и даст вот этому… – Она сгребла бумаги со стола и негодующе потрясла ими в воздухе. – Какое-то объяснение. Доэрти устало вытер вспотевший лоб рукавом и задумался. – Поговорите со Стивеном Тарреллом, – наконец произнес он. – Из них всех он самый болтливый. – Такая фамилия тебе не попадалась, Скалли? – спросил Малдер, торопливо накидывая пальто. Она еще раз просмотрела бумаги. – Марк Таррелл, пятнадцать лет. Сердечный приступ. Они переглянулись, а Доэрти, глубоко вздохнув, встал. – Я подвезу вас до их дома. И с этими словами, уныло сгорбившись, вышел за дверь.***
Дом Тарреллов внешне ничем не походил на жилище Конуэев и больше смахивал на колониальные особнячки юга страны. И оттого выглядел на фоне мрачной и холодной мичиганской осени еще более вызывающе. Пока агенты ожидали, когда горничная, с улыбкой предложив им кофе, позовет хозяина дома, Скалли думала о том, что в бедности почему-то гораздо больше индивидуальности. А вот в богатстве… Разные марки машин, разные ковры на мраморных полах, разные картины на стенах – вот и все. Но спроси ее спустя неделю, что отличает один особняк от другого, она вряд ли смогла бы вспомнить хоть один пункт. Странный звук вывел ее из задумчивости, и она обернулась, краем глаза заметив, что напарник глубоко погружен в какие-то свои размышления. Стивен Таррелл въехал в гостиную на инвалидном кресле. В отличие от Чарльза Конуэя, он выглядел куда старше своих лет. По всем прикидкам ему не было еще и семидесяти, но его лицо было сплошь изрыто глубокими морщинами, кожа обвисла, а редкие седые волосы едва прикрывали лысину. Его голова непроизвольно подергивалась, а пальцы правой руки отбивали по обитой кожей ручке кресла какой-то беспорядочный ритм. Малдер не сразу сообразил, что ему следует направить взгляд существенно ниже, чем обычно, и Скалли поспешила сгладить неловкий момент. – Мистер Таррелл, я агент Скалли, а это агент Малдер, ФБР. Мы расследуем смерть Рональда Конуэя. – Да, Чарльз говорил мне о вас. Не понимаю, зачем вы здесь. – Голос Таррелла – такой высокий и тонкий, что, не видя говорившего, можно было принять его за женский, – прозвучал тихо и вкрадчиво. – Эх, Ронни. – Он покачал головой. – Я хорошо знал Нэнси. Она страшно мучилась из-за своих проблем. Все это ужасно, но я не удивлен. – Чарльз Конуэй заявил нам то же самое, – вступил в разговор Малдер. – Вот только теперь я уже не уверен, что проблемой его первой жены действительно была депрессия. Таррелл посмотрел на агентов с откровенным удивлением. Даже его голова на какое-то время перестала трястись. – Мы бы хотели спросить вас о вашем сыне, – мягко произнесла Скалли. – Стиви погиб во Вьетнаме. – В голосе мужчины появились стальные нотки. – Это вам зачем? – О другом вашем сыне, – пояснила Скалли. – Марке. – Как… – Таррелл резко запнулся, и на его внезапно ожившем старческом лице промелькнула целая вереница эмоций – удивление, горесть, страх и что-то еще, что ни один из агентов не успел идентифицировать. – У Марка было слабое сердце, – наконец заговорил мужчина. – К сожалению, мы узнали об этом слишком поздно. Его сгубила страсть к футболу. Скалли громко вздохнула и по лицу напарника поняла, что тому тоже порядком надоели недоговорки. – Мистер Таррелл, – жестко произнес Малдер, – судя по всему, в тот период в городе случилась настоящая эпидемия слабых сердец, оторвавшихся тромбов и прочих маловероятных для этого возраста медицинских проблем. – Значит, вы все знаете… – Таррелл загадочно улыбнулся. – Могу я поинтересоваться, зачем вы раскапываете то, что давным-давно быльем поросло? Малдер только скрестил руки на груди, показывая, что не намерен объясняться. Мужчина перевел взгляд на Скалли, но, увидев каменное выражение ее лица, вздохнул и ответил: – Ну что ж, вы правы. Это и вправду была эпидемия. Скалли не удержалась от скептического хмыканья. – Эпидемия чего? – Никто не знает. – Таррелл пожал плечами. – Мистер Таррелл, так уж вышло, что агент Скалли по совместительству врач, – заметил Малдер. – Может, вы потрудитесь рассказать поподробнее? – Дети просто начали болеть. – Он замолчал, но от внимания Малдера не ускользнуло то, как бегали его глаза. – Они странно себя вели. Некоторые стали жертвами нелепых несчастных случаев. У некоторых… кровь шла из ушей. – Его голос опустился до едва слышного шепота и наконец затих, а Малдер, вздернув брови, пристально посмотрел на Скалли. – Простите. – Он потер ладонью лоб. – Мне нехорошо. На Скалли его недомогание явно не произвело впечатления. Стивен Таррелл бросил ей вызов, и она не собиралась так легко сдаваться. – А что же вам говорили медики? Почему этого случая не было ни в газетах, ни на научных конференциях? Здесь должна были собраться лучшие специалисты страны. Сделать анализы, взять пробы воды, почвы… – Все происходило как-то… постепенно, – перебил ее Таррелл. – Никто не успел ничего понять. Врачи… они приезжали к нам, но только руками разводили. Списывали все на какой-то не известный науке вирус. Но никто не желал брать на себя ответственность, поэтому в качестве причины смерти указывали… Ну, вы и сами видели. – Мистер Таррелл, вы же понимаете, как сомнительно все это звучит? – возмущенно спросила Скалли. – Назовите хотя бы пару имен или названий больниц, институтов… – Расспросите кого-нибудь другого, агент Скалли. Память моя уже не та, что прежде. – Он грустно улыбнулся. – Мне недавно диагностировали болезнь Альцгеймера. Крайне недовольная тем, что эта информация вынуждает ее отступить, Скалли покосилась на Малдера. Тот только пожал плечами, но, к счастью, Таррелл продолжил говорить сам: – Это была трагедия. Нет, не трагедия. Настоящая катастрофа. – Он отвернулся, буравя взглядом какую-то точку на стене. – Она коснулась всех, абсолютно всех в этом городе. И мы просто… перевернули эту страницу. Вспоминать об этом, думать об этом слишком больно и страшно. Возможно, вам это кажется непонятным, но так было проще, поверьте. Никакие расследования не оживили бы наших детей. – Словно вернувшись обратно в реальность, Таррелл перевел взгляд на агентов. – Здесь живут люди высокого статуса, и единственное, чего бы мы добились общественным резонансом, – разрушили бы жизни всех остальных жителей города. Сюда налетели бы журналисты, расспрашивали наших жен, только-только потерявших детей… – А «торнадо», уничтожившее все документы в городе, – ваших рук дело? – перебил его Малдер. – Нет, агент Малдер. Простое совпадение. – Таррелл помотал головой. – Мы не выпячиваем наше горе, но и не скрываем его. Триш – моя младшая дочь – знает, что у нее были братья, погибшие до ее рождения. – А что насчет Реджины Марш? – спросил Малдер. Таррелл несколько секунд хлопал глазами. То ли он в самом деле затруднялся вспомнить, о ком речь, то ли из-за болезни уже не мог с легкостью переключаться с одной темы на другую. – А что Реджина? – Как ее смерть вписывается во всю эту историю? – уточнила вопрос напарника Скалли. – Никак. – Таррелл пожал плечами. – Мать Реджины скрывала, что ее отец был чернокожим. В ту пору расовый вопрос в этих краях стоял остро. В шестьдесят седьмом Детройт просто трясло от бунтов. – Он задумался. – Жаль бедняжку. Хотя она, наверное, все равно погибла бы вместе с остальными. Ее мать тогда быстро уехала из города. Потом, после этого несчастья, многие тоже покинули свои дома. Город опустел. Но, к счастью, Господь Бог дал многим из нас еще детей. И мы продолжали жить дальше. У вас есть еще вопросы? – Есть. И немало, – заверила его Скалли. – Но на сегодня это все. Таррелл кивнул и развернул кресло в сторону ведущей вглубь дома двери. – Знаете, агенты, – вдруг начал он, снова обернувшись к ним, – рано или поздно меня накроет полное забвение. И я, полагаю, единственный человек в мире, который этому искренне рад. – Он помолчал. – Не стоит вам ворошить прошлое. Таррелл нажал на кнопку на ручке кресла, и оно, тихо зажужжав, выкатилось за пределы комнаты, а Малдер и Скалли обменялись озадаченными взглядами. – И эту фразу я определенно уже слышал… – протянул Малдер.