Но вдруг у северной заставы Вновь появился чудодей, Сыграл на дудочке своей… И в тот же миг на звуки эти Из всех домов сбежались дети. И незнакомец всей гурьбой Увёл их в Везер за собой. Никто не помнит их отныне, Навек исчезнувших в пучине. Река бежит, вода течёт. Какой ценой оплачен счёт!… Лев Гинзбург «Кто там в плаще гуляет пестром»
Часть I
Лейк-Анджелас, штат Мичиган Ноябрь 1967 года Начальство попило немало моей крови, пока я служил в Детройте. Но еще никогда я не оказывался в таком положении, как сейчас. Еще никогда мне не предлагалось пожертвовать собственной совестью, покоем несчастной матери и памятью зверски убитой маленькой девочки ради того, чтобы кучка богатых ублюдков продолжала свое размеренное существование как ни в чем не бывало. Конечно, ведь кровь Реджины Марш была для них наполовину гнилью. Праведный гнев изъедал мне душу, но я оказался в тупике. Мое слово – ничто против безграничной власти Конуэев, Тарреллов и Озборнов. Реши я хоть устроить публичное самосожжение во имя справедливости, это ничего не изменило бы. У них – свои люди повсюду в Мичигане, а мои начальники в округе скорее четвертовали бы меня и съели с потрохами, чем пошли против них. Расисты – это deus ex machina в делах такого толка. Объявив их виновными, можно с пеной у рта кричать, что убийцы будут найдены и наказаны, не погрешив против своей совести, но при этом зная наверняка: никто не ударит и палец о палец, чтобы попытаться отыскать преступников. Я втайне надеялся, что экспертиза снабдит меня фактами, которые нельзя будет игнорировать. Но ни отпечатков пальцев, ни следов обуви на месте преступления не осталось, и заключение судмедэкспертизы не дало мне ничего, помимо того, что я и так видел собственными глазами. Что до Эми Марш, то в одно прекрасное утро она просто исчезла из города. Кто-то видел, как она грузила чемодан в багажник машины, а перед ее домом теперь уныло торчала табличка «Продается». И сейчас – с молчаливого согласия Ив – мне остается только одно – поставить подпись под своим так называемым «отчетом» и навсегда вычеркнуть из памяти это дело. Я опрокидываю очередной стакан «Джим Бима» и черкаю пару слов в своем блокноте. Семья подарила мне этого черного красавца в кожаном переплете после того, как я объявил, что ухожу из полиции Детройта, и с тех пор он так и лежал в ящике, оставаясь девственно чистым. А сейчас стал для меня отдушиной – единственным, перед кем я мог быть откровенным и кому мог поведать о том, что творится у меня на душе. Никогда не думал, что стану тратить время на подобную ерунду. Но я много чего никогда не думал. На часах – почти два. Последние недели меня мучает бессонница, и я привык к ночной тишине, которая к этому времени становится настолько всепоглощающей, что от нее звенит в ушах. Поэтому внезапно разорвавший ее телефонный звонок заставляет меня подпрыгнуть на месте. Сердце уходит в пятки и, на секунду замерев, начинает колотиться как сумасшедшее, словно подсказывая мне, что эта трель – предвестник чего-то страшного. Я инстинктивно хватаю трубку с молниеносной скоростью, чтобы звонок не успел разбудить Ив. На том конце линии – какофония из воплей, стонов и рева. Я не могу разобрать ни слова и даже сообразить, кто говорит – мужчина или женщина. Лишь понимаю, что так, должно быть, звучит настоящий ужас. Спустя минуту я наконец слышу на заднем плане еще один голос, который кажется мне знакомым. Да, это Стивен Таррелл. Бросив трубку, я бегу вниз, к гаражу, на ходу накидывая куртку.***
Еще с подъездной дорожки я вижу, что в доме Тарреллов повсюду горит свет. Бросаю машину прямо на лужайке, не тратя время на парковку, и торопливо шагаю к крыльцу. Но не успеваю добраться до него, как едва не вскрикиваю от испуга. Около ведущей к дому лестницы я замечаю чью-то фигуру в белом и, присмотревшись, понимаю, что это Барбара Таррелл. Она стоит в одной ночной сорочке и, монотонно воя на одной ноте, бьется головой о дерево. Ее лоб раскроен, по белой ткани сочится кровь. И руки – они почему-то тоже в крови. Я застываю на месте, потеряв дар речи, и наконец, очнувшись, готовлюсь подбежать к ней и за неимением лучших идей хотя бы оттащить ее от чертового клена, но в этот момент вижу, что входная дверь распахнута настежь, а посреди гостиной скорчился на коленях сам Таррелл. Он рыдает, сжимая окровавленными ладонями голову. Не зная, за что хвататься, я плюю на обоих и взмываю вверх по лестнице, понимая (или чувствуя), что самое страшное ждет меня именно там. Кровь в жилах стынет от ужаса, в ушах стучит, а интуиция голосит во всю глотку, пытаясь убедить меня смотать к черту удочки и бежать, бежать отсюда. Влетев в комнату Марка, я с трудом справляюсь с моментально возникшим приступом тошноты. Кровь повсюду – на стенах, на полу, на мебели. Крови столько, что мне не сразу удается выискать глазами ее источник. Но вот я вижу его. Марк стоит на коленях в углу комнаты, спиной ко мне, привалившись левым боком к шкафу, который, видимо, и удерживает его от падения. Из правого уха торчит какая-то рукоятка, больше всего похожая на ручку большого шила, которое, очевидно, почти на всю длину загнано ему в голову. Жуткая картина заставляет меня прирасти к месту, и я стою, как заклятый, не в силах оторвать взгляд от этого кошмара. Пока наконец коп внутри меня не начинает спокойным повелительным голосом диктовать алгоритм действий: проверить пульс, вызвать скорую, позвонить Ларри, оцепить дом, поставить кордоны на выезды из города, допросить Тарреллов… Марк мертв. Я вижу на его теле еще как минимум три ранения, явно нанесенных острым предметом, и что еще подозрительнее – успеваю заметить странные кровянистые мозоли на ладони его правой руки. Свежие мозоли, которые могли возникнуть у человека, который взял острое шило с деревянной рукояткой и занялся какой-то долгой, непривычной для его рук работой. И в конце концов таки ввинтил его себе в голову. Сам не знаю, почему эта мысль приходит мне на ум. Снизу до меня доносится женский вой и срывающийся мужской голос: судя по всему, Таррелл нашел в себе силы подняться и привести жену в дом. Поэтому я решаю для начала связаться с Ларри и хватаю телефонную трубку. Как внезапно слышу голос своего помощника позади себя. – Шеф! О господи… Судорожно глотая воздух, как только что выловленный окунь, он отступает назад и, споткнувшись, едва не падает, но я успеваю подхватить Ларри и вытолкать в коридор, пока его не вырвало прямо на месте преступления. Лицо у него белое как мел, в глазах – паника. – Шеф, я вас повсюду ищу. Мать твою, что же это… Я впервые слышу, как Ларри ругается. – Что еще стряслось? – Я сам не узнаю со стороны свой голос. – Келлеры звонили. Не могут найти Люси. – Какого хрена? – И Морганы. Ищут Чеда. Гоффы… Томпсоны… Я… я не знаю, может, еще кто-то звонил, – тараторит он. – Мне пришлось уехать из участка за вами… – Джон? Мы с Ларри оглядываемся и видим на верхнем пролете лестницы Стивена Таррелла. Он как словно бы похудел на тридцать фунтов и постарел на тридцать лет всего за несколько минут. Его слегка шатает, как циркача на ходулях. Кажется, что он вот-вот развалится на две части. Но его голос звучит тихо и ровно. – Джон, мне на рабочую линию позвонил Кристофер. С детьми что-то случилось. – Он говорит так спокойно, словно сообщает мне самую будничную весть на свете. Все, что я до сих пор называл в своей жизни паникой, теперь кажется мне не более чем досадным неудобством. Я не просто не знаю, что делать дальше. Я знаю, что делать что-либо совершенно бессмысленно, потому что сейчас власть в этом городе из наших рук перешла к чему-то неотвратимому, страшному и неумолимому. Чему-то, пришедшему к нам, в эту обитель вечного самозабвенного благополучия, из иного измерения. Вырвавшемуся прямо из глубины этого темного, мрачного озера, которое вот-вот засосет нас всех внутрь себя, как воронка, ведущая в потусторонний мир. Внезапное осознание чуть не сбивает меня с ног. Мигом позабыв о Ларри и Таррелле, я бегом возвращаюсь в комнату Марка и, не глядя под ноги и наступая прямо в лужи крови, хватаю телефон. Дрожащими пальцами я набираю номер Ив. И, с облегчением услышав ее встревоженный, но все еще сонный голос, без лишних объяснений что есть мочи ору в трубку и велю ей немедленно, сию же секунду, усадить детей в машину и гнать к матери в Детройт. Не возвращаясь, не оглядываясь, прямо в ночных рубашках. Убедившись, что она достаточно напугана, чтобы в точности следовать моим инструкциям, я швыряю трубку на рычаг и, попросив Ларри остаться с Тарреллами, сажусь в машину и еду к Озборнам. Просто потому, что понятия не имею, что еще могу сделать. По дороге я пытаюсь мысленно подготовить себя к худшему. Но в их гостиной меня поджидает приятный сюрприз. Сесилия умиротворенно качает на руках Джимми, напевая колыбельную. «Милые лошадки, пятнистые и серые, рыжие и пегие, милые лошадки…» (1) Мне хочется закричать от радости. Пока я не замечаю, что ноги мальчика, почему-то мокрые и обутые в грязные ботинки, слишком свободно покачиваются в такт мелодии, а с его волос прямо на дорогой ковер одна за одной стекают капли воды. Первобытный ужас сдавливает мою грудь. Хочется зажмуриться, закрыть уши руками, забиться в угол и исчезнуть, раствориться навсегда, лишь бы только вынырнуть из этого кошмара. Но я не могу. – Сесилия? Она оборачивается. На ее лице сияет жутковатая в своей бессознательности улыбка. Она ничего не говорит. Только, аккуратно высвободив одну руку, прижимает пальцы к губам. – Шшш… Я заставляю себя перевести взгляд на мальчика. Его голова под неестественным углом запрокинута назад, а остекленевшие глаза уткнулись в потолок. Из обоих ушей сочится кровь. – Сесилия… – говорю я как можно спокойнее. – Где Кристофер и Линда? Она кивком головы указывает наверх и снова отворачивается, продолжая напевать песню своему мертвому сыну. Я иду к лестнице, уже понимая, что нужды бежать нет. Торопиться некуда. Комната Линды пуста, но откуда-то – кажется, из ванной – до меня доносятся мужские рыдания. Она сидит, полностью одетая, в на треть наполненной водой ванне. Голова безжизненно свалилась на правое плечо. Рядом с ней, на дне, лежит включенный в розетку фен. Вода в ванне окрасилась в красивый розовый оттенок от вытекающей из ее ушей крови. Кристофер сгорбился рядом, на полу, опустив голову между колен. Монотонно раскачиваясь, он что-то нашептывает – то тише, то громче. Я стою рядом и смотрю на них как завороженный, будто в этой картине есть какая-то странная, нездоровая красота. Не сказав ни слова, я разворачиваюсь, покидаю дом Озборнов и еду в участок. В ближайшие часы я больше не срываюсь с места и только отвечаю на звонки. Я не пытаюсь ничего сделать и никому помочь. Уже слишком поздно. Чед Морган бросился под машину где-то на Болдуин-роуд. Меррил Брук застрелился из пистолета отца. Люси Келлер засунула голову в духовку. Памела Новак задушила себя телефонным проводом. Кори Сойер повесился на заднем дворе. А потом я перестаю понимать и запоминать. Только снимаю трубку после очередного звонка, прижимаю ее к уху и молчу. Все. Почти все дети в городе. Все, кроме Кэролайн Конуэй.Часть II
Лейк-Анджелас, штат Мичиган Ноябрь 1997 года Ноги заледенели настолько, что он едва может ими двигать. Руки тоже окоченели, а за шиворот заливается холодный, пронизывающий до самых костей ливень. Он не может ступить и пары шагов, не споткнувшись о поломанные ветки, кучи подгнивших листьев и торчащие из-под земли корни деревьев. – Эй! – кричит он во всю глотку, но слышит в ответ лишь шум дождя. Все его тело трясется, зубы стучат, но не от того, что он замерз: адреналина хватает, чтобы перебороть чувство холода. Все дело в охватившем его диком, душащем, паническом страхе. – Эй! Вы где?! – Он слышит со стороны свой охрипший голос и понимает, что вот-вот лишится его вовсе. И в этот момент его нога цепляется за очередную ветку, и он, плашмя упав на землю, чувствует жгучую боль в правой щеке. Как вдруг откуда-то из темноты, из окружающих его кустов раздается чей-то высокий голос: – «Дайте ниггеру арбуза! Ха-ха-ха! Дайте ниггеру арбуза! Ха-ха-ха!» (2) Следующая строчка песенки теряется в порыве ветра и чьем-то смехе. – «Жри, голодный ниггер, да смотри не подавись!» Силы внезапно кончаются. Он не знает, что происходит, но понимает, что надеяться не на что. Это ловушка. Вместо того, чтобы кричать, он плачет, уткнувшись лицом в вязкую жижу. – За что… за что… за что… Позади раздаются шаги. – Может, хватит? – спрашивает чей-то голос. – С ума сошла? Мы еще и не начинали, – отвечает другой. – Теперь ясно, откуда у этой сучки такие патлы! – Чья-то сильная рука хватает его за волосы, и он взвывает от боли. – Уж я их тебе обдеру, мразь… Он чувствует, как к голове прижимается холодное лезвие. Оно равнодушно обжигает кожу, а рука его истязателя со всей силы дергает за волосы и выдирает целый клок. А потом отпускает, и он снова падает лицом в грязь. Кто-то – кажется, мужчина – хихикает у него над левым ухом. – Эй, хватит! Ты же не хочешь ее убить? – снова произносит первый голос – как-то испуганно. – Я хочу развлечься. А уж сдохнет эта тварь или нет – посмотрим. – Снова смешок. – Черномазые выносливые. Ну-ка, покажи зубки, мартышка. Его переворачивают на спину, как бесчувственную куклу. Чья-то нога становится ему на горло, и он, запрокинув голову и едва справляясь с тем, чтобы дышать, смотрит вверх, на раскачивающиеся на ветру кроны деревьев. Что-то холодное и твердое касается его рассеченной губы. Он пытается мотать головой, но подошва ботинка еще сильнее давит ему на шею. Беспощадный нажим металла и тяжелый удар в солнечное сплетение в конце концов вынуждает его открыть рот. Первого зуба он лишается с каким-то неестественным облегчением. Кажется, что это не так больно, как могло бы быть. Но боль все-таки приходит спустя несколько секунд, а рот наполняется теплым металлическим привкусом крови. Под чей-то плач и гогот клещи с хрустом выдирают второй зуб, сломав его. Он теряет сознание. А когда приходит в себя, то чувствует необычайную легкость во всем теле. И, мысленно оценив все остальные ощущения – в пальцах на месте выдранных ногтей, в переломанном носу, в распухшей челюсти, в покрытой синяками груди, понимает, что так выглядит приближение смерти. Над ним все еще измываются, а он будто смотрит на себя со стороны, зная, что совсем скоро все кончится. Вдруг в глаза бьет яркий свет, и он улыбается. Наконец-то. Его мучители, вскрикнув от неожиданности, вскакивают и затихают, а откуда-то из-под земли начинает идти низкий протяжный гул. Он заставляет почву вибрировать, а потом плавно перетекает в его тело, его конечности, его сознание. Ему так отчаянно хочется умереть, что он зажмуривается и начинает желать этого со всей возможной страстью, словно пытаясь передать неведомому существу, говорящему с ним на языке этого странного гудения, все свои чувства, мысли и всю свою боль. – Что за хрень? – визгливо спрашивает один из голосов. – Уймись! Это в обсерватории, там никого нет. – Тащи ее сюда! Он чувствует, как его поднимают, а потом голова ударяется о твердую поверхность. Спину царапает что-то шершавое, похоже на ствол дерева. Обувь наполняется ледяной водой, и ноги сводит так, что они мгновенно теряют чувствительность. – Да брось ее! Надо валить. Слышите? Валим! Звук удаляющихся шагов. Кто-то наклоняется к нему и тихо шепчет: – Прости меня. – Шевелись, Озборн, или мы уходим без тебя! Это последние слова, которые он слышит, прежде чем с блаженством закрыть глаза навсегда.***
– Малдер! Малдер! Да проснись же ты! Уже открыв глаза, он не меньше пары минут бездумно смотрел на Скалли, словно не понимал, где находится. Но наконец моргнул и с удивлением огляделся. Он почему-то сидел, привалившись к подушкам на кровати в комнате Скалли, а сама напарница склонилась над ним, и по ее внешнему виду нетрудно было догадаться, что его неожиданный визит застал ее врасплох. Растрепанные влажные волосы, накинутое на плечи полотенце, не завязанные на шнурок пижамные штаны и легкий топ на бретельках, в каком она никогда не показалась бы, если бы не обстоятельства. – Господи… – Отодвинувшись, она шумно выдохнула, и он только сейчас сообразил, что все это время Скалли сидела у него на коленях, обхватив руками его лицо. – Ну и напугал ты меня. – Что произошло? – охрипшим голосом спросил Малдер. – Ты ни с того ни с сего заявился в мою комнату. Так что, полагаю, вчера это тоже был ты. И знаешь, Малдер, если у тебя в анамнезе есть еще какие-то милые странности вроде лунатизма, о которых ты не удосужился мне сообщить за эти пять лет, сейчас самое время сознаться. Облегчение в ее голосе сменилось плохо скрываемой злостью, и Малдер понял, что она действительно испугалась. – Прости, Скалли, сам не знаю, что это было. – Он потер виски кончиками пальцев. – За мной такого не водилось. – Ты просто стоял вон там, в углу… – Она махнула рукой в сторону двери. – И молча смотрел на меня. Не реагируя ни на какие слова. Я уже собиралась раздеться догола, надеясь привлечь твое внимание. – Черт, надо было очнуться чуть позже, – усмехнулся Малдер. – Вижу, тебе полегчало, – ледяным голосом произнесла Скалли и с яростью сунула ему в руки стакан воды. – Потом ты уселся на мою кровать и начал плакать. Он машинально дотронулся пальцами до щеки и с удивлением почувствовал на них влагу. – У меня было видение, Скалли, – признался он почти шепотом, но она только нахмурилась. – Ты меня беспокоишь. Надо бы сделать МРТ… – Я видел, как ее убили! – Резкость в его голосе заставила ее замолчать. – Кого? – Реджину. Не просто видел, я чувствовал, ощущал, как они ее мучили. Я… Я был ею. – Он вскочил с кровати и беспорядочно заходил из угла в угол. – Мне кажется, что-то произошло, когда я приезжал в рощу, на место ее смерти. Может, сейчас, по окончании тридцатилетнего цикла, у Реджины снова появилась возможность «говорить»? И тут появился я – единственный, кто пришел к ней и кто хочет найти тех, кто ее убил? – И «их», как я поняла, было несколько, – заметила Скалли не то со скепсисом, не то с сарказмом. – Ты случаем не запомнил хотя бы одного? Малдер с силой поставил стакан на прикроватный столик и раздосадованно хлопнул ладонями по бедрам. – Нет. Сейчас я вообще ничего не могу толком вспомнить. Этот… сон… он был такой реалистичный, такой пугающий. Ты не представляешь, Скалли. – Она видела по его лицу, как сильно Малдер хочет, чтобы она ему поверила. – А теперь он утекает от меня, как вода в чертовом толчке! – Ясно было, что Малдер злился на самого себя, и Скалли сочувственно коснулась его руки. – Но я отчетливо слышал фамилию «Озборн», Скалли. Могу поклясться. – Ладно, – покорно согласилась она. – Поговорим с ними завтра. А сейчас успокойся и поспи. На тебе лица нет. Его взгляд смягчился и скользнул по ее телу. – А ты выглядишь все лучше и лучше. Она вдруг заметила, что от прохлады ее соски напряглись, и кружевной верх топа красноречиво оттопырился и съехал немного в сторону, почти обнажив правую грудь. Залившись краской, Скалли торопливо завернулась в плед. – Я имел в виду, что ты, кажется, совсем оправилась. – Малдер не смог сдержать смешок. – Мы ведем себя немного по-детски, не находишь? Она вздохнула и заменила плед на шерстяной кардиган, внезапно обнаружив, что он все это время лежал рядом с ней на постели. – Я готова была вообразить, что под видом лунатизма ты просто выискиваешь повод пробраться ко мне в комнату. Малдер рассмеялся. – Серьезно? Она смущенно улыбнулась. – Звучит глупо, знаю. Скалли подняла на него взгляд, и сердце Малдера разом наполнилось теплотой, а к глазам чуть не подступили слезы. Она сидела перед ним – такая хрупкая, такая встревоженная, такая упрямая. Такая… Скалли. Скалли, которую он мог так легко потерять. Ему захотелось обнять ее и прижать к себе, и вдруг он с удивлением понял, что того тормоза, который обычно сдерживал его и не давал это сделать, больше нет. Тот спонтанный и неожиданно страстный поцелуй в ее квартире, оставивший их обоих в полном недоумении и смятении, все-таки сыграл свою роль. Малдер сел рядом с ней на кровать и притянул Скалли к себе, а она дружески похлопала его ладонью по колену, уверенная в том, что напарнику всего лишь потребовалась моральная поддержка, но не успела поднять головы, как его губы коснулись ее рта. Поцелуй был долгим и нежным, но все изменилось, как только Малдер чувственно провел языком по ее нижней губе. Скалли застонала, и ее холодные руки скользнули ему под рубашку. Малдер внезапно отстранился, мягко оттолкнув ее от себя. – Что? – спросила она, тяжело дыша. – Дело не в тебе. Просто… здесь мне не по себе, Скалли, – честно признался он. Вздохнув, она отодвинулась и поправила так и не успевшие высохнуть волосы. – Откровенно говоря, мне тоже, – после недолгой паузы согласилась она, и пару минут они молча сидели на кровати, вслушиваясь в звуки вновь припустившего дождя. Наконец Малдер повернулся к напарнице. Он слега наклонился и оставил еще один нежный поцелуй на ее губах. – Спокойной ночи, Скалли. И отправился в свою комнату, напоследок с улыбкой помахав ей рукой.***
Остаток ночи прошел без приключений, но с утра агентов разбудил настойчивый стук в дверь. Они столкнулись уже внизу – наспех одевшись и не успев толком продрать глаза. Скалли возмущенно кивнула в сторону настенных часов, которые красноречиво говорили о том, что еще не пробило и восьми, и Малдер страдальчески кивнул в ответ. На пороге стояла пожилая женщина и с широкой улыбкой на лице протягивала им нечто, завернутое в несколько слоев оберточной бумаги. От свертка приятно пахло печеной тыквой. – Это вам, – торжественно произнесла она и всучила гостинец изумленной Скалли. – Добро пожаловать в Лейк-Анджелас. – Спасибо, – охрипшим после сна голосом пробормотал Малдер и бросил взгляд на напарницу, надеясь, что та придумает, как выкрутиться из этой непонятной ситуации. Но Скалли, похоже, пребывала в еще большей прострации, чем он сам. Неожиданным спасением стал Билл Доэрти, чей «джип» в самый подходящий момент появился на подъездной дороге. – «Кто рано встает», да, шеф? – поприветствовал его Малдер с натянутой улыбкой, когда тот вышел из машины и помахал им рукой. – Решил заскочить к вам перед утренним объездом, убедиться, что все в порядке, – бодро отрапортовал начальник полиции и только в этот момент заметил странную гостью у входа в свой дом. – Сиси? – обеспокоенно спросил он. – Что ты тут делаешь? Простите, агенты. – Он торопливо подхватил женщину под локоть. – Я сейчас отвезу ее домой. Лишь сейчас Скалли наконец-то поняла, что именно в образе их нежданной гостьи показалось ей столь тревожащим и вогнало в такой ступор. На ней не было ни перчаток, ни шапки, ни шарфа. Лишь длинная шерстяная кофта, накинутая поверх халата. Скалли перевела взгляд на ноги женщины и обомлела: та была обута в одни легкие домашние туфли. Доэрти тем временем пытался усадить женщину в свою машину, что-то нашептывая ей на ухо, но она отчаянно сопротивлялась, и Малдер, бросив на Скалли быстрый взгляд, подошел к полицейскому. – Вам помочь, Билл? Тот только развел руками. – Простите еще раз, она не в себе. Частенько уходит из дома и отправляется бродить по окрестностям. Наверное, решила, что вы новые жильцы. – Он наклонился к Малдеру и прошептал: – Это Сесилия Озборн. И сколько я ее знаю, она всегда была такой. – Какое совпадение… – задумчиво пробормотал Малдер. – Совпадение? – Пригласите ее в дом, Билл.***
Сесилия, рассыпавшись в благодарностях, приняла из рук Доэрти чашку горячего кофе и теперь, обхватив ее руками, сидела за столом, болтая ногами, словно маленькая девочка. Пока Скалли изучала женщину своим пристальным врачебным взглядом, начальник полиции отвел Малдера в сторону и тихо сказал: – Агент Малдер, с ней бесполезно разговаривать. Сесилия давным-давно слегка тронулась умом. Говорят, вначале это были лишь мимолетные чудачества, но потом ей становилось все хуже и хуже… – Думаю, теперь и вы, и я знаем, что могло стать причиной ее «чудачеств», – серьезно ответил Малдер. По озадаченному виду полицейского он понял, что ошибся: тот смог провести эту причинно-следственную связь только сейчас. – Все равно, агент Малдер, вы же не станете ее допрашивать? – Он с жалостью посмотрел на женщину. – Она сама как ребенок. Но Малдер был неумолим. – Мы могли бы начать с разговора с ее супругом. – Не получится. Кристофер умер несколько лет назад. – Доэрти покачал головой и, нахмурившись, помассировал виски. – Осталась только Сиси и ее помощница – Франсин. И сын, Эллиот. Но он живет в Чикаго. – Ну так пойдите и позвоните этой Франсин, Билл, – велел Малдер. – Скажите, что ее подопечная здесь. – Вы сказали «Эллиот»? Как там мой малыш? Ему пора спать! – раздался позади них голос женщины. Она весело улыбнулась и вдруг, ни с того ни с сего, запела высоким, звонким голосом: – «Милые лошадки, пятнистые и серые, рыжие и пегие, милые лошадки…» Скалли умоляюще посмотрела на Малдера и закатила глаза. Но тот не собирался опускать рук при первой же неудаче. Он пододвинул стул поближе к женщине и сел прямо напротив нее, растянув губы в доброй понимающей улыбке. – Сиси? – мягко позвал он ее. – Меня зовут Фокс, и я хочу вас кое о чем спросить. Она выглядела искренне заинтригованной и даже польщенной. – О чем? – О Реджине. Расскажите мне о Реджине Марш, Сиси. С минуту она смотрела на Малдера, часто моргая и не говоря ни слова, но внезапно губы женщины искривились. Все присутствующие замерли, не зная, чего ждать после этой гримасы – смеха или плача, но дело не кончилось ни тем, ни другим. Страшно завыв, Сесилия спрятала лицо в ладонях и начала раскачиваться взад-вперед. – Это я… это я ее убила… я… Малдер откинулся на спинку стула и бросил на Скалли взгляд, который задумывался как победный, но вместо этого вышел озадаченным. Он сам не ожидал столь быстрого и простого исхода событий. Не может быть, чтобы все оказалось так легко. Да и что толку от слов этой сумасшедшей… Сесилия вдруг кинулась вперед и сгребла руки опешившего от такого напора Малдера в свои. – Это я всем рассказала… – прошептала она. – Рассказала что? – вмешалась Скалли. – Про отца Реджины. – Теперь она рыдала. – Рассказали, что ее отец был чернокожим? – проявил не свойственную ему смекалку Доэрти, вернувшийся из соседней комнаты после телефонного разговора. Сесилия ожесточенно кивала. Малдер разочарованно вздохнул и побарабанил пальцами по столу. – Тогда я задам вам еще один вопрос. Только не волнуйтесь, Сиси, хорошо? Она издала какой-то невнятный звук, который он истолковал как согласие. – Расскажите мне о ваших детях. – Агент Малдер! – Впервые с момента их знакомства Доэрти говорил таким жестким голосом, ясно давая понять, что грудью встанет на защиту слабейших из тех, за кого несет ответственность. Скалли приняла сторону начальника полиции. – Малдер, что ты творишь? – прошипела она, наклонившись к напарнику. – Так нельзя! – Дай ей ответить, Скалли, – резко ответил он, но напарница лишь угрожающе скрестила руки на груди. – Иначе мы никогда ничего не выясним. Скалли приготовилась бежать за успокоительным, одновременно мысленно сочиняя отчет для Скиннера, в котором ей придется объяснять их совершенно не профессиональное, да к тому же жестокое поведение, но Сесилия вновь удивила всех, улыбнувшись во всю свою искусственную челюсть. – О, я с удовольствием расскажу, Фокс! У меня их трое. – В самом деле? – мягко переспросил он. – Хотите посмотреть? – Теперь Сесилия обращалась ко всем присутствующим. Не дождавшись ответа, она покопалась в кармане кофты и вытащила на свет какую-то стопку – вероятно, старых фотографий. – Вот Эллиот, мой младшенький. – Она ткнула пальцем в первую фотографию и передала ее Малдеру. – А это Линда. – Сесилия всучила ему второй снимок. – Ну а тут… – Она улыбнулась, но из ее глаз покатились слезы. – Мой Джимми. Малыш мой… Правда красивый? – Голос Сесилии сорвался. Малдер, положив одну ладонь ей на руку, чтобы успокоить, второй подтолкнул фотографии к Скалли. Она взяла их и повертела в руках. Это были пустые бумажки. Сесилия, казалось, немного успокоилась, и Малдер пересел еще ближе к ней, почти вплотную. – Что с ними случилось, Сиси? Что случилось с Линдой и Джимми? – О… – Она задумалась. – Что-то не могу вспомнить. – Женщина отчаянно терла пальцами лоб, пока на нем не появились красные пятна. – Но я помню, как нашла Джимми! – воскликнула она с жутковатой и совершенно неуместной радостью. – Он зачем-то залез в наш бассейн, а ведь плавать не умел. Он был весь мокрый, весь! И никак не хотел засыпать. Скалли поежилась: ей стало не по себе. – А Линда? – Голос Малдера слегка дрожал. – У Линды не выдержало сердечко. – Сесилия, цокая языком, покачала головой. – Бедняжка умерла от несчастной любви. Скалли немного полегчало, когда она начала всерьез подозревать, что в бред Сесилии Озборн вплетены мотивы мыльных опер, которые она, должно быть, регулярно смотрит по вечерам, но женщина прояснила: – Она взяла включенный фен, залезла в ванну и – бам! – Сесилия хлопнула в ладоши, и все вздрогнули. – Бросила его прямо туда. Представляете? – Она рассказывала об этом так, словно это произошло не с ее дочерью, а с вымышленными героями на экране телевизора. Малдер почувствовал, что его руки холодеют. – И все потому, что была по уши влюблена в этого дурачка-прихвостня, Марка Таррелла! А тот ее даже не замечал. Только и делал, что увивался за этой… – Она наклонилась и, приложив ладонь ко рту, громко прошептала: – Шлюхой! – Сесилия поводила вокруг себя глазами, словно боялась, что их подслушивают. – Кэролайн Конуэй, – выплюнула она с ненавистью. Что-то в ее лице переменилось. Она больше не казалась милой чудачкой-одуванчиком. – Но та-то получила по заслугам, избалованная дрянь, – злорадно продолжила Сесилия. – Знаете, что она делала? Шила кукол, а потом уродовала их и сжигала на заднем дворе. Совсем слетела с катушек после того, как родился Ронни. Вот же умора! – Сесилия хлопнула себя по колену и вдруг рассмеялась. – Уж твой-то папаша, – обратилась она к Доэрти, – тогда с ног весь сбился. Радуйтесь, хоть вы двое уцелели! – Внезапно Сесилия увидела что-то в окне и, вскочив со стула, замахала руками. – Сынок, это ты?! Малдер, Скалли и Доэрти, с трудом выпутавшись из жутковатого оцепенения, одновременно перевели взгляд за окно. Обеспокоенная женщина лет тридцати вышла из дорогого белого внедорожника и чуть ли не бегом направилась к дому. Доэрти, прокашлявшись, взял Сесилию под руку и сказал: – Нет, Сиси, это Франсин. Я отведу вас к машине. Он двинулся к двери, а Сесилия игриво помахала Малдеру рукой. Тот вымученно улыбнулся. После ухода Сиси он еще минут пять сидел, не шевелясь и глядя в одну точку. И только потом понял, что Скалли давно уже нет рядом. Малдер прислушался. Она была наверху. Поднявшись, он тихонько постучал в ее комнату. Дверь оказалась открыта. Он вошел и собрался что-то сказать, но Скалли резко вскинула руку и шикнула. Теперь он наконец разглядел, что она говорила по телефону. – Да, Тим, спасибо. Я поняла. – Скалли вернула трубку на рычаг и повернулась к напарнику. – Джимми Озборн умер от менингита. От этой же инфекции спустя месяц якобы погибла его сестра, Линда. – Судя по слову «якобы», ты питаешь сомнения. – Ничего не понимаю, Малдер. Такая плотность болезней и несчастных случаев… – А также странное исчезновение всех бумаг и документов… – Да, не вяжется. Но во что нам тогда верить? В слова этой выжившей из ума? Что все дети в городе просто… покончили с собой? Они помолчали. Сказанное звучало слишком жутко и неправдоподобно. – Все смерти засвидетельствованы Джоном Доэрти, – сухо заметила Скалли. – Он расследовал дело Реджины. И не был одним… – Она неопределенно махнула рукой куда-то в сторону. – Из этих. – И по удивительному совпадению погиб вскоре после этих событий, – задумчиво добавил Малдер. – Что же это получается? – Скалли развела руками. – Что все дороги ведут к нашему шефу Не-семи-пядей-во-лбу, – ответил ей напарник. – А точнее – к его отцу.